Евангельская притча в авторском дискурсе Ф. М. Достоевского

В литературоведении конца XX — начала XXI вв. усилился интерес к духовному содержанию русской литературы, который актуализировал исследование влияния проблематики и поэтики Священного Писания на мировоззрение и художественное творчество русских классиков. Проблема «Русская литература и религия» объединила вокруг себя многих современных литературоведов, занятых изучением различных форм взаимодействия художественного и «евангельского текста"1. Результатом указанного подхода стало прочтение русской литературы как содержащей многослойный библейский подтекст, духовные смыслы которого обнаруживаются посредством анализа библейских реминисценций на мотивном, сюжетном, образном уровнях текста.

Интерес Достоевского к евангельской тематике неоднократно отмечался в литературоведении и, особенно в последние десятилетия, становился предметом специального внимания2. В истории изучения Достоевского дела.

1 См., например, сборники: Евангельский текст в русской литературе XVIII — XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 1994 (а также выпуски: 2 (1998 г.) — 3 (2001 г.) — 4 (2005 г.) — 5 (2008 г.) — Русская литература и христианство. СПб., 1994; Русская литература и христианство. СПб., 1996; Русская литература XIX века и христианство. М., 1997; Русская литература и религия. Новосибирск, 1997 и др.- христианские корни русской литературы подробно проанализированы во вступительной главе монографии: Кошемчук Т. А. Русская поэзия в контексте православной культуры. СПб., 2006. С. 3−176.

2 Методологическое обоснование современной интерпретации творчества Достоевского в контексте его религиозно-этических исканий см. в статье В. Г. Одинокова: Религиозно-этические проблемы в творчестве Ф. М. Достоевского и JI. Н. Толстого // Русская литература и религия. Новосибирск, 1997. С. 95−153. См. также: Звозников А. А. Достоевский и православие: предварительные заметки // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв.еков. Петрозаводск. 1994; Захаров В. II. О христианском значении основной идеи творчества Достоевского // Достоевский в конце XX в. М., 1996. С. 137−147- Есаулов И. А. Пасхальный архетип в поэгике Достоевского // Евангельский текст в русской литературе XVIII — XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. тр. Вып. 2. Петрозаводск, 1998. С. 348−362- Ермилова Г. Г. Христология Достоевского // Достоевский и мировая культура. СПб., 1999. № 13. С. 37−44- Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск, 1999; Сальвестрони С. Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского. СПб., 2001; Иванов В. В. «Воплощение идеального образа» как поэтический принцип христолись попытки определить сверхидею, лежащую в основе поэтической общности всех созданных писателем произведений. Младший современник Достоевского, философ и критик В. С. Соловьев писал: «Изведав божественную силу в душе, пробивающуюся через всякую человеческую немощь, Достоевский пришел к познанию Бога и Богочеловека. Действительность Бога и Христа открылась ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал он как основание и для внешнего осуществления на земле того царства правды, которого он жаждал о и к которому стремился всю жизнь» (Курсив автора. — В.Г.). Философская критика начала XX в. указала на идею Бога как важнейшую для понимания картины мира, созданной Достоевским. Вяч. Иванов называл реализм Достоевского «его верою», содержащей в себе «постулат Бога как реальность"4. Такие мыслители, как Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. В. Розанов, Д. С. Мережковский, Н. О. Лосский и др. раскрыли духовную основу мировоззрения Достоевского. «Искусство Достоевского всё — о глубочайшей духовной действительности, о метафизической реальности, оно менее всего занято эмпиг рическим бытом», — утверждает Н. А. Бердяев. По мысли Д. Мережковского: «Жизнь духа, отрицание и утверждение Бога у Достоевского есть вечно кипящий родник всех человеческих страстей и страданий. Поток самой действительной, самой «живой жизни», низвергаясь только с этих именно высочайших ледяных вершин метафизики и религии, приобретает для него ту силу страсти, силу действия, неудержимую стремительность, которая влечет его к трагической катастрофе или разрешению, к падению в пропасть или центризма у Ф. М. Достоевского // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв.еков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: сб. науч. тр. Петрозаводск, 2005. Вып. 4. С. 224 — 333 и др.

3 Соловьев В. С. Три речи в память Достоевского (1881−1883) // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881−1931 годов. М., 1990. С. 32.

4 Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881−1931 годов. С. 179.

5 Бердяев Н. А. Смысл творчества. М.- Харьков, 2002. С. 393. полету"6.

Во второй половине XX в. этот вопрос о философско-религиозном мировоззрении Достоевского и его художественном воплощении активно обсуждался в западной русистике рядом исследователей7, труды которых стали доступны для русского читателя в последнее десятилетие XX — начале XXI столетия, особенно благодаря переводам исследований западных философов и литературоведов и появлению выпусков серии «Современная западная русистика». Большое значение в интерпретации философии Достоевского, с точки зрения его понимания идеи Бога, сыграла работа Р. Лаута, во многом опирающегося на русскую философскую критику начала XX в. Рассмотрев «метафизическую свободу, с одной стороны, и всеобщий синтез с Богом и в Боге — с другой, суть две противоположные идеи, с которыми развивается человечество», вылившиеся в «негативную» и «позитивную» философию Достоевского как составляющие его метафизики, автор приходит к выводу, что самая сильная сторона Достоевского — его «положительная философия», утверждающая идеал братской любви и человеческого единения8.

В конце XX века литературоведение заговорило о религиозности Достоевского как о важнейшей составляющей его этико-эстетической концепции: «Религиозность его проявлялась в разных планах, в том числе и социально-общественном, но главное направление творческих поисков определилось нравственным идеалом, который он нашел для себя в Священном Писании"9. По наблюдению В. Г. Одинокова, «выстраивая эпизоды и сцены, создавая образы-характеры, детерминированные средой, писатель органично «вживлял» в этот реалистический контекст тексты из Священного Писания». При этом Евангелие «было для Достоевского высшим авторитетом, с помо.

6 Мережковский Д. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995. С. 112.

7 Несомненный интерес представляет работа Г. Хетсо, не переведенная на русский язык, в которой впервые проанализированы пометы Достоевского на страницах принадлежащего ему экземпляра Нового Завета (Kjetsaa G. Dostoevsky and His New Testament. Oslo, 1984).

8 Лаут P. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996. С. 407.

9 Одиноков В. Г. Религиозно-этические проблемы в творчестве Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого. С. 97−98. щыо которого осмысливалась и оценивалась жизненная прагматика"10.

Однако среди литературоведов нет единства в понимании религиозности Достоевского. Так, например, А. А. Звозников считает: то, что «романы Достоевского переполнены цитатами и сюжетами из Евангелия» ещё не является свидетельством его веры: «.это всего лишь свидетельства его интереса к христианской вере, но не проявления личной веры писателя"11. Это утверждение исследователя вытекает из его мысли: «Достоевский выразил насущную мысль века — личную связь атеизма и веры, поставил духовную задачу, которая так и осталась невыполнимой ни для него самого, ни для его героев"12.

Подобное отношение к духовному содержанию произведений Достоевского и к оценке его собственного понимания вопросов религии, обсуждаемых его героями, неправомерно умаляют роль авторской духовно-нравственной позиции, воплотившейся в его художественном мире. Слова Достоевского, которые в последнее время все чаще интерпретируются как свидетельство внутренней двойственности художника, не решившего для себя главного вопроса, над которым бьются его герои, — вопроса о существовании Бога: «Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов про.

13 тивных" (28/1, 237) , — прежде всего о необходимости веры для человека. Эту жажду веры писатель выстрадал и пронес «через горнило сомнений», этой жаждой веры он наделяет своих героев, приводя их к признанию высшей божественной Красоты, которая, по убеждению писателя, «спасет мир». Как замечает В. Г. Одиноков, Достоевский стремился «к постижению и во.

10 Там же. С. 149.

11 Звозников А. А. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX века. Минск, 2001. С. 137−138.

12 Там же. С. 135.

13 Ссылки делаются по изданию: Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. JL, 19 721 990. При цитатах в скобках арабскими цифрами через запятую указываются том и страница, для томов 28−30 — также номер полутома. Текст Достоевского дается курсивом, выделенное Достоевским — подчеркивается, выделенное полужирным шрифтом принадлежит автору диссертации. площению в своих произведениях «высших реальностей», по определению С. Н. Булгакова. В этом плане его реализм можно назвать реализмом в «высшем смысле» «14, как сам писатель определял свой художественный метод (27, 65).

В работах исследователей последних лет наметился устойчивый интерес к обсуждению проблемы творческого метода Ф. М. Достоевского. С точки зрения С. М. Телегина и Б. С. Кондратьева реализм Достоевского — это «мифологический реализм"15. С учетом мифопоэтической традиции рассматривает роман Достоевского В. Н. Топоров16. Литературоведение рубежа XXXXI вв. выдвинуло идею об общем философском или мифологическом сюжете, в который выстраиваются все произведения Достоевского. По мнению Б. С. Кондратьева, «все романы Достоевского имеют общий мифологический I сюжет», «составляют как бы единый миф о России». В трактовке К. А. Сте-паняна, «реализм в высшем смысле» — такой способ воссоздания действительности, «при котором метафизическая реальность — именно реальность — постоянно просвечивает сквозь происходящеевоссоздаваемая действительность становится частью мира, центром которого является Бог» (Курсив автора. — В. Г.)18.

Более радикально смотрит на природу творчества Достоевского исследователь И. П. Смирнов, утверждая, что «текст Достоевского — постлитература и долитература, не «мифопоэтический роман» в смысле В. Н. Топорова, но мифомепоэтический нарратив о божеском в человеке"19.

14 Одиноков В. Г. Религиозно-этические проблемы в творчестве Ф. М. Достоевского и JI. Н. Толстого. С. 148.

15 Телегин С. М. Жизнь мифа в художественном мире Достоевского и Лескова. М., 1995; Кондратьев Б. С. Мифопоэтика снов в творчестве Достоевского: Автореф. дис.. докт. филол. наук. Волгоград, 2002.

16 Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтическо-го.М., 1995.

17 Кондратьев Б. С. Мифопоэтика снов в творчестве Достоевского. С. 15.

18 Стеианян К. Юродство и безумие, смерть и воскресение, бытие и небытие в романе «Идиот» // Роман Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. Сб. работ отечественных и зарубежных ученых. М., 2001. С. 146.

19 Смирнов И. П. Преодоление литературы в «Братьях Карамазовых» и их идейные источники // Die Welt der Slaven XLI. 1996. S. 286.

Другая версия трактовки художественного метода Достоевского — интерпретация его как «христианского реализма»: «Христианский реализм — это реализм, в котором жив Бог, зримо присутствие Христа, явлено откровение Слова"20. По мнению исследователя христианского реализма в русской литературе В. Н. Захарова, «Достоевский был первым, кто в своем творчестве сознательно поднялся до высот христианского реализма, назвав его «реализ.

21 мом в высшем смысле" «. О евангельском прасюжете романов «пятикнижия» Достоевского пишет А. Б. Криницын, подчеркивая, что ряд сюжетных реалий, не поддающихся логической и психологической мотивации, «понятны только в своей соотнесенности с основным евангельским сюжетом романа, который, <.> воплощаясь и преломляясь в сюжете, начинает функционировать как миф, с его необъяснимостью и фатальной необходимостью, в которых сюжеты романов «пятикнижия» и черпают энергию своего развития"22. Как замечает В. В. Борисова, оценивая состояние изучения христианских аспектов мировидения и поэтики Ф. М. Достоевского, современное дос-тоевсковедение пришло к «сопряжению религиозно-метафизического, онтологического и поэтологического подходов"23.

Христианские истоки творчества Достоевского рассматривали многие исследователи. Так, по мысли Р. Г. Назирова, принцип полифонизма, который М. М. Бахтин связывает с традициями античной и западноевропейской средневековой литературы и фольклора, наблюдается в Евангелии, авторитет которого был особенно значим для Достоевского в послекаторжный период его творчества: «Из Евангелия можно сделать вывод: равно истинными могут.

20 Захаров В. Н. Христианский реализм в русской литературе // Евангельский текст в русской литературе XVIII — XX вв.: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: сб. науч. трудов. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 16. Там же.

22 Криницын А. Б. О евангельском прасюжете романов «пятикнижия» Ф. М. Достоевского // Криницын А. Б. Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф. М. Достоевского. М., 2001. С. 337.

23 Борисова В. В. Христианские аспекты мировидения и поэтики Ф. М. Достоевского: современное состояние изучения // Достоевский и современность: Материалы XXII Международных Старорусских чтений 2007 года. Великий Новгород: Новгородский музей-заповедник, 2008. С. 33. быть четыре различных взгляда на одну и ту же судьбу или лицо. Именно евангельское сочетание четырех «нераздельных и неслиянных голосов» явилось источником полифонизма Достоевского"24.

Влияние поэтики Библии проявилось в художественном мире Достоевского, по наблюдениям современного литературоведения, в сфере повествования и проблематики (Р. Г. Назиров, В. Г. Одиноков, В. Н. Захаров, А. Б. Криницын, А. Е. Кунильский, Е. Г. Новикова), в особенностях характерологии и антропологии (Т. А. Касаткина, Г. Г. Ермилова, В. В. Иванов, К. А. Степанян), в онтологичности слова, (Т. А. Касаткина), в христианском хронотопе (В. Н. Захаров), пасхальном архетипе и идее соборности (И. А. Есаулов), в притчевом архетипе, в частности мотиве блудного сына (А. В. Чернов, В. А, Михнюкевич, Ю. В. Шатин, Ф. Б. Тарасов, Т. И. Печерская).

Следует отметить позицию Е. Г. Новиковой в исследовании механизмов включения евангельского текста в авторский текст и принципов их взаимодействия между собой, в результате чего, по мнению исследователя, возникает «особый тип организации текста» — «художественный текст с включенным в него библейским текстом, с библейской цитатой» — «текст-контакт"25. С учетом ценностной смысловой иерархии при взаимодействии евангельского и авторского текстов, Е. Г. Новикова рассматривает отношения между ними как «акт коммуникации», «взаимо-отношение, взаимодействие двух текстов"26. Таким образом, в центре внимания исследователя находится процесс «вписывания» евангельского текста в авторский текст в эпизодах, когда возникает непосредственный «контакт» между ними.

В связи с изучением природы авторского дискурса Достоевского возникает необходимость в исследовании не только отдельных эпизодов, в которых происходит «контакт» авторского и евангельского текстовпроцесс их.

24 Назиров Р. Г. Проблема художественности Ф. М. Достоевского // Творчество Достоевского. Искусство синтеза. Екатеринбург, 1991. С. 137.

25 Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск, 1999. С. 5.

26 Там же. С. 9. взаимодействия необходимо исследовать на уровне авторской стратегии, ориентированной на евангельское Слово как образец создания коммуникативной системы27.

В формах воплощения авторской позиции в произведениях Достоевского влияние Евангелия проявилось в той роли, которую автор отводит посредникам своего слова — рассказчикам и героям, наделенным сознанием, близким автору и проповедующим его идеи, подобно тому, как в Евангелии Благая Весть боговдохновенна и передается апостолами. При этом автор полностью не сливается с рассказчиками, повествователями и героями, каждому из них он дает лишь часть своего знания, обладая неким синтезом идей, позволяющим ему создавать художественную картину мира. Показательно в этом отношении название статьи А. Жолковского — «Быть или не быть Богом: К одному парадоксу авторской власти у Достоевского», — в которой исследователь, признавая за автором «роль творца», видит в разработке «родства с собственными персонажами» сознание автором «неизбежной человеческой ограниченности»". Безусловно, Достоевский создавал своих героев «по своему образу и подобию», воплощая в разных персонажах изгибы своей собственной души (об этом заставляет задуматься, например, тот факт, что Достоевский дал свое имя самым несимпатичным своим героям — Федьке Каторжному и Федору Павловичу Карамазову). Однако, отношение автора, как высшей нравственной инстанции, к этим героям не вызывает сомнения. Плюрализм авторского сознания ограничен константой «.божьей правды», авторитет которой для автора, несомненно, важен, каким бы сомнениям ни подвергали ее герои.

Помимо Евангелий на художественный мир Достоевского оказали влияние и другие религиозные произведения и жанры, на что неоднократно.

27 О коммуникативной стратегии притчи см.: Тюпа В. И. Грани и границы притчи // Традиция и литературный процесс. Новосибирск. 1999. С. 381−387- Кузнецов И. В. Коммуникативная стратегия притчи в русских повестях XVII — XIX веков. Новосибирск, 2003.

28 Жолковский А. Быть или не быть Богом: К одному парадоксу авторской власти у Достоевского // Автор и текст. СПб., 1996. С. 235. указывалось в литературоведении. В качестве жанровых образцов повествовательных форм и источников мотивов и образов у Достоевского рассматривались жития и апокрифы (Д. С. Лихачев, В. Е. Ветловская, И. А. Слизина), труды святых отцов (С. Сальвестрони), ветхозаветные книги (Т. А. Касаткина, И. Д. Якубович, М. А. Ионина). Всё это, безусловно, важно и открывает онтологические глубины содержательного и формального планов произведений Достоевского, однако, с точки зрения особенностей авторской стратегии писателя, в первую очередь, необходимо обратить внимание на форму и содержание притчевого дискурса.

В качестве научной гипотезы выдвигается мысль, что в организации авторской повествовательной стратегии в произведениях Достоевского, в первую очередь, сказалось влияние притчи, что, как будет показано ниже, связано, прежде всего, с пониманием Достоевским современного «развитого человека» как «блудного сына» — «скитальца в родной земле», изображение духовной драмы которого вызвало интерес писателя к притчевому слову.

Актуальность диссертации обусловлена, во-первых, полемикой вокруг вопроса об авторской позиции Ф. М. Достоевского, во-вторых, обострившимся интересом современного литературоведения к проблемам нарративных стратегий и, в-третьих, дискуссионностью проблемы функционирования евангельского текста в русской литературе и в произведениях Достоевского.

Объектом исследования является текст Достоевского в его художественном, публицистическом, эпистолярном и документально-биографическом воплощении. В поле зрения автора диссертации находится все творчество Достоевского в его хронологической перспективе от ранних произведений к последним романам и выпускам «Дневника писателя».

Материалом исследования являются художественные произведения Достоевского (а также подготовительные материалы к ним), написанные в разные периоды его творчества: ранние романы и повести писателя («Бедные люди», «Двойник», «Неточка Незванова»), а также произведения, написанные в конце 1850 — начале 1860-х гг. («Дядюшкин сон», «Село Степанчиково и его обитатели», «Униженные и оскорбленные», «Записки из подполья», «Игрок»). Во второй главе особое место отводится стихотворениям «На европейские события в 1854 году», «На первое июля 1855 года» и <�На коронацию и заключение мира>, которые рассматриваются в контексте эпистолярного наследия писателя периода сибирской ссылки. Главное внимание уделено в диссертации анализу романов, открывающих «великое пятикнижие» Достоевского, — «Преступление и наказание» и «Идиот" — романы «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы» рассматриваются с точки зрения типологии отдельных фаз архетипического сюжета, получивших воплощение в их нарративной структуре. Публицистический пласт текста Достоевского представлен в диссертации фельетонами 40-х гг. («Зубоскал», «Петербургская летопись»), рядом статей 60-х гг. («Книжность и грамотность», «Зимние заметки о летних впечатлениях» и др.) — основное внимание уделено анализу глав «Дневника писателя» за 1873, 1876 — 1877, 1880, 1881 гг. В качестве документально-биографического материала для анализа привлекаются письма Достоевского, а также автобиографические заметки писателя и мемуарные свидетельства.

Вопрос о притчевой стратегии авторского дискурса находится на пересечении двух активно обсуждающихся в достоевсковедении литературоведческих проблем: функционирования в художественно-публицистической системе писателя «евангельского текста» и форм воплощения авторской позиции в тексте Достоевского — что в совокупности и представляет предмет исследования.

Цель диссертационного исследования:

Исследование притчевой стратегии авторского дискурса направлено как на анализ формальной стороны организации повествовательно-коммуникативной системы текста Достоевского, так и на выяснение содержательного плана авторского дискурса, связанного с духовными и мировоззренческими установками и представлениями писателя.

Задачи исследования:

1. обозначить проблему авторского дискурса в связи с исследованием вопроса о формах авторского присутствия в произведениях Достоевского, разработать терминологический аппарат исследования притчевой стратегии авторского дискурса в тексте Достоевского, выработать методику анализа;

2. рассмотреть трактовки проблемы функционирования «евангельского текста» в тексте Достоевского и обосновать правомерность исследования притчевой стратегии авторского дискурса как повествовательно-коммуникативной установки концепированного автора в результате усвоения им притчевого начала, повлиявшего на формы и содержание авторского высказывания;

3. исследовать креативный уровень авторского дискурса Достоевского представленный системой кодов, среди которых на первый план выступают биографический, философско-идеологический и евангельский коды, наиболее полно отражающие личностные установки автора;

4. рассмотреть мотивную парадигму притчевой стратегии авторского дискурса биографического текста Достоевского на материале эпистолярного наследия писателя 1840 — 1850-х гг.- сделать анализ стихотворных посланий Достоевского из ссылки (1854 — 1855 гг.) в контексте эпистолярного дискурса писателя с учетом общей системы мотивов и кодов (биографического, евангельского, «пушкинского»);

5. проанализировать евангельский контекст публицистики Достоевского с учетом динамики его философско-идеологической концепции, выявить архетипические (притчевые) корни определения типа современного «развитого человека» как «русского бездомного скитальца», используя в качестве инструмента прочтения публицистики Достоевского евангельский код;

6. исследовать притчевую стратегию авторского дискурса на материале художественного творчества Достоевского 1860 — 1870-х гг.- описать становление притчевой стратегии авторского дискурса в произведениях начала 60-х гг. («Униженные и оскорбленные», «Записки из подполья», «Игрою)) как примету складывающейся концепции «почвенничества» в её художественном воплощении;

7. проанализировать притчевую стратегию повествования в романе «Преступление и наказание» в аспекте динамической поэтики, а также рассмотреть фазы архетипического сюжета (-искушение — покаяние — воскресение), получившие воплощение в сюжетных коллизиях произведений «великого пятикнижия» Достоевского;

8. сделать анализ материалов «Дневника писателя» с точки зрения воплощения авторской концепции личности писателя как выразителя идей времени и носителя высшего духовного идеала, реализованной в процессе самоанализа автора в подтексте диалога с писателями-современниками (JI. Н. Толстым, И. С. Тургеневым, Н. А. Некрасовым, Жорж Санд);

9. исследовать формы воплощения притчевой стратегии авторского дискурса в главах «Дневника писателя», посвященных Н. А. Некрасову и А. С. Пушкину.

Методология исследования. Методологическую базу исследования составил подход к анализу текста, учитывающий авторскую интенцию, предполагающий изучение целостности авторского текста, под которым понимается совокупность всех созданных писателем произведений в их жанровом многообразии, объединенных развивающейся авторской позицией, реализованной в авторском дискурсе. Указанный подход предполагает привлечение для анализа методик, позволяющих провести многоуровневое исследование содержательной и формальной стороны текста. Опорным для диссертационного исследования стал феноменологический подход в рамках историко-типологического метода, позволяющий уловить общую сущность явлений, воплощенных в самых разнообразных жанрово-поэтических формахважную роль для решения поставленных в исследовании задач сыграли принципы мотивного анализа и нарратологии, структурно-семиотического и биографического методов.

Теоретической основой для изучения авторского дискурса Достоевского стали положения, выдвинутые М. М. Бахтиным, Ю. М. Лотманом, В. В. Виноградовым, Б. О. Корманом, В. Е. Ветловской, В .А. Свительским, Р. Г. Назировым, Е. Фарыно, Р. Бартом, М. Фуко, В. Шмидом, Р. Бэлнепом, А. Жолковскимпроблема взаимодействия «евангельского текста» с авторской поэтической системой освещается с опорой на исследования К. В. Мочуль-ского, В. Н. Захарова, В. Г. Одинокова, Т. А. Касаткиной, Е. Г. Новиковой, JI. Алена, Р. Лаута, С. Сальвестрониисследование мотивной парадигмы прит-чевой стратегии авторского дискурса опирается на идеи в области мотивного анализа и нарратологии А. Н. Веселовского, В. Я. Проппа, Б. В. Томашев-ского, О. М. Фрейденберг, развитые в теоретических исследованиях Б. М. Гаспарова, С. С. Аверинцева, Н. Д. Тамарченко, Е. К. Ромодановской, В. И. Тюпы, Ю. В. Шатина, И. В. Силантьева.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Авторская концепция, отражением которой является совокупность произведений Достоевского, реализуется в авторском дискурсе как «синтезе художественной и поэтической идеи» (Ф. М. Достоевский), репрезентирующем идеологические, эстетические и духовно-нравственные установки писателя различными способами, в том числе и через систему кодов и сквозных мотивов, организующих биографию и творчество писателя в единый текст.

2. Креативный уровень авторского дискурса Достоевского представлен системой кодов, среди которых на первый план выступают биографический, философско-идеологический и евангельский, наиболее полно отражающие личностные установки автора. При этом евангельский код коррелирует с философско-идеологическим и биографическим кодами как доминантный.

3. Евангельский текст, в частности, притча, входит в авторское сознание, влияя на характер авторского высказывания (как на его форму, так и на содержание), в результате чего возникают принципиально новые качества текста Достоевского: притчевая стратегия авторского дискурса как повествовательно-коммуникативная установка концепированного автора организует текст и метафизический подтекст, а также проявляется в сфере взаимоотношений автора с читателем как адресатом художественного высказывания.

4. Евангельская мотивика и образность писем Достоевского является отражением общего мировосприятия автора и находится в тесной взаимосвязи с художественным и публицистическим вариантами воплощения его духовного опыта. Эпистолярный дискурс становится местом первичного осмысления религиозной идеи, ее индивидуально-авторской адаптации, что обуславливает необходимость интегративного подхода при изучении наследия Достоевского. Прочтение писем из ссылки при помощи евангельского кода позволяет" обнаружить в них духовный подтекст, связанный с осмыслением Достоевским собственной биографии и биографии своего поколения в системе нравственных ценностей Священного Писания.

5. Сочетание евангельского кода с биографическим и его инвариантом — пушкинским кодом открывает путь к прочтению стихотворных посланий Достоевского из ссылки как одной из форм воплощения авторского дискурса, что позволяет представить реинтерпретацию «патриотических од» ссыльного писателя как произведений, отражающих его духовные переживания и умонастроения, свидетельствующие о становлении новой идеологической позиции, впоследствии оформившейся в «почвенничестве» 1860−1870-х годов.

6. В публицистическом дискурсе Достоевского обнаруживается притчевая парадигма, позволяющая установить связь почвеннической теории с христианской идеей прощения и восстановления «заблудшей души», которую писатель положил в основу своей историософской концепции. В идее отпадения «высшего общества» от своих корней и необходимости его возвращения в лоно почвы, в трактовке писателя, ясно проявляются структурные элементы евангельской притчи, которая многократно интерпретируется и трансформируется на эмпирическом и символическом уровнях сюжетов романов и в подтексте публицистических выступлений Достоевского. Собственно, почвенничество Достоевского — это публицистический вариант авторского алломотива, где «блудный сын» — русская интеллигенция — русский бездомный скиталец, покинувший свой Дом — почву и «расточивший имение свое» — духовное наследие нации, хранимое почвой — русским народом.

7. Притчевая стратегия авторского дискурса даёт себя знать на всех этапах создания художественного произведения: от возникновения замысла до его художественного воплощения. На стадии замысла поэтическая мысль Достоевского содержит «притчевое зерно», то есть представляет собой лаконично оформленное высказывание, где в свернутом виде сконцентрированы потенции двупланового повествования, которое оформляется на следующем этапе художественной обработки поэтической идеи автора.

8. В сюжетных коллизиях произведений романного «пятикнижия» Достоевского, в соответствии с авторской установкой на изображение процесса «восстановления погибшего человека», получили воплощение основные фазы архетипического сюжета {искушение — покаяние — воскресение), наиболее полно и последовательно реализованные в романе «Преступление и наказание» на всех этапах создания произведения, от замысла к каноническому тексту.

9. «Прекровенная» форма исповеди в «Дневнике писателя» явилась проявлением общей притчевой установки авторской стратегии Достоевского. Одним из важнейших аспектов многоуровневой поэтико-идеологической системы «Дневника писателя» является «самоисследование» автора, дающее ключ к интерпретации динамики его творческого развития и содержательной направленности авторского дискурса.

Научная новизна диссертации заключается в исследовании притчевой стратегии авторского дискурса, ориентированной на евангельское Слово как образец создания коммуникативной системы, которая по-разному обнаруживает себя в художественных произведениях, публицистических статьях, черновиках, письмах.

Впервые предпринято комплексное исследование текста Достоевского, под которым понимается совокупность всех созданных писателем произведений (художественных и публицистических), а также подготовительных материалов к ним, наряду с письменными биографическими материалами (письмами и документальными свидетельствами), в их хронологической последовательности, объединённых развивающейся авторской позицией, реализованной в авторском дискурсе. Продемонстрированы принципы взаимодействия и взаимопроникновения биографического и евангельского пластов в авторском дискурсе Достоевского.

В качестве декодирующей системы в процессе анализа текста Достоевского выступают содержание и структура евангельской притчи о блудном сыне. На материале писем, публицистики и записных тетрадей Достоевского вскрыты архетипические основы образной системы почвеннической теории (в первую очередь, в интерпретации понятий почва, Дом, русский бездомный скиталец).

В письмах и публицистике, а также в нарративной структуре произведений Достоевского (как ранних, так и принадлежащих к «послекаторжному» периоду творчества), обнаружен мотивный комплекс, восходящий к сюжету притчи о блудном сыне, что позволяет рассматривать мотив блудного сына как сквозной, объединяющий все творчество писателя’в единый текст.

Теоретическая и историко-литературная значимость диссертационного исследования определяется, прежде всего, введением в научный оборот понятия «притчевая стратегия авторского дискурса» в связи с исследованием текста Достоевского, а также уточнением понятий «текст Достоевского» и- «авторский дискурс Достоевского». Методика анализа художественного текста, содержащаяся в работе, повышает шансы приблизиться к авторскому пониманию в процессе исследовательской интерпретации художественного произведения.

Введение

нового подхода намечает поворот в интерпретации динамики творческого развития Достоевского с учетом саморефлексии писателя.

Рекомендации об использовании результатов диссертационного исследования. Результаты и материалы исследования могут быть использованы в преподавательской деятельности: в лекционных теоретико-литературных и историко-литературных курсах, в спецкурсах и спецсеминарах по теории и истории русской литературы. Конкретные результаты применения предложенных подходов при анализе произведений Достоевского могут быть использованы в построении школьных и вузовских учебных программ и учебных курсов по русской литературе 19 века.

Апробации работы. Материалы и результаты диссертационного исследования использовались при чтении лекций, спецкурсов, дисциплин по выбору на филологическом факультете Барнаульского государственного педагогического университета.

Фрагменты исследования опубликованы в материалах международных конференций и научных сборниках и журналах в Барнауле, Новосибирске, Томске, Бийске, Кемерово, Самаре, Семипалатинске, Алматы, Варшаве. Основные положения диссертации в виде докладов были представлены на научных конференциях, в частности на Международных научных. конференциях цикла «Культура и текст» (БГПУ, г. Барнаул, 1996 — 2006 гг.), а также Международных и Всероссийских конференциях: «Интерпретация художественного текста» (БиГПУ г. Бийск, 1997 г.) — «Достоевский и мировая культура» (Литературно-мемориальный музей Ф. М. Достоевского, г. Семипалатинск, 2003 г.) — «Славянская филология: история и современность» 3−4 июня.

2004 г. (БГПУ, г. Барнаул) — «Русская литература в современном культурном пространстве» (ТГПУ, г. Томск, 2004 г.) — «Проблемы трансформации и функционирования культурных моделей в русской литературе» (ТГПУ, г. Томск,.

2005 г.) — «Интерпретация художественного произведения: сюжет и мотив» (Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск, 2005 г.) — Шестых Филологические чтения, посвященных 70-летию НГПУ (НГПУ, г. Новосибирск, 2005 г.) — «Нарративные традиции славянских культур (Средневековье и Новое время)» (Инс-т филологии СО РАН, г. Новосибирск, 2006 г.) — Седьмых Филологических чтениях «История литературы как научная проблема» (НГПУ, г. Новосибирск, 2006 г.) — «Воспитание читателя: теоретический и методический аспекты» (БГПУ, г. Барнаул, 2007 г.) — «Эго-документ и литература»: «Дневники, записные книжки, письма русских писателей» (Инс-т русистики Варшавского университета, Польша, 2007 г.- стендовый доклад) — «Литература в контексте культуры: сюжет и мотив» (Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск, 2007 г) — «Достоевский и мировая культура» (Литературно-мемориальный музей Ф. М. Достоевского, г. Санкт-Петербург, 2007 г.) — «Достоевский и современность» (Дом-музей Ф. М. Достоевского, г. Старая Русса).

В общей сложности по теме диссертационного исследования опубликовано 48 работ, среди них: 8 статей по теме диссертации опубликовано в изданиях, рекомендованных ВАК Минобрнауки России: «Вестник НГУ» (2004 г., 2005 г., 2007 г., 2008 г.), «Вестник ТГПУ» (2005 г.), «Вестник ТГУ» (2008 г.), «Сибирский филологический журнал» (2008 г.) — учебное пособие «Мотив блудного сына в произведениях Ф. М. Достоевского и И.С. Тургенева» (2006 г.) — монография «Блудные дети, двести лет не бывшие дома»: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского" (2008 г.) [Рец.: Кошемчук Т. А. О книге В. И. Габдуллиной «» Блудные дети, двести лет не бывшие дома": Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского" // Филология и человек: научный журнал. Барнаул, 2008. № 4. С. 183−186- Ананьева.

С.В. Новая книга о Достоевском // Евразия: общественно-политический и литературно-художественный журнал. № 3. Алматы, 2008. С.114−117- То же // Голоса Сибири: литературный альманах. Вып. 8. Кемерово, 2008. С. 273−278].

Объем и структура диссертации.

Исследование состоит из Введения, четырех глав и Заключения.

Первая глава включает в себя историографию критической и литературоведческой разработки проблемы авторского присутствия в тексте Достоевского, а также теоретическое обоснование понятий «авторский дискурс», «текст Достоевского», историографический обзор изучения мотива блудного сына в нарративе произведений Достоевского и раскрытие содержания дефиниции «притчевая стратегия авторского дискурса».

Во второй главе представлен анализ эпистолярного наследия 1840 -1850-х гг. и публицистики Достоевского с точки зрения взаимодействия в тексте Достоевского биографического и евангельского кодов в сквозном мотиве блудного сына как примете содержательной стороны авторского дискурса.

Третья глава посвящена исследованию становления притчевой стратегии авторского дискурса в полифонической структуре произведений Достоевского начала 1860-х гг. и её функционирования в романах «великого пятикнижия».

В четвёртой главе на материале «Дневника писателя» рассматривается осмысление Достоевским проблемы личности писателя и вопроса воплощения авторской позиции в художественном произведении, а также исследуется притчевая стратегия авторского дискурса в главах «Дневника писателя», посвященных Н. А. Некрасову и А. С. Пушкинуанализируется один из важнейших аспектов многоуровневой поэтико-идеологической системы «Дневника писателя» — «самоисследование» автора, дающее ключ к интерпретации динамики его творческого развития и содержательной направленности авторского дискурса.

Выводы.

В последней главе представлен один из возможных подходов к исследованию авторского дискурса Достоевского — «автокомментарии» и «самоисследование» как форма проявление авторского самосознания, которая реализуется, прежде всего, в процессе обсуждения на страницах «Дневника писателя» вопросов, связанных с проблемами литературного творчества.

В «Дневнике писателя» автором создается концепция писателя как общественно значимой личности, призванной быть выразителем нравственного самосознания народа, духовных идеалов своего времени и проводником высшей истины, постижение которой является, по Достоевскому, важнейшей задачей художника. Концепция личности писателя, связанная как с утвердившимся в демократической критике идеалом художника как живого отголоска времени, его умственных и нравственных созерцаний (В. Г. Белинский, Ап. Григорьев), так и с пушкинским пониманием пророческой миссии поэта, смыкается с представлениями Достоевского о главной задаче искусства — проповеди идеи Милосердия.

В диалоге с Л. Н. Толстым и И. С. Тургеневым по вопросам художественного творчества креативный и референтный уровни авторского дискурса находятся в тесной взаимосвязи: в представленных в «Дневнике писателя» критических отзывах на романы «Анна Каренина», «Дворянское гнездо», «Дым», давая оценку художественным принципам писателей-современников, Достоевский излагает и собственную эстетическую программу, приоткрывает перед читателями механизмы психологического исследования душевной жизни своих героев. В «Дневнике писателя» обосновывается принцип интерпретации позиции автора посредством анализа характера, поступков и взглядов героя — таким образом соотносятся в «Дневнике писателя» Толстой и Левин, Тургенев и Потугин, что проясняет отношение самого Достоевского к вопросу воплощения взглядов автора в герое. Со страниц «Дневника писателя» эта проблема переносится в переписку Достоевского с издателем «Братьев Карамазовых», в которой проясняется характер взаимоотношений автора романа со своими персонажами — Иваном Карамазовым и Зосимой. По Достоевскому, автор, выводя перед лицо публики один из характеров времени (5, 99), должен представить его в надлежащем свете (24, 90), то есть выразить в какой-либо форме своё к нему отношение, подвести читателя к нравственной оценке изображенного типа.

Особое место отводится в «Дневнике писателя» оценке личности и деятельности Некрасова как художника, в судьбе которого наиболее ярко отразились противоречия эпохи. Эстетическая формула: поэт — «дитя века», выдвинутая Достоевским в одном из писем 1854 г. по отношению к самому себе, получает в главах «Дневника писателя», посвященных Некрасову, публицистическое обоснование и приобретает «всеобщий», универсальный характер.

Концепция личности художника, созданная Достоевским в его оригинальном издании, является одной из сторон этико-философской системы, во многом определившей внутреннюю природу «Дневника писателя». Мысли Достоевского о нравственном облике художника слова, его месте в мире и значении его деятельности в условиях всеобщего «разъединения» и «обособления», в контексте материалов «Дневника», воспринимаются как один из важных аспектов «исповедания веры» писателя. «Прекровенная» форма исповеди в «Дневнике писателя» явилась проявлением общей притчевой установки авторской стратегии Достоевского.

Притчевый характер авторского дискурса разносторонне проявился в единственном выпуске «Дневника писателя» за 1880 г., посвященном Пушкину. «Самоисследование» автора в Речи о Пушкине даёт ключ к интерпретации динамики его творческого развития и содержательной направленности авторского дискурса.

Проблема авторского дискурса в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского является отдельной научной проблемой. Чрезвычайно любопытно было бы проанализировать формы воплощения авторского дискурса в различных жанровых элементах созданной писателем художественно-публицистической системы, где автор выступает то в роли фельетониста-парадоксалиста, то в роли литературного критика, то в качестве мемуариста или автора художественных миниатюр, то в роли оратора-пророка, выстраивая свой диалог с читателем, который за всеми этими ликами должен увидеть лицо автора и услышать его голос. Данная проблема может быть обозначена как перспектива дальнейшего исследования.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

На протяжении всего творческого пути Ф. М. Достоевский стремился высказать свое Слово о мире, человеке и Боге. Евангелие было для него источником образов, тем, нравственных и философских коллизий, к которым писатель обращался в процессе художественного осмысления современной действительности. Текст Достоевского формируется на пересечении поэтического, философского и духовного дискурсов, в результате чего возникает уникальное по своей природе явление, обладающее ярко выраженными характеристическими чертами. Понятие «текст Достоевского» включает в себя синхронию «биографического текста» и «текста творчества», в том числе публицистического, находящихся в состоянии взаимопроникновения и объединенных авторским дискурсом, отражающим динамику творческого развития писателя.

В качестве доминантного кода, представляющего креативный уровень авторского дискурса Достоевского выступает евангельский (притчевый) код, взаимодействующий с биографическим и философско-идеологическим кодами как отражающими личностные, духовные и идеологические интенции автора. Рецептивный уровень авторского дискурса организует коммуникативную стратегию текста по отношению к читателю как реципиенту высказывания, вовлекаемому, подобно адресату притчи, в сферу диалогизированного авторского слова.

Предложенное в диссертации прочтение текста биографии и творчества Достоевского при помощи евангельского кода, рассматриваемого как доминанта креативного уровня авторского дискурса писателя, выдвигает на первый план проблему концепированного автора как носителя идеи, с которой он обращается к читателю.

Содержательная сторона авторского дискурса Достоевского, под которым понимается комплекс высказываний, репрезентирующих авторские интенции, его идеологические и эстетические установки, в первую очередь, связана с религиозными и историософскими взглядами писателя. Авторский дискурс явлен в тексте как в непосредственном слове автора, так и опосредовано — через систему аллюзий, сквозных мотивов, прочтение которых требует специального исследования.

Анализ текста Достоевского в его эпистолярном, публицистическом и художественном вариантах обнаруживает следы постоянного влияния на форму и содержание авторского высказывания евангельской притчи как многослойного дискурса, за эмпирическим повествовательным планом которого скрываются вечные духовные истины. Притчевая стратегия авторского дискурса обнаруживает себя в биографическом тексте (письма, мемуарные свидетельства) и в художественном и публицистическом творчестве писателя в создании многомерного, требующего дешифровки текста, содержащего различные смысловые пласты, по образцу и подобию евангельской притчи.

Евангельская притча вошла в авторский дискурс Достоевского как на содержательном, так и на формальном уровне. Герои Достоевского, подобно героям евангельских притч, причастны как быту, так и бытию, их поступки имеют как житейский, так и духовный смысл. Влияние притчевого начала проявилось в организации коммуникативной стратегии авторского дискурса в тексте Достоевского, устанавливающей особые отношения между писателем и читателем: автор оставляет за читателем право выбора, не навязывая ему свою идею, подводя его к ней путем активизации читательского восприятия через систему аллюзий, вскрывающих «подкладку» (выражение Достоевского) — метафизический подтекст — духовный план повествования.

Идея милосердия и восстановления «заблудшей дуиш», лежащая в основе почвеннической идеи Достоевского, восходит к новозаветному евангельскому архетипу, получившему воплощение в целом ряде евангельских текстов — евангельских сюжетах о прощении Христом блудницы и мытаря, притчах о потерянной драхме, о заблудшей овце и о блудном сыне. Мотив блудного сына — основной в евангельском коде авторского дискурса Достоевского, функционируя на разных уровнях идейно-художественной системы: в тексте биографии, в публицистике и художественных произведениях, — организует биографию и творчество писателя как единый текст. В связи с этим особое значение для дешифровки авторского дискурса имеет евангельский код, в категориях которого Достоевский осмысливает свою биографию, историческую судьбу своего поколения и собственную идеологическую позицию, получившую название «почвенничество».

Достоевский, в 1840 — 1850-х гг. позиционирующий себя как блудного сына, принадлежащего к поколению русской интеллигенции, оторвавшейся от своих корней, пройдя через испытания каторгой, приобщившей его в к народному миру (хотя и в специфических условиях «Мертвого дома»), проделывает путь, который, по его убеждению, должно пройти все русское оторвавшееся от своих корней общество: от обособления от народа — к его живой жизни. В проповеди этой идеи писатель видел свое высшее назначение, осознав в конце жизни свою писательскую миссию как пророческую.

Формирование и воплощение авторского дискурса в тексте Достоевского проходит несколько этапов. В письмах и записных тетрадях писателя зафиксирована начальная стадия зарождения идеи, её осмысление и адаптация, в которых явственно обнаруживается притчевое зерно, прорастающее впоследствии в развернутое художественное повествование или публицистические рассуждения автора. Комплексное исследование текста Достоевского позволяет обнаружить в раннем эпистолярном дискурсе истоки идеи, увенчавшей духовные искания писателя и окончательно оформившейся в Пушкинской речи (1880 г.) в обращении к «русскому бездомному скитальцу» с призы волг смирить свою гордость и потрудиться на родной ниве.

В романах «великого пятикнижия» Достоевский изображает духовные искания пореформенного поколения «русских мальчиков», проблема нравственного самоопределения которого осложнилась тем, что «самые отцы и родоначсигъники» «смеются уже над тем, во что, может быть, еще хотели бы верить их дети» (13, 454). Герой романа «Подросток» Аркадий Долгорукий заявляет, ссылаясь на авторитет Библии: «Когда требуют совесть и честь, и родной сын уходит из дому. <.> А это еще в Библии дети от отцов уходят и свое гнездо основывают. Коли идея влечет. коли есть идея! Идея главное, в идее все.» (13, 131). Указанный в статье И. Д. Якубович1 ветхозаветный контекст этой цитаты имеет и другой источник — притчу о блудном сыне- «русские бездомные скитальцы» Достоевского — носители идеи, которая влечет их из Дома, уводит от истины, от поля Отца. В судьбах своих героев Достоевский изобразил фазы отпадения от Бога (веры) и искушения плоти и духа. Через покаяние и воскресение проходят немногие, но этот исход указан автором — спасение и «восстановление» «русского бездомного скитальца» возможно только как возвращение его в Дом Отца — к духовным истокам, в парадигме идеологии Достоевского — к почве.

Этико-эстетическая концепция Ф. М. Достоевского, связанная с духовным содержанием притчи о блудном сыне, воплотилась во всех романах его «великого пятикнижия», получила теоретическое обоснование в публицистике (начиная с выступлений на страницах журнала «Время» и заканчивая «Дневником писателя») и нашла свое риторическое завершение в Пушкинской речи. В «Дневнике писателя» за 1880 г. разносторонне проявился притчевый характер авторского дискурса (императивная установка автораналичие второго, иносказательного планасистема образов, заимствованных из Евангелиярусский бездомный скиталец (блудный сын), почва) — таким образом, репрезентированы результаты процесса взаимодействия евангельского и авторского текстов, воплотившиеся в особого рода дискурсивной стратегии, рассматриваемой нами как притчевая стратегия авторского дискурса.

Евангельская притча о блудном сыне, наряду с другими библейскими образами и мотивами, становится неотъемлемой частью художественного.

1 Якубович И. Д. Поэтика ветхозаветной цитаты и аллюзии у Достоевского: бытование и контекст//Достоевский. Материалы и исследования. Т. 17. СПб., 2005. С. 42−60. мира Достоевского, питая его публицистическую и поэтическую мысль и влияя на формы её воплощения. Одним из объяснений неослабевающего интереса к произведениям Достоевского все новых поколений читателей, очевидно, является притчевая природа авторского дискурса, выстроенного по законам коммуникативной стратегии евангельской притчи.

Исследование эксплицитных и имплицитных форм функционирования авторского дискурса в тексте Достоевского, репрезентирующего авторские интенции и идеологические и эстетические установки, с учетом его притчевой стратегии, представляется перспективным направлением в изучении творчества Достоевского, позволяющим трактовать его в парадигме мысли автора.