Сходство и различия социально-экономических моделей индустриально развитых стран

США стали единственной из постиндустриальных стран, где с 1974 г. наблюдается последовательное увеличение продолжительности рабочего времени. Если в начале 90-х годов «среднестатистический» американец работал на 11% дольше англичанина или француза и на 23% дольше «среднестатистического» немца, но все же на 9% меньше японца, то в 2002 г. США обошли и Японию, заняв первое место в этой сомнительной «табели о рангах». Согласно последним статистическим данным, рабочее время средней американской семьи удлинилось с 1969 по 2000 г. на 22%. При этом сверхурочные работы, запрещенные сегодня в 11 из 15 стран ЕС, выросли в США в 1956;1992 гг. с 2,8 до 3,9 часа в неделю, или на 40%; 8% американцев заняты на двух работах, а 18% выполняют значительную часть своей работы дома, после завершения официального рабочего дня.

Напротив, в странах ЕС в 1960;1990 гг. средняя продолжительность рабочего времени снизилась с 2150 до 1650 часов в год, т. е. более чем на 23%. Разумеется, в странах Европейского Союза этот параметр варьируется в достаточно широких пределах: по итогам 1995 г. «среднестатистический» француз проводил на работе 1542 часа в год, немец — 1534, а датчанин — всего 1409 часов в год (иными словами — 5 часов 52 минуты в день при пятидневной рабочей неделе и четырехнедельном отпуске); однако продолжительность рабочего времени «среднестатистического» американца далеко выходит за эти пределы: он продолжал трудиться 1945 часов в год.

Данные, обнародованные в конце августа 2001 г. Международной организацией труда, свидетельствуют лишь об упрочении этой тенденции: на протяжении 90-х годов длительность времени, проведенного на работе средним американцем, увеличилась на 2% (с 1943 до 1979 часов), тогда как в Великобритании сократилась на 2,7% (с 1767 до 1719 часов), во Франции — на 5,4% (с 1597 до 1511 часов), а в Германии — на 6,0% (с 1573 до 1480 часов). Таким образом, рабочий день немецкого персонала в среднем на одну четверть оказывается короче, чем американского, и в общей сложности эта разница оказывается весьма впечатляющей: около 121/2 недель в году. При этом нельзя не отметить, что новое европейское законодательство, в частности французский «закон Обри» от 13 июня 1998 г., сокращая рабочее время, не предполагает снижения заработной платы, однако даже такие меры не воспрепятствовали росту производительности «среднестатистического» европейского работника в 3,1 раза за 1960;1991 гг. и выдвижению Франции, Бельгии и Голландии на первые места в мировом рейтинге по этому показателю.

Таким образом, и социальная политика, и политика в сфере занятости, проводимая в странах ЕС, служат, в конечном счете, повышению экономической эффективности, обеспечивая одновременно улучшение качества жизни населения. Проблема безработицы, традиционно рассматриваемая как одна из наиболее острых социальных проблем европейских стран, должна, следовательно, анализироваться с учетом всех отмеченных выше обстоятельств.

Рассуждая о социальных проблемах, стоящих перед современной Европой, подавляющее большинство исследователей прежде всего обращается к вопросам безработицы. Не следует, однако, забывать, что нынешнюю остроту эта проблема приобрела относительно недавно, в первой половине 80-х годов. В 60-е, например, годы, Европа оставалась образцом для США: средние за десятилетие уровни безработицы составляли в Германии менее 1%, в Великобритании — 1,8%, в Нидерландах и Бельгии — 2,1%, во Франции — около 2,3%; в США соответствующая цифра достигала 4,5%. В 70-е годы положение стало меняться, но и тогда его трудно было признать драматичным: в США в 1973;м и 1979 г. без работы оставались 4,8 и 5,8% трудоспособного населения, в то время как в Финляндии, соответственно, 2,3 и 5,9%, во Франции — 2,7 и 5,9%, в Нидерландах — 2,2 и 5,4%, в Германии — 1,0 и 3,2% и в Австрии — 1,0 и 2,1%. Нельзя не признать, разумеется, что темпы нарастания безработицы в странах Европейского Союза были в этот период выше, чем в Соединенных Штатах, и результат этой динамики стал очевиден к середине 80-х годов.

Причины нарастания европейской безработицы многообразны, однако основной из них мы рискнули бы назвать то быстрое изменение структуры рабочей силы, о которой говорилось выше, сочетающееся с выраженной социальной ориентированностью европейских хозяйственных систем. В 1985;1995 гг. совокупная занятость в ЕС сокращалась в среднем на 1,5% в год; единственным существенным фактором, тормозившим этот процесс, оставался рост занятости в государственном секторе, который обеспечивал в эти годы более 60% новых рабочих мест. В условиях достаточно твердых социальных гарантий и высокого уровня жизни европейцы, потерявшие работу, предпочитали жить на государственные пособия (к этому располагала и система ценностей, разделяемых в европейском обществе: даже в Германии не более 15% персонала считают деятельность на своем рабочем месте более важной для собственного развития, чем активность за его пределами; аналогичный показатель в США втрое выше — 48%). В то же время предприниматели не могли увольнять ранее принятых на работу лиц без соблюдения сложной и громоздкой процедуры согласования с социальными службами (системой коллективных договоров было охвачено 98% работников в Австрии, 95% - во Франции и Финляндии, 92% - в Германии и около 80% - в Испании и Италии; в США этот показатель оставался в 5−6 раз ниже — 18%), что удерживало их от увеличения занятости в своих компаниях. Неудивительно, что к середине 90-х годов общий уровень безработицы в странах ЕС превысил 11%, при этом для молодых людей в возрасте 16−25 лет он достигал 21,5%, а в ряде регионов, в частности, в Южной Испании, поднимался до 35%.

Обычно исследователи останавливаются на подобных констатациях и утверждают, что проблема безработицы неразрешима в рамках социально ориентированной рыночной экономики, приводя в пример Соединенные Штаты, где ее уровень в 2000 г. опускался до 3,9%. Мы не разделяем такой точки зрения, полагая, что низкий уровень безработицы в США является следствием избытка крайне дешевой рабочей силы; так, если в 90-е годы приток неквалифицированной или малоквалифицированной рабочей силы на рынки США и ЕС был почти равным — по 9 млн. человек, — то в США 6,6 млн.

из них получили работу с доходом ниже прожиточного минимума, тогда как в ЕС более 7 млн. зарегистировались в качестве безработных. Распространенность частичной и неполной занятости в США сегодня столь велика, что, согласно расчетам британского экономиста Р. Лэйарда, при применении сопоставимых методик средние показатели безработицы для мужчин в возрасте 15−55 лет за 1988;1994 гг. составляли

11% во Франции, 13% - в Великобритании, 15% - в Германии и 14% - в США (официальные цифры в последнем случае были в 2,5 раза ниже). При этом высокая безработица в Европе связана и с некоторыми другими, порой весьма неожиданными, факторами; так, например, в ЕС большая, чем в США, часть населения живет в собственных, а не арендованных домах и квартирах, а расходы, связанные с покупкой и продажей жилья, в некоторых странах достигают 20% его стоимости. Как следствие, в ЕС даже в пределах одной и той же страны в среднем ежегодно меняют место жительства от 0,5% населения (Италия) до 1,3% (Франция), тогда как в Соединенных Штатах доля таких переселенцев составляет 2,8% в год.

Таким образом, можно сказать, что европейцы сознательно предпочли высокий уровень безработицы высокому уровню имущественного неравенства. Этот выбор, как подчеркивает нобелевский лауреат по экономике за 1998 г. А. Сен, не должен считаться хорошим или плохим, поскольку определяется, скорее, предпочтениями, в рамках которых американская социальная этика требует намного более пренебрежительного, чем европейская, отношения к неработающим гражданам, но в то же время гораздо менее готова принимать как должное уровни безработицы, исчисляющиеся двухзначными числами. А так как этические ценности представляют собой субстанцию весьма консервативную, не поддающуюся быстрым трансформациям, единственным выходом для европейцев оставалось постепенное решение проблемы безработицы в рамках принятой ими модели социального устройства.

Важнейшим инструментом борьбы с безработицей стал компромисс между правительством, предпринимателями и трудящимися; правительство законодательно закрепляло более узкие рамки рабочей недели, предприниматели активизировали создание новых рабочих мест, наемный персонал соглашался на некоторое снижение уровня минимальной заработной платы. Первыми по этому пути двинулись Нидерланды, где безработица в 1984;2000 гг. сократилась с 9,3 до 1,8% трудоспособного населения, став самой низкой в ЕС. В 1996 г.

за ней последовала Испания: здесь уровень безработицы снизился к лету 2001 г. с 23,1 до 14,4%; в 1997 г.

— Франция, Великобритания и Италия, а в 1998 г. — и Германия. Как следствие, в 1998 и 1999 гг.

темп создания новых рабочих мест в ЕС впервые за 90-е годы сравнялся с американским, а начиная со второй половины 1999 г. даже презвошел его. В целом же за 1994;2000 гг.

страны Европейского Союза сократили численность безработных почти на четверть, с 18,7 до 14,3 млн. человек. События 1999;2001 гг. дают повод для дополнительного оптимизма. Общеевропейский уровень безработицы, достигавший в 1997 г. 12,6%, к марту 2000 г. упал до

10,2%, и прогнозы экспертов указывали на его дальнейшее снижение. Следует особо отметить, что процесс продолжился даже после того, как США вошли в полосу фондового, а затем и экономического кризиса. По итогам III квартала 2000 г. уровень безработицы в ЕС понизился с 10,2 до 8,9%, тогда как в США он вырос с 3,9 до 4,2%.

Ближайшие годы покажут, действительно ли рост безработицы в странах Европейского Союза в 90-е годы был временным явлением, и если это окажется именно так, то на фоне нарастающей безработицы в Соединенных Штатах и традиционно столь благополучной в этом отношении Японии это может стать одним из решающих аргументов в пользу европейской модели общественного развития.

Однако проблемы бедности, социального неравенства, занятости и безработицы в той или иной мере относятся к сфере проблем, порождаемых динамикой современного хозяйственного прогресса. В то же время в европейских странах можно видеть целый ряд постиндустриальных по своей глубинной сути тенденций, обусловленных социокультурными особенностями европейских обществ. Порождаемые ими различия между странами Европейского Союза и Соединенными Штатами не могут быть преодолены или «сняты» тесным экономическим взаимодействием этих регионов; они накапливаются, проявляясь в формировании противоположных мировоззрений и ценностных установок.

На наш взгляд, на протяжении XXI века Европа сможет продемонстрировать миру качественно новую модель социокультурного развития, обновляющую, а в значительной мере и трансформирующую, представления о традиционных формах социального устройства. Как мы отмечали выше, важнейшими чертами этой системы станут, во-первых, ее по сути нематериалистический характер, выражающийся в превалировании над задачами умножения материального богатства целей развития личности и ее творческого проявления как в производстве, так и в потреблении; во-вторых, новые принципы ее политической организации, проявляющиеся прежде всего в формировании многоуровневой системы суверенитетов и демократических институтов, отрицающей традиционные представления о государственности и гражданском обществе; в-третьих, ее «интравертность», относительная оппозиционность глобализации в ныне распространенном понимании этого слова, а также приверженность принципам толерантности и ненасилия по отношению как к собственным гражданам, так и к другим странам и народам. Мы полагаем, что отношения новой Европы с внешним миром станут важнейшим компонентом системы ненасильственных международных отношений XXI века, а становление европейского политического целого — одним из наиболее знаменательных социальных процессов, свидетелями которого нам предстоит стать.

Заключение

Теория постиндустриального общества была и остается адекватным инструментом осмысления хозяйственных и социальных процессов, происходящих на грани XX и XXI столетий. Ее несомненными достоинствами следует признать основанность на продолжительной и серьезной философской традиции, универсальный характер, материалистическое содержание и реальную применимость к объяснению процессов, изменяющих облик современной цивилизации. При этом теория постиндустриального общества не представляет новое социальное состояние как свободное от противоречий и не рисует иллюзорных возможностей достижения совершенного общества.

В то же время важно со всей определенностью отметить, что концепция постиндустриального общества, изначально призванная для осмысления глобальной динамики социальных систем, не должна рассматриваться как инструмент прикладного социального анализа. Само определение будущего общества в рамках данной концепции связано прежде всего с технологическими и экономическими его характеристиками; между тем специфика того или иного социума обусловлена складывающимися в нем социальными отношениями, а не только характером экономического базиса. Поэтому в полной мере соглашаясь с тем, что в основе современных развитых обществ лежит постиндустриальная хозяйственная система, мы считали бы необходимым проявлять крайнюю осторожность в определении самого современного общества как постиндустриального. Экономика может быть доиндустриальной, индустриальной или постиндустриальной; общество может быть античным, феодальным, буржуазным и т. д.; эти понятия отражают реалии разного уровня и вряд ли пересекаются. Поэтому основным нашим тезисом является положение о том, что схожесть многих черт современных западных постиндустриальных экономик не делает сходными сами эти общества; единая западная постиндустриальная экономика не порождает единого западного постиндустриального общества.

Во-вторых, часто отмечаемые экспертами «фундаментальные» различия между хозяйственными моделями, сложившимися в США и странах Западной Европы, являются, скорее всего, существенно переоцененными. Два этих региона, хотя их хозяйственные системы и отличаются в весьма существенных аспектах, обнаруживают сходную в целом экономическую динамику. Сегодня можно уверенно отметить относительное сходство структуры их экономик, их высокую восприимчивость к достижениям технологического прогресса, их самодостаточный характер, относительно сходную инвестиционную модель и т. д. Как США, так и страны ЕС уверенно демонстрируют тенденцию постиндустриальной цивилизации к ее обособлению от остального мира; они являются основными торговыми и инвестиционными центрами, между которыми все в большей мере замыкаются взаимные торговые и инвестиционные потоки; их отрыв от большинства иных стран в технологической и информационной области становится все более значительным, а научный потенциал обоих регионов — все более сопоставимым. Сервисный и информационный секторы экономики США и государств ЕС в значительной мере определяет облик всей их хозяйственной системы.

Все это говорит о полной применимости теории постиндустриального общества к анализу основных аспектов экономического развития США и ЕС. В то же время вне границ сугубо хозяйственной сферы эти общества обнаруживают существенные различия, значимость которых трудно переоценить.

В-третьих, современные общества гораздо более свободны в выборе путей своего прогресса, чем общества, основывавшиеся на индустриальном типе хозяйства. В этих новых условиях на первый план выходят факторы, связанные не столько с экономической состоятельностью того или иного общества, сколько с его человеческим потенциалом, его традициями, историей, менталитетом населения и степенью распространенности постматериалистических ценностей и мотивов.

Отличия социальных систем Соединенных Штатов и стран Европейского Союза в большинстве своем обусловлены историческим опытом развития обоих регионов, в частности — относительно вторичным характером американской социальной модели. Сформировавшись на основе европейского опыта, Соединенные Штаты, с одной стороны, на протяжении значительного промежутка времени оставались зависимыми от Европы, но, с другой стороны, отлученными от опыта европейского социального экспериментирования. Мы полагаем, что фундаментальным отличием США от европейских стран является историческая статичность американской социальной системы; не знавшая иной хозяйственной основы, кроме индустриальной, американская экономика распространила принципы массового производства во все ее сферы — от сельского хозяйства до информационных технологий и даже культуры. Напротив, в Европе в каждом из секторов хозяйства имеет место высокая степень диверсификации, а господство принципов массового общества и экономической целесообразности остается гораздо менее заметным, нежели в США.

Обращаясь к социальным проблемам — имущественному неравенству, занятости и безработице, практике социальной защиты, качеству жизни, вопросам сосуществования различных этнических и национальных групп, усвоения обществом постматериалистических мотивов и ценностей — мы неизбежно приходим к выводу, что американская социальная система в большей мере соответствует индустриальному, а не постиндустриальному способу экономической организации. Напротив, европейская социальная система в большей мере способна реагировать на изменяющуюся под влиянием постиндустриальных тенденций систему человеческих ценностей и предпочтений. Иными словами, американская система постиндустриальна скорее по форме, тогда как европейская — по существу.

Обращаясь к перспективам развития стран Западной Европы и Соединенных Штатов в новом столетии, мы оцениваем возможности стабильного хозяйственного и социального прогресса Европы гораздо более высоко, чем возможности США. В первую очередь это связано с тем, что европейские страны в значительной мере разрешили те серьезные внутренние социальные противоречия, с которыми Соединенным Штатам еще только предстоит столкнуться — это и проблемы неравенства, и вопросы занятости, и формирование новых социально-экономических ориентиров. Кроме того, постепенно смещая акценты с повышения уровня жизни на улучшение ее качества, перенося внимание с целей экономической экспансии на задачи развития своего человеческого потенциала, европейцы намного более адекватно, нежели американцы, воспринимают реальное содержание формирующегося постиндустриального мира и пытаются создать соответствующую его принципам хозяйственную и социальную структуру.

Список литературы

Turner A. Just Capital. The Liberal Economy. London, 2001. P. 177.

Борисов Е.Ф., Петров А. А., Стерликов Ф. Ф. Экономика: Справочник. — М., 2003

Долгов C. Глобализация экономики. М., 2003.

Иноземцев В., Модели постиндустриализма: сходство и различия // Общество и экономика № 4−5, 2003, С. 51−96

Лаш С., Урри Дж., Экономика знаков и места // Вопросы экономики, № 5, 2001.

Шлихтер С.Б., Лебедева СЛ. Мировое хозяйство: Учебное пособие. — М., 2004

Шреплер Х. А. Международные экономические организации: Справочник Пер. С. А. Тюпаева, И. Н. Фомичева. — М.: Междунар. отношения, 2003

Долгов C. Глобализация экономики. М., 2003. С. 18

Лаш С., Урри Дж., Экономика знаков и места, М., 2001.

The Economist. 2002. December 2. P. 97.

Turner A. Just Capital. The Liberal Economy. London, 2001. P. 177.

Шлихтер С.Б., Лебедева СЛ. Мировое хозяйство: Учебное пособие. — М., 2004

Шреплер Х. А. Международные экономические организации: Справочник Пер. С. А. Тюпаева, И. Н. Фомичева. — М.: Междунар. отношения, 2003

Борисов Е.ф., Петров А. А., Стерликов Ф. Ф. Экономика: Справочник. — М., 2003

Рассчитано по: OECD Labour Force Statistics 1976;1996. Тable 7.

0. P. 36−41.

The Economist. 2001. August 18−24. P. 59.