Художественно-философская трактовка «смысла» и «бессмыслицы» в творчестве Даниила Хармса

Последние десятилетия XX века характеризуются всплеском интереса к творчеству Д. Хармса, который выразился не только в многократном издании его произведений, выходе в свет полного собрания сочинений, но и многократными попытками изучения его творчества. Появляются литературоведческие и культурологические труды, посвященные исследованию его творчества, причем ученые, рассматривающие в том или ином ракурсе его наследие, с необходимостью сталкиваются с чисто философскими проблемами. Это происходит оттого, что сами по себе тексты Хармса глубоко философичны, дразнят воображение очевидной глубиной и многомерностью, но одновременно и затемненностью смысла. Кроме того, для современной культуры Хармс притягателен именно потому, что говорит с ней на одном языке.

Язык современной культуры обусловлен теми интеллектуально-культурными интенциями, которые обозначились главенствующими в переменах 80х-90х годов. Если вспомнить недавнее прошлое, то в общей атмосфере культурного хаоса того времени заметно сильное проявление именно тех направлений, которые условно можно обозначить как «абсурдистские». Ю. М. Лотман в статье «Механизм смуты» говорил о различиях бинарной и тернарной системы, размышляя о смутах в русской истории, как глобальных кризисах, уничтожающих прошлый уклад жизни и кладущих основы абсолютно нового1. Последняя русская «смута» характеризуется прежде всего своей «мягкостью», и сравнивая ее с иными историческими катаклизмами можно сказать что хотя это и смута, но «бархатная» — так как произошедшая структурная перестройка, потрясая основы общественной организации, обошлась почти без кровопролития. Если это и означает некоторое изменение в плане преобразования бинарной системы в тернарную, то не последнюю роль в этом играла (по крайней мере выполняя функции маркировки) та всеобъемлющая ирония, которая в нашей культуре проявилась впервые в творчестве Д. Хармса. Тем и обусловлен возросший интерес к его произведениям именно в 90е годы прошлого века, что в культуре появились соответствующие настроения, которые в общих словах можно описать как иронично-абсурдистскую трактовку мира, стремление избавиться от «культурных идолов» в поисках аутентичного, живого смысла. Важно заметить, что пафос абсурдистской иронии является антибуржуазным по преимуществу, и тем не менее, органически присущ именно буржуазной культуре, ее формализованное&trade-, высокому уровню юридического, бюрократического регулирования. Нонсенс зачастуюантипод «юридической» логики, ее оборотень. Поэтому левые настроения в данном случае не говорят о радикальной оппозиции в смысле бинарной системы — как оппозиции стремящейся овладеть политической властью, а скорее о культурной рефлексии, провоцирующей изменение интеллектуальной атмосферы в обществе, подготавливающей те самые «постепенные» изменения, которыми по Лотману и характеризуется тернарная структура.

Не менее важное значение для современной философии имеет и тема соотношения смысла и бессмысленного, к которой вплотную подходил в своем творчестве Хармс. Друг Хармса, философ Я. С. Друскин говорит о «бессмыслице» как о главном термине для понимания его поэтики. Причем можно уточнить, что бессмысленное у Хармса — это одна из определяющих сил, источников жизни в ее темной, скрытой от человеческого разума основе. Это как точка, разворачивание которой дает иные важные, соотносимые с главной, темы — Время, Бог, смерть. Здесь поэтическое слово Хармса поднимает существенные для каждого проблемы выявления скрытого и потому наиболее важного смысла, спрятанного «по ту сторону».

1 См.: Лотман Ю. М. История и типология русской культуры // Механизм смуты. СПб., 2002, с. 33−47 конвенциональных конструкций. И Хармс, и наиболее близкий ему поэт A.B. Введенский стремились прежде всего преодолеть условность языка, увидеть в нем абсолютное. Друскин сказал: «Не передаваемые словами мысли, может, даже немыслимые мысли и состояния сознания, сам язык — вот две основы и отдельной человеческой жизни, и всей человеческой культуры. Первое, может, доходит и до самой глубины жизни и истинной реальности, но не может быть сказано словами, второе передает жизнь, реальность словами, но передает эту реальность переломленной через язык. Язык делит мир на части, чтобы понять его. И понимает части разделенного языком мира». Вся суть парадокса, так притягательного для современной логики и логической философии скрыта в этом положении. Пытаться средствами языка описать то, что принципиально не может быть этими средствами выражено — вот существо поэтики Хармса. И значимость, необходимость предпринимать такие попытки не только в искусстве, но и в философии, подтверждается новейшей историей философии, сближением философии в своих методах с литературой, проявившемся во второй половине XX века. Попытка отказа от выражения невыразимого, имевшая место в философии венского кружка, в логическом атомизме другим своим полюсом имела усиление интереса к парадоксу и бессмысленному.

Темы парадокса и смысла остаются крайне значимыми и для философии, и для культурологии, и для семиотики, а научное исследование творчества Хармса, полагаем, позволяет выйти к неким новым горизонтам их освоения.

Творчество Д. Хармса исследуется в работе прежде всего в ракурсе философского знания. Именно этот подход недостаточно разработан в науке, хотя все исследователи творчества Хармса затрагивали его отношение к философской проблематике. Исследованию творчества Хармса посвящен целый ряд работ, причем в основном изыскания проводились в области искусствоведения такими учеными как А. Г. Герасимова, Н. В. Гладких, Н. В. Глоцер, Л. Ф. Кацис, A.A. Кобринский, М. Б. Мейлах, В. Н. Сажин и др.

Наиболее значимыми источниками являются авторские монографии, целиком посвященные тем или иным аспектам творчества Хармса. Поскольку их немного, все они могут быть названы и кратко охарактеризованы.

Прежде всего это фундаментальный труд швейцарского русиста Ж. Ф. Жаккара «Даниил Хармс и конец русского авангарда», переведенный и изданный у нас в 1995 году. Эта книга представляет собой весьма основательное историко-литературное исследование, в котором детально и последовательно описывается литературно-культурный контекст эпохи творчества Хармса, выявляются литературные влияния на Хармса со стороны В. Хлебникова, А. Кручёных, Н. Туфанова, прослеживается взаимосвязь концепции творчества самого Хармса с теориями К. Малевича и М. Матюшина, а также отмечаются следы воздействия на Хармса других поэтов и философов, входивших в литературно-художественные группы Чинарей и Обэриу. В книге Жаккара детально исследуется взаимосвязь поэтики Хармса и европейского театра абсурда Э. Ионеско и С. Беккета. Эта работа имеет большое значение как первый полноценный научный труд, исследующий творчество Хармса, характеризуемый блестящим знанием материала не только как такового, но и во всем многообразии его контекстуальных связей, полнотой и последовательностью изложения.

Вторая работа, связанная с изучением наследия Хармса -«Беспамятство как исток: читая Хармса» отечественного культуролога М. Ямпольского. В данной работе сделана попытка во первых исследовать тексты Хармса с позиций интертекстуальности, причем такая постановка задачи представляется весьма интересной, поскольку Хармс сознательно стремился построить как бы вневременной текст, вопреки концепции линейного развития литературы и преемственности автора, его зависимости от предшественников. Предметом интереса Ямпольского также выражение в текстах проблемы времени. Парадокс, заключающийся в том, что классическое представление истории как континуума, имеющего единую продолжительность, является чистым умозрением и реальная практика каждого индивида исходит из «атомарных событий», был интерпретирован Хармсом в его «случаях», которые изначально строились как вневременные, абсолютные события, не укорененные в едином строе происходящего. Главной темой в исследовании творчества Хармса для Ямпольского являются темы времени и памяти в их взаимосвязи, возникновение текста «из ничего», не обусловленность его конкретно-историческими событиями. Предметом исследовательского интереса становится принципиальный отказ поэта от связей с предшествующим литературно-историческим «полем значений». Отсюда возникает и новая роль знака — не отсылки к «уже известному», не цитаты, как выражения меланхолической рефлексии над разрушением мира, а иероглифы, выражающие некие абсолютные, вневременные смыслы.

Последнее на момент написания настоящей работы значительное исследование творчества Хармса — компаративистский труд Д. В. Токарева «Курс на худшее: абсурд как категория текста у Даниила Хармса и Сэмуэля Беккета», вышедший в 2002 году в издательстве НЛО. В данной работе исследуется выражение Хармсом и Беккетом одной и той же идеи абсолютизации абсурдности мира и человека. Автора интересует прежде всего механизм действия причин, побудивших поэта отказаться от теории выявления в слове вневременного, божественного смысла и устремиться к созданию литературы, которая видит «единственный смысл своего существования в самоуничтожении, в достижении молчания белой страницы».2 Работа Токарева является наиболее близкой к собственно философской проблематике творчества Хармса, чем два вышеуказанных.

2 Токарев Д. В. Курс на худшее: абсурд как категория текста у Даниила Хармса и Сэмуэля Беккета. М., 2002, с. 14 труда. Хотя и Ямпольский, чья книга изобилует апелляциями к тем или иным философским источникам, отмечает: «гораздо большее место, чем это принято в филологических текстах, в книге занимает философия. Это обусловлено пристальным вниманием Хармса именно к философским, метафизическим понятиям, к сфере «идей». Существенно однако то, что философия интегрируется Хармсом не в некую философскую систему, а в ткань художественных текстов"3. Тем самым заявлено, что исследование творчества Хармса невозможно без привлечения философской проблематики. Тем не менее, до настоящего момента такого специального исследования не было предпринято, что и обусловливает новизну предпринятого научного исследования.

Важнейшими источниками для настоящей работы являются тексты философов-чинарей — Я. С. Друскина и Л. С. Липавского, вошедшие в двухтомник «Сборище друзей, оставленных судьбою». В указанный сборник вошла значительная часть философских текстов, которые имеют первостепенное значение для понимания творчества Хармса, в том числе такие статьи Друскина как «Чинари» и «Звезда бессмыслицы», в которых философ вплотную приближается к теме бессмыслицы в творчестве Введенского и Хармса.

В современной философии смыслу в его сочетании с парадоксом посвящена одна из наиболее значимых работ Ж. Делёза («Логика смысла»). Исследуя понятие смысла, раскрывая его в новой интерпертации, Делёз отталкивается от книг Л. Кэролла, указывая, что в творчестве последнего присутствует «игра смысла и нонсенса, некий „хаос-космос“. Бракосочетание между языком и бессознательным — уже нечто свершившееся». Для Делёза важнейшим при создании теории смысла становится представление о времени, о становлении — тем самым можно говорить об универсальности возникающих в философии смысла тем, через.

3 Ямпольский М. Беспамятство как исток (читая Хармса). М., 1998, с. 14 которые прежде всего преломляется понимание: становление, событие, время, происходящее.

Кроме сочинений Делёза, из непосредственно философских источников следует назвать труды Р. Барта, А. Бергсона, H.A. Бердяева, Э. Гуссерля, Н. О. Лосского, Р. У. Эмерсона, К. Г. Юнга и др., а также современных отечественных ученых, исследующих философскую проблематику в искусстве — В. П. Бранского, A.A. Грякалова, В. М. Дианову, И. Евлампиева, A.JI. Казина, М. С. Кагана, Ж. Ф. Коновалову, A.A. Курбановского, Ю. В. Перова, В. Подорогу, Г. Померанца, М. Рыклина, В. В. Савчука, К. А. Свасьяна, Е. Г. Соколова и других.

Целью диссертационного исследования является анализ трактовки понятий смысла и бессмысленного в творчестве Хармса. В связи с этим ставятся следующие задачи:

— выявление философской проблематики в текстах Хармса;

— исследование философских источников его теории творчества;

— установление значения осуществленной Хармсом критики рационализма;

— исследование творчества Хармса как элемента смеховой культуры;

— определение значения творчества Хармса в общем контексте философских исканий русского авангарда.

Исследование проводится в междисциплинарном пространстве философии культуры, эстетики и литературоведения, что обусловливает применение соответствующего комплекса методов и стратегий. При написании работы использовались:

— метод исторического и теоретико-философского анализа;

— методы системного анализа, дающие возможность рассматривать различные, не связанные явно между собой эмпирические данные как элементы единой мировоззренческой структуры;

— компаративистский метод, позволяющий сопоставлять единовременные и разновременные явления и выявлять логику их трансформации.

В исследовании впервые ставится задача собственно философского анализа текстов Хармса. Философскую «нагруженность» текстов Хармса отмечают все исследователи, так или иначе причастные к изучению его творчества. Отсутствие в наследии Хармса философской системы в «чистом» виде тем не менее не исключает возможности изучения присутствующих в его текстах идей философского характера, явно философской проблематики текстов. Такой подход оказывается продуктивным как для более глубокого понимания творчества писателя, так и для изучения роли и значимости затронутых им тем в современной отечественной культуре и философии.

По своей структуре настоящая работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы. В первой главе — «Философские основы творчества Д. Хармса в контексте философии чинарей», речь идет о наиболее важных с философской точки зрения темах в творчестве Хармса, отразившихся также в философии участников кружка чинарей. Во второй главе, «Философско-художественная теория Д. Хармса» речь идет о понятиях, выдвинутых Хармсом и имеющих философское значение. Исследуются философские взгляды чинарей на время, число, а также созданные ими понятия «некоторого отклонения с небольшой погрешностью» и цисфинитной логики.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Произведения Хармса представляют собой весьма привлекательное поле для философского исследования: в них представлен интерес автора к пифагорейству и символике чиселоккультным и иным эзотерическим практикамнатурфилософиипсихоанализу и его наиболее важным темамрелигии.

Интересно, что за всем этим наполнением текстов Хармса приметами разного рода учений, теорий, оккультных практик стоит интенция к шифрованию в тексте тайного послания — игра, проявившаяся наглядно в обилии псевдонимов у Хармса. Кроме того, вполне определенно за всеми этими приметами скрывается некоторый интеллектуальный проект: осмысление мира, представление читателю его тайн и загадок. Имеется и претензия на некое тайное знание о мире, состоящее в владении чем-то вроде «шифра» мира. Такая претензия напоминает общую интеллектуальную картину эпохи возрождения, характеризующуюся интересом к магии и иной эзотерике и возлагающей на такого рода практики надежду к открытию тайн мира. При этом хотелось бы сразу оговориться, что в подобного рода интересе как таковом мы не видим ничего зазорного, ведь часто под маской скептического отношения к желанию увидеть смысл в мире и во всем, в нем происходящем, скрывается интеллектуальная лень, желание превратить любое исследование из духовного подвига в омертвелую систематизацию фактов.

В связи с предпринятым в работе исследованием влияния эзотерических учений на творчество Хармса, следует отметить, что в более широком смысле тот же вопрос можно представить как вопрос об иррациональном в культуре. Если взять учения такого характера как нечто целое, то возможно, в этом проявится определенного рода тенденция, проявляющаяся в разных культурах при наступлении кризисных обстоятельств разного характера. Художественная культура определенного времени, представленная различными своими проявлениями дает картину как бы культурного среза эпохи — картину, складывающуюся в определенный сюжет. Предметы искусства, вещи, относящиеся к определенному времени при всех своих различиях имеют нечто общее — они как бы говорят на одном языке. Через общее для многих людей искусства в первой четверти XX века увлечение эзотерическими культами и учениями проявляется нечто характерное, присущее эпохе. Но здесь случай Хармса особый: для него эзотерика, возможно, была чем-то вроде штандарта в борьбе с примитивным материализмом, характерным для его времени, да и эпоха общего увлечения мистикой, казалось, отошла в прошлое. Но тем не менее, эта тема представляется более сложной: и советская власть в 30-е годы при всем показном материализме, и гитлеровский режим, и атмосфера предвоенной Европы были в достаточной степени далеки от прагматизма, рационального материализма. Мистические идеи, течения, практики — мир в достаточной степени был увлечен ими. Были ли они лишь следствием общего духовного климата, или чем-то более серьезным — вопрос, возможно, выходящий за рамки данной работы. К существу же ее третьей части относится скорее выявление тенденции, заданной Даниилом Хармсом в отечественной культуре тенденции, которую можно назвать «абсурдом» и к которой относится все странное, умствующее, веселое и «необязательное» — все, что допустим проявлялось уже в 90е годы в таких культурных акциях как объявление Ленина грибом (С. Курехин), в странных песнях группы «Аквариум», во всем том, что наша культура восприняла от английской традиции абсурда (от Стерна и Кэрролла до Д. Леннона и Монти Пайтон).

Безликость героев у Хармса может говорить о том, что это одна из попыток выразить пустоту человека в новом обществе. К тому же относится и механизированность людей — старички из колесиков, господа, которым падает на голову кирпич — свидетельство омертвелости, неодушевленности индивидов. Эта система не высмеивается Хармсом, а выражается с предельной степенью ужаса.

К примеру, использование имени Руссо («Меня называют капуцином») — не обозначение какого-то реального исторического лица. Хармс говорит «Руссо» но подразумевает не французского философа, развивавшего определенные идеи, а только лишь пародийный слепок с понятия об этом философе. Из текста сценки легко сделать вывод, что за именем «Руссо» стоит значение «тот, кто все знает». Сдвиг смысла, остранение действительности — через такие или близкие к ним смысловые категории часто объясняются тексты Хармса. Центральным философским понятием чинарей является «некоторое равновесие с небольшой погрешностью» и, собственно у Хармса — «чистота порядка». Следует определить, что это за категории, какова их смысловая нагрузка и как через них можно объяснить творчество Хармса и культурную традицию абсурда, которая в нашей стране ассоциируется с его именем.

Значительный интерес для дальнейших научных разработок составляют специфические для чинарей понятия отклонения и небольшой погрешности, являющиеся важными терминами поэтики и философии Хармса. Дальнейший философско-культурный анализ затронутых в диссертации вопросов обещает быть интересным, поскольку в чинарях мы в концентрированном виде можем увидеть ту отклоняющуюся линию в духовной и интеллектуальной культуре, проявление которой в полную силу сказалось через несколько десятилетий после времени. Большая разница лежит между массовым, стандартным представлением об истории тридцатых годов и иными картинами того времени, которые рождаются при чтении их текстов.