Стагнация древних субцивилизаций Ближнего Востока

Оставим теперь на некоторое время Европу и вновь обратимся к Востоку. На протяжении веков, даже тысячелетий эталоном эволюции цивилизации был Ближний Восток. Разумеется, свою роль в истории мировой культуры играли и иные центры, будь то долины Инда и тем более Ганга, бассейны Хуанхэ, Янцзы и некоторых иных рек, не говоря уже о цивилизациях полуостровной и островной периферии, о которых ниже еще пойдет речь. Но при всем том основа, как-то хорошо известно, была заложена на Ближнем Востоке. Частично об этих цивилизациях (точнее — субцивилизациях, первичных и вторичных урбанистических цивилизациях) древнего мира и лежавших в их духовно-ментальной основе ранних религиозных системах уже шла речь в конце предыдущего раздела. Не повторяясь, обратим теперь внимание на динамику этих ранних цивилизационных образований. Эта динамика вполне соответствовала темпам эволюционного развития древнейших обществ, находившихся на начальных стадиях урбанизма и шаг за шагом осваивавших все новые ступени процесса политогенеза. На каждом этапе эволюции свои темпы, и поэтому медлительная многотысячелетняя история постепенного развития древних ближневосточных государственных образований никак не должна нас удивлять. Напротив, следует подивиться тому, сколь динамична она была, скажем, в Западной Азии — в отличие от Египта, хотя и в Египте на заключительном этапе его доарабского существования эволюционные перемены стали весьма и весьма ощущаться. Мы легко можем вспомнить, как развивались города-госу-дарства Шумера, какую роль в этом развитии сыграли аккадцы и, в частности, объединивший все эти государственные образования в нечто политически цельное, еще в III тыс. до н. э. знаменитый Саргон Аккадский. Следует напомнить о грандиозных по тому времени экспериментах при так называемой третьей династии Ура на рубеже III-II тыс. до н. э. и о знаменитом Древневавилонском царстве, самым выдающимся правителем которого был Хаммурапи, известный каждому школьнику прежде всего и едва ли не главным образом сводом законов, призванным упорядочить отношения в развивающемся обществе в интересах государства и его подданных, прежде всего исправных налогоплательщиков, и служащих аппарата власти (воинов). Можно напомнить, как на смену Древневавилонскому царству пришла державная Ассирия, как ее сменило халдейское Нововавилонское царство Навуходоносора и Набонида, которое в свою очередь пало в VI в. до н. э. под ударами персов Кира II Великого. И это еще далеко не все. К западу от Шумера и Вавилонии в те же древние времена или несколько позже, во II-I тыс. до н. э., существовали индоевропейские государственные образования митаннийцев и хеттов, наибольший вклад которых в мировую культуру связан с одомашниванием лошадей и изобретением боевой колесницы, а в районе восточного Средиземноморья жили финикийцы с их торговлей, кораблестроением, мореплаванием и активной колонизацией средиземноморского побережья, а также иудеи, вклад которых в мировую культуру (речь прежде всего о монотеизме и тесно связанной с этой высшего типа религией Библией) неоценим. Ну и, наконец, протоэллины крито-микенской культуры, многочисленные государственные образования Малой Азии, Закавказья и т. п. Из этого беглого очерка видно, сколь богата и насыщенна была история древней Западной Азии до ее завоевания Ахеменидами, а затем и Александром, то есть до того, как на смену множеству различных по размерам, происхождению и уровню развития государственным образованиям глубокой древности пришли так называемые мировые державы, правители которых на основе пестрого конгломерата народов стремились (начиная с Ассирии) создать политически цельное и прочное государственное образование типа империи. На этом фоне замкнутый в узкую долину Нила Египет тысячелетиями выглядел своего рода белой вороной. Долгие полторы тысячи лет он был практически почти закрыт для регулярных внешних контактов, особенно с развитыми государствами Западной Азии. И лишь в середине II тысячелетия до н. э., после успешного нашествия гиксосов, эта традиция ушла в прошлое, а наиболее могущественные из его правителей, особенно Рамзее II Великий, стали активно вмешиваться в западноазиатские дела, порой не без успеха. Этот рост внешнеполитической активности как бы крепко связал долину Нила с Западной Азией, в результате чего вскоре после эпохи Рамессидов пришедший в упадок Египет оказался сравнительно легкой добычей сначала ливийцев и нубийцев, живших к северу и югу от него в Африке, а затем и азиатских империй, начиная с Ассирии. Примерно к этому же времени (I тыс. до н. э.) относится и начало активных контактов с Египтом античных греков, основавших в дельте Нила двои колонии. Как известно, позже эти контакты усилились, а после завоеваний Александра Македонского Египет стал одной из наиболее богатых и процветающих провинций сначала эллинского, а затем и римского мира. Казалось бы, не приходится говорить ни о какой стагнации. Напротив, перед нами энергично, даже бурно развивающееся общество, активно сменяющие друг друга государственные образования, успешные попытки создания могущественных империй. Правда, в цивилизационном плане — не говоря уже о языковом родстве — между соединявшимися порой в рамках мощных империй отдельными регионами (персы именовали их сатрапиями) имелись определенные различия. Однако они не были слишком резкими. Выше уже говорилось как о сходствах, так и различиях между древними ранними религиозными системами. В том, что касается Ближнего Востока, это сходство особенно заметно: если оставить в стороне иудеев и эллинов, то в остальном религиозные системы были достаточно близкими друг к другу, отличаясь лишь второстепенными деталями (это относится, к слову, и к индоевропейским хеттам и митаннийцам). И тем не менее именно Ближний Восток со всеми его древними народами, государствами и цивилизациями (субцивилизациями) и привычными для него темпами развития явственно стагнировал, что стало особенно заметно именно тогда, когда в бассейне Средиземноморья началась эпоха античности. И дело вовсе не в том, что политическая жизнь шла какими-то замедленными темпами. Как раз напротив, в этом динамика ощущалась, как заметна она была и в сфере перемещения народов, подчас не по их воле, и в активных торговых и культурных контактах. Не следует забывать и об успехах в сфере различного рода протонаук и наук, связанных с абстрактным мышлением, многолетними опытными наблюдениями (за небом, звездами, календарем и т. п.) или теоретическими рассуждениями религиозно-философского характера. Все это существовало и даже процветало в Египте и государствах Двуречья, где подобного рода наблюдениями и рассуждениями обычно занимались жрецы, являвшие собой достаточно замкнутое сословие грамотных и образованных священнослужителей (а в Египте по совместительству еще и чиновников высшего ранга). Стагнация проявлялась в том, что ранние религиозные системы, как бы застыв на своем первоначальном уровне, не проявляли заметных и тем более успешных попыток к трансформации, радикальному переходу на новый, более высокий уровень развитых религиозных систем. Такого рода прорыв пытался было осуществить фараон Эхнатон, но неудачно. А в Западной Азии его сумели осуществить лишь иудеи, причем в двух последовательных и вполне успешных вариантах — ветхозаветном иудаизме и новозаветном христианстве. Однако небольшой иудейский народ сам оказался как бы на периферии ближневосточной традиции и свойственной ей цивилизации во всех ее многочисленных и в принципе равных один другому вариантах. Хорошо известно, что иудеи в религиозно-цивилизационном плане, да и во многих других отношениях (достаточно напомнить о сравнительно позднем становлении у них государственности) кардинально отличались от всех остальных народов древнего мира и тем более Ближнего Востока. Это привело к тому, что осуществленный ими решающей важности прорыв с одного (раннего) уровня религиозной системы на другой (развитый) никем не был замечен и оценен. Да и сами они оказались — в отличие от родственных им арабов полтора тысячелетия спустя — не в состоянии реализовать свой успех. Напротив, иудеи как бы замкнулись в своей религии, находя удовлетворение в том, что их Великий Яхве считал именно их богоизбранным народом. Это не значит, что иудаизм не распространялся в неиудейской среде. Тем более это относится к христианству, которое сами иудеи как этническая группа не приняли вовсе. Однако для распространения даже иудаизма потребовались экстремальные обстоятельства — уничтожение еврейского государства Римом и рассеяние самих евреев по миру в начале нашей эры. Тем более такого рода обстоятельства (изгнание христиан, в том числе первых из них, иудеев по происхождению, из еще не разгромленного Римом, но доживавшего свои последние десятилетия еврейского государства) сыграли свою решающую роль в распространении христианства в Риме, а затем и в мире, в первую очередь в Европе. Итак, экстремальные обстоятельства сопутствовали и истории иудеев, и распространению их религии в обоих ее вариантах. Что же касается всех остальных ближневосточных народов со свойственными им ранними религиозными системами, то там обстояло дело, как упоминалось, иначе. Ни один из этих народов и ни одно из созданных ими государств, включая и великие империи, не обнаружили в себе потенций, необходимых и достаточных для того, чтобы создать собственную развитую религиозную систему. Попытку в этом направлении могли бы предпринять древние персы, для укрепления огромной империи которых развитая религиозная система очень бы пригодилась. Однако династия Ахеменидов по необъяснимым (во всяком случае, до сих пор не объясненным и непонятным) причинам решительно проигнорировала учение Зороастра, созданное незадолго до возникновения империи. Трудно сказать, какую роль это немаловажное обстоятельство сыграло в том, что империя рухнула как карточный домик через два с небольшим века после ее создания под ударами небольшой, но хорошо организованной и ведомой великим полководцем армии эллинов. Но мы вправе предположить, что свою роль это сыграло, хотя и судьба сасанидского Ирана (III-VII вв.), где зороастризм был официальной государственной религией, вроде бы этого не подтверждает: арабы-мусульмане с легкостью уничтожили Сасанидов и практически без особых усилий ликвидировали зороастризм как религию (от нее на протяжении многих веков оставались лишь небольшие секты огнепоклонников в том же Иране и некоторых странах по соседству с ним, например в Индии). Как бы то ни было, но в ближневосточном регионе — оставляя в стороне иудеев — на протяжении четырех с лишком тысяч лет существования там урбанистической цивилизации и достаточно разработанных форм государственности развитых религиозных систем не появилось. Именно это и следует считать наиболее наглядным и убедительным доказательством стагнации этого региона со всеми его субцивилизациями. Но почему стагнация всей цивилизации (в данном случае совокупности региональных субцивилизаций) оказалась, если следовать логике нашего изложения, столь существенно зависевшей от состояния, уровня развития религии? Что позволяет ставить проблему таким образом, нет ли здесь заведомого преувеличения и тем более зависимости от конъюнктуры? Эти вопросы тем более заслуживают внимания, что в сфере материальной культуры стагнации заметно не было, по меньшей мере до расцвета античности. Да и сама-то античность немало взяла у ближневосточных культур, особенно у египетской (быть может, есть основания говорить и о влиянии со стороны Индии). Касаясь этих сложных проблем и не пытаясь вдаваться в конкретику, которая в состоянии увести нас слишком далеко от темы, следует обратить внимание на то, сколь весомую роль в истории человечества, тем более цивилизованного, всегда играла и играет проблема духовного комфорта. Ранние религиозные системы были вполне достаточны для ранних цивилизованных обществ, для сравнительно небольших ближневосточных государств IV-II тыс. до н. э. Но с трансформацией Ближнего Востока, с переходом его истории на ступень имперских политических структур, когда под властью Ассирии, Вавилона, Ахеменидов или сподвижников рано умершего Александра оказывались гигантские и к тому же этнически гетерогенные сообщества народов, этого оказалось недостаточно. Объединить эти народы в рамках той или иной империи можно было силой. Наличие ее было исключительно важным, в некотором смысле решающим фактором для создания империи. Но одной ее было мало для сохранения империи на протяжении сколько-нибудь длительного времени. Нужно было то, что в наши дни мы привычно именуем идеологией. Нужна была идея, желательно Великая Идея. Когда мы обратимся к анализу китайской цивилизации, выяснится, что такого рода Идеей не обязательно могла и должна была быть только развитая религиозная система, могли успешно функционировать и ее приемлемые для общества субституты, каким в Китае стало конфуцианство. Однако в пределах древнего Ближнего Востока ни о чем подобном речи не было и быть не могло. Там абсолютно господствовали религиозные системы в полном смысле этого слова. Поэтому и Великая Идея могла гам появиться лишь в форме Великой Религии. Могла, но, оставляя в стороне иудеев, не появлялась. Могла бы появиться, но (вспомним реформы Эхнатона) потерпела крах. Лишь на исходе античности она проявила себя в форме порожденного иудеями и ушедшего от них христианства. Но к ближневосточному району это уже имело лишь косвенное отношение, хотя и развивалось христианство прежде всего на его территории (Малая Азия, Сирия, Египет). Косвенное потому, что эти районы Ближнего Востока вскоре после начала нашей эры, когда в них стало распространяться христианство, были уже частью Рима, а затем Византии, то есть римскими и византийскими провинциями. Великая Идея в форме христианства сыграла свою важную роль в истории Европы, как в древности (Рим), так и в период средневековья. Наложившись на достижения античности, о которых немало было сказано, она способствовала утверждению того самого импульса, который оказался одним из решающих в процессе изменения судеб западного мира. Ближневосточный же регион, вплотную столкнувшись после завоеваний Александра с феноменом античности и оказавшись под сильным и сознательным воздействием с его стороны (эпоха эллинизма, затем романизации), а также восприняв энергичное влияние со стороны римского христианства (преимущественно в его восточной византийской модификации), эту Великую Идею за свою не принял. Почему не принял? Скорей всего потому, что она была сплетена с античной структурой, которую он отверг еще в эпоху эллинизма как не совместимую с его собственной. Разумеется, частично она была принята, во всяком случае в ее смягченной восточной (православной) модификации. Можно еще раз напомнить, что и Египет, и Сирия, и вся Малая Азия с примыкающим к ней Закавказьем были в эпоху господства над этими землями Византии христианскими. Но стоит также вспомнить и о том, с какой легкостью все эти территории с населяющими их разными народами (кроме разве что Закавказья и небольшой части сирийцев и египтян-коптов) отринули христианство, как только появилась Великая Альтернатива — ислам, чтобы убедиться в том, что христианская Идея даже в ее смягченной ориентализованной православной модификации была Ближнему Востоку навязана. Она не была воспринята им органично. А не произошло этого потому, что даже восточное христианство ассоциировалось в представлении народов Ближнего Востока с антагонистичным им Западом. Неприятие чужой Великой Идеи и отсутствие собственной — это и было причиной и проявлением стагнации древних ближневосточных субцивилизаций, которые вследствие этого достаточно быстро одна за другой уходили в историю, в прошлое, в небытие. Разумеется, ушло в историю не все. Кое-что осталось в качестве фундамента ближневосточной культуры, на который впоследствии стал опираться ислам. Однако достаточно обратиться к исламу, чтобы убедиться в том, сколь мало в нем от духовной культуры ближневосточного прошлого. Все остальное ушло безвозвратно и ныне открывается лишь в процессе титанических усилий немалого отряда историков, археологов, искусствоведов, палеолингвистов и иных специалистов, подчас весьма узкого профиля. Подводя итоги сказанному, можно было бы уверенно констатировать, что в единоборстве древних ближневосточных субцивилизаций с антично-христианской западной Великой цивилизацией вторая уже в первых веках нашей эры одержала решительную победу. Однако хорошо известно, что эта победа была недолговечной. Христианский Запад рухнул под тяжестью внутреннего кризиса и внешних ударов со стороны европейских варварских племенных протогосударственных образований как раз в то время, когда он имел все основания считать себя победителем в единоборстве с древним Ближним Востоком. И православная ориентализовавшаяся Византия мало чем ему могла в этом смысле помочь. Что же касается древних ближневосточных традиций, опиравшихся на традиционную структуру Востока и питавшуюся ее соками, то они не только не умерли, но, напротив, выждав подходящий момент, воскресли и расцвели с новой силой, примерно так же, как-то произошло в иное время и в ином регионе в связи с феноменом европейского возрождения. Произошло это в связи с появлением на Ближнем Востоке ислама. И рассказ о том, как именно и почему все это произошло, заслуживает специального внимания.