Жанр басни в творчестве декабристов

История изящной словесности помнит, что басни Крылова не раз оказывались предметом полемики в литературных и общественных кругах 1820 — 1840-х годов. Сама личность Крылова казалась современникам загадкой, его поразительный парадоксальный ум и творческая смелость сочетались в нём с показной житейской ленью и неряшливостью. В его образе (второй половины жизни) видится нечто от юродивого особого рода.

Вне сомнения, по разным причинам не всем его басенное творчество было по нраву. Показательно отношение к Крылову князя Петра Вяземского в 1820-е годы. Вяземский в 20-е годы записал: «В Крылове не люблю… морали или заключения некоторых из басней его. Например, басня «Сочинитель и Разбойник». В ней, конечно, есть некоторая доля правды; рассказана она живо и мастерски; конец её превосходен… Но, признаюсь, по моим понятиям как-то неловко и не благовидно сочинителю, то есть поэту, выводить рядом на очную ставку разбойника и сочинителя, и еще с тем, чтобы отдать преимущество разбойнику… По содержанию басни можно предполагать, что Крылов имел в виду Вольтера. Следующие стихи наводят на эту догадку:

И вон опоена твоим ученьем, Там целая страна Полна Убийствами и грабежами, Раздорами и мятежами, И до погибели доведена тобой!" [17, С.106]

Далее Вяземский выступает в роли адвоката Вольтера. То есть его претензия к Крылову лежит не столько в эстетической плоскости, сколько в мировоззренческой, религиозной. Эта же басня породила некую полемику и в Европе. В 1823 году в парижском журнале в рецензии на «Русскую антологию» был помещён отрицательный отклик. Французский критик в «Сочинителе» так же углядел Вольтера. Литератор Яков Толстой (в будущем резидент русской разведки, в чью обязанность будет входить «защищение России в журналах») выпустил в Париже в защиту Крылова специальную брошюру. При этом сам Крылов, когда ему задали вопрос о французском безбожнике, ответил, что Вольтера у него «и в голове не было» [16, С.256].

По определению Белинского, «Крылов, как гениальный человек, инстинктивно угадал эстетические законы басни… он создал русскую басню» [2, С.576]. Суть дела, метко схваченная Белинским, заключалась в следующем. Басни Крылова явились принципиально новым явлением по отношению к обоим разновидностям этого жанра, утвердившимся в русской литературе XVIII в., — классицистической и сентименталистской. Первая, к которой примыкают басни Измайлова, была создана А. П.

Сумароковым и В. И. Майковым. Она характеризуется нарочитым, рассчитанным на комический эффект смешением «высокого» и самого «низкого» слога, посредством которого осмеивается порок.

Сентименталистская басня, основоположником которой был М. Н. Муравьев, а непревзойденным мастером — Дмитриев, отличается от классицистической «легкостью», изяществом, «приятностью» слога, не допускающего ничего «низкого» и грубого, что может оскорбить «просвещенный вкус». Изящной, не лишенной лиризма простоте стиля басен Дмитриева, их светской изысканности противостоит у баснописца Измайлова явное злоупотребление жаргонно-площадной, «кабацкой», по определению современников, фразеологией.

Тем не менее, что очень важно, басни Измайлова, точно так же как и Дмитриева, остаются сугубо моралистическим, нравоучительным жанром. В них осмеиваются общечеловеческие пороки и преподаются уроки столь же абстрактной общечеловеческой «добродетели».

Историческая заслуга Крылова состояла прежде всего в том, что он освободил русскую басню от абстрактности ее моралистических устремлений. Сохраняя внешние традиционные признаки своей жанровой структуры (аллегоризм персонажей, смысловая двуплановость повествования, наличие моральной сентенции, конфликтность сюжетной ситуации), басня Крылова обрела в то же время новую эстетическую функцию иносказательного же, но остро критического изображения совершенно конкретных социальных пороков современной баснописцу русской действительности. Например, басня «Волки и Овцы» (1833) — острейшая социальная сатира. Крылов не морализирует, не поучает; он словно наблюдает и выносит на суд читателя результаты увиденного. Самый механизм крепостнического «правосудия», основанного на власти силы и на лицемерии, представлен здесь в своей неприглядной наготе.

Неведомая до того не только басне, но и русской поэзии в целом конкретность иносказательно-сатирического изображения Крыловым национально-исторической действительности и дала все основания Белинскому назвать его создателем «русской басни». Русской не только по предмету, но и способу изображения. Он определяется неизвестным до того русской поэзии разговорно-просторечным стилем басенного повествования, воплощением в нем непосредственной языковой стихии национального самосознания, и в первую очередь, но не только, самосознания простонародного. Оно явственно заявило о себе в таких хрестоматийно известных баснях Крылова как «Демьянова уха», «Кот и повар», «Крестьянин в беде», «Крестьянин и овца», «Волк и Ягненок» и многих, многих других.

Национальную выразительность, «народность» басен Крылова имел в виду Белинский, когда замечал: «…этим-то уменьем чисто по-русски смотреть на вещи и схватывать их смешную сторону в меткой иронии владел Крылов с такою полнотою и свободою. О языке его нечего и говорить: это неисчерпаемый источник русизмов; басни Крылова нельзя переводить ни на какой иностранный язык…"[2, С.574].

Даже в тех случаях, когда Крылов обрабатывает традиционные международные басенные сюжеты (что для данного жанра вполне естественно), в самом взгляде на вещи, в логике речей и поступков персонажей басен, в обстановке, их окружающей, — во всем запечатлена духовная атмосфера, порожденная национальным укладом русской жизни. Сама емкость социального смысла крыловских басен, при всей, казалось бы, общечеловечности высмеиваемых в них недостатков, основана на постижении автором национального склада русского ума, языка и характера.

Уже в первых басенных сборниках Крылова (1809 и 1811) четко обозначается круг привлекавших его внимание проблем.

Из одной басни в другую переходят традиционные басенные персонажи, сохраняющие свои зооморфно-человеческие амплуа. Но вместе с тем все эти Волки, Лисицы, Мухи, Пчелы, Овцы, Львы, Орлы и т. п. наделяются Крыловым и типическими чертами определенной социальной психологии и морали. Соответственно в его баснях находит широкое сатирическое отображение реальная практика тех социальных отношений, которые господствовали тогда в России. Одна басня бросает отсвет на другую, расширяя, уточняя, обогащая общую сатирическую картину крепостнических нравов в их самых различных аспектах.

На другом полюсе его социальной иерархии оказываются всегда и во всем «виноватые», а фактически терзаемые Овцы вопреки формально оберегающему их «закону».

Другая группа басен, органически примыкающая к первой, заострена не только против хищнической практики социальных «верхов», но и против их паразитической морали («Орел и Пчела»).

Таковы два полюса социальной структуры, какой она предстает в баснях Крылова. На одном полюсе — труженики, на другом — угнетатели и паразиты. Перед нами еще один срез жизненной реальности, представленный баснописцем на суд читателя. В этом же ряду располагаются басни, в которых Крылов высмеивает галломанию дворянства, его жалкое пристрастие ко всему иноземному («Лжец», «Обезьяны», «Бочка»).

Особое место в наследии Крылова занимает цикл басен, посвященных событиям Отечественной войны 1812 г. Таковы басни «Раздел», «Ворона и Курица», «Волк на псарне», «Обоз», «Кот и Повар», «Щука и Кот». Они явились прямыми откликами на события войны 1812 г. Примечательно, что за период 1812—1813 гг. Крыловым не было создано ни одной басни, содержание которой было бы заимствовано из иностранных источников. Все его басни этого периода оригинальны. И это прямо связано с особенностями той исторической ситуации, в которой они были созданы[7].

Во многих и лучших баснях Крылова нет традиционной для этого жанра сентенции — концовки, т. е. морали, извлекаемой из повествования. Но и в тех случаях, когда она наличествует, ей придана функция своеобразного прикрытия, позволяющего автору говорить о вещах, о которых в ином жанре и иным способом было бы вообще невозможно ничего сказать. Вместе с тем Крылов значительно расширяет жанровые возможности басни и существенно преобразует ее структуру и характер повествования.

Живая, лишенная налета «книжности», равно чуждая ее карамзинистским и шишковистским принципам, национальная стихия просторечного языка — и при этом поэтического языка — басен Крылова открывала перед русской литературой совершенно новый и перспективный путь к решению ее важнейшей тогда проблемы — народности в значении национальной самобытности. Это и имел в виду Гоголь, когда писал о Крылове: «В басне у него выразился чисто русский сгиб ума, новый юмор, незнакомый ни французам, ни немцам и ни англичанам, ни италианцам».

В то же время Белинский отметил и неполноту народности басен Крылова, т. е. далеко не исчерпывающее, одностороннее выражение в них как самой структуры русского национального самосознания, так и его насущных в эпоху Крылова запросов и проблем. Противопоставляя в этом отношении Крылова Пушкину, как один из «ручейков», вливающихся в необозримое «море» народности последнего, Белинский писал: «Крылов выразил — и надо сказать, выразил широко и полно — одну только сторону русского духа — его здравый, практический смысл, его опытную житейскую мудрость, его простодушную и злую иронию» [2, С.571]. Но это не помешало Белинскому признать «по справедливости» неоспоримое право Крылова «считаться одним из блистательнейших деятелей карамзинского периода, в то же время оставаясь самобытным творцом нового элемента русской поэзии — народности».

В 1825 году в «Полярной звезде», декабристском альманахе, где были напечатаны такие басни Крылова, как «Крестьянин и Овца» (1823), «Мельник» и «Ворона» (1825), в статье Бестужева сказано явно и категорически: «его каждая басня — сатира, тем сильнейшая, что она коротка и рассказана с видом простодушия» («Взгляд на старую и новую словесность в России». «Полярная звезда на 1823 год»). В сатирической направленности и была поэтическая новизна, которую ни за что не хотел признать Вяземский и разделявшие его взгляды члены «Арзамаса». При этом не в каждой басне современники увидеть политическую сатиру, которую легко можно было увидеть, например, в басне «Мот и ласточка», где «северная глушь» и «морозы» в декабре 1818 года намекали на несбывшиеся надежды, порожденные весенней речью Александра I в польском сейме.

По поводу событий 14 декабря 1825 года дочь А. Н. Оленина Варвара Оленина и биограф Крылова Михаил Лобанов оставили в воспоминаниях крайне нелестное крыловское высказывание о мятежниках. Крылов, как и «весь» Петербург, из любопытства ходил на Сенатскую площадь. Оленина передаёт слова Крылова: «Хотел взглянуть, какие рожи у бунтовщиков. Да не хороши, нечего сказать». Лобанов почти так же запомнил: «Мне крепко захотелось взглянуть на их рожи…» Интересно, что и Николай Карамзин был поражён выражением лиц на Сенатской: «Видел ужасные лица, слышал ужасные слова…"[13, С.97]. Заметим, это о лицах людей, которых они лично знали, знаем и мы их, прежде лица эти были прекрасны. Теперь они искажены злобой.

Некоторые басни Крылова при более внимательном учете обстоятельств, сопровождающих их появление, позволяют понять истинные убеждения баснописца, как бы лишенного интереса к литературной злобе дня. Есть у Крылова басня «Бритвы», в которой Гоголь видел сатиру на «недальнозорких начальников», у которых «утвердилось-было странное мнение, что нужно опасаться бойких, умных людей и обходить их в должностях из-за того единственно, что некоторые из них были когда-то шалуны и замешались в безрассудное дело». (Сочинения, М. 1880, т. IV, стр. 756.) Гоголь, лично знавший Крылова, намекает здесь на то, что баснописец имел в виду декабристов или людей, замешанных в движении декабристов, которые впоследствии не допускались к высшим должностям.

И если как человек Крылов скрывал свои социально-идеологические связи с пережитыми им двумя последними десятилетиями XVIII века, то как поэт-баснописец он свободен в своих отношениях с поэтической сатирой Державина и следовал ей, превращая, как понимали современники, каждую басню в сатиру, иногда остро политическую.

В тоже время надо заметить, что уже начиная с середины — второй половины XIX в. жанр басни встречается все реже, как в России, так и в Западной Европы. Нравоучительно-иронические повествования, аллегорические образы, мораль, завершающая рассказ, — все эти черты басенного жанра начинают казаться устаревшими. Сатирические и дидактические произведения облекаются в совершенно иные формы.

Заключение

Проведённое исследование жанра басни показывает, что этот литературный жанр всегда играл важную роль в нравственной и духовной жизни народа. Басня как специфическая область художественного творчества на всех культурно-исторических этапах заостряла общечеловеческие проблемы, философски осмысляла духовный мир своего современника; характеризовалась злободневностью, актуальностью, сатирической остротой. Общественно-исторические условия жизни на разных этапах литературного процесса определяли поэтику басни.

В России басня как литературный жанр появилась, созрела и достигла своего наивысшего развития и популярности в XVIII веке в трудах его виднейших представителей. Жанр басни как нельзя лучше пришелся на русской почве XVIII в., так что А. Д. Кантемир, И.

И. Хемницер, И. И. Дмитриев, А. П. Сумароков становятся известными. Однако идеальным, эталонным баснописцем зарекомендовал себя Иван Андреевич Крылов: Басенное творчество И. А. Крылова отличают признаки новаторства, проявившегося в осуществлении реформы жанра. И. А. Крыловым создана особая жанровая форма басни, делающая его произведения уникальным явлением отечественной и мировой культуры. Его басни написаны ярким и метким народным языком, пленяют своей образностью и неожиданностью.

Несмотря на то, что Крылов переводил Эзопа и Лафонтена, большая часть его произведений совершенно оригинальна. Образы крыловский басен оказались настолько популярны, что многие из них давно уже превратились в нарицательные понятия.

Но в данной работе поставленная проблема не исчерпывается. Многие важные стороны истории и теории этого интереснейшего жанра только ждут своего глубокого и детального исследования.

Античные риторики. — М., 1978.

Архипов В.А. И. А. Крылов. Поэзия народной мудрости. — М., 1974.

Белинский В. Г. Басни Ивана Крылова // Полн. собр. соч.: В 13 т. Т.

4. — М., 1954.

Белинский В. Г. Басни. Сочинение Додстлея // Полн. собр. соч.: В 13 т. Т.

3. — М., 1953.

Васильев В. А. Формирование представлений о басенном творчестве И. А. Крылова на уроках и внеклассных занятиях по литературе в средней школе: дисс… канд. пед. наук. М., 2004.

Выготский Л. С. Психология искусства.

М., 1968.

Гаспаров М. Л. Античная литературная басня (Федр и Бабрий). -М., 1971.

Жуковский В.А. О басне и баснях Крылова // Жуковский В. А. Эстетика и критика. — М., 1985.

Зыкова Г. В. Басни И.А.Крылова // От Крылова до Чехова: сб.статей. — М.: Изд-во МГУ им. М. В. Ломоносова, 1995.

Коровин В. И. Басни Ивана Крылова: В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1997.

Крылов И. А. в воспоминаниях современников / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А. М.

Гордина, М. А. Гордина. — М.: Худ. лит., 1982.

Потебня А. А. Из лекций по теории словесности. — М., 1990.

Ревякин. А. И. История русской литературы XIX века. Первая половина. — М.: Просвещение, 1977.

Русская басня / Под ред. В. П. Степанова.- М.: Правда, 1986.

Русская литература последней четверти XVIII в. Хрестоматия / Сост. В. А. Западов.

М., 1985.

Серман И.З. Крылов-баснописец//И.А. Крылов. Проблемы творчества. — Л., 1975.

Серман И. З. Русский классицизм. Поэзия. Драма. Сатира.

Л., 1973.

Степанов В. П. Эволюция и теория басни в 1790—1810 гг.//И. А.Крылов. Проблемы творчества. — Л., 1975.

Чернец Л. В. Басня и её адресат //Педагогические идеи русской литературы/ Ред.-сост. В. А. Викторович. — Коломна, 2003.