Образ Петербурга в поэзии Г. Иванова

• Введение
• Основная часть
• Заключение
• Список литературы

" Да, как это ни грустно и ни странно — я последний из петербургских поэтов, еще продолжающий гулять по этой становящейся все более и более неуютной и негостеприимной земле" , — писал один из поэтов русской эмиграции, про которого современный исследователь скажет, что «его лирика этого периода — небывалое слово в русской литературе», «для современников … чудо редкое и ошеломляющее» ¹¹ Басинский П., Федякин С. Русская литература конца XIX-начала XX века и первой эмиграции. — М.: Academia, 1998, с. 408, Г. Иванов.

Между тем, творчество этого поэта практически не исследовано: нет ни одной монографии²² Среди исследований — только статьи, посвященные отдельным проблемам творчества: Богомолов Н. А. Талант двойного зрения // Вопросы литературы. 1989. № 2.

Марков В. Русские цитатные поэты: Заметки о поэзии П. А. Вяземского и Георгия Иванова // Марков В. О свободе и поэзии. СПб., 1994.

Смирнов В. П. Георгий Владимирович Иванов // Знамя. 1987. № 3.

Смирнов В. П. Смысл, раскаленный до бела // Русская поэзия XX века. М. 1998., посвященной целостному анализу его лирики и мемуарной прозы.

Наша работа посвящена образу Петербурга, который придает особую тональность всему творчеству Г. Иванова, пронизывает все его лирические сборники, объединяет отдельный мотивы в единое целое. В этом случае «смыслотворчество реализуется как образотворчество», в образе (частице произведения) заключается целостная картина творчества.

Используя метод «имманентного» анализа поэтического произведения, предложенный М. Гаспаровым³³ Гаспаров М. Л. О русской поэзии: Анализы. Интерпретации. Характеристики. — СПб.: Азбука, 2001. — 480 с., можно произвести отбор стихотворений, включающий образ Петербурга (рассмотрены сборники эмигрантской лирики «Розы», «Отплытие на остров Цитеру», «Портрет без сходства», «Посмертный дневник», стихи не включенные в сборники) ⁴⁴ Гумилев Н., Ходасевич В., Иванов Г. Стихи. Проза. — М., Олимп; изд-во АСТ, 1998. Из 155 стихотворений 30 содержат данный образ-мотив.

Привлекая биографический материал, учитывая контекст всего творчества, анализируя поэтику стихотворений, можно определить значение образа Петербурга в эмигрантской лирике Г. Иванова.

Основная часть

" Большая житейская катастрофа" сделала Г. Иванова поэтом «строгим, малословным, с удивительным морализмом отчаяния» ⁵⁵ Адамович Г. Наши поэты. Г. Иванов. в кн.; Адамович Г. В. Одиночество и свобода. — М.; 1996., который проявляется как нравоучительное воздействие на читателя с целью показать: все в жизни безысходно, безнадежно.

Одним из центральных мотивов в эмигрантской лирике поэта станет образ заката столицы России. Основные приметы Петербурга — «над Невой закат», «закатный час», «Балтийское море рвалось на закат», «Над широкой Невой догорал закат // Цепенели дворцы». Показательно в этом смысле и название прозаического произведения этого периода — «Закат над Петербургом». Петербург одновременно блистательный и умирающий город, который «мельчал, обезличивался, вырождался», но «тонул … почти блаженно» .

В стихотворениях предметный ряд, составляющий образ Петербурга: «петербургский лед», «петербургская вьюга», «звезды ледяные», «леденеющий март», «зима как зима» — «пропасти ледяного эфира», «лед небытия». Невозможность для жизни, лед и снег, вечная зима — это ад, погибель: снег, лед в лирике Г. Иванова символизирует холод смерти, забвение. «Белым саваном» покрыто прошлое:

Это было тысячу лет назад,

Так давно, что забыла ты.

Нет в России даже дорогих могил.

Может быть, и были. Только я забыл.

Закономерно прозвучит горький итог: «Был целый мир — и нет его», «Мы жили тогда на планете другой». «Другая планета», погибший «целый мир» — это Петербург, Россия.

Неслучайно один из поэтических сборников называется «Rayon de rayonne» (на французском языке). Однако стихотворения не о Франции. Автор использует эффект обманутого ожидания: называя сборник по-французски, он говорит о России и о русских людях:

По улице уносит стружки

Ноябрьский ветер ледяной.

Вы русский? — Ну понятно, рушкий.

Горькая ирония звучит в произношении слова, определяющего национальную принадлежность: вроде бы русский, а вроде бы и нет. Как ветер уносит неодушевленные стружки, так и океан уносит лирического героя:

Меня уносит океан

То к Петербургу, то к Парижу…

Лирический герой ощущает себя щепкой в водовороте исторических катаклизмов, «Он видит, что „России не будет“, что прежний мир уже расплавился». В этом расплавленном потоке, напоминающем извержение вулкана, несутся не только «щепы цивилизации» ¹¹ Басинский П. Трагедия понимания. («Музыка революции» и судьба интеллигенции в творчестве Блока). // Вопросы литературы, № 6, 1990, с. 118., но и сам человек в привычном понимании этого слова.

В системе ценностных координат в жизни лирического героя с одной стороны — Петербург, с другой — Париж. Реально океан его несет к Парижу, однако метафора «океан — жизнь» раскрывается только в понимании Петербурга и Парижа как двух полюсов человеческого существования: счастье — несчастье, жизнь — небытие: «холод Парижа» делает лирического героя «сутулым, больным». Холод Петербурга пробуждал творческую мысль, дарил бессмертие:

…Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,

Вдоль замершей Невы, как по берегу Леты,

Мы спокойно, классически просто идем…

Эмигрантская лирика Г. Иванова становится поиском не желаемого или вымышленного, а реального читателя или слушателя. Однако поиск собеседника ни к чему не приводит, и не может привести: связывает людей «взаимное непониманье» ²² Я слушаю его, не отвечая,

Да он, конечно, и не ждет ответа. («Стоят сады в сияньи белоснежном»). Невозможно найти адресата среди живых людей. И «собеседником» для лирического героя Г. Иванова становится вся русская литература, прежде всего произведения Н.В. Гоголя³³ Сравнивает себя с Гоголем: «такой же Гоголь с длинным носом // Так долго, страшно умирал…». Об отношении к миру: «Как скучно жить на этом свете, // Как неуютно, господа!» (фраза соотносима с финалом «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», содержащим горестное признание автора, пораженного нелепостью жизни своих героев, измельчанием их личности, ничтожеством свойственных им запросов и побуждений)., А.С. Пушкина⁴⁴ Цикл «Посмертный дневник» открывается разговором с А. С. Пушкиным: «Вы мне все роднее, вы мне все дороже.// Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже // Захлебнуться горем, злиться, презирать, // Вам пришлось ведь тоже трудно умирать»., М. Ю. Лермонтова.

Иванова часто называют «цитатным поэтом»: его стихи до такой степени пронизаны реминисценциями, что Г. Иванов практически создает центоны. Поэт способен нагрузить цитату смыслами столь плотно, что каждая чужая строчка, появляющаяся в стихотворении, обнаруживает роль намека:

Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу.

Как далеко до завтрашнего дня!

Слово-образ «Тамань», следующая за ним реминисценция «Пустыня внемлет Богу», безусловно, вызывают ассоциации с творчеством Лермонтова. Смысл цитирования становится понятным, если обратиться к блистательному комментарию, который дал стихотворению великого русского поэта XIX века Лермонтова Ю. М. Лотман: «Я», ведущее жизнь, похожую на смерть, мечтает о смерти, похожей на жизнь. Это будет состояние, не имеющее ни прошедшего, ни будущего, лишенное памяти, выключенное из цепи событий земной жизни. И вместе с тем это будет смерть, не отнимающая полноты внутренней жизни… И именно эта полнота устремленной в себя внутренней жизни превратит «я» в подобие мира, а не в инородное ему тело… «¹¹ Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. — Л.: Просвещение, 1972. — с. 96.. Таким инородным миру телом ощущает себя лирический герой почти всех эмигрантских стихотворений Г. Иванова:

Рассказать обо всех мировых дураках,

Что судьбу человечества держат в руках?

Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,

Что уходят в историю в светлых венцах?

Для чего…

Человек, утративший земную опору, мучимый ностальгией или просто тоской по своему дому, поднимает глаза. Он видит «чужое небо», чувствует в нем холодное, надмирное дыхание.

Он все потерял — и остался один на один с этой вечностью над головой. Отчаяние передается с такой энергией (стихи хочется читать вслух), которая сама по себе способна если не победить, то облагородить страдание, сделать его возвышенным, поэтическим:

В глубине, на самом дне сознанья,

Как на дне колодца — самом дне, ;

Отблеск нестерпимого сиянья

Пролетает иногда во мне…

О таких стихах^* Г. Адамович писал: «Насмешки, <�…> грязь вперемешку с нежностью, грусть, переходящая в издевательство, а надо всем этим — тихое, таинственное, немеркнущее сияние, будто оттуда, сверху, дается этому человеческому крушению смысл, которого человек сам не в силах бы был найти…» ²² Адамович Г. Там же.

Поэт поставил в эмиграции литературу выше жизни, поэтому и «чужой текст» не воспринимается как нечто инородное, а входит в сознание лирического героя, представляет собой часть этого сознания: «Кем это сказано? Может быть, мной». Бессмысленна жизнь человека в настоящем и будущем, где «нет Петербурга», а только «скука мирового безобразия». Тратить жизнь на борьбу с ней, гармонизировать хаос настоящего лирический герой не считает нужным: «Для чего?» — типичная позиция.

Синеватое облако

(Холодок у виска)

Синеватое облако

И еще облака…

И старинная яблоня

(Может быть, подождать?)

Простодушная яблоня

Зацветает опять.

" Это — мир глазами человека перед самоубийством, блуждание глаз перед тем, как нажать на спусковой крючок. Пистолет, приставленный к виску, ни разу не показан и даже не назван. Но его видишь отчетливее, чем если бы его нам показали прямо" ¹¹ Басинский П., Федякин С. Русская литература конца XIX-начала XX века и первой эмиграции. — М.: Academia, 1998, с. 410. Перефразируя слова Л. Толстого о Л. Андрееве, о поэтическом творчестве Г. Иванова периода эмиграции можно сказать: «Он не пугает, а нам страшно». Здесь не только ужас человеческой жизни, но и полная ее бессмыслица.

Не страшно было в мире прошлом: «В романтическом Летнем Саду», «в голубой белизне петербургского мая», в «туманном городе на берегу Невы», в «чудном Петербурге», потому что у той жизни был смысл, там «попарно когда-то ходили поэты» .

Поэт пытался «соединить в создании одном // Прекрасного разрозненные части». Оказалось, что соединять нечего: все эти части, сама возможность существования их — в прошлом, которое было «тысячу лет назад»: Петербург как хронотоп — только «мираж», «призрак» (настоящее пространство-время — уже советский Ленинград, уже советская Россия — «блаженная страна» -" снежная тюрьма").

Но Петербург как идея, как духовный критерий, определяющий смысл существования лирического героя Г. Иванова, — реальность. В результате получается, что лирическому герою с подобной системой ценностей в настоящее время существовать просто негде: «Петербург — кружок с точкою на географической карте бывшей империи, имеет лишь условное бытие: он — ens rationis», как пишет Вяч. Иванов в работе «Вдохновение ужаса» ²² Иванов Вяч. «Вдохновение ужаса». О романе А. Белого «Петербург». — В кн.: Белый А. Петербург. Стихи. — М.: Олимп; Изд-во АСТ, 1998, с. 542. В соответствии с этим осознается невозможность собственного существования («…медленно в пропасть лечу», «как человек, я умираю», «…я уже не человек, // А судорога идиота, // Природой созданная зря»). Поэтому лирический герой отказывается даже от собственного имени¹¹ В стихотворении «Все туман. Бреду в тумане я…» В одном из последних стихотворений:

Я бы зажил, зажил заново Паспорт мой сгорел когда-то Не Георгием Ивановым, В буреломе русских бед.

А слегка очеловеченным, Он теперь дымок заката, Энергичным, щеткой вымытым, Шорох леса, лунный свет.

Вовсе роком не отмеченным, Первым встречным-поперечным — Он давно в помойной яме

Все равно какое имя там… Мирового горя сгнил,

И теперь скользит с ручьями

В полноводный, вечный Нил.

Для непомнящих Иванов, Не имеющих родства, Все равно, какой Иванов,

Безразлично — трын-трава.

Созданный в лирике эсхатологический миф о Петербурге рождает апокалипсические мотивы: «Все навек обречено», «Не станет ни Европы, ни Америки…», «Нет ни России, ни мира». В одном из стихотворений прозвучит:

Нету Петербурга, Киева, Москвы, ;

в другом:

И нет ни Петербурга, ни Кремля ;

Кругом снега, снега, поля, поля…

Если нет Петербурга, то нет и России (Москвы, Киева) — одно бесформенное бесконечное пространство («поля»), которое лишено жизни, так как наполнено холодом («снега»). Теперь постоянно появляется образ «пустого неба». А в ранней лирике было иначе:

…в бледном небе ясно блещет

Адмиралтейская игла…

…все светлее тонкий шпиц

Над дымно-розовой Невой.

Пустота — знак беды, смерти, горя. Пустое, разреженное пространство противопоставлено наполненному, как несчастное — счастливому. Все события лишаются своего глубинного смысла, остается одна канва, опустошенная, голая, не приносящая благодати²² Ефимова Е. С. Священное, древнее, вечное… Мифологический мир «Лета Господня «// Литература в школе. 1992, № 3−4, с. 37.: «…удушливый вечер бессмысленно пуст» .

Отсюда вывод: над Россией — ночь, которая «темна // и никогда не кончится она». Хаос ведет к смерти:

Россия тишина. Россия прах.

Понять эту мысль Иванова помогает «странное» для многих его современников воспоминание о Блоке, которое поэт приводит в мемуарах «Петербургские зимы» (сам Иванов говорил, что в них лишь 25% правды, все прочее выдумка. Но атмосферу умирающей столицы показал с невероятной точностью): «Блок — самый «неземной» из поэтов — аккуратен и методичен до странности. <�…> Он получает множество писем. Все письма перенумерованы и ждут своей очереди. Каждое письмо отмечается Блоком в особой книжке. Листы книжки разграфлены: № письма. От кого. Когда получено. Краткое содержание. Краткое содержание ответа и дата… <�…>

Откуда в тебе это, Саша? — спросил однажды Чулков, никак не могший привыкнуть к блоковской методичности. — Немецкая кровь, что ли? — И передавал удивительный ответ Блока: — Немецкая кровь? Не думаю. Скорее — самозащита от хаоса" ¹¹ Иванов Г. Петербургские зимы. — В кн: Иванов Г. Черные ангелы — М.; Вагриус, 2006. — с.149−150.

Стремление к упорядоченности, наполненности — не черта позднего Иванова. Это органически присущее ему эстетическое качество. В ранних его стихах порядок осуществлялся во всем. Именно он символизировал культуру, то есть человеческое начало в природе (бездушном мире). Названия и первые строки ранних стихотворений «Ваза с фруктами», «Как я люблю фламандские панно…», «Кофейник, сахарница, блюдца…», «Есть в литографиях старинных мастеров…» неслучайно вызывали у Н. Гумилева ироническую улыбку: «Мы точно находимся в антикварной лавке». Если исключить иронию, можно понять: впечатление праздничности, прелести жизни возникает за счет стабильности, понимания, что ни «легкая кисть Антуана Ватто», ни «розовая пена // Мечтательных закатов Клод Лоррена», ни «фламандцы», ни встречающиеся на каждой странице образы мировой культуры — Купидон, Венера, Диана, Пьеро, Арлекин… — не исчезнут. Эти феномены — организующее начало, понимаемое как синоним жизни, в борьбе с бесформенностью и хаосом.

Если «Россия только тень Петербурга, только материя, воплотившая идею» ²² Иванов Г. Закат над Петербургом. — В кн: Иванов Г. Черные ангелы — М.; Вагриус, 2006. — с347., то бесформенность (разрушение, неопределенность, отсутствие) идеи — Петербурга привела Россию к небытию. «Жизнь утратила твердую почву под ногами, утратила всякий смысл — осталась «мировая чепуха» ³³ Басинский П., Федякин С. Русская литература конца XIX-начала XX века и первой эмиграции. — М.: Academia, 1998, с. 407. «Распад атома» (1938) — так называется книга Г. Иванова, в которой зафиксировано состояние современной цивилизации, распад культуры и распад человеческого сознания, в том числе — сознания лирического героя. И только «на самом дне» — «отблеск сияния» — мечта «вернуться в Россию стихами» и быть похороненным «На Успенском или Волковом» кладбище в Петербурге.

Заключение

Рассматривая эмигрантскую лирику Г. Иванова, можно прийти к выводу, что поэт вполне сознательно пользуется языком описания, уже сложившимся в «петербургском тексте», когда город говорит своими улицами, памятниками, архитектурными сооружениями. Основные черты петербургского текста: структурированность, эсхатологичность («Петербургу быть пусту») — характерны и для эмигрантского творчества Г. Иванова. Отсюда образ заката, пустоты, холода, зимы, хаоса — апокалипсические мотивы. Однако черты «петербургского текста» распространяются на образ России в целом и рождают отчаяние от горького понимания бессмысленности жизни вне Родины (Родины у лирического героя в настоящем просто нет). В итоге поэт приходит к мысли о распаде цивилизации: мир предстает как фантом, так как в нем нет теперь главного — культуры (дореволюционный Петербург нес в себе идею культуры), духовности, то есть добра. Это и рождает «морализм отчаяния» .

Г. Иванов продолжает создавать «петербургский текст», следуя традициям Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского (отсюда «цитатность» его лирики), внося в развитие петербургского стиля свой собственный неповторимый вклад.

Представляется интересным продолжить работу, исследуя функции «чужого» текста в стихотворениях Георгия Иванова.

1. Агеносов В. В. Русская литература серебряного века. — М.: «Про-Пресс», 1997. — 352 с.

2. Аксёнова М. Д. Энциклопедия для детей. Т.9. Русская литература. Ч.2. XX век. — М.: Аванта +, 1999, с. 38, с. 504.

3. Басинский П. В., Федякин С. Р. Русская литература конца XIX — начала XX века и первой эмиграции. — М.: Изд. центр «Академия», 1998. — 528 с.

4. Грякалова Н. Ю. Русские поэты «серебряного века»: сб. стихотворений в 2 т. Т.2. — Л.: изд. Ленинградского университета, 1991.

5. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. — Л.: Просвещение, 1972. — с.96.

6. Марков В. Русские цитатные поэты: Заметки о поэзии П. А. Вяземского и Георгия Иванова // Марков В. О свободе и поэзии. СПб., 1994.

7. Отрадин М. В. Петербург в русской поэзии (XVIII — начало XX века). — Л., изд-во Ленинградского университета, 1988. — 384 с.

8. Петербург. Стихи. (А. Белый) — М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство АСТ», 1998. — 624 с.

9. Рапацкая Л. А. Искусство «серебряного века» — М.: Просвещение: «Владос», 1996. — 192 с.

10. Стихи. Проза. (Н. Гумилев, В. Ходасевич, Г. Иванов) — М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство АСТ», 1998. — с 199.

11. Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. — СПб: Искусство-СПб, 2003. — 616с.

12. Федякин С. Р. Черные ангелы / Георгий Иванов. — М.: Вагриус, 2006. — 394с.