Концепт «чистота языка» в советской газетной пропаганде

Данное исследование посвящено функционированию одного из важных концептов русской культуры — концепта «чистота языка» — в пропагандистском дискурсе советского периода. Пропагандистская речь активно использует разнообразные языковые ресурсы для интенсификации воздействия на аудиторию. К разряду национальных ментально-лингвистических феноменов, обеспечивающих внимание, интерес и сочувствие русскоязычной аудитории, относится и рассматриваемый концепт.

Чистота языка" (речи) принадлежит к числу наиболее размытых понятий стилистики. Большинство исследователей, занимающихся проблемой качества речи, называют «чистоту» среди важных критериев эффективной коммуникации1, причем традиция упоминать этот параметр оценки речи сложилась очень давно. Уже в «Опыте риторики» И. С. Рижского (первое издание -1796) «чистота языка» была названа в числе «совершенств слова» .

Более того, «чистота языка» как идеал и принцип играет важную роль в российском общественном сознании и соотносится в нем с такими основополагающими проблемами, как русский национальный характер и «особый исторический путь» России. Такая «лингвоцентричность» национального менталитета отмечена Ю. М. Лотманом и Б. А. Успенским: «. Дискуссии по вопросам языка в истории русской культуры нового времени, по сути дела, никогда не затихали. Языковая проблема становится тем.

1 См., например: Головин Б. Н. Основы культуры речи. М., 1980. С. 166- Колтунова М. В. Язык и деловое общение. М., 2000. С. 5- Соколова В. В. Культура речи и культура общения. М., 1995. С. 51. Надо, правда, отметить, что в книге более современной не только с точки зрения даты публикации, но и с точки зрения подхода к оценке языковым явлениям «чистота речи» как самостоятельный критерий оценки уже не упоминаетсяна первый же план выдвигается целесообразность. См.: Хорошая речь. М., 2009. С. 27.

2 о.

Рижский И. С. Опыт риторики // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология. М.: Academia, 1997. С. 14. камертоном, который отвечает на звучание всех наиболее острых общественных проблем в России. Обостренная чувствительность этой проблемы, постоянная борьба между «новаторством» и боязнью «порчи языка» позволяют, с одной стороны, видеть в этом некоторую специфическую черту именно русской культуры. а с другой, — связать ее с основами структуры и судьбы русского общественного сознания"3.

Знаменательно, что при такой исключительной значимости вопроса о «чистоте языка» в понимании существа явления единство взглядов отсутствует. По мнению авторов энциклопедического словаря-справочника «Культура русской речи», «чистой является речь, в которой нет элементов, чуждых литературному языку по нравственным и эстетическим соображениям"4. Такой подход к вопросу можно назвать «качественным». Иной, «количественный» принцип оценки степени «чистоты речи» предлагают Л. А. Введенская и Л. Г. Павлова, утверждающие: «Чистота речи — отсутствие в ней лишних слов, слов-сорняков, слов-паразитов"5. Следует отметить, что в первом случае определение «чистоты речи» оказывается почти безгранично широким, включая в себя понятия этичности и красотыво втором — предельно узким.

Более взвешенной представляется позиция авторов словаря-справочника «Эффективная коммуникация: история, теория, практика», отмечающих: «Чистой называется такая речь, в которой нет чуждых литературному языку слов и словосочетаний и элементов языка. К языковым средствам, разрушающим «чистоту речи», относят диалектизмы, варваризмы, жаргонизмы, вульгаризмы, бранные слова и обороты речи, слова-паразиты.

3 Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Споры о языке в начале XIX века как факт русской культуры // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб., 2002. С. 448.

4 Культура русской речи: Энциклопедический словарь-справочник. М., 2003. С. 751.

5 Введенская Л. А., Павлова Л. Г. Деловая риторика: Учебное пособие для вузов. Ростов-на-Дону, 2000. С. 217. канцеляризмы"6. Однако и это определение вряд ли можно считать безупречным. Например, само по себе использование канцеляризмов никак не есть нарушение норм литературного языка: они уместны и даже необходимы в рамках официально-делового стиля. Более того — ни один из названных критериев не применим к языку художественной литературы, который не оценивается на основании того, включены ли в него нелитературные элементы. Вероятно, представление о «чистоте» вообще подлежит относительно точной вербализации при характеристике того или иного стиля и текста, а не речи или языка в целом.

Разнообразие толкований так называемой «чистоты речи» имеет под собой прежде всего лингвистические основания. В данном случае в качестве термина стилистики используется общеупотребительное слово — производное от прилагательного «чистый», которое, в свою очередь, обладает рядом взаимосвязанных значений. Тень этой многозначности неизбежно ложится на соответствующий термин.

Заметную роль в формировании образа «чистого» языка, несомненно, сыграл и позитивный ассоциативный ореол прилагательного и его производных. Так, «Русский семантический словарь» фиксирует в ряду ближайших ассоциаций со словом «чистота» мейоративные прилагательные «аккуратный», «подтянутый», «пунктуальный», «тщательный"7.

Важно указать, что представление о «чистоте языка» (чаще всего используется именно это словосочетание, хотя оно и некорректно с точки зрения лингвистики, различающей язык — систему и речь — процесс ее функционирования) как о некоем идеале свойственно не только научному, но и обыденному сознанию, что закреплено практикой словоупотребления и материалами толковых словарей.

6 Эффективная коммуникация: история, теория, практика. Словарь-справочник. — М., 2005. -С. 366. п.

Русский семантический словарь. М., 1983. С. 546.

Так, по данным «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даля, «чистота — состояние и качество чистого». «Чистый» же толкуется как «незамаранный, незагрязненный, непачканыйправильный, верный». При этом Даль приводит среди примеров употребления слов и сочетание «чистая речь» (противоп. косная и картавая), и предложение «Немногие писатели наши о могут похвалиться ныне чистотою языка своего». В интерпретации Даля «чистота речи» практически не отличается от правильности.

Первый советский толковый словарь русского языка, изданный в конце 30-х — начале 40-х гг. XX в. под редакцией Д. Н. Ушакова, также отметил возможность сочетания слова «чистота» с обозначением речевого явления: «чистота слога». Семантика же исходного прилагательного толковалась шире, нежели у Даля: к таким значениям, как «не загрязненный, не замаранный, свободный от грязи" — «отчетливый и точный, ясный, правильный», прибавилось еще одно — этическое: «нравственно безупречный, безобманный, честныйугодный божеству и др.». Правда, «чистый язык» и «чистая речь» соотносятся в словаре под редакцией Ушакова исключительно со значением «ясный, правильный»: «Слог певца «Пиров» столь чистый, благородный (Пушкин)"9.

В появившемся в послевоенный период однотомном словаре С. И. Ожегова упоминание о «чистоте языка» приобрело новый, идеологически-лозунговый оттенок: «Охранять чистоту русского языка». Само же понятие «чистый» толковалось точнее, чем у предшественников: «освобожденный от грязи, не имеющий грязине содержащий ничего постороннего, никаких примесей"10. Знаменательно отраженное как в толкованиях значения, так и в примере представление о том, что чистота не имманентно присуща предмету, а.

Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. М., 1980. С. 607.

9 Толковый словарь русского языка под ред. Д. Н. Ушакова. Т. 4. М., 1940. С. 1282.

10 Ожегов С. И. Словарь русского языка / Под общ. ред. проф. Л. И. Скворцова. 24-е изд., испр. М., 2005. С. 865. достигается путем его целенаправленного очищения (семантика прилагательного «чистый» объясняется через страдательное причастие «освобожденный»).

В настоящей диссертации «чистота языка» рассматривается как явление одновременно лингвистическое (словосочетание) и ментальное (концепт). Начало изучению концепта было положено С. А. Аскольдовым, который назвал этим термином «мысленное образование», стоящее за словом и соединяющее в себе логическое, ассоциативное, коннотативное, эмоциональное наполнение11. Философ подчеркивал, что в процессе порождения и восприятия речи человеческое сознание имеет дело не с чистыми лексическими единицами и их комбинациями, обладающими словарными значениями и стилистической окраской, а с языковым отражением концептов.

Слово несет в себе груз прошлого социального опыта. Оно не только интерпретируется реципиентом логически, но и, будучи отражением концепта, воздействует на эмоции и активизирует ассоциативную сферу получателя сообщения.

По мнению Ю. Е. Прохорова, «1. концепт есть нечто, неразделимо соединяющее в себе элементы сознания, действительности и языкового знака- 2. концепт есть нечто, объединяющее на разных уровнях людей с точки зрения их отношения к действительности и способов общения в ней- 3. концепт есть нечто виртуальное и реальное одновременно, при этом обе его составляющие и всеобщи, и национально-культурно детерминированы"12.

Между носителями языка нет и не может быть полного согласия в толковании значения каждого слова: на него значительно влияет личный опыт индивида. Концепт выполняет, по замечанию Д. С. Лихачева, объединяющую функцию, «позволяет при языковом общении преодолевать несущественные.

11 Аскольдов С. А. Концепт и слово // Русская речь. Вып. II. Л., 1928. С. 34.

Прохоров Ю. Е. Концепт, текст, дискурс в структуре и содержании коммуникации: Автореф. дис. д-ра филол. наук. Екатеринбург, 2006. С. 17−18. различия в понимании слов. отвлекаться от «мелочей».". Именно это происходит при обращении к концепту «чистоты языка», который весьма разнообразно интерпретируется говорящими и пишущими, оставаясь при этом общекультурной русской ценностью и предметом постоянного обсуждения.

Будучи результатом когнитивной деятельности человека, то есть ментальной сущностью, концепт нуждается в знаковом представлении. Он может быть представлен не только словом, но и словосочетанием. По словам H.H. Болдырева, «объектом концептуального анализа являются смыслы, передаваемые отдельными словами, словосочетаниями, типовыми пропозициями и их реализациями в виде конкретных высказываний, а также отдельными текстами и даже целыми произведениями. Структура и содержание различных концептов. выявляются через значения языковых единиц, репрезентирующих данный концепт, их словарные толкования, речевые контексты. Сопоставление всех доступных языковых средств репрезентации концепта в системе языка и в речи и позволяет выявить основное содержание концепта."14.

Чистота языка" удовлетворяет всем названным критериям: за ментальной сущностью устойчиво закреплено именно словосочетание (что заметно в сопоставлении конструкции «чистота языка» с гораздо менее распространенными, особенно в популярных текстах выражениями «качества речи», «достоинства речи» и др.) — представление о важности «чистоты языка» свойственно как русской интеллигенции, так и широким массам, весьма далеким от сути соответствующего понятия (отсюда — высокая активность читателей в газетных дискуссиях о языке) — «чистота языка» не представляет собой специфически русской ценности (явление языкового пуризма известно и.

13 Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка//Русская словесность. М., 1997. С. 281.

14 Болдырев H.H. Концептуальное пространство когнитивной лингвистики // Вопросы когнитивной лингвистики. 2004. № 1. С. 26. в других национальных традициях15), но понимается в контексте истории российской культуры достаточно специфично.

По классификации, предложенной А. П. Бабушкиным, «чистота языка» должна быть отнесена к разряду фразеологических символо-формирующих концептов16: определенное содержание стабильно передается с помощью словосочетания, а его функция не ограничивается называниемв «борьбу за чистоту языка» нередко включаются те, кто абсолютно не способен ясно сформулировать, в чем она заключается и почему так важна.

Языковая картина мира формируется системой ключевых концептов и связывающих их инвариантных ключевых идей." - отмечают A.A. Зализняк, И. Б. Левонтина и А.Д. Шмелев17. «Национально-культурная специфика» концепта отмечается и P.M. Скорняковой18. Отнесенность концепта к национальной культурной традиции делает данный термин более привлекательным для гуманитарных исследований, нежели строго логическое «понятие».

Оценивая концепт в качестве термина культурологии, Ю. С. Степанов характеризует его следующим образом: «Концепт — это как бы сгусток культуры в сознании человекато, в виде чего культура входит в ментальный мир человека». Далее ученый конкретизирует содержание метафоры «сгусток.

15 См., например, монографию С. Линкера, одна из глав которой посвящена резкой критике английского лингвистического пуризма: Линкер С. Язык как инстинкт. М., 2004.

16 Бабушкин А. П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка, их личностная и национальная специфика. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. Воронеж, 1998. С. 6, 23.

17 Зализняк A.A., Левонтина И. Б., Шмелев А. Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005. С. 10.

Скорнякова P.M. Принципы моделирования языковой картины мира. Томск, 2008. С. 21. и культуры" как «пучок» представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний", сопровождающий слово языка19.

Среди важнейших составляющих концепта Ю. С. Степанов называет понятие, сжатую историю, современные ассоциации и оценки. Важно отметить также нечеткий, нестабильный, динамический характер концепта. Развивая мысль С. А. Аскольдова, современный исследователь В. Г. Зусман пишет:

Порожденные создателем, концепты растут, развиваются, отторгаются,.

20 искажаются в восприятии" .

Различение концепта и понятия, концепта и значения далеко не всегда последовательно проводится специалистами. Так, в самой статье.

С.А. Аскольдова наряду с термином «концепт» используется и термин понятие", в частности когда речь идет о так называемой «потенциальности» значения слова, являющегося не готовым продуктом мыслительной деятельности, а стимулом к познанию мира: «Понятие — это прежде всего точка зрения на ту или иную множественность представлений и затем готовность к их мысленной обработке с этой точки зрения"21. Как синонимы употребляются.

22 слова «понятие» и «концепт» и в работах Н. Д. Арутюновой .

И. А. Стернин полагает, что «значение. это общеизвестная и коммуникативно релевантная часть концепта, выступающая в виде стороны.

19 Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Языки русской культуры. 1997. С. 40.

20 Зусман В. Г. Концепт в системе гуманитарного знания // Вопросы литературы. 2003. № 2. С. 13.

21 Аскольдов С. А. Указ. соч. С. 34.

Так, говоря о значении имен нарицательных, исследователь пишет: «Слова этого разряда обладают полной семантической структурой, складывающейся из некоторого понятия (коннотации, по Дж. Миллю, смысла, по Г. Фреге, сигнификата, десигната, концепта), образуемого общими признаками класса реалий, и конкретного, индивидуального содержания, создаваемого при их употреблении в речи свойствами денотата, или референта». Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М., 1999.1-ХУ. С. 2−3. Подчеркнуто мною. — Евг. Б. языкового знака в актах коммуникации"23, в то время как в статье Д. С. Лихачева концепт, напротив, трактуется как нечто более конкретное, нежели значение, предопределенное «личным и народным опытом человека», а.

24 также условиями контекста .

Строгое разграничение терминов не является задачей данного исследования. Предпочтение отдается слову «концепт» по ряду причин:

— термин «концепт» обладает важным смысловым оттенком: в нем.

25 подчеркивается не семантическая, а прагматическая составляющая понятия, указанное свойство концепта особенно актуально при анализе пропагандистской речислово «концепт» имеет однокоренное существительное «концептуализация», трактуемое как «определенный способ восприятия и организации мира», свойственный естественному языкумножество значений, отражающих «единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка"26- другим дериватом существительного «концепт» является.

27 концептосфера" - «совокупность семантических сфер и семиосфер» ,.

Стернин И. А. Концепт и значение // http://sternin.adeptis.rU/articles2rus.html#a.

24 Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 281.

Всякий концепт, —. подчеркивает М. В. Никитин, — так или иначе входит в качестве элемента в каждую из двух коррелирующих структур сознания — когнитивную и прагматическую. и как следствие соединяет в своем содержании два коррелирующих компонента — когнитивный и прагматический. Первый «прописывает» концепт в координатах системы совокупного объективированного знания, второй — в координатах системы полезностных оценок". Никитин М. В. Развернутые тезисы о концептах // Вопросы когнитивной лингвистики. 2004. № 1. С. 54. То же отмечено Ю. С. Степановым: «. концепты не только мыслятся, они переживаются». Степанов. Ю. С. Указ. соч. С. 41. б.

Апресян Ю. Д. Избранные труды. Т. II. Интегральное описание языка и системная лексикография. М.: Языки русской культуры. 1995. С. 350.

27 Прохоров Ю. Е. Указ. соч. С. 8. ментально-знаковое пространство коммуникации представителей лингвокультурной общности.

Как указывает Д. С. Лихачев, «понятие концептосферы особенно важно тем, что оно помогает понять, почему язык является не просто способом общения, но неким концентратом культуры."28. Погруженный в концептосферу, носитель языка неизбежно ограничен в знаниях и оценках. Так, представление о том, что «чистота языка» — это важно и хорошо, складывается у большинства говорящих по-русски не в результате специального изучения вопроса, а просто на основании привычки к данному словосочетанию.

Навязывание того или иного концепта получателю сообщения имеет как объективную, так и субъективную сторону. Этот процесс происходит неизбежно, в соответствии с избранным языковым кодом — носителем культурной памяти. Однако говорящий/пишущий может направлять и интенсифицировать данный тип воздействия на сознание реципиента, избирая оценочно и ассоциативно наполненные знаки и их сочетания. Пропагандистская речь должна рассматриваться как одна из форм искусственной концептуализацииименно с такой точки зрения она подробно анализируется в настоящей диссертации.

Эффективная методика лингвокультурологического анализа концепта предложена в указанной работе Ю. С. Степанова. Автор предлагает вычленить в составе концепта «три слоя. (1) основной, актуальный признак- (2) дополнительный, или несколько дополнительных, «пассивных» признаков, являющихся уже не актуальными, «историческими" — внутреннюю форму, обычно вовсе не осознаваемую, запечатленную во внешней, словесной форме"29. При этом различные слои концепта «являются результатом,.

30 осадком" культурной жизни разных эпох" .

28 Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 287.

29 Степанов Ю. С. Указ. соч. С. 44.

30 Там же. С. 46.

Применяя предложенную Ю. С. Степановым технологию, можно обнаружить в концепте «чистота языка» основной признак — высокое качество языка, его неиспорченностьдополнительные признаки, отражающие особенности общественного сознания различных периодов: нормативность, малое число заимствований, современность и так далеевнутреннюю форму, предопределяемую коннотациями слова «чистота» в ассоциативно-вербальной сети русского языка.

Кроме того, «чистота языка» как устойчивое словосочетание, характерное для российской публицистики, обладает очевидными признаками прагмемы (термин М.Н. Эпштейна), так как представляет собой «свернутое суждение», наделенное большой силой убеждения31. Это во многом определяется тесным взаимодействием представлений о «чистоте языка» с концептуализацией «своего» и «чужого», которая, по справедливому утверждению М. Л. Петровой, «задает оценочный принцип в членении мира и. связана с проблемой проведения некоей границы, разделяющей ценностно-смысловые пространства — внутреннее («свое») и внешнее («чужое»)"32.

Чистота языка" есть одно из отражений присущей любому национальному менталитету тревоги за «свое», подвергающееся разрешительному воздействию «чужого». Само упоминание «чистоты языка» предполагает большую культурную значимость данного явления и необходимость участия в его достижении и сохранении — при невыявленности объективного содержания.

Специфика функционирования концепта в политическом дискурсе.

•> о охарактеризована О. Н. Паршиной. Исследователь справедливо отмечает.

3 1.

Эпштейн М. Н. Идеология и язык (построение модели и осмысление дискурса) // Вопросы языкознания. 1991. № 6. С. 20.

32 .

Петрова М. Л. Концепт «свой/чужой» в журналистике и литературе России и Франции на рубеже ХХ-ХХ1 вв.: автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2006. С. 13.

Паршина О. Н. Концепт «чужой» в реализации тактики дистанцирования (на материале политического дискурса) // Филологические науки. 2004. № 3. С. 88−89. способность публицистического текста актуализировать оценочную составляющую лексических единиц. В результате данного процесса происходит развитие концепта, насыщение его идеологическим содержанием.

Таким образом, в диссертации рассматривается концепт «чистота языка», не вполне понятийно ясный и прагматически насыщенный, то есть максимально приспособленный для применения в системе вербальной пропаганды.

Цель данной работы — определить место концепта «чистота языка» в системе советской пропаганды.

Для достижения поставленной цели в диссертации решается ряд взаимосвязанных задач:

— изучить «чистоту языка» как один из важных концептов российского общественного сознания Х1Х-ХХ вв.;

— проанализировать тексты источников и выявить случаи обращения газетной периодики к проблеме «чистоты языка»;

— обнаружить имплицитное пропагандистское содержание публикаций о «чистоте языка»;

— представить типологию газетных материалов, затрагивающих вопросы «чистоты языка»;

— установить причины привлекательности изучаемого концепта для пропагандистского дискурса.

Объектом исследования являются журналистские тексты, затрагивающие концепт «чистота языка» и помещенные в советских газетах 1924;1984 гг.

Предмет исследования — концепт «чистота языка», функционирующий в рамках медиатекста и служащий средством реализации его прагматикиимплицитное пропагандистское содержание материалов, посвященных чистоте языка", рассматриваемое как одна из профессиональных журналистских технологий воздействия на аудиторию на уровне идеологии.

Актуальность исследования определяется:

— востребованностью в современном информационном обществе данных из области вербальной пропаганды, осуществляемой средствами массовой коммуникации;

— социальной потребностью в раскрытии механизмов словесных манипуляций общественным мнением;

— регулярным отражением в СМИ постоянно растущего общественного интереса к состоянию и перспективам развития русского языка;

— нерешенностью ни одной из задач, которые в разные периоды советской истории ставились участниками газетных кампаний, направленных на защиту и очищение языкасохранением в современном русском языке и активным использованием в публицистической речи таких многократно подвергавшихся осуждению явлений, как вульгаризмы, провинциализмы, просторечие, жаргонизмы, новейшие заимствования, трудные для восприятия массовой аудитории словесные приемы выразительности.

Литература

вопроса.

Применительно к заявленной теме литературу вопроса следует рассматривать в нескольких направлениях.

Идея защиты языка неоднократно в связи с различными историческими обстоятельствами активизировалась в общественном сознании России. Она многократно оказывалась в центре публичного диалога, характерного, по замечанию И. В. Кондакова, для «бинарной структуры русской культуры» и неизменно активизировавшегося в наиболее ответственные или кризисные моменты отечественной истории34.

34 Кондаков И. В.

Введение

в историю русской культуры. М., 1997. С. 67.

Важно подчеркнуть, что борцы за «чистоту языка» в России никогда не признавали себя пуристами, несмотря на очевидное соответствие их взглядов и поступков такому явлению, как лингвистический пуризм. Современная наука рассматривает пуризм как стремление языкового коллектива «уберечь язык (или избавить его) от предполагаемых иностранных или других нежелательных элементов."35.

Идеологи пуризма, как правило, активизируются в периоды быстрого роста национального самосознания, поэтому их взгляды оказываются близки значительной части населения. Для пуризма характерна также ненаучность: энергичными защитниками «чистоты языка» редко становятся лингвисты. Объяснение этому факту дано в работе С. Линкера: «Те правила, которые люди учат. в школе, называются прескриптивными правилами, предписывающими, как «следует» говорить. Ученые, изучающие язык, предлагают дескриптивные правила, описывающие, как люди в действительности говорят. Когда ученый рассматривает весь высокотехнологичный ментальный механизм, необходимый для организации слов в простые предложения, то прескриптивные правила, в лучшем случае, незначительные маленькие украшеньица. Сам факт, что их нужно заучивать, показывает, что они чужды естественной работе языковой системы"36.

Кроме того, энтузиастов «защиты языка» практически всегда отличает предельная субъективность. Пуристы высказываются с позиций некоего высшего знания о языке, категорично оценивают протекающие в нем процессы как желательные или нежелательные, не будучи при этом в состоянии убедительно доказать свою правоту. По наблюдениям Л. П. Крысина, «разница между подлинной речевой культурой и пуризмом состоит в том, что пуризм.

3 5.

Thomas G. Linguistic Purism. London. New York. 1991. Цит. по: Кашникова M.E. К определению языкового пуризма // Германские языки. Тверь, 2000. С. 64.

36 Линкер С. Указ. соч. С. 353.

37 Кашникова М. Е. Указ. соч. С. 63−64. всегда только запрещает употребление слов, форм и т. д. и никогда не объясняет, не убеждает с научными данными в руках, почему такое-то слово л о плохо, а такая-то форма портит язык" .

Неизбежная сопряженность деятельности, направленной на «защиту языка», с политикой убедительно продемонстрирована М. А. Кронгаузом: «Оживление интереса к языку со стороны власти случайностью быть не может. В частности, за всеми призывами к защите русского языка скрывается простое желание регулировать это плохо поддающееся явление. Если вдуматься в этот призыв. то неизбежно возникнет вопрос: «Кто и от кого должен защищать русский язык?» Ну, кто будет защищать, очевидно, — это, конечно, власть. Защищать русский язык надо от нас, его носителей. Многих сторонников.

39 защиты русского языка это должно было бы по крайней мере насторожить" .

Вероятно, одной из причин того, что такая настороженность в целом не характерна для российского/советского общественного сознания, можно считать сформировавшееся в нем ложное представление о несовпадении явлений пуризма и борьбы за «чистоту языка». В отечественной традиции принято парадоксальным образом не одобрять пуризм и при этом позитивно оценивать борьбу за «чистоту языка». Как указывается в «Краткой литературной энциклопедии», пуризм как «формально-догматическое отношение к языку» «противополагается разумной борьбе за чистоту языка, культуру речи. против нарушения ее основных норм, борьбе, необходимой на всех этапах развития литературного языка"40. Данное противоречие в очередной раз свидетельствует о колоссальной пропагандистской значимости слова, которое вызывает к себе то или иное отношение, причем не всегда в прямой зависимости от отношения к соответствующему понятию.

Крысин Л. П. Культура речи и языковой пуризм // Русский язык в школе. 1963. № 3. С. 29.

Кронгауз М. А. Русский язык на грани нервного срыва. М., 2007. С. 214.

40 Сорокин Ю. С. Пуризм // Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. М., 1971. С. 84.

Основатель русской стилистики М. В. Ломоносов в «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке» (1758) использовал словосочетание «чистота российского штиля», имея в виду два важнейших аспекта данного понятия: отсутствие «низких» и заимствованных слов. Но если отношение Ломоносова к просторечию можно назвать спокойным и даже функциональным (употребление некоторого количества «простонародных речений» допускалось в комедиях, эпиграммах, песнях, дружеских прозаических письмах, описании обыкновенных дел), то о заимствованиях он отзывался не только неодобрительно, но с заметным раздражением: «. Старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкладываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют"41 (подчеркнуто мною. — Евг. Б.).

Созданный в ту же эпоху трактат А. П. Сумарокова носит характерное название «О истреблении чужих слов из русского языка» (1781) и еще более решительно концентрирует внимание культурной общественности именно на засорении русской речи заимствованиями: «Восприятие чужих слов, а особливо без необходимости, есть не обогащение, но порча языка. Язык наш толико сею заражен язвою, что и теперь уже вычищать его трудноа ежели сие мнимое обогащение еще несколько лет продлится, так совершенного очищения не можно будет больше надеяться"42. При этом Сумароков с полной уверенностью.

41 Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Т. 7. М.-Л., 1952. С. 591. Сумароков А. П. О истреблении чужих слов из русского языка // Россия и Запад: Горизонты взаимопознания. Литературные источники XYIII века (1726−1762). Вып. 2. М., 2003. С. 425. заявляет, что русский язык не нуждается в таких, например, словах, как сервиз, суп, туалет, фрукты.

В трудах М. В. Ломоносова и А. П. Сумарокова закономерно отразилось становление русского национального самосознания, неизбежно предполагающего — особенно на ранних стадиях — отмежевание от иных культур и традиций, болезненное восприятие любых «покушений» на национальную самобытность. По той же причине самый известный период энергичной и целенаправленной борьбы небольшой группы носителей русского языка за его «чистоту» приходится на конец XYIII — начало XIX в., когда активизировалось французское влияние на литературный стиль. Эта тенденция вызвала противодействие архаистов во главе с адмиралом A.C. Шишковым. В его «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (1803) констатируется, что «вместо приучения слуха и разума своего к чистому Российскому слогу» читатели современной литературы начинают «любить некое невразумительное сборище слов нелепым образом сплетенных"43, а.

U V W ЧУ 44 /Л модный галантный стиль не похож «на хорошии и чистыи язык». О Ломоносове же говорится, что его ода «написана ясным, чистым и употребительным Российским языком."45 (подчеркнуто мною. — Евг. Б.).

Не лишенная оснований лвнгвоэкологическая позиция Шишкова уже при его жизни стала поводом не столько для серьезной критики, сколько для осмеяния. Показательны в этом отношении мемуары участников литературной группы «Арзамас», объединившей идейных противников адмирала. Так, A.C. Стурдза вспоминает: «. В сочинении Шишкова весьма многое восхищало меня. Шишков сделался бы моим оракулом, если б в прекрасной и полезной книге его не смущали меня кой-какие промахи. Например, когда поборник старого слога, облачая рабские переводы с иностранных языков и желая вразумить читателей своих примерами, говорит между прочим: каково было бы.

Шишков A.C. Разсуждение о старом и новом слоге российскаго языка. СПб., 1803. С. 14.

44 Там же. С. 199.

45 Там же. С. 73. перевести слово preface не предисловием, а предличиемили слово tresor буквальным переводом презлатомтогда увы! невозможно и ученику удержаться от смеха"46. Как известно, сама деятельность «Арзамаса» была облечена в форму, пародийную по отношению к взглядам и стилю Шишкова.

Стремление защищать русский язык, бороться с его врагами было характерно для славянофилов, некоторые из которых занимались самодеятельным языкознанием. Славянофилы, отстаивавшие особый путь России и связывавшие ее многочисленные беды с вредоносным западным влиянием, были решительно настроены и против иностранных слов, чуждых, по их представлениям, русскому национальному духу. Вся острота славянофильской неприязни к чужеземному влиянию на язык отражена в словах В. И. Даля, которые предваряют «Толковый словарь живого великорусского языка»: «Мы начинаем догадываться, что нас завели в трущобу, что надо выбраться из нее поздоровому и проложить себе иной путь. Все, что сделано было доселе, со времен петровских, в духе искажения языка, все это, как неудачная прививка, как прищепа разнородного семени, должно усохнуть и отвалиться, дав простор дичку, коему надо вырасти на своем корню, на своих соках, сдобриться холей и уходом, а не насадкой сверху"47. Правда, лингвистические взгляды славянофилов высказывались преимущественно в рамках специальных филологических работ и не стали предметом публичной дискуссии.

В начале XX в. проблема «чистоты языка» также не занимала центрального положения в общественном сознании и не обсуждалась в массовой прессе. Но и в эту эпоху звучали отдельные голоса защитников русского языка (они никогда не согласились бы назвать себя пуристами). К их.

46 Стурдза A.C. Беседа любителей русского слова и Арзамас в царствование Александра I и мои воспоминания// Арзамас. Книга 1. Мемуарные свидетельства. Накануне «Арзамаса». Арзамасские документы. М., 1994. С. 47.

47 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1978. С. XIII. числу относится П. Сергеич (П.С. Пороховщиков) — автор книги «Искусство речи на суде» (1910). Он заявлял: «Наши отцы и деды говорили чистым русским языком, без грубостей и без излишней изысканностив наше время, в так называемом обществе, среди людей, получивших высшее образование, точнее сказать, высший диплом, читающих толстые журналы, знакомых с древними и новыми языками, мы слышали такие выражения, как: позавчера, ни к чему, нипочем, тринадцать душ гостей, помер вместо умер, выпивал вместо пил, занять приятелю деньгимне приходилось слышать: заманул и.

4″ обманил" .

Эмоциональное высказывание известного юриста интересно, как минимум, с двух точек зрения. Во-первых, в нем воплощена объединяющая пуристов всех эпох убежденность в том, что в прежние времена язык был чище, люди говорили правильнее и ярче. Во-вторых, приведенные П. Сергеичем примеры свидетельствуют об ограниченности субъективно-вкусовых оценок, на которых неизменно основывается «борьба за чистоту языка». Через сто лет после публикации «Искусства речи на суде» по крайней мере один из названных автором речевых фактов — слово позавчерастал нейтральным элементом русского литературного языкатри — ни к чему, нипочем, выпиватьпополнили литературную разговорную речь, три (меньше половины) -тринадцать душ гостей, помереть, занять кому-либо денег — остались в просторечии, два последних вообще вышли из употребления. Все это произошло вне зависимости от того, как оценивали данные слова и конструкции защитники «чистоты слога» в начале XX в.

Защита «чистого» русского языка от внешних и внутренних «засоряющих» элементов имела шанс так и остаться на периферии общественного внимания. Но революция 1917 г. и становление советской системы в корне изменили эту ситуацию. Коммунистическая пропаганда нуждалась в мифологемах, способных мобилизовать массы, направлять их.

Сергеич П. Искусство речи на суде. Тула, 1998. С. 15−16. энергию против реальных и вымышленных противников. Как указывает Ж. Ф. Коновалова, новый коммунистический миф не только имел «признаки специфичной советской идеолого-мировоззренческой системы», но и «логично.

-" 49 го •-" следовал российской исторической традиции". То же свойство послереволюционного мифотворчества отмечает и Д. Л. Стровский: «. Успехи пролетарской революции и последовавших за ней общественно-политических преобразований объясняются тем, что большевистское воздействие с самого начала строилось с учетом многовековых политических традиций, которые получили дальнейшее развитие на основе инноваций"50.

Чистота языка" оказалась одним из концептов, идеально подходящих своего рода ремифологизации. Актуализируя проблему «засорения» языка и необходимости спасать его в борьбе с врагами, советская пропаганда достигала при этом сразу нескольких целей. Возвеличивание образа русского языка подкрепляло патриотизм советских людей, борьба с засильем иностранных слов поддерживала антизападные настроения и способствовала созданию и укреплению «железного занавеса», критика речевых ошибок легко перерастала в дискредитацию тех общественных слоев, для которых такое словоупотребление и произношение было характерно.

В советский период официальная пропаганда опиралась на уже оформившееся противопоставление пуризма борьбе за «чистоту языка» и поддерживала его. Например, исследователь взглядов В. И. Ленина на язык цитировал слова вождя революции о необходимости говорить с массами, «отбросив решительно прочь тяжелую артиллерию мудреных терминов, иностранных слов» и сейчас же оговаривался: Ленин не был пуристом! Он.

49 Коновалова Ж. Ф. Миф в советской истории и культуре. СПб., 1998. С. 28.

50 Стровский Д. Л. Отечественные политические традиции в журналистике советского периода. Екатеринбург, 2001. С. 73−74. употреблял заимствованные термины «антагонизм», «депутат», «диктатура», «кооперация» и многие другие!51.

Что же делало концепт «чистоты языка» особенно притягательным для советской пропаганды, несмотря на многократно декларированное неприятие пуризма? Коммунистическая идеология характеризовала объективный мир как подлежащий улучшению. Предполагалось, что все: экономика, политическое и общественное устройство, духовная сфера — может и должно быть преобразовано в соответствии с учением марксизма-ленинизма. Среди объектов такого облагораживающего воздействия оказался и русский язык.

В 1919 или 1920 г. В. И. Ленин написал небольшую заметку «Об очистке русского языка», которая после смерти автора была напечатана в газете «Правда», а в дальнейшем многократно воспроизводилась в публицистических и даже научных изданиях в качестве руководящего указания. Слушая речи на собраниях, вождь коммунистической партии осознал необходимость «объявить войну коверканью русского языка» (Правда. 1924. № 275).

По мысли Ленина, главную опасность для языка представляют нецелесообразно и неправильно употребляемые иностранные слова. Но принципиально важно другое: глава правящей партии глубоко убежден, что язык следует очищать, исходя из представления о том, каким он должен быть в стране победившего социализма.

Итак, «чистота языка» стала одной из идеологем власти — устойчивой идеей, сопровождающейся стереотипной номинацией и регулярно присутствующей в воздействующей речи52. Такое использование понятия «чистота языка» вполне закономерно: с одной стороны, оно вписывалось в общую картину неуклонно улучшаемого мира, с другой — обладало.

51 Дмитриев П. А. Ленинские традиции борьбы за чистоту русского языка и повышение речевой культуры // Вестник Ленинградского университета. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Л., 1990. Вып. 2. С. 58−59.

52 Клушина Н. И. Язык публицистики: константы и переменные // Русская речь. 2004. № 3. С. 53. необходимой степенью нечеткости, размытости, чтобы быть одним из удобных средств идеологической борьбы. Наряду с другими туманными понятиями («новая мораль», «социалистическая законность», «народность литературы» и т. п.) «чистота языка» давала основания для постоянной борьбы с теми, кто якобы нарушает ее или препятствует ее достижению.

Для советской идеологии в высокой степени характерно свойственное тоталитарному обществу деление мира на «своих» и «чужих» и культивирование ненависти к врагам как одного из важнейших факторов сплочения народа. Как указывает Е. Г. Борисова, гнев относится к числу эмоций, «парализующих сознание адресата» и делающих его более.

53 восприимчивым к воздействию, в частности — идеологическому. Обличение врагов — в том числе и «пуристов» — неизменно сопровождало пропаганду «чистоты языка», преподносившейся массам в качестве одной из несомненных советских ценностей.

Яркий пропагандистский характер такого концепта, как «чистота языка», доказывается и тем, что параллельно с его эксплуатацией в советской пропаганде он активно использовался и идейными противниками. Наиболее показательно в этом отношении возникновение в конце 1950;х гг. в Париже «Союза для защиты чистоты русского языка». Эта организация, объединившая резко антисоветски настроенных русских эмигрантов, выпускала на протяжении шести лет журнал «Русская речь. La parole russe», автором большей части материалов которого был издатель и редактор Н. Майер. В первом же номере он определил задачи «Союза» и журнала, выделив не только культурную, но и идейно-политическую составляющую их деятельности: «Защита чистоты русского языка. противодействует внедрению в русскую речь большевистского жаргона, эмигрантских заимствований и ничем не обоснованных претенциозных искажений. Русский язык находится в явной опасности. Его искажают не только распыленные среди других народов.

Борисова Е. Г. Алгоритмы воздействия. М., 2005. С. 51. несчастные беженцы, но и владеющие всею печатью в России коммунисты и «иже с ними» «(PP. 1958. № 1. С. 1).

Единственным принципиальным отличием позиции Н. Майера от той, которую занимали ревнители «чистоты» русского языка в СССР, было категорическое неприятие им новой орфографии. Во всем остальном непримиримый противник большевиков почти дословно повторял тезисы М. Горького, К. Федина, Ф. Гладкова и других писателей, чьи имена были для него символом предательства интересов России. Столь парадоксальное соединение противоположностей в одной точке косвенно свидетельствует и о колоссальной значимости «чистоты языка» для русского национального сознания, и о возможности практически безгранично широких интерпретаций данного понятия, делающей его незаменимым оружием в пропагандистской войне.

Борьба за чистоту языка" в СССР остается сегодня практически неизученной. Существует небольшое число работ, в которых представлено отношение В. И. Ленина и М. Горького к вопросам качества речи, но все они написаны в советские годы и, будучи апологетическими по отношению к вождю революции и великому пролетарскому писателю, лишены научной объективности. Так, статья A.M. Шишкиной «М. Горький и язык советской литературы» насыщена патетическими штампами, но не содержит серьезного анализа взглядов писателя: «. Горький высоко поднимает знамя борьбы за чистоту русского национального языка, самое пристальное внимание обращает он на его общенародные основы. Он призывает учиться языку у классиков. Горький осуждает всякое коверканье слов, всякое языковое трюкачество, языковые фокусы». Горький подчеркивает, что буржуазия засоряла язык. что только народ был и остается хранителем всех жизненных ценностей, в том числе и языка"54.

54 Шишкина A.M. Горький и язык советской литературы // Звезда. 1950. № 12. С. 156−157.

Эта статья есть не что иное, как концентрация всего набора стереотипов советской пропаганды, актуализированных в период послевоенных идеологических кампаний. В принципе, подобное изложение взглядов М. Горького вообще не требует знакомства с самими его текстами и не дает ни малейшего представления о сути его позиции в отношении языка. Имя Горького служит здесь лишь символом безусловной правильности представленной автором статьи официальной доктрины, включающей в себя такие положения, как позитивная роль народа и негативная роль буржуазии, принадлежность языка не всей нации, а лишь ее трудовой части, бесспорная вредоносность нешаблонного поведения и экспериментов в области культуры.

В статьях 1960;х гг. предпринимались попытки анализа идей В. И. Ленина, но также с поправкой на обязательное перечисление его огромных заслуг перед советской культурой. В частности, Ф. П. Сороколетов многократно подчеркнул отличие взглядов Ленина от «реакционно-националистических» позиций пуристов (никто ни них не был назван по имени — они представляли собой лишь собирательный образ врага) и неустанную заботу вождя о трудящихся, о «ясности и понятности миллионным массам языка литературы, науки, публицистики"55.

Осторожная попытка более аргументированно провести различие между соображениями В. И. Ленина и пуризмом была сделана П. М. Назарян: исследователь призывал не ограничиваться в интерпретации ленинских представлений заметкой «Об очистке русского языка» и исходить из самих текстов вождя, в которых грамотно используется немалое число иностранных слов56.

55 Сороколетов Ф. П. Борьба В.И. Ленина за чистоту русского языка // Русский язык в школе. 1962. № 2. С. 2−3.

56 Назарян П. М. Какие иностранные слова отвергал В. И. Ленин // Русский язык в школе. 1965. № 6. С. 84.

Тем не менее в следующей посвященной «борьбе за чистоту языка» статье 1960;х гг. речь вновь шла о знаменитой заметке и ее выдающейся роли в советской культуре: «. Короткая ленинская заметка. явилась основой большой программы языкового воспитания масс, привития им навыков культуры устной и письменной речи». Конкретная же информация о том, как именно в Советском Союзе заботились о повышении культуры речи трудящихся, ограничена перечислением публикаций, последовавших непосредственно за появлением ленинской заметки в печати.

Перечисленные работы объединяет отсутствие анализа фактического материала, выходящего за рамки опубликованных в первые десятилетия советской власти текстов В. И. Ленина и М. Горького.

В последние годы существования СССР было выполнено диссертационное исследование Д. Ю. Климайте «Борьба за чистоту русской литературной речи в первой половине 30-х годов советской эпохи». В этой работе собран большой и интересный фактический материал, в том числе малодоступный, но выводы автора в большей степени отражают не анализ публикаций 1930;х гг., а политическую конъюнктуру конца 1980;х. Справедливо указывая, что прошедшая в 1934 г. дискуссия о литературном языке («дискуссия о диалектизмах в языке литературы», «дискуссия о художественной речи») имела больше общественно-культурное значение, Д. Ю. Климайте, на мой взгляд, существенно преувеличивает роль этой дискуссии в формировании русского литературного языка советской эпохи.

Автор диссертации почти точно повторяет рассуждения организатора дискуссии — М. Горького, когда пишет о том, что звучавшие в 1920 — 1930;х гг. «призывы к активному использованию диалектизмов, просторечных выражений и других «атрибутов» «рабоче-крестьянского языка» представляли угрозу для сохранения норм русского литературного языка, тормозили.

Виноградов В. Д. Ленинская заметка «Об очистке русского языка» // Русский язык в школе. 1969. № 2. С. 83. приобщение широких масс к культуре, грамоте"58. В соответствии с этим положением и газетная дискуссия оценивается Д. Ю. Климайте однозначно положительно. С особым энтузиазмом в диссертации отмечается, что некоторые оппоненты М. Горького из числа писателей в дальнейшем «признали ошибки» и переработали свои произведения, «очистив» язык от диалектизмов, вульгаризмов и жаргонизмов.

Наконец, по мнению Д. Ю. Климайте, хотя дискуссию и нельзя «вырвать из контекста времени», следует признать, что «наклеивание политических ярлыков» не определяло ее хода и результатовв 1934 г. «партийная печать дала возможность свободно высказаться всем ее участникам. руководствуясь указаниями В.И. Ленина"59.

Как будет показано далее, по моим представлениям, суть дискуссии 1934 г. состояла вовсе не в приобщении широких масс трудящихся к культуре, а опасность, исходившая от «рабоче-крестьянского языка», сильно преувеличивалась М. Горьким и его сторонниками. Движимые субъективно благими намерениями, борцы за «чистоту языка» в советский период неизбежно становились орудием власти в борьбе со свободой творчества и свободой личности. «Политические ярлыки», навешенные в ходе подобных газетных дискуссий, нередко определяли не только писательскую, но и человеческую судьбу того, кто оказывался «неправым», возражал против партийной линии. Большие сомнения вызывает и положение о свободе высказывания в процессе дискуссии 1930;х гг., как и любой другой дискуссии, проходившей в партийной печати.

Но несмотря на политическую заданность и сомнительный характер некоторых выводов, диссертация Д. Ю. Климайте остается на сегодня единственным подробным исследованием небольшого фрагмента того.

Климайте Д. Ю. Борьба за чистоту русской литературной речи в первой половине 30-х годов советской эпохи: автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1989. С. 7.

59 Там же. С. 16. многолетнего и многопланового процесса, который имеет условное название «борьба за чистоту языка» при социализме.

Теория пропаганды начала складываться несколько столетий назад и переживает сейчас период расцвета.

Пропаганда (нем. Propaganda, фр. propagande от ср.-лат. congregatio de propaganda fide — название церковной организации XYII в., созданной для обращения людей в католическую веру) — целенаправленное распространение информации для воздействия на общественное сознание. В узком смысле пропагандой называют информационную деятельность, неразрывно связанную с политикой и направленную на внедрение в менталитет общества идеологии определенной социальной группы или партии. Такое понимание термина отражено, например, в работе К. С. Гаджиева, называющего пропаганду одним из структурных элементов политической идеологии60.

В широком смысле пропаганда — это распространение любых знаний «с целью формирования определенных взглядов, представлений и эмоциональных состояний, оказание влияния на поведение людей."61.

Предельно общее понимание пропаганды отражено в работах Г. Лассвелла, предлагающего считать пропагандистом всякого, кто использует те или иные образы с намерением вызвать коллективный отклик. При этом конечной целью пропаганды Лассвелл называет не просто воздействие на общественное сознание, но манипулирование им62.

История изучения пропаганды восходит к философии XYII в., в первую очередь — к трудам Ф. Бэкона, обнаружившего, что «ум человека уподобляется.

60 Гаджиев К. С. Политическая идеология: концептуальный аспект// Вопросы философии. 1998. № 12. С. 8.

61 Паулсен Т. Б. Харизматическая пропаганда как инструмент манипулирования обществом: История и современность: дис. кандидата филологических наук. М., 2002. С. 57.

62 Lasswell H.D. The Study and Practice of Propaganda // Lasswell H.D., Casy R.D., Smith. B.Z. Propaganda and Promotional Activities: An annotated Bibliography. Minneapolis, 1935. P. 3. неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде". По мнению английского рационалиста, «слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям"63. Опаснейшими «призраками Рынка», искажающими реальность в сознании человека, Ф. Бэкон считал названия несуществующих вещей, такие как «судьба», и неясные названия существующих вещей, например «тяжелое», «легкое», «тонкое», «густое"64.

Не употребляя собственно термина «пропаганда», философы эпохи Просвещения неоднократно обращали внимание на зависимость представлений человека о мире от той информации, которую он получает из различных, устных и письменных текстов, и от того, в какой форме эта информация преподносится. Дж. Локк, размышляя над истоками человеческих заблуждений, писал: «.Мы должны признать, что всякое риторическое искусство, выходящее за пределы того, что вносит порядок и ясность. имеет в виду лишь внушать ложные идеи, возбуждать страсти и тем самым вводить в заблуждение рассудок и, следовательно, на деле есть чистый обман. Я не могу не отметить одного: как мало тревожит и занимает человечество сохранение и усовершенствование истины и познания, с тех пор как поощряется и предпочитается искусство обмана! Как сильно, очевидно, люди любят обманывать и быть обманутыми, если риторика, это могущественное орудие заблуждения и обмана, имеет своих штатных профессоров, преподается публично и всегда была в большом почете! .И напрасно жаловаться на искусство обмана, если люди находят удовольствие в том, чтобы быть обманутыми"65.

Бэкон Ф. Новый Органон. М.: Государственное социально-экономическое издательство. 1938. С. 40−41.

64 Там же. С. 47−48.

65 Локк Дж. Соч. в 3 т. Т. 1. М., 1985. С. 566−567.

Через двести лет практически те же пессимистические соображения повторил американский лингвист Д. Болинджер: «Картина мира искажается потому, что воспринимается человеческими глазами. Дело не только в том, что наше видение ограничено узкой полоской электромагнитного излучения, известной под названием «свет», но и в том, что даже вещи, которые прекрасно видны, воспринимаются в большей степени не как таковые, а лишь с точки зрения того, что они для нас означают. Еще существеннее нашу свободу восприятия ограничивает то, что словесные обозначения не даются вещам нами самими, а являются частью общественной традиции"66.

Еще более резко сформулировал проблему австро-американский экономист Ф. А. Хайек: «. Наш язык всегда обременен интерпретациями или теориями относительно окружающего нас мира. Значения отдельных слов вводят нас в заблуждение: мы продолжаем употреблять слова с архаическими коннотациями, пытаясь выразить наше новое и более глубокое понимание явлений, с которыми они соотносятся"67.

Ф.А. Хайек указал на словесный трюк, проделанный К. Марксом, который стал использовать слово «общество» вместо слова «государство» и внушил читателям, что власть «общества» обеспечит индивиду определенный П уровень свободы. Особое же раздражение вызвало у Ф. А. Хайека современное употребление прилагательного «социальный», которое он уподобил зверьку-ласке, незаметно высасывающему птичьи яйца. Точно так же слово «социальный» «высасывает» содержание из явлений, рядом с названиями которых оно используется: слово «стало постепенно превращаться в призыв, в нечто вроде пароля. и сейчас все чаще выступает в роли слова «благое» при обозначении всего высоконравственного"69.

66 Bolinger D. Language — the Loaded Weapon. The Use and Abuse of Language Today. London-New York, 1980. P. 36.

67 Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М., 1992. С. 185−186.

68 Там же. С. 188−189.

69 Там же. С. 197−202.

Те же качества лексики, активно эксплуатируемые в пропагандистской деятельности, отмечает Е. Б. Борисова: «Немало слов и словосочетаний обозначают очень размытые понятия. Это чаще всего слова абстрактные, например, совершенствовать, реформы, подходящий. Такие „гибкие“ слова допускают больше возможностей для того, чтобы по-своему представить реальность, загнать ее в нужные автору рамки». Рефрейминг действительности может быть назван сущностью пропагандистского дискурса, направленного на реструктуризацию картины мира и, соответственно, перенаправление воли адресата.

Словесные игры власти имеют под собой прочное психологическое основание. Люди могут не верить доктринам, обещаниям и лозунгам, но им свойственно верить словам как таковым. Исследователь советской политической терминологии Д. М. Фельдман говорит в связи с этим о явлении «так называемого вербализма: уверенности носителей языка, что абстрактные понятия всегда отражают некие сущности.», и далее отмечает, что «вербализм. неотъемлемая часть советской культуры, сложившейся под.

71 влиянием многолетнего диктата идеологии". Действительно, традиционная литературоцентричность русской культуры преобразовалась в годы советской власти в новый феномен — экспансию политического, прежде всего газетного языка во все сферы общения и неспособность основной части населения страны выйти за рамки созданной таким образом концептосферы.

Пропаганда в сегодняшнем понимании термина стала предметом специального изучения лишь в 1930 — 1940;х гг. XX в., причем теория пропаганды аккумулировала достижения различных наук: социологии, психологии, языкознания, риторики.

Борисова Е. Б. Указ. соч. С. 80.

Фельдман Д. М. Терминология власти: Советские политические термины в историко-культурном контексте. М., 2006. С. 11−12.

Один из основоположников современного учения о пропаганде JI. Доуб определил ее как «систематические попытки заинтересованного индивида (или индивидов) с помощью внушения контролировать отношение к чему-либо групп других индивидов и, следовательно, контролировать их действия"72.

По словам теоретика и практика пропаганды JI. Фрэйзера, она может быть определена как деятельность, нацеленная на то, чтобы «другие вели себя так, как они не вели бы себя в случае ее отсутствия». При этом специально подчеркивается не физический и не экономический, а чисто коммуникативный характер пропагандистского воздействия, а также значимость его эмоциональной составляющей. Пропаганда обращается к простым эмоциям, таким как страх, и более сложным, например жадности и честолюбию.

С точки зрения данного исследования особое значение имеют наблюдения JI. Фрэйзера над словесными приемами пропаганды, определяемыми им как double-talk. Имеется в виду особый вид семантической неопределенности — намеренное изменение смысла слова, производящееся в речи с такой регулярностью, что оказывается затронуто и языковое значение. Подобные манипуляции производятся обычно со словами, обладающими позитивным эмоциональным фоном. Превращаясь в десемантизированные идеологические знаки, они сохраняют способность привлекать аудиторию и заставлять ее открываться для пропагандистского воздействия.

В частности, коммунистическая пропаганда использует слова демократия, мир, свобода, патриотизм, интернационализм, интуитивно понятные обыденному сознанию, но привнести в их значения существенные новые компоненты. Мир в интерпретации коммунистической пропаганды оказывается достижим только после победы коммунизма во всем мире, свобода.

74толкуется как право жить в коммунистическом обществе и так далее. Идеи Doob L.W. Propaganda: its psychology and technique. New York, 1935. P. 89.

73 Frazer L. Propaganda. London, New York, Toronto, 1957. P. 1.

74 Ibidem. P. 141−144, 151.

Л. Фрэйзера исключительно важны для настоящего исследования, объектом которого становится общепонятное лишь на первый взгляд сочетание слов «чистота языка», эмоциональная привлекательность и нечеткость понятийного содержания которого сделало его удобным вербальным средством советской пропаганды.

В работах английского психиатра Дж. Брауна объясняется отличие пропаганды от других форм воздействия на сознание. Сравнивая пропаганду и педагогическую деятельность, автор монографии «Техники убеждения: от пропаганды к промывке мозгов» указывает, что учитель вовлекает ученика в диалог и подталкивает к решению различных вопросовметоды пропагандиста преимущественно нерациональнывсе ответы известны ему заранее — он внедряет в сознание аудитории определенные представления или просто вызывает коллективные чувства, но никогда не оставляет адресату простора для выбора. По словам Дж. Брауна, «преподаватель добивается медленного процесса развития, пропагандист — быстрых результатовпервый говорит людям, как думатьвторой говорит им, что думатьодин старается сформировать индивидуальную ответственность и открытый умдругой, используя эффект толпы, старается сформировать ум закрытый"75.

Противоположное мнение пропаганде по-своему необходимо, но только для того, чтобы решительно его опровергать. В некоторых случаях пропагандист может скрывать от адресата воздействия существо иной точки зренияон вообще почти всегда что-либо скрывает: свою истинную цель, реально используемые средства и так далее.

Дж. Браун подчеркивает, что в ситуации плюрализма, при наличии свободного выбора не всякое мнение о том или ином явлении, отраженное в учебнике или рекламе, есть пропаганда. Но при тоталитарном режиме оно неизбежно становится частью этой целостной системы.

Brown J.A.C. Techniques of Persuasion: From Propaganda to Brainwashing. London, 1979. P. 21.

Подробный анализ феномена пропаганды содержится также в трудах Ж. Элюля. В них отмечены такие качества пропаганды, как тотальность, протяженность, непрерывность, нацеленность на результат — желаемое социальное действие.

Отталкиваясь от утверждений своих предшественников относительно иррационального характера пропаганды, Ж. Элюль уточняет: современная пропаганда обращена к требовательной аудитории, не может позволить себе полного отсутствия достоверных аргументов и редко допускает грубую ложь. Она действует значительно тоньше и искуснее, обрушивая на адресата огромный поток сложной информации. Например, читатель экономико-политической статьи, не в силах разобраться в большом объеме приведенных статистических данных, сохраняет эмоциональное впечатление серьезности и убедительности. По мнению Ж. Элюля, «пропаганда сама по себе становится честной, прямой, точной, но эффекты ее остаются иррациональными из-за спонтанных трансформаций всего ее содержания индивидом» .

Одна из наиболее оригинальных и парадоксальных идей Ж. Элюля состоит в том, что повышение уровня грамотности населения не только не обеспечивает свободы, но, напротив, содействует успеху пропаганды. Абсолютное большинство людей верит тому, что читает. Когда читают.

77 миллионы, их становится значительно легче в чем-либо убедить. Данное соображение особенно актуально для изучения пропагандистских кампаний XX века, проводившихся в странах с высоким уровнем образования. Так, всеобщая грамотность — задача, поставленная большевиками в начале 20-х гг., может рассматриваться не только как успешно достигнутая благая цель, но и как обеспеченный властью фундамент для массированного пропагандистского воздействия на общественное сознание.

76 Elul J. Propaganda: The Formation of Man’s Attitudes. N-Y., 1966. P. 86−87.

77 Ibidem. P. 108. ч.

Еще одно соображение, высказанное Ж. Элюлем, таково: в процессе пропаганды участвуют не аморальный пропагандист и ни в чем не повинный адресат. Аудитория нуждается в пропаганде, жаждет ее, получает от нее удовольствие. Это обусловлено способностью пропаганды убеждать человека в том, что он прав и действует справедливо, и таким путем разрешать его внутренние психологические конфликты. Пропаганда внушает реципиенту, что он сам находит решения, которые оказываются поддержаны большинством78.

Такая характеристика пропаганды — не просто воздействия, но взаимодействия.

— также значима для понимания процессов, протекавших в тоталитарных обществах XX в., в том числе для объективной характеристики функционирования советской прессы.

Вне всякого сомнения, партийная печать на протяжении всего времени своего существования была инструментом пропаганды (об этом всегда говорилось открыто, начиная с известного афоризма В. И. Ленина «Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор» (1901) и его статьи «Партийная организация и партийная литература» (1905).

Слово «пропаганда» в официальном русском языке советского периода было лишено негативной коннотации, чему содействовало постоянное употребление данного термина в сочетании со словами-позитивизмами. Так, анализируя сущность пропаганды, психолог Ю. А. Шерковин писал: усилия пропагандистов направлены на воспитание коммунистической сознательности,.

80 коммунистического отношения к труду, интернационализма и патриотизма. Советские идеологи специально подчеркивали, что пропаганда есть один из важных видов партийной деятельности, без которого невозможно.

78 Ibidem. Р. 158.

79 Ленин В. И. Поли. собр. соч. 5-е изд. Т. 5. М., 1967. С. 11.

80 Шерковин Ю. А. Некоторые социально-психологические вопросы пропагандистского воздействия // Вопросы психологии. 1969. № 4. С. 131. формирование «коммунистических убеждений, должного отношения к политике нашей партии и государства"81 (подчеркнуто мною. — Евг. Б.). В данном случае императивная модальность прилагательного «должный» и позитивный ассоциативный ореол местоимения* «наш», противопоставленного в идеологизированной речи негативизму «чужой», подчеркивают высокую положительную оценку авторами самого понятия «пропаганда».

Советская пропаганда отточила и усовершенствовала классические пропагандистские приемы, охарактеризованные Г. Г. Почепцовым как усиленная позитивизация и усиленная негативизация. По словам исследователя, пропагандисты работали с помощью ограничения списка объектов и их характеристик исключительно позитивными или негативными. В этой же области лежала и заранее отобранная лексика, отражающая те же полюса,.

82 например, «белогвардейские козявки» или «планов громадье» «. С помощью этой технологии в сознании народа формировалась черно-белая картина реальности, предполагающая обязательное противоборство «хорошего» и «плохого», «нашего» и «враждебного», «правильного» и «ошибочного» во всех сферах личного и социального существования.

При этом, догматичная и предельно политизированная советская печать, предлагавшая однозначные ответы на все вопросы и тем самым создававшая у аудитории ощущение психологического комфорта, имела действительно массовый характер, пользовалась в обществе большим авторитетом и нередко служила эффективным средством решения отдельных социальных проблем. Для советского человека «написать в газету» означало обратиться за пониманием и помощью, мобилизовать на борьбу с трудностями крупные силы. Абсолютное большинство населения в 1920 — 1960;х и значительная его часть в 1970 — 1980;х гг. относилось к прессе с уважением и доверием. Со временем это отношение модифицировалось, возрастала доля скептицизма, связанного со все.

Общественное мнение и пропаганда. М., 1980. С. 32.

82 .

Почепцов Г. Г. Пропаганда и контрпропаганда. М., 2004. С. 173. более очевидными несообразностями пропагандистских заявлений (например, об успешном выполнении продовольственной программы).

В постсоветский период система партийной печати стала критически оцениваться как одно из наиболее мощных средств духовного насилия. Сегодня специалисты подчеркивают манипулятивный характер воздействия прессы на сознание читателей. В частности, И. М. Дзялошинский называет пропаганду идеологической сферой манипуляции, существующей наряду с экономической (реклама) и социальной (воспитание, образование). По словам исследователя, печать участвует в процессе политической манипуляции, внедряя в общественное сознание «под видом объективной информации желательное для.

83 некоторой группы содержание" .

Однако следует повторить, что советская пропаганда ни в коем случае не может пониматься как однонаправленный процесс информационного давления власти на идейно и нравственно «чистый» народ. Следует согласиться с Д. Байрау в том, что в тоталитарном государстве никому не удается полностью избежать влияния пропаганды, монополизирующей представление и толкование действительности84. Сформированные на ранних этапах существования советской власти представления (например, убежденность в порочном характере частной собственности, понимание получения прибыли как спекуляции, уверенность в том, что на Западе люди ведут аморальный образ жизни и др.) утверждались в сознании следующих поколений и становились концептуальной основой для дальнейшего пропагандистского воздействия.

Наконец, как в ряде работ отмечена словесная природа пропаганды, ее зависимость от называния, которое неотделимо от понимания и оценивания. По.

Дзялошинский И. М. Манипулятивные технологии в масс-медиа // Вестник Московского университета. Сер. 10. Журналистика. 2005. № 1. С. 29−31.

84 Байрау Д. Пропаганда как механизм самомобилизации // Отечественная история. 2008. № 1.С. 97. выражению П. Рикера, пропаганда представляет собой «языковую форму насилия"85. «Устное или письменное слово, — пишет Л. В. Доуб, — есть главный используемый пропагандистом стимул для внушения идей. Все слова, которые доступны человеку, способны служить средством внушения. Это объясняется тем, что по самой своей природе слова — это символы, пробуждающие предубеждения, которые лежат в фундаменте любого внушения"86.

Пропаганда, как подчеркивает Ж. Элюль, дает индивиду стереотипы, отлитые в форму ярлыков, лозунгов, готовых суждений. «Она трансформирует идеи в лозунги и, давая индивиду «Слово», убеждает его в том, что у него есть.

87 мнение". Стереотипизация как принцип отражения реальности в текстах тоталитарной пропаганды характеризуется и в новейших работах по теории и истории журналистики. Так, Д. Л. Стровский специально подчеркивает, что в средствах массовой информации советского периода сложилась «целостная. система идеологической стереотипизации, призванной утвердить в обществе оо единомыслие.».

Понятие стереотипизации может быть интерпретировано узко — как тактика так называемого «навешивания ярлыков». Данная тактика действительно характерна для политического дискурса. Ее механизм вскрывается, например, Е. И. Шейгал: при регулярном употреблении слов в однотипных контекстах происходит вытеснение понятийного ядра идеологическим компонентом и формирование у того или иного названия лица.

89 или явления «экспрессивной коннотации враждебности» .

85 Рикер П. Торжество языка над насилием. Герменевтический подход к философии права // Вопросы философии. 1996. № 4. С. 32.

86 Doob L.W. Ibidem. P. 59.

87 Elul J. Ibidem. P. 163.

88 Стровский Д. Л. Указ. соч. С. 163.

Шейгал Е. И. Вербальная агрессия в политическом дискурсе // Вопросы стилистики. Саратов, 1999. Вып. 28. С. 209.

Однако мне представляется, что Элюль имеет в виду оценивающие возможности слова в более широком смысле. В самой природе вербальной коммуникации заложен принцип выбора именования, а следовательнопередачи адресату не только объективной информации, но и точки зрения говорящего/пишущего. По наблюдениям Г. Лассвелла, в зависимости от поставленной цели (поддержать и укрепить или, напротив, расшатать существующие общественные структуры) пропагандист избирает определенный вид стереотипов (patterns): «анти-нравственные» или нравственные, такие как образы национальных героев или религиозные заповеди90. Представляется, что «чистота языка» может быть уверенна отнесена к разряду нравственных стереотипов, наделенных способностью побуждать адресата к эмоциональному, личностному восприятию желательных для данного общества идеалов. При этом изучаемый концепт удовлетворяет и еще одному отмеченному Г. Лассвелллом требованию, предъявляемому пропагандой к словесному или иному символу: он обладает достаточной широтой и неопределенностью содержания для того, чтобы каждый индивид мог интерпретировать его субъективно, перенося на предложенный ему туманный образ собственные эмоции. Именно это качество позволяет отдельным вербальным знакам превращаться в ключевые слова общественных движений91.

В формулировке P.M. Блакара, «.выбор выражений, осуществляемый отправителем сообщения, воздействует на понимание получателя."92 По мнению исследователя, способность к структурированию действительности делает язык инструментом социальной власти во всех его применениях, включая обыденное общение. Но не подлежит сомнению тот факт, что.

90 Lasswell H.D. Ibidem. P. 12.

91 Ibidem. P. 13.

92 Блакар P.M. Язык как инструмент социальной власти (теоретико-эмпирические исследования языка в социальном контакте) // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987. С. 90. пропагандистский дискурс эксплуатирует указанное свойство языка целенаправленно и максимально активно.

Надо признать, что лингвистический механизм пропаганды в целом адекватно представлен в коллективной монографии «Техника дезинформации и обмана», выпущенной в СССР в 1978 г. За фасадом многочисленных словесных клише, демонстрирующих классовый подход к проблеме («буржуазная пропаганда», «закабаление трудящихся», «излюбленный прием Пентагона», «американские агрессивные действия»), обнаруживается грамотное изложение основ теории речевого воздействия, почерпнутых авторами из англоязычных философских и лингвистических работ. Наибольший интерес представляет объяснение такого свойства пропагандисткой речи, как преобладание оценочности над понятийным содержанием: «Иногда в единстве «денотат + коннотат» основную роль начинает играть коннотат. Коннотативные расхождения зачастую приводят к огромному расхождению в значениях денотативно-эквивалентных знаков"93. Используя современную терминологию, можно говорить о том, что слова, составляющие синонимический ряд, могут соответствовать различным концептам. То же справедливо и относительно словосочетаний. Как будет показано в дальнейшем, советская пропаганда активно эксплуатировала несовпадение концептов «борьба за чистоту языка» и «пуризм», в то время как во многих случаях им соответствует один и тот же денотат.

То, что пропаганда пускает в ход объективно существующие языковые механизмы, подтверждают и данные новейших изысканий. Пропагандистский потенциал газетного дискурса специально исследован Г. Я. Солгаником, в частности отмечающим: «Язык газеты чутко реагирует на любые перемены в обществе, что отражается прежде всего в смене концептуальных (ключевых) слов, составляющих ядро лексики газеты. Концептуальная лексика отражает идеологию, политику газеты, ее социальные устремления и непосредственно.

93 т".

Техника дезинформации и обмана. М., 1978. С. 143. связана с ее воздействующей функцией"94. Есть основания утверждать, что газетный макротекст представляет собой специфическую коммуникативную среду, активизирующую пропагандистские возможности слова, в том числе и взятого не из политического словаря, а из основного лексического фонда национального языка. С этой точки зрения, «чистота языка» представляет собой одно из концептуальных словосочетаний русской речи, закономерно обретающих в газетном дискурсе дополнительные идеологические оттенки.

Американские специалисты в области технологии убеждения Э. Аронсон и Э. Пратканис фактически повторяют в доступной для массовой аудитории форме то, что давно стало одним из постулатов лингвистической прагматики: «С помощью ярлыков, которыми мы пользуемся для описания объекта или события, мы можем определять его так, что получатель нашего сообщения принимает навязанное ему определение ситуации и, таким образом, оказывается предубежденным еще до того, как мы всерьез начнем что-то доказывать"95.

Пропаганда не только пользуется концептами, существующими в культуре, но и сама создает новые концепты. Как справедливо отмечает М. И. Скуленко, поскольку пропаганда адресована широким массам, она должна говорить доступным языком. Для этого особенно удобны стереотипы, представляющие собою «сплав знания и отношения"96.

Роль стереотипов в воздействующей коммуникации описана в трудах западных социологов и в некоторых реферативных работах советских ученых. Так, в изложении П. С. Гуревича, среди «духовных стандартов», обнаруженных итальянским социологом В. Парето в различных идеологических доктринах,.

94 Солганик Г. Я. О закономерностях развития языка газеты в XX веке // Вестник Московского университета. Сер. 10. Журналистика. 2002. № 2. С. 39.

95 Аронсон Э., Пратканис Э. Современные технологии влияния и убеждения. Эпоха пропаганды. СПб., 2008. С. 124.

96 Скуленко М. И. Журналистика и пропаганда. Киев, 1987. С. 129.

97 непременно присутствуют образ злонамеренного врага и фигура избавителя. Безусловно, эти персонажи (как обобщенные, так и персонифицированные) занимали заметное место в советской пропаганде. Речевые тактики создания образа врага и образа борца с врагом, применявшиеся в советской печати, подробно проанализированы Н. И. Клушиной, отмечающей: «В российской доперестроечной журналистике «образ врага» всегда имел две составляющие: «внешний враг» и «внутренний враг». Идеологические схемы делали.

— 98 окружающую действительность упорядоченной" .

Советская пропаганда сформировала множество стереотипов: «передовик», «ударник», «бюрократ», «тунеядец», «один за всех — все за одного», «хунта», «народное хозяйство», «дефицит». Причем среди этих легко усваивающихся, привычных для миллионов людей стереотипов есть как наполненные (хотя бы частично) истинным содержанием, так и всецело.

99 ложные .

Ментально-словесные стереотипы существуют в различных областях человеческой жизни и деятельности, но наиболее интенсивно формируются в сфере политики. Идеологизированные стереотипы, отражающие определенную политическую концепцию, принято называть идеологемами100. Характерно, однако, что пропаганда широко использует и стереотипы, не имеющие прямого отношения к политике, но способные участвовать в формировании той картины мира, которая обеспечивает стабильность власти.

Пропаганда оперирует именно концептами, а не понятиями, так как во многих случаях власть заинтересована в том, чтобы суть явления не была ясна.

97 Гуревич П. С. Буржуазная пропаганда в поисках теоретического обоснования. М., 1978. С. 48−49.

Клушина Н. И. Образ врага (О военной риторике в мирное время) // Русская речь. 2006. № 5. С. 79.

99 Скуленко М. И. Указ соч. С. 129.

100 См., например: Ермаков Ю. А. Манипуляция личностью: смысл, приемы, последствия. Екатеринбург, 1995. С. 156−158. массовой аудитории. При этом активно используются синонимические возможности языка и происходит интенсивное заимствование иностранных слов для нового обозначения явлений, официальная оценка которых должна быть изменена. В работе И. В. Вольфсон «Язык политики. Политика языка» этот процесс иллюстрируется закреплением англицизмов в текстах сегодняшних российских СМИ: «Когда современный россиянин слышит слова «биржевой делец» или «наемный убийца», в его сознании актуализируются целые пласты смыслов, он опирается на эти слова в своем обозначении отношения к обозначаемым ими явлениям. Но если ему сказать «брокер» или «киллер», он воспринимает лишь очень скудный, лишенный чувства и не пробуждающий ассоциаций смысл"101.

Подобный механизм действительно включается при вовлечении в пропагандистский дискурс эвфемистических обозначений с ослабленным пейоративным компонентом. Но справедливо и обратное: для именования позитивно оцениваемых явлений пропаганда выбирает из возможных речевых средств именно те слова и словосочетания, которые сами по себе несут позитивный заряд, воспринимаются языковым коллективом как безусловно «хорошие» без какой-либо конкретизации понятия. В частности, советская пропаганда взяла на вооружение традиционный российский концепт «чистоты языка» и трансформировала его в интересах новой власти.

Советская пропагандистская машина подробно описана в трудах зарубежных историков, социологов и теоретиков журналистики. Ее функционированию посвящена, в частности, большая часть монографии А. Инкелеса, отмечающего, что к концу 1930;х гг. главным орудием пропаганды в СССР стала пресса — это произошло в результате смещения фокуса партийного внимания с пролетариата, выполнившего свою.

101 Вольфсон И. В. Язык политики. Политика языка. Саратов. 2003. С. 43. историческую миссию, на интеллигенцию102. Данное утверждение, на первый взгляд, представляется весьма спорным. Необходимо сделать одну существенную терминологическую поправку: А. Инкелес говорит, видимо, не о дореволюционной интеллигенции, а о формирующемся в первые послереволюционные десятилетия новом общественном слое — о людях с советским образованием, составивших со временем основной массив аудитории печатных СМИ. Действительно, неизбежные в 1920;х гг. упрощенные формы массовой агитации, нацеленной на малообразованное (и даже неграмотное) население, сменились разветвленной системой печатной пропаганды, предполагавшей эффективное воздействие на читающую публику с относительно высоким уровнем культурных запросов.

Одна из наиболее радикально негативных характеристик пропаганды содержится в исследовании С. Лабин, основанном на советском материале 1930.

— 1940;х гг. По словам автора, пропаганда есть не что иное, как распространение только одного мнения в ущерб всем остальным, интеллектуальное мошенничество с использованием эмоциональных импульсов, понуждающих к согласию", «оружие тирана», невозможное без юз лжи .

В монографии С. Лабин подчеркнуто такое существенное качество советской пропаганды, как массированный характер воздействия на сознание аудитории: «Советская пресса. подавляет сознание читателей постоянной мешаниной лозунгов, резолюций, коммюнике и репортажей с митингов, на которых дословно воспроизводятся те же лозунги, резолюции, коммюнике и репортажи прессы"104. Эта система разнообразных мероприятий, сопровождающих серию тематических публикаций в прессе, представляет.

10'' Inkeles A. Public Opinion in Soviet Russia: A Study in Mass Persuasion. Cambridge, 1950. P. 51−52.

103 Labin S. Stalin s Russia. London, 1949. P. 142−143.

104 Ibidem. P. 148. собой пропагандистскую кампанию, эффективность которой во многом определяется не качественными, а количественными показателями.

М. Эбон, изучивший ряд конкретных пропагандистских кампаний, которые были проведены в разные годы в Советском Союзе, утверждает, что корни советской пропаганды следует искать в российской истории, которой.

105 свойствен зазор между создаваемой властью видимостью и реальностью .

Исследователи, как зарубежные, так и российские в постсоветский период, не раз отмечали, что при социализме средства массовой информации именовавшиеся, кстати, в СССР «средствами массовой информации и пропаганды») являются органической частью партийно-государственной системы и ориентированы на пропаганду в большей степени, чем на распространение информации106. По словам А. Инкелеса, «советские средства массовой информации предоставляют относительно широкое пространство для материалов образовательного и культурного характера. Но даже эта неполитическая» деятельность далека от того, чтобы быть самоценной. Она оправдана лишь тем, что способствует решению главной задаче эффективному партийному руководству страной"107.

Безусловно, соотношение пропагандистского/просветительского.

108 наполнения советских СМИ не подлежит точному измерению. Можно, однако, с уверенностью говорить о приоритете пропаганды, как минимум, на уровне целеполагания, что со всей очевидностью вытекает из содержания.

105 Ebon М. The Soviet Propaganda Machine. New York, 1987. P. 6.

106 Об этом см., например: Bittman L. The new image-makers: Soviet Propaganda and Disinformation under Gorbachev // The new image-makers: Soviet Propaganda and Disinformation Today. WashingtonNew York — London — Oxford, 1988. P. 17.

107 Inkeles A. Ibidem. P. 318.

Как замечает Д. Л. Стровский, «сочетание пропагандистской и просветительской миссий было настолько всеохватным и взаимопроникающим, что их подчас невозможно отделить друг от друга при исследовании журналистского материала». Стровский Д. Л. Указ. соч. С. 240. партийных документов, регулировавших развитие средств массовой информации. Уже в первые годы советской власти было официально зафиксировано назначение средств массовой информации как «могучего орудия пропаганды, агитации и организации, незаменимого средства воздействия на самые широки массы"109. В самих названиях партийных постановлений распространение знаний о мире характеризуется как «научно-просветительная пропаганда», сутью которой названо «материалистическое объяснение явлений природы, разъяснение достижений науки, техники и культуры» 110 (подчеркнуто везде мною. — Евг. Б.) — а в одном из более поздних документов специально подчеркивается: в пропаганде культуры газета должна исходить из ленинских принципов партийности художественного творчества, Программы партии, материалов съездов и постановлений ЦК КПСС111.

Особенности советской пропаганды становятся очевидны на фоне утверждения Г. Шиллера — автора заказной антиамериканской работы «Манипуляторы сознанием», изданной в СССР в 1980 г.: «Для достижения наибольшего успеха манипуляция должна оставаться незаметной. Успех манипуляции гарантирован, когда манипулируемый верит, что все происходящее естественно и неизбежно. Для манипуляции требуется фальшивая действительность, в которой ее присутствие не будет ощущаться. Таким образом, важно, чтобы люди верили в нейтральность их основных социальных институтов». Относительно несознаваемого объектом характера манипулятивного воздействия с Г. Шиллером нельзя не согласиться. Но это вовсе не означает, что присутствие советской пропаганды должно было быть.

109 О партийной и советской печати: Резолюция YIII съезда РКП (б) // КПСС о средствах массовой информации и пропаганды. М., 1987. С. 184.

110 Об организации научно-просветительной пропаганды: Постановление ЦК ВКП (б) от 27 сентября 1944 г. // Там же. С. 30.

111 О газете «Советская культура»: Постановление ЦК КПСС от 28 августа 1972 г. // Там же. С. 368.

112 Шиллер Г. Манипуляторы сознанием. М., 1980. С. 27−28. незаметным, «неощутимым», а социальные институты в СССР сохраняли видимость нейтральности. Напротив, население было прекрасно информировано о партийности СМИ, к трудящимся приходили с лекциями и беседами люди, открыто именовавшиеся пропагандистами, на факультетах журналистики изучались «научные основы партийной пропаганды». В рамках официальной доктрины коммунистическая пропаганда рассматривалась как необходимый и весьма достойный вид деятельности. Не случайно советские теоретики выделяли не только политическую, но и «культурно-просветительскую» пропаганду (пропаганду здорового образа жизни, пропаганду чтения и т. д.)113.

По классификации Д. Вайса, газетные публикации неполитического характера (к числу которых принадлежат и материалы о «чистоте языка») должны быть отнесены к разряду «периферийных жанров пропагандистских текстов""114. В речевых произведениях этого типа не обязательно присутствие лозунгов и шаблонов, характерных для канонических пропагандистских текстовидеологическое содержание может быть имплицитным, что, безусловно, несколько затрудняет его внедрение в сознание аудитории, зато обеспечивает прочное закрепление воспринятых идей в качестве не навязанных, а будто бы обретенных читателем самостоятельно.

Рассматривается в работах современных ученых и особая роль слова как средства идеологического воздействия советской системы на общественное сознание. «Со времен Ленина, — пишет М. Эбон, — такие термины как «народ», «рабочий класс», «пролетариат» и «прогрессивные силы» служили словесным фасадом для советских властей. Чрезвычайно сложно дать определения словам коммунистической пропагандистской терминологии так, чтобы это не.

См., например: Скуленко М. И. Указ. соч. С. 44.

114 Вайс Д. «Новояз» как историческое явление // Социалистический канон. СПб., 2000. С. 540. прозвучало цинично и грубо"115. Действительно, многие слова оказались «скомпрометированы» коммунистической пропагандой, превращены ею в символы тоталитаризма. При этом в арсенале советских политиков и журналистов было немало вербальных средств, не обладавших столь характерным ассоциативным полем и, напротив, сохранявших общегуманитарную привлекательность. Таковы чрезвычайно активные в текстах советской прессы слова «мир», «народ», «родина», «гуманизм» и многие другие.

Изучение языка тоталитарного общества как инструмента пропаганды начинается в первые годы существования советской власти и составляет сегодня значительную часть научного направления, получившего название «лингвистическая советология"116. Необходимо подчеркнуть, что в рамках этого научного направления закрепилось расширительное использование термина «тоталитарный»: «тоталитарным языком» принято называть советскую модификацию русского языка (и соответствующие варианты национальных языков, функционировавшие в странах социалистического лагеря). При этом обычно не проводится отчетливой границы между тоталитаризмом и авторитаризмом (второй термин значительно реже применяется в рамках лингвосоветологических исследований).

Уточнение содержания политологических понятий «авторитаризм» и «тоталитаризм» не является задачей данной работы. Словосочетание «тоталитарный язык» используется в ней в соответствии со сложившейся.

115 Ebon М. Ibidem. Р. 13.

116 «В комплексе советологических направлений важное место занимает лингвистическая советология, предметом исследования которой служат языковая политика в СССР, особенности советского тоталитарного дискурса и дискурса диссидентов. специфика функционирования, взаимодействия и эволюции языков народов Советского Союза, виды, жанры, нормы и языковые средства советской политической коммуникации». Будаев Э. В., Чудинов А. П. Лингвистическая советология. Екатеринбург, 2009. С. 9. научной традицией и с учетом мнения тех специалистов в области отечественной истории, которые не ограничивают советский тоталитаризм сталинским периодом. Так, в работе с показательным названием «70 лет истории и три этапа тоталитаризма в СССР» С. И. Лунев характеризует послесталинскую цивилизацию как третий этап тоталитаризма, когда прекращение массовых репрессий оказалось в значительной степени обусловлено завершением формирования тоталитарной общественно-политической системы. Начиная с 1950;х гг. в СССР, по мнению исследователя, «фактически складывается новый механизм принуждения личности. Перспективы ее развития по-прежнему крайне ограниченыее.

117 самовыражение практически невозможно". Действительно, несмотря на значительные изменения, совершившиеся в экономической, политической, социальной, духовной сфере после смерти Сталина и разоблачения «культа личности», советская цивилизация вплоть до последних дней своего существования сохраняла такие тоталитарные черты, как закрытость, милитаризация, предельная централизация, плановая экономика, однопартийность, отсутствие гражданских свобод, контроль власти за всеми.

118 сторонами жизни личности .

Язык советского общества — значительный культурный феномен, на протяжении многих лет остающийся объектом научного внимания. Важно подчеркнуть, что возникновение особой разновидности языка, его социалистической модификации, получившей после появления романа Дж. Оруэлла «1984» название «новояз"119, обуславливалось как объективными,.

Лунев С.И. 70 лет истории и три этапа тоталитаризма в СССР // Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989. С. 141−142.

О важнейших чертах тоталитарного общества см. подробнее: Бакунин A.B. История советского тоталитаризма. Кн. 2. Екатеринбург, 1997.

119 Существует и более узкое понимание «новояза» как «комплекса языковых средств и техник», представленное в: Вайс Д. «Новояз» как историческое явление // Соцреалистический канон. С. 539. По мнению исследователя, «новояз» представлен далеко так и субъективными факторами. С одной стороны, будучи отражением общественного сознания, язык не мог не измениться под воздействием социальных потрясений. С другой стороны, идеологи коммунизма, понимая значимость языка как средства воздействия на умы, прилагали определенные усилия к тому, чтобы произвести в нем желаемые, выгодные власти изменения и контролировать его последующую эволюцию. По точному замечанию современных лингвистов, «.обязательным условием существования всякой власти является ее выражение в языке, а политика есть не что иное, как.

120 совокупность речевых практик." .

Анализируя изменения, происшедшие в русском языке в первое десятилетие советской власти, A.M. Селищев отмечал, что они в целом соответствуют закономерностям языковой эволюции революционной эпохи, хотя и являются менее решительными, нежели те, которые совершились во французском языке после Великой французской революции конца XYIII в. В числе наиболее характерных лингвистических процессов 1917;1927 гг. A.M. Селищев назвал активизацию ораторско-диалогических форм речи, быстрое образование словесных шаблонов, рост числа заимствований {ажиотаж, альянс, гарант, гегемон, дезавуировать, деклассированный, дискредитация, констатировать, лимит, люмпен, монолитный, рационализация, ревизия, рентабельный, солидаризироваться, стабилизация, стандартизация, стимулировать, филиал, финиш, функционер и др.), широкое применение канцеляризмов и церковных слов (каковой, сей, дабы, ибо, имеет быть) и одновременно — использование большого количества вульгаризмов, жаргонизмов и диалектизмов (буржуй, девчата, парень, ребята, сволочь, не во всех пропагандистских текстах советского периода. В настоящей диссертации термин новояз" толкуется шире — как модификация русского языка в условиях советского общества. В таком случае можно говорить и об использовании «новояза» в газетной публицистике неявно пропагандистского характера.

Романов A.A., Романова Е. Г., Воеводкин Н. Ю. Имя собственное в политике: язык власти и власть языка. М., 2000. С. 5. склочник, липовый, мильтон, слабо, трепаться)121. Все это можно объединить понятием стилевой разнородности и даже стилевого хаоса.

Книга A.M. Селищева, изданная в СССР и прошедшая официальную цензуру, была выдержана в подчеркнуто объективной манере. Она осталась единственной в своем роде, поскольку с развитием советской науки исследователю предоставлялось все меньше возможностей для основанного на фактах, не конъюнктурного анализа социально-культурных процессов. Появившиеся в годы зрелого социализма работы, в которых рассматривалась эволюция русского языка после 1917 г. 122, были в большей или меньшей степени пронизаны политической заданностыо и преследовали цель воспеть достижения нового строя, проиллюстрировав их языковыми примерами.

В лучших из таких исследований авторы намеренно подчеркивали объективность подхода, но даже здесь, в силу цензурных соображений, непременно должны были упоминаться позитивные процессы, определяющие развитие языка при социализме. Так, в глубоко компетентном, основанном на изучении большого материала тексте Д. Н. Шмелева присутствуют тем не менее формулы, обязательные для характеристики послеоктябрьской действительности: «Новые формы общественно-политической жизни после Октябрьской революции, обусловившие появление новых понятий, отразились. на применении целого ряда слов, приобретших неизвестные им прежде значения или оттенки значений. Вовлечение трудящихся в дела, связанные с управлением государством, организацией производства, общественным контролем, сопровождалось изменением семантики таких слов, как сознательный, идейный, подкованный, сигнал, маяк, передовик, новатор, вахта,.

121 Селищев A.M. Язык революционной эпохи. М., 1928. С. 22, 30−35, 70−77.

См., например несопоставимые по качеству, но имеющие ряд общих черт сборники под ред. И. П. Мучника и М. В. Панова: Развитие грамматики и лексики современного русского языка. М., 1964, Русский язык и советское общество. Лексика современного литературного языка. М., 1968 — с одной стороны и Протченко И. Ф. Лексика и словообразование русского языка советской эпохи. М., 1975 — с другой соревнование, перекличка и т. д."123. Далее Д. Н. Шмелев упоминает «появление новых путей приобщения широких масс трудящихся к литературной речи. а также их влияние на нее"124.

Собственно изучение «новояза» требовало идеологической свободы, недостижимой в СССР. Поэтому среди исследований данного явления выделяются три типа: иностранныерусские, опубликованные в эмиграции, и русские, созданные начиная с середины 1980;х гг., в период «перестройки» и после крушения советской системы.

Зарубежные работы, посвященные феномену «новояза», составили большой корпус лингвистической советологии, представленной, в частности, трудами Д. Вайса, А. Мазона, У. К. Мэтьюса, П. Серио, М. Е. Урбана.

Уже в 1920 г. французский славист А. Мазон не только назвал новейшие тенденции в русском языке (активная неологизация, эвфемизация, рост числа речевых клише и т. д.), но и обратил внимание на явление, которое он обозначил как «общественное злословие» и которое позже получило название «языковое сопротивление"125. В работе А. Мазона демонстрировались примеры иронического обыгрывания политических аббревиатур («сов. кр. и с. деп. совет крестьянских и солдатских депутатов) — совет кретинских и собачьих.

126 депутатовили еще Ч.К. (чрезвычайная комиссия) — чортова коробка."), то есть формирующийся «новояз» рассматривался как явление, чуждое народной речевой стихии.

Изучение тоталитарного языка велось не только на русском материале. Параллельно исследовалась эволюция немецкого языка в годы нацизма.

Шмелев Д.Н. О семантических изменениях в современном русском языке // Развитие грамматики и лексики современного русского языка. М., 1964. С. 7.

124 Там же. С. 7−8.

Купина H.A. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. — Екатеринбург-Пермь,.

1995. С. 98.

Мазон А. Словоупотребление: семантика и стилистика // Будаев Э. В., Чудинов А. П. Лингвистическая советология. Екатеринбург, 2009. С. 92.

Наиболее известная работа на эту тему — книга немецкого журналиста и филолога В. Клемперера «LTI. Язык Третьего рейха», первое издание которой появилось в 1968 г., а перевод на русский язык — в 1998;м. К числу важнейших черт тоталитарного языка исследователь относит бедность, штампованность («бесконечные повторы») — а также широкое применение высокого стиля, церковной лексикиобилие новых слов и значенийизменение оценочности;

127 моду на звучные иностранные словаособую роль противопоставлений. Все эти свойства отмечаются и в русском варианте «новояза».

В 1985 г. появилась фундаментальная монография П. Серио «Анализ советского политического дискурса». В этой и других работах швейцарского лингвиста было сделано несколько важных шагов в направлении более точного толкования природы советского языка. П. Серио определил «новояз» не как язык или стиль, а как дискурс: «.дискурс — это первоначально особое использование языка, в данном случае русского, для выражения особой ментальности, в данном случае также особой идеологииособое использование влечет активизацию некоторых черт языка и, в конечном счете, особую грамматику и особые правила лексики. И, как мы увидим дальше, в конечном счете в свою очередь создает особый «ментальный мир». Дискурс советской идеологии хрущевской и брежневской поры получил во Франции среди знающих русский язык наименование «langue de bois» «128.

В этой и последующих работах П. Серио перечислил обнаруженные предшественниками важнейшие черты «новояза»: планомерность создания, зависимость от воли партийных вождей, искажение значений слов, «референтная непрозрачность», создание псевдореальности129. Однако значительно важнее, что швейцарский лингвист первым обратил внимание не.

127 Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха. М., 1998. С. 30, 43, 46, 79, 134−154, 324.

12S.

Seriot P. Analyse du discours politique sovietique. Paris, 1985. P. 38−39.

P9.

Серио П. О языке власти: критический анализ // Философия языка: в границах и вне границ. Харьков, 1993. С. 84−87. только на лексико-семантические, но и на грамматические признаки «деревянного языка. П. Серио увидел существенный недостаток работ своих предшественников: в них «не рассматривается возможность, что «адресат» в некоторой мере и неоднозначно разделяет политический дискурс, участвует в нем, присоединяется к нему"130. Это положение принципиально важно для объяснения устойчивости структур «новояза», воссоздающихся в русском языке постсоветского периода.

В годы «перестройки» в мире значительно выросло внимание к Советскому Союзу, его истории и культурепоявились и новые работы о «новоязе», который, как казалось в начале 1990;х, должен был стремительно уйти в прошлое. В монографии американского слависта М. Е. Урбана «Больше власти советам. Демократическая революция в СССР» «новояз» анализируется с помощью метода «от противного»: официальные тексты советского периода сравниваются с текстами выступлений М. С. Горбачева и выявляются изменения политического дискурса, такие как переориентация с монолога на диалог, возвращение речевых средств выражения сомнения, неуверенности, освобождение отдельных слов {бюрократия, демократия, аппарат) от советских коннотаций131. Наблюдая за речевой практикой политических деятелей «перестройки», М. Е. Урбан специально подчеркнул, что оздоровление языка — чрезвычайно длительный и сложный процесс.

Та же мысль еще более отчетливо выражена в статье Д. Вайса, указывающего, что некоторые речевые формулы тоталитарного языка «оказываются очень живучими не только в современной России или в странах третьего мира, но и в немецкоязычной публицистике"132.

Серио П. Деревянный язык, язык другого и свой язык. Поиск настоящей речи в социалистической Европе 1980;х годов // Будаев Э. В., Чудинов А. П. Указ. соч. С. 243.

131 Urban М.Е. More power to the soviets. The democratic revolution in the USSR. 1990.

Вайс Д. Паразиты. Падаль. Мусор. Образ врага в советской пропаганде // Будаев Э. В., Чудинов А. П. Указ. соч. С. 238.

Таким образом, — к числу достижений лингвистической советологии можно отнести не только накопление большого фактического материала и систематизацию признаков русского «новояза», но и определение его двойственной природы — искусственной и естественной одновременно. В работах зарубежных исследователей продемонстрирована устойчивость таких качеств «новояза», как эвфемизация, черно-белое изображение мира, агрессия по отношению к «чужим», высокая степень клишированности. В то же время в отдельных работах зарубежных лингвистов указывалось, что модель, созданная Дж. Оруэллом в романе «1984», в точности неосуществима. Ни при одном реальном тоталитарном режиме национальный язык не меняется до неузнаваемости. Люди не попадают в плен к официальному языку и всегда сохраняют пространство для независимой мысли, требующей в свою очередь.

133 выражения в слове .

Изучение русского языка советской эпохи филологами и публицистами, вынужденно покинувшими послереволюционную Россию или СССР, отличалось, по крайней мере в ранний период, повышенной личной заинтересованностью и эмоциональностью. Одна из ранних работ, созданных русскими в эмиграции и обращенных к проблеме послереволюционных языковых изменений, — брошюра С. и А. Волконских «В защиту русского языка», напечатанная в Берлине одновременно с появлением книги A.M. Селищева. В соответствии с названием она носила не научный, а публицистический характер и была проникнута духом обличения большевистского режима, который разрушил вековую русскую, в том числе и речевую культуру. Некоторые наблюдения Волконских, порой неточные в частностях, оказались верными по сути. Так, уже в конце 1920;х гг. авторы обратили внимание на процесс, позже охарактеризованный лингвистами как десемантизация лексики «новояза»: «Слово «товарищ». Какое прекрасное,.

Об этом см., например: Эйдлин Ф. Крушение новояза // Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989. С. 354−363. священное слово!. Что же сделали из него?. Чекист обыскивает вас: «Ну, товарищ, выворачивайте карманы». Оно превратилось в совершенно бессодержательное обращение, — выдуманное, выпотрошенное слово"134. Понятно, что Волконские имели не вполне правильное представление о вербальной культуре чекиста, обыскивающего подозреваемого: в реальности в такой ситуации обращение «товарищ» было исключено и могла использоваться форма «гражданин». Тем не менее абсолютно справедливым представляется само указание на обессмысливание слова как один из признаков советизации русского языка.

Среди текстов, написанных в эмиграции, большой интерес представляет книга A.B. и Т. П. Фесенко «Русский язык при советах». Авторы подчеркнули такие предпосылки языковой трансформации при социализме, как разрушение традиционных социальных, в частности семейных связей, снижение авторитета школы и художественной литературы. A.B. и Т. П. Фесенко назвали в качестве признаков советского языка сочетание усложненности с вульгаризациейнаплыв в литературный язык тюремно-лагерной лексики и фразеологииширокое использование штамповгиперболизмисключение из обихода лексических групп, связанных с дореволюционными реалиямипоявление большого количества неологизмоврост эвфемизации и т. д.135.

Показательно, что A.B. и Т. П. Фесенко исходят из представления о разделенности русского языка советского периода на две практически не взаимодействующие стихии: искаженный язык власти и чистый язык народа. Полагая, что искажения лексики и семантики есть результат злонамеренного воздействия тоталитарной власти, исследователи закономерно приходят к выводу о том, что «новояз» достаточно легко искореним: «.то, что. оказывается уродливым языковым оформлением уродливых жизненных.

134 Волконский С., Волконский А. В защиту русского языка. Берлин, 1928. С. 10.

Фесенко A.B., Фесенко Т. П. Русский язык при советах. Нью-Йорк, 1955. явлений, должно исчезнуть вместе с самими явлениями"136. Исторический опыт постсоветской России показал, что в данном случае были явно недооценены обратное воздействие языка на сознание и глубина проникновения концептов «новояза» в менталитет советского человека.

Определенное понимание сущностных свойств советского языка отражено и в публицистических материалах упоминавшегося ранее парижского журнала «Русская речь». Так, автор статьи «Родной язык» Б. Бразоль патетически восклицает: «Что говорить про Совдепию? — Там, чуждая и враждебная русской народности власть как будто задалась целью. убить красоту, гармонию, невыразимую прелесть родной нашей речи, подменить ее воровским диалектом или интернациональным жаргоном-эсперанто. Жутко вслушиваться в эту. барабанную дробь, в эту хулиганскую бестолочь всех этих „ширпотребов“, „осовиахимов“, „наркомпросов“, „вузов“, „наркомфинов“, „селькоров“, „гумов“, „политруков“ и „нарсудов“.» (РР. 1960. № 11. С. 6). В этом выступлении показательна убежденность публициста в злонамеренности тех, кто лишает русский народ «чистого» языка. Как ни парадоксально, такое представление было свойственно и борцам за «чистоту языка» в СССР, особенно в сталинские годы, когда газетная пропаганда указывала аудитории на того или иного «врага», «виновного» в искажении языка, и направляла на него отрицательную энергию масс.

Безусловно, не все работы, написанные русскими в эмиграции, способны быть сведены к антисоветской пропаганде. Некоторым авторам удалось проанализировать феномен «новояза» с достаточной степенью объективности. Так, большой фактический материал обобщен в словаре И. Г. Земцова «Советский политический язык». Здесь уже используется в роли термина оруэлловское слово «новояз». В предисловии к словарю автор обозначает функциональную направленность языка, навязываемого властью обществу при социализме: «Семантика этого языка отражает не социальную реальность, а.

136 Фесенко А. В., Фесенко Т. П. Указ. соч. С. 199. идейное мифотворчествоона выявляет не объективные общественные процессы и явления, а коммунистическое мировоззрение в его наложении не действительность. Язык в СССР призван вызывать у людей определенные,.

Х’ХП нужные властям социальные рефлексы" .

В целом же надо отметить, что при несомненной значимости исследований, выполненных в эмиграции, они объединены некоторыми общими недостатками. Прежде всего, они характеризуются повышенной эмоциональностью, сам объект изучения воспринимается авторами личностно-болезненно. Кроме того, в этих трудах встречаются отдельные фактические неточности, обусловленные многолетним отсутствием непосредственных.

138 контактов ученых с языковой средой .

В наименьшей степени это свойственно поздним работам, создававшимся в эмиграции в послесталинский период. Немаловажно также наличие у автора большого опыта взрослой советской жизни. Так, в лекциях А. Д. Синявского, прочитанных во Франции в конце 1970;х — начале 1980;х гг. и составивших фундамент книги «Основы советской цивилизации», «почерк» эмигранта практически не угадывается. Не будучи лингвистическим исследованием, эта работа содержит серию точных наблюдений над «новоязом». «Во-первых, -пишет А. Д. Синявский, — он отчужден от нормальной человеческой речи. Это выхолощенный язык, в котором слова обозначают не конкретные вещи, но некие символы или условности, принятые в государственном обиходе, но не имеющие никакого отношения к реальности. Во-вторых, это крайне нормализованный язык, где за основу, за норму берется несколько устойчивых.

Земцов И. Г. Советский политический язык. Лондон, 1985. С. 7, 10.

Так, приведенный в книге A.B. и Т. П. Фесенко пример «смешного от безграмотности» — лозунг, вывешенный в советском магазине: «Встретим покупателя полновесной гирей» — несомненно принадлежит к разряду анекдотов. слов и оборотов, которые пользуются особым распространением в партийной.

139 пропаганде и политической агитации, язык партийно-газетных штампов" .

К этому следует только добавить, что нормализованность и штампованность советского дискурса не ограничиваются областью политической речи. Для советского мира характерна высокая степень ритуализации всех сфер жизни, приучающая человека к отсутствию свободы воли. Это одна из существенных причин того, что «новояз» предусматривает стандартные выражения не только для политической, но и, например, для педагогической и даже для художественной речи.

Перестройка", снявшая запрет с анализа природы тоталитарного общества, открыла в советской науке и публицистике множество тем, в том числе и тему «новояза». Изучение этого предмета продолжилось и в следующий исторический период. В конце 1980;х — начале 2000;х годов в СССР и позжена постсоветском пространстве было опубликовано значительное количество разножанровых работ, посвященных советскому языку. Сюда следует отнести научные статьи и монографии, словари, а также мемуарно-публицистические тексты.

Среди монографий выделяется исследование H.A. Купиной «Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции». Анализируя составленный в годы сталинизма «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова, автор выявляет такое важное качество советского языка, как «семантический примитивизм», находящий выражение в активизации семантических оппозиций. Центральной среди них является противопоставление «революция/контрреволюция», порождающее множество производных: «красный/белый», «левый/правый», «советский/антисоветский» и.

140 так далее .

139 Синявский А. Д. Основы советской цивилизации. М., 2001. С. 290.

140 Купина H.A. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург-Пермь, 1995. С. 10.

Кроме того, H.A. Купина обнаруживает в семантике «новояза» «идеологическую экспансию», то есть появление идеологических коннотаций у слов, не относящихся к политическому семантическому полю, и превращение в идеологемьг не только таких абстрактных слов, как «коллективизм», но и некоторых конкретных существительных, например «азбука» или «банкрот"141. Идеологизация понятий и соответствующих лексических единиц воплощается, по наблюдениям H.A. Купиной, в развитии новых синонимических и антонимических рядов и кодифицировании «нетрадиционной для русского.

142 языка лексической сочетаемости, отражающей идеологические стандарты" .

В постсоветский период вышли два специальных словаря, направленных на лексикографическое осмысление феномена «новояза»: «Толковый словарь языка Совдепии» В. М. Мокиенко и Т. Г. Никитиной и «Д.С.П.: Материалы к русскому словарю общественно-политического языка конца XX века» Г. Ч. Гусейнова. В этих изданиях широко проиллюстрированы «такие характерные черты языка советской эпохи, как. тяга к сокращению слов с целью отсечения нежелательных с идеологической точки зрения ассоциаций (агитпроп, шкраб), создание эвфемизмов, перифраз для «словесного камуфляжа» антинародной сути коммунизма (сексот. высшая мера социальной защиты.), идеологизация, политизация нейтральной лексики, (партия, свобода), превращение фразеологии из устного народного творчества в творчество партийно-административного аппарата, трансформация фразеологии в «лозунгологию»."143.

Разнообразные, но во многом совпадающие наблюдения над советским «новоязом» сделаны авторами многочисленных статей. Здесь отмечаются принципиально важные качества тоталитарного дискурса — мифологизация действительности, программирующее воздействие слова на сознание. По.

141 Там же. С. 13.

142 Купина H.A. Указ. соч. С. 15.

143 Мокиенко В. М., Никитина Т. Г. Толковый словарь языка Совдепии. СПб., 1998. С. 6. замечанию одного из исследователей, в зоне действия «новояза» «наличие имени воспринимается как наличие самой вещи. Все то, что остается не охваченным тоталитарным языком, оказывается. несуществующим."144. В результате «поведение говорящего детерминируется уже не ситуацией, а языком (речью)"145.

Лингвисты установили, что мифологизирующий эффект тоталитарного дискурса достигается сочетанием в нем лексических, грамматических и стилистических свойств. Лексику «новояза» отличает десемантизация, генерализация, эвфемизация, грамматику — безглагльность и бессубъектность, стилистику — значительная доля высокого стиля в сочетании с приемами.

146 речевой агрессии .

Наконец, в отдельных работах конца 1990;х — 2000;х гг. затрагивается проблема преодоления «новояза» и перспектив дальнейшего развития русского языка. По справедливому замечанию С. С. Ермоленко, «.после развала тоталитарного общества на смену его языку приходит. хаотический, дезорганизованный язык, который. несет на себе неизгладимый отпечаток своего источника. Засилье варваризмов и искусственных, по-иностранному звучащих слов — это все попытки не изменить, а заменить реальность, стоящую за языком, при помощи замены языкаэто замена одного языка-мифа другим"147. Такие признаки «новояза», как клишированность, эвфемизация, десемантизация и даже активная аббревиация, воспроизводятся в языке.

144 Ермоленко С. С. Язык тоталитаризма и тоталитаризм языка // Мова тотал! тарного суспшьства. Киев. 1995. С. 10−11.

145 Штайн К. Э. Заумь идеологического дискурса в свете лингвистической относительности // Текст: узоры ковра. СПб., Ставрополь, 1999. Вып. 4. Ч. 2. С. 115.

146 О конкретных свойствах текстов «новояза» см., например: Ворожбитова A.A. Тоталитарный дискурс советского периода: опыт лингвориторической интерпретации // Текст: узоры ковра. СПб., Ставрополь, 1999. Вып. 4. Ч. 2. С. 126−132.

147 Ермоленко С. С. Указ. соч. С. 14. перестройки", оставаясь эффективным средством речевого манипулирования148.

В целом «новояз» расценивается исследователями как объективно существовавшее, культурно значимое явление XX в., несводимое к совокупности официальных политических и управленческих текстов советского периода. Правильнее рассматривать его как форму существования языка в условиях тоталитаризма. Языковые трансформации одновременно объективно отражают сдвиги в общественной жизни и, соответственно, общественном сознании — и являются результатом целенаправленного воздействия власти, стремящейся приспособить язык для решения пропагандистских задач. При этом сложный организм «новояза» включает в себя не только порождаемые и одобряемые властью процессы, но и проявления «языкового сопротивления».

Новизна данной диссертации состоит прежде всего в том, что в ней соединены журналистская, лингвистическая и историческая проблематика. История участия СМИ в судьбе национального языка впервые рассматривается с точки зрения природы массовой коммуникации и прагматических характеристик публицистического текста.

Автором диссертации предложен взгляд на борьбу за «чистоту языка» как одну из форм пропагандистской деятельности. В литературе, посвященной вопросам лингвоэкологии, ранее не указывалось, что защита языка может быть не сутью процесса, протекающего в медийном пространстве, а лишь средством.

148 А. Д. Васильев, используя речевой материал 90-х гг., приводит примеры новых клише: новое мышление, общечеловеческие ценности, судьбоносные решенияэвфемизмов: непопулярные меры, изменение тарифовдесемантизации: гуманитарная акция, успехи макроэкономикиаббревиации: Газпром, РАО ЕЭС, ОРТ. См.: Васильев А. Д. «Новояз» и «постновояз» (о некоторых чертах современного российского телевизионного дискурса) // Личность, творчество и современность: Сборник научных трудов. Вып. 3. Красноярск, 2000. С. 178−184. передачи идеологического содержания, поводом к развертыванию пропагандистской кампании.

Новым является также то, что в качестве объекта изучения выбрано не слово из политического словаря, а общекультурный концепт и показано, как в процессе его обработки и подчинения задачам официальной идеологии последовательно и ярко проявляются важнейшие черты пропаганды вообще и советской пропаганды в частности. Устойчивое сочетание слов, обладающее позитивными коннотациями, закономерно востребовано убеждающим дискурсом. Но в условиях тоталитаризма использование такого вербального средства воздействия обладает существенной спецификой. Концепт берется на вооружение властью и включается в ее дискурс, обретая новые черты, порой совершенно не связанные с обозначаемым понятием. Слова, «приватизированные» пропагандой, становятся частью так называемого «новояза».

В данной диссертации совокупность газетных текстов о «чистоте языка», публиковавшихся в течение 60 лет, впервые представлена в целостности, как система. На основе анализа корпуса источников прослеживается история участия нескольких газет, а также ряда конкретных публицистов в пропаганде лингвоэкологических ценностейв сопоставлении с другими изданиями определяется особая роль «Литературной газеты» в привлечении внимания аудитории к вопросам развития языка и насыщении концепта «чистота языка» политико-идеологическим содержанием.

Новизна подхода к поставленной проблеме заключается и в диахроническом анализе концепта. В диссертации представлена его последовательная эволюция. Идея «чистоты языка» подверглась в пропагандистском дискурсе советского периода серии существенных трансформаций. В работе отражены многократные подъемы и спады активности средств массовой информации в борьбе за «чистоту языка». Подчеркнута цикличность в освещении этой темы: например, показано периодическое возвращение к проблеме необоснованных заимствований в условиях идеологически мотивированного возрастания советской ксенофобиивосприятия всего внешнего по отношению к СССР и странам социализма мира как чуждого, опасного и враждебного. Обнаружены ведущие тенденции изменения основополагающих принципов борьбы за «чистоту языка» в советский период. Отмечены противоречия, характерные для публикаций в одних и тех же газетах и даже для текстов одних и тех же авторов, появлявшихся в печати в разные годы. Данное явление объясняется, по мнению автора, преобладанием имплицитного идеологического содержания материалов над эксплицитным лингвоэкологическим.

Наконец, представление об одном из отмеченных в специальной литературе эффективных приемов речевого воздействия — использовании в СМИ частично десемантизированных вербальных средств в сочетании с целенаправленной активизацией их коннотативного поля — конкретизировано в тексте диссертации на примере использования в советской газетной публицистике таких словосочетаний, как «борьба за чистоту языка», «защита языка», «забота о культуре речи».

Предложенное понимание таких явлений, как пропаганда, «новояз» и «чистота языка» в качестве ментального феномена, позволяет выдвинуть следующую гипотезу: «чистота языка» при тоталитаризме должна пониматься как его идеальная приспособленность для воздействия власти на сознание общества. «Чистым», «правильным», «хорошим» в рамках советской системы ценностей следует именовать «наш» язык, язык, верой и правдой служащий цели построения коммунизма. Следовательно, естественно ожидать в годы советской власти стабильного внимания официальной пропаганды к так называемой «чистоте языка» и использования этого концепта как одной из мифологем — составляющих идеального мира советского человека.

Источники, использованные в данной работе, можно условно разделить на три группы.

1. Материалы периодической печати.

1.1. Публикации газет «Правда», «Литературная газета», «Культура и жизнь», «Советская культура», «Учительская газета» 1920;х- 1980;х гг.

Пресса играла важнейшую роль во внедрении официальных представлений в общественное сознание. Начав «борьбу за чистоту языка» с публикации заметки В. И. Ленина в газете «Правда» в 1924 г., советская печать на протяжении последующих шестидесяти лет уделяла этой теме не первостепенное, но стабильное внимание. Важнейшее место в пропаганде советского отношения к языку принадлежало газетам, обращенным к интеллигенции: «Учительской газете» на раннем этапе, «Литературной газете» во все годы ее существования, «Культуре и жизни» в конце 1940;х — начале 1950;х гг.

Количество материалов, посвященных данной проблеме, было неодинаковым в разные периоды советской истории. Их количество резко возрастало в периоды проведения специальных пропагандистских кампаний, связанных с лингвистической проблематикой (дискуссия о языке 1934 г., борьба с «космополитизмом» конца 1940;х — начала 1950;х гг., дискуссия о языкознании 1950 г., пропаганда культуры речи конца 1950;х — начала 1960;х гг.). Именно в эти периоды материалы о «чистоте языка» появляются не только в изданиях для интеллигенции, но и в газете «Правда».

Максимальное число публикаций, направленных на защиту языка, приходится на конец 1960;х — начало 1980;х гг., что обусловлено главным образом расцветом «Литературной газеты» как издания для интеллигенции и существованием в ней постоянных лингвистических рубрик.

Журнальные публикации.

Ученые и публицисты, занимавшиеся вопросами «чистоты языка», выступали не только на страницах газет: более развернутые материалы помещались на страницах таких изданий, как «Журналист», «Нева», «Новый мир», «Огонек». Не являясь предметом специального изучения в данной работе, журнальные статьи рассматриваются в ряде случаев как одна из дополнительных форм пропагандистского использования концепта.

2. Академические книжные издания.

Понятийное ядро концепта «чистота языка» формировалось и развивалось в рамках академической лингвистики. Публицистические выступления в защиту русского языка базировались на научной, учебной и справочной литературе, данные которой необходимо принимать во внимание. При этом нельзя не учитывать того факта, что в условиях тоталитаризма наука, особенно гуманитарная, не может быть свободной от идеологии. В диссертации показано, что академические лингвистические издания каждого из периодов советской истории несут на себе отпечаток актуальной политики и трактуют «чистоту языка» в соответствии с интересами власти.

3. Популярные книги.

Лингвистическая рефлексия общества осуществляется, наряду с другими, в форме индивидуально-авторского размышления о языке. Книги-эссе писателей С. Я. Маршака, Б. Н. Тимофеева, Л. В. Успенского, К. И. Чуковского, А. К. Югова были относительно свободны от пропагандистской нагрузки. Данный тип источника отличает значительно большая, чем в газетных публикациях, субъективность оценок, эмоциональный характер подачи материала, стилевое разнообразие.

Для данного исследования популярные книги о культуре речи служат важным отправным пунктом для выявления идеологизированных компонентов в газетных публикациях тех же авторов, а также в откликах СМИ на эти книги, всегда интерпретировавшиеся с учетом актуальных пропагандистских задач.

В диссертации отмечается не только высокая активность писателей в обсуждении лингвоэкологической проблематики, но и свойственная многим из них широта воззрений, несклонность к официальной догматике, а также использование формы разговора о языке с целью передачи скрытого политического содержания: неприятия как отдельных сторон социалистической реальности, так и советской цивилизации в целом. Есть основания истолковать призывы к языковому раскрепощению творческой личности, звучавшие в разные годы в публикациях А. К. Югова, К. И. Чуковского, А. И. Солженицына, В. И. Солоухина и других литераторов, как не описанную ранее форму «языкового сопротивления"149, демонстрации глубокого внутреннего несогласия с принципами строго идеологически организованной советской реальности.

Методологические основы исследования.

В фундаменте работы лежит историко-филологический метод, с точки зрения которого журналистские произведения рассматриваются прежде всего как отражение исторического контекста. Кроме того, автор исходит из принципа системного анализа, требующего изучения фактов (в частности, публицистических текстов) в их взаимосвязи. Названные установки в полной мере реализованы в классических трудах по истории русской культуры Д. С. Лихачева, Ю. М. Лотмана, Ю.Н. Тынянова150. Так, одним из исходных для.

149 Купина H.A. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. — Екатеринбург-Пермь: 1995. С. 98.

150 Лихачев Д. С. Историческая поэтика русской литературы. СПб., 1997; Лотман Ю. М.

Литература

в контексте русской культуры XYIII века // Лотман Ю. М. О русской литературе: Статьи и исследования: история русской прозы, теория литературы. СПб., 1997. С. 118−167- Лотман Ю. М. О типологическом изучении литературы века. Там же. С. 766−773- Тынянов Ю. Н. Архаисты и новаторы / Тынянов Ю. Н. — Л.: Прибой, 1929; Тынянов Ю. Н. Архаисты и данного исследования послужило положение Д. С. Лихачева о важности изучения стиля эпохи: «Стиль — не только форма языка, но это объединяющий эстетический принцип структуры всего содержания и всей формы произведения. Стилеобразующая система может быть вскрыта во всех элементах произведения. Стиль объединяет в себе общее восприятие действительности, свойственное писателю, и художественный метод писателя, обусловленный задачами, которые он себе ставит. В этом смысле понятие стиля может быть приложено к различным искусствам и между ними могут оказываться синхронные соответствия. А поскольку эстетические принципы могут распространяться за пределы искусств, постольку мы можем говорить и о стиле той или иной философии или богословской системы"151. Этот принцип естественно применить и к анализу журналистского произведения, интегрирующего в себе, как никакое другое, философское, политическое и художественное начало, социальные и индивидуальные идеи и эмоции.

Столь же закономерно перенесение на комплекс медиатекстов эпохи приемов изучения текста, намеченных Ю. М. Лотманом, настаивавшим на том, чтобы в историко-филологических трудах учитывались «место литературы в культуре как целостном явлении, содержание самого понятия «литература», вопросы читательской аудитории, влияния литературы на социальную психологию эпохи"152. При замене слова «литература» термином «журналистика» процитированное рассуждение ученого полностью сохраняет свою значимость, приобретая дополнительную актуальность, обусловленную возрастанием роли СМИ в современном мире.

Образами комплексного историко-филологического анализа, подхода к тексту как частице социально-духовного целого могут служить, например,.

Пушкин / Тынянов Ю. Н. // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М.: Наука, 1969. С. 23−121.

151 Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 295−296.

Лотман Ю.М.

Литература

в контексте русской культуры XYIII века. С. 118. статья Ю. Н. Тынянова «Сюжет «Горя от ума» «, исследования В. В. Виноградова «Стиль «Пиковой дамы» «и Г. О. Винокура «Слово и стих в «Евгении Онегине» «и «» Горе от ума» как памятник русской художественной речи», работы.

Д.С. Лихачева о произведениях древнерусской литературы, комментарий 1 ii.

Ю.М. Лотмана к роману A.C. Пушкниа «Евгений Онегин». Однако сам этот перечень классических трудов демонстрирует некоторый литературоцентризм" классической отечественной филологии. В современной науке остро ощущается недостаток трудов сопоставимого масштаба и уровня, посвященных изучению публицистических текстов.

В отношении феномена советской цивилизации принципы системного историко-политического, культурного и текстологического анализа последовательно реализуются П. Л. Вайлем и A.A. Генисом, А. Д. Синявским,.

Е.Ю. Зубковой, И.В. Кондаковым154. Автор диссертации полностью разделяет свойственное названным исследователям представление о неразрывном единстве материальной и духовной культуры, об отражении в общественном сознании, а соответственно — в литературе и искусстве не только словесно оформленных идеологических установок, но целостного образа эпохи, обладающей множеством особенностей на уровне быта, образа жизни и поведения, в том числе — поведения речевого. С этой точки зрения, газетные.

Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В. В. О языке художественной прозы: Избранные труды. М., 1980. С. 176−239- Винокур Г. О. Слово и стих в «Евгении Онегине» // Винокур Г. О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. М., 1990. С. 146−195- Винокур Г. О. «Горе от ума» как памятник русской художественной речи // Там же. С. 196−240- Лихачев Д. С. Указ. соч.- Лотман Ю. М. Роман A.C. Пушкина «Евгений Онегин. Л, 1983.

154 Вайль П. Л., Генис A.A. 60-е. Мир советского человека. М., 1996. Синявский А. Д. Основы советской цивилизации. М., 2001; Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность: 1945;1953. М., 1999; Кондаков И. В.

Введение

в историю русской культуры. М., 1997. Названные работы использованы во вводных параграфах глав диссертации для характеристики изучаемых исторических периодов. публикации каждого периода, в особенности читательские письма, представляют собой исключительно информативный исторический источник.

В работе применен метод дискурсивного анализа: газетный текст изучается не только как словесное произведение, но и как отражение сложного комплекса идей и эмоциональных потоков. В то время как системный характер языка давно стал одним из постулатов лингвистики и развернуто охарактеризован не только в научной, но и в учебной литературе, системный подход к речевым фактам не в такой степени глубоко и подробно осмыслен теоретически, хотя и применен в ряде работ историко-филологического характера.

Полезные соображения относительно системного подхода к речевому факту содержатся в работе A.A. Чувакина, утверждающего: «. Речь представляет собой такой комплекс элементов, который обладает качественными характеристиками, не содержащимися в образующих его. элементах. Единицы языковой системы и их комбинации лишь участвуют в создании коммуникативно предназначенных единиц, но сами не реализуют коммуникативной функцииэта роль выполняется речью и ее произведениями. Реализованность коммуникативной функции есть интегративное качество речи как целостной системы"155. Таким образом, системный анализ речевого произведения (текста) предполагает рассмотрение всех задействованных в нем средств достижениях коммуникативной цели, в том числе — оперирования концептуальной лексикой и фразеологией, причем для адекватного понимания воздействующих потенций слова необходим учет социально-политического и культурного контекста.

Особое значение для понимания закономерностей функционирования слова в пропагандистском тексте имеет работа Ю. Н. Тынянова «Словарь Ленина-полемиста», являющая собой синтез филологического, исторического и политологического анализа публицистического текста. Для настоящей.

155 Чувакин A.A. Ситуативная речь. Барнаул, 1987. С. 10. диссертации принципиально важным стало следующее положение Ю. Н. Тынянова: «Ораторская речь, имеющая цель убедить подчеркивает в слове его влияющую, эмоциональную сторону. Здесь важно общее значение фразы, помимо отдельных словэто общее значение может, наконец, так деформировать значение отдельных слов, что даст одну видимость «значения», и все-таки может влиять на слушателей и читателей, потому что останется чисто словесный, отъединенный от вещей план. Фраза может стать сгустком, который ценен сам по себе — своей «словесной» и эмоциональной силой. Далее, для того чтобы убедить, нужны сглаженные словатакие слова имеют большую эмоциональную убедительность. Ведь когда слово сглаживается, это значит, что оно имеет настолько широкий лексический объем, что в каждом конкретном случае оно уже более не имеет «своего», специфического значения, но является как бы названием всего лексического объема, своим собственным названием"156. Рассмотрение функционирования концепта «чистота языка» и есть, в сущности, анализ воздействующей природы «сглаженного» слова, активизируемой определенным типом контекста.

С опорой на данную традицию автор, стремясь к выявлению прагматически ориентированных составляющих в материалах СМИ, придает большое значение имплицитной, затекстовой информации. В ходе комплексного лингвостилистического анализа газетных публикаций уточняется содержание концепта «чистота языка» и обнаруживаются приемы его использования в пропагандистских целях.

156 Тынянов Ю. Н. Словарь Ленина-полемиста // Тынянов Ю. Н. Проблема стихотворного языка: Статьи. М., 1965. С. 215.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Проведенное исследование позволяет сделать ряд выводов, касающихся концепта «чистота языка» и его функционирования в системе советской газетной пропаганды. В работе выполнены поставленные задачи.

Чистота языка" рассмотрена как один из важных концептов российского общественного сознания XIX—XX вв. Данный концепт формировался в русской культуре в течение нескольких столетий. Он аккумулировал в себе положительные коннотации, свойственные словам «чистый», «чистота», и приобрел устойчивые ассоциации с красотой и непорочностью. Процесс становления концепта интенсифицировался в эпохи усиления внешнего влияния (в годы реформ Петра I, на рубеже XYIII-XIX вв., в начале XX в.). Представление о необходимости защищать родной язык от разрушительного иноземного воздействия превратилось в одну из форм реализации русского национального самосознания.

В своих крайних проявлениях забота о «чистоте языка» превращается в пуризм — полное неприятие всего иностранного, абсолютизацию специфики русского языка и его исключительных возможностей. Пуризм, наиболее последовательно отраженный в трудах A.C. Шишкова и его сторонников, не был принят большинством российской интеллигенции, стал объектом жесткой критики и насмешек и оформился как отдельный, негативно оценочный концепт, представавший в дальнейшем в общественном сознании как нечто принципиально противоположное истинной борьбе за «чистоту языка».

Беспокойство носителей о качестве русского языка никогда не ограничивалось выступлениями против большого числа иностранных заимствований. Языковая рефлексия образованной части общества распространялась также на разнообразные «низкие» (в соответствии с более поздней терминологией — нелитературные) речевые средства. Борьба за чистоту языка" не раз принимала форму резких высказываний писателей и публицистов против вульгаризмов, жаргонизмов и диалектизмов.

Наконец, в XX в. выявились такие засоряющие язык явления, как канцеляризмы (прежде всего — характерные для деловой речи словесные клише), а также широко понимаемые штампы, в том числе рожденные художественной литературой и журналистикой.

Стремление языкового коллектива (в первую очередь — интеллигенции) сохранить и повысить качество литературной речи имеет вполне естественную природу и может дать позитивные результаты, такие как привлечение общественного внимания к уровню лингвистического образования, работе издательств и редакций, читательская требовательность к публицистической и художественной речи. Дискуссия о языке остается одной из форм социальной рефлексии, а участие в обсуждении этой проблемы способно служить средством гражданского самоопределения личности. Позиция, занятая человеком в полемике о языке, оказывается ярким маркером либеральных или консервативных, патриотических или космополитических воззрений.

Концепт «чистота языка» специфически функционирует в пропагандистском дискурсе. Сочетание нечетко очерченного понятийного ядра с эмоциональнонасыщенным ассоциативным полем делает соответствующее словосочетание мощным средством воздействие на адресата. Практически бесконечное разнообразие контекстуальных смыслов и стабильная позитивная оценочность позволяют использовать призывы к борьбе за «чистоту языка» для внедрения в создание аудитории различных, в том числе политических идей.

Борьба за «чистоту языка» представляет собой составную часть языковой политики советской власти (включая принципы национально-языковой политики, сформулированные В. И. Лениным, ликвидацию безграмотности, создание алфавитов для бесписьменных народов, работы по языкознанию И. В. Сталина, энергичную поддержку и последующее развенчание «нового учения о языке» Н.Я. Марра). Подчеркнутое внимание партийного руководства к языку может быть объяснено в целом правильным пониманием исключительной значимости^ языка для формирования картины мира и осознанием необходимости влиять на общество через язык. При этом советские лидеры существенно переоценили нормализаторские возможности партии и государства по отношению к языку. Большая часть изменений, объективно происшедших в русском языке в советский период его истории, не была результатом непосредственного целенаправленного воздействия.

В диссертации на материале публикаций советской газетной периодики 1924;1984 гг. выявлены многочисленные случаи обращения журналистов, писателей, ученых, широкой общественности к лингвоэкологической проблематике. Борьба за «чистоту языка» велась преимущественно советской прессой, ориентированной на интеллигенцию. В первые десятилетия после революции в этом движении активно участвовала «Учительская газета», в конце 1940;х — начале 1950;х гг. в процесс включилась газета «Культура и жизнь», затем — «Советская культура», отказавшаяся, правда, через некоторое время от филологической проблематики. Ведущая же роль с 1929 г. и на протяжении всего советского периода истории принадлежала «Литературной газете», превратившейся в конце 1940;х гг. из отраслевого писательского в массовое общественно-политическое издание.

Изучение источников показало, что в советский период отсутствует принципиальная разница между толкованием и использованием концепта в различных средствах массовой информации. В отношении «чистоты языка», как и в других вопросах, центральная партийная газета «Правда» определяла позицию власти, по умолчанию рассматривавшуюся как правильная, называла негативные явления, с которыми следует бороться, и в ряде случаев — конкретные имена носителей правильной и неправильной точек зрения. Другие газеты воспроизводили ту же модель, никогда не допуская противоречия партийной линии. В связи с этим «Литературная газета» рассматривается в даннойдиссертации* как основной' источник на основании некачественного, а количественного показателя: именно в ней опубликована большая часть материалов, в которых затрагиваются вопросы «защиты русского языка» от. разнообразных вредных явлений.

В преобладающей части газетных материаловобнаружено имплицитное политико-идеологическое содержание. Борьба за «чистоту языка» приобрела при социализме специфический характер и стала заметной частью работы пропагандистской машины. Советская пропаганда активно использовала такие органические свойства языка, как способность структурировать действительность и одновременно с называнием оценивать явление. Для создания иллюзорного образа счастливого и прекрасного мира социализма она творила новояз — особый-дискурс, нацеленный на ограничение свободы мысли и навязывание носителю языка жестких идеологических.схем.

Арсенал средств тоталитарного языка непременно содержит" ряд стереотипов, закрепляющихв- сознании носителей! обязательный набор желательных для власти представлений.- К числу таких: идеологем. принадлежал в годы советской власти: и концепт: «чистота! языка», который энергично использовался прессойначинаяс: 1920;х гг. Его? функционирование поддерживалось применением^ пропагандистскойречи таких стереотиповкак «идейная чистота" — и- «нравственнаячистота». Чистотаинтерпретировалась, официальной идеологией главным образом как «советскаябезупречность», принадлежность «нашему», социалистическому миру, жесткая, отделенность от «их», чуждого и враждебного: буржуазного пространства.

На протяжении всего. советского периода концепт «чистота языка» активно использовался средствами массовой информации, в частности газетнойпублицистикой, в качестве одного из средств манипуляции общественным мнением. Под видомборьбы, за «чистоту языка» официальная пропаганда внедряла в сознание аудитории ряд идеологических схем.

При внешнем однообразии штампов-лозунгов существо пропагандистских выступлений за «чистоту языка» неоднократно менялось.

В первой главе диссертации рассмотрено функционирование концепта в прессе 1920;1930;х гг., когда язык «очищали» от вульгаризмов и провинциализмов, отражавших «неразвитое» крестьянское сознание.

В работе раскрыто понятие «ложной революционности», свойственной идеологам советской власти. Несмотря на словесное прославление революции, уже в 1930;х гг. официальная пропаганда начала проявлять настороженность в отношении всего истинно нового, смелого, революционного. Эта тенденция коснулась и отношения к процессам, протекавшим в русском языке. В число его «врагов» были включены «словесные украшения» (средства речевой экспрессии), а также просторечие и диалектизмы, с помощью которых писатели добивались стилизации под живую народную речь. Возник очевидный парадокс: советская пропаганда отрицала народную речевую стихию.

В 1920;1930;х гг. борьба за «чистоту языка» постепенно трансформировалась в борьбу против речевой свободы, за унификацию речи, а следовательно — и мысли. Превращаясь в борьбу за новояз, защита «чистоты языка» начала играть важную роль в становлении идеологической системы тоталитарного государства.

Во второй главе анализируется борьба за «чистоту языка», проводившаяся советской прессой в 1940;х — начале 1950;х гг., в период позднего сталинизма, ознаменованный пропагандой русского патриотизма и советского изоляционизма. Закономерно, что резкое осуждение заимствованных слов служило цели формирования у аудитории неприязненно-настороженного отношения ко всему иностранному.

Кроме того, газетные выступления против «красивостей», за речевую простоту призваны были демонстрировать демократизм советской культуры, ее опору на мнение широчайших народных масс. Немало делалось в рамках защиты языка" и для дискредитации интеллигенции, чье «излишнее» уважение к нормам литературной речи квалифицировалось как незнание народа и неуважение к нему.

Третья глава диссертации отражает эволюцию функционирования концепта «чистота языка» в условиях оттепели. Во второй половине 1950;х — первой половине 1960;х гг. предпринимались бессистемные попытки освободить русский язык от наиболее очевидных черт новояза, прежде всегоот десемантизированных штампов. В годы относительной либерализации в прессе не проводилось пропагандистских кампаний, нацеленных на «очищение» языка. Редакция «Литературной газеты» в этот период делала шаги в направлении систематического профессионального анализа общезначимых лингвистических вопросов.

Тем не менее просветительская тенденция не стала ведущей. Власть продолжала эксплуатировать лозунг борьбы за «чистоту языка» в качестве пропагандистского средства, прежде всего — с целью дискредитации инакомыслия. Языковая тема оставалась идеологически нагруженной и в тех случаях, когда высказывания по данному вопросу не были прямо инспирированы властью. В период оттепели, отличающийся большим числом публичных дискуссий и повышенной рефлексией российской интеллигенции, разговор о культуре речи нередко переходил в философскую плоскость, становясь формой анализа взаимоотношений образованной части общества с народом.

В четвертой главе исследуется обращение к концепту «чистота языка» в прессе 1970;1980;х гг. Установлено, что обсуждение данной проблемы не может быть сведено к широко проявлявшемуся на страницах газет недовольству читателей речевыми ошибками. На глубинным, имплицитном уровне полемика велась между «архаистами», добивавшими возвращения к «народному» языку, и «новаторами», сторонниками быстрой языковой эволюции. Такое столкновение мнений не могло быть открытым, так как в годы застоя" официальная пропаганда постоянно подчеркивала идейное единство советского народа.

I С течением времени газетная дискуссия о языке делалась все менее темпераментной и более формальной. Это отражает общую тенденцию.

I исторического периода, характеризующегося! некоторой вялостью всех социальных процессов. Следует признать, однако, что при такой неброскости формы СМИ позднего советского периода объективно пришли к позитивным результатам в решении вопроса о «чистоте языка». Речь все чаще шла не о «борьбе», а о воспитании лингвистического чутья и вкуса. Концепт «чистоты языка» утрачивал пропагандистскую актуальность, хотя само словосочетание продолжало использоваться в печати наряду с другими советскими речевыми шаблонами.

Такая картина эволюции концепта дает основания утверждать, что он может быть и в дальнейшем актуализирован и поставлен на службу пропагандистской машине власти.

В основу предложенной автором типологии газетных публикаций, посвященных «чистоте языка», положены различные признаки, которые находятся в сложном взаимодействии.

Прежде всего, в диссертации продемонстрирована принципиальная разница между текстами просветительского и пропагандистского характера.

Актуализация концепта «чистота языка» в первые два десятилетия советской власти неотделима от становления новой научно-педагогической дисциплины — культуры речи, пришедшей на смену риторике, которая была признана вредной буржуазной наукой. У истоков культуры речи как составной части языковедения стояли лучшие русисты 1920;1930;х гг.: Г. О. Винокур, Л. В. Щерба, Д. Н. Ушаков и другие. Они искренне стремились к филологическому просвещению народа и повышению эффективности устной и письменной публичной речи. Такая деятельность была востребована в период ликвидации неграмотности, особеннов связи с социальной активизацией значительной части населения после социалистическойреволюции. Но массовая пресса, оттолкнувшись от объективных и взвешенных публикаций специалистов, развернула впоследствии ряд кампаний, в которых под знаменем борьбы за «чистоту языка» решались совершенно иные, не имеющие отношения к филологии задачи.

Среди энтузиастов «очищения» языка в разные годы были Г. О. Винокур, В. В. Виноградов, М. Горький, Ф. В. Гладков, С. И. Ожегов, К. А. Федин. Особую группу составляют авторы, в свою очередь защищавшие язык от его «защитников», утверждавшие необходимость признать, что язык развивается естественно и стихийно, обладает способностью к самоочищению и не нуждается в жесткой нормализации. К этой точке зрения склонялся редактор «Толкового словаря русского языка» Д. Н. Ушаков, такими взглядами выделялся на общем фоне и А. К. Югов, не раз подвергавшийся предельно суровой официальной критике. Компромиссную позицию занимали Л. В. Успенский и К. И. Чуковский. Работая в специальной рубрике «Литературной газеты» — «Служба русского языка», они ставили просвещение выше пропаганды и стремились не «разоблачать», «клеймить» и «требовать», а терпеливо разъяснять читателямприроду языковых процессов: Однако во все периоды советской истории подобная точка зрения высказывалась меньшинством авторов газетных публикаций и на фоне мощных пропагандистских кампаний воспринималась аудиторией как маргинальная.

Борьба за «чистоту языка» использовалась, представителями научной и творческой интеллигенции как доступное в условиях жесткой цензуры средство неявного выражения инакомыслия. В разные годы Г. О. Винокур, А. И. Солженицын, В. И. Солоухин, Д. Н. Ушаков, К. И. Чуковский, А. К. Югов и другие, высказывались в защиту русского языка, подводя таким образом читателя к мысли о тотальном неблагополучии советской цивилизации. Выступления против бюрократизации речи, обилия вней канцелярских и журналистских штампов, утверждение высочайших достоинств диалектизмов1 и историзмов — все это свидетельствовало о неприятии процесса советизации языка и — шире — советизации российской действительности. Публицистические высказыванияученых и писателей о развитии языка и культуре речи так же, как и официальная борьба-за «чистоту языка», не дали конкретных результатов, однако просветительская составляющая публикаций такого рода имела большое значение для развития отечественной культуры.

В диссертации показана эволюция тематики и стилистики материалов, посвященных «чистоте языка», проанализирована зависимость интерпретации концепта от изменений, происходивших с течением времени в советском обществе и идеологии. Если публикации 20−60-х гг. разнообразны по содержанию, стилистически индивидуализированы и порой резки по тону, то в конце 1970;х — начале 1980;х гг. на страницах газет преобладают «суррогатные» дискуссии, в которых между участниками нет существенных идейных расхождений, а тон высказываний делается все более сдержанным, даже безразличным. Можно сказать, что пропагандистская машина угасает вместе с режимом.

В последние годы советской’власти пропаганда достижений социализма и> других принципиально значимых для общественной системы* положений по-прежнему ведется в собственно политическомдискурсе. Сферы же быта, морали, культуры, оказываются не под таким мощным, как раньше, идеологическим давлением. Этим обусловлен, в частности, колоссальный успех «Литературной газеты», которая в последнее десятилетие советской власти все более и более «очеловечивает» тональность разговора обо всем, кроме собственно политических вопросов. В этот период борьба за «чистоту языка» уже не декларируется в такой форме, а все чаще именуется «заботой о культуре речи» и даже «лингвистической экологией».

Таким, образомвсе: публикации-, касающиеся: «чистотьт языка», могут быть охарактеризованы как просветительские, пропагандистские полемические: или пропагандистские псевдополемические.

Автором данного*диссертационного исследования установлены, причины привлекательности изучаемого концепта для пропагандистского дискурса. Продемонстрирована эластичность концепта «чистота языка», его пригодность для передачи разнообразных (и даже противоположных) смыслов. Отмеченная гибкость концепта определяется нечеткостью его понятийного ядра и наличием мощного ассоциативно-эмоционального ореола.

Выступления борцов за^{чистоту} языка" полны очевидных противоречий. Поскольку в советском официальном дискурсебыли: обязательны ссылки на непреложный идейнь№ авторитет, многие участники дискуссий обращались к статьям М. Горького о языке и многократно заявляли о своей верности заветам пролетарского классикаПри этом они нередко утверждали нечто! вкорне противоположное реальным идеям Горького, например говорили о. высоких достоинствах диалектизмов, которые писатель относил к «паразитарному хламу».. Несомненнозащитники? «чистоты языка» всегда1 рассматривали* как образец не русский языкв целом-, а речевую практику определенной социальной, группы. Причем для: большинства из них «хорошим» и. «чистым» был язык элитыпонимаемой неодинаково. — В5 одних случаях: как правящие: круги, партийная верхушка (тогда идеалом оказывался стиль В. И. Ленина или И-В. Сталина), в других — как научная и. творческая интеллигенция (ориентироваться предлагалось на тексты М. В. Ломоносова, А. С. Пушкина, М. Горького) — Значительно реже искаженному языку образованного общества противопоставлялся чистый язык простого народа. В публикациях А. К. Югова, А. И. Солженицына, В-И., Солоухина и некоторых других писателей рисовалась утопическая: картина будущего возвращения публичной письменной речи к структурам простонародной, деревенской, провинциальной речи. Из отмеченного противоречия со всей очевидностью вытекает неизбежная неэффективность разворачиваемой в СМИ борьбы за «чистоту языка» — если понимать эффективность как «изменение под воздействием журналистики поведенческих планов (программ поведения) и реального поведения субъектов социального действия."1, а смысл выступлений в защиту языка видеть именно в противостоянии тем или иным языковым явлениям и в повышении культуры речи народа.

Однако подобные характеристики не лишили концепт «чистота языка» привлекательности с точки зрения советских публицистов. Семантическая размытость сделала возможным его использование в газетном дискурсе в качестве пропагандистского повода. В этой роли может выступать любое актуализированное в общественном сознании явление, само упоминание о котором вызывает у аудитории повышенный интерес и всплеск эмоций. Традиционная словоцентричность русской культуры обеспечила выполнение этой функции вопросам развития языка, и главным образом — проблеме так называемой «чистоты языка» — как в советской, так и в антисоветской пропаганде. Отсюда следует необходимость критически подходить к выступлениям в защиту «чистоты языка» в современной прессе и обращать особое внимание на идеологический подтекст подобных публикаций.

На основании сделанных выводов можно говорить о том, что цель работы.

— определить место концепта «чистота языка» в системе советской пропаганды.

— достигнута. Выполненный анализ материалов прессы подтвердил высказанную гипотезу: «чистота языка» при тоталитаризме трактуется властью как идеальная приспособленность для воздействия на сознание общества. По отношению к языку точным оказывается наблюдение, сделанное И. В. Кондаковым в отношении художественной литературы и искусства: советский.

1 Проблемы эффективности журналистики. М., 1990. С. 75. режим рассматривал и язык «как средство своей политики, как неодушевленный инструмент своей деспотической власти над людьми.» В этой системе координат вполне закономерным является постоянное стремление руководства страны держать под контролем этот важный и в то же время сложно устроенный инструмент.

Проведенный анализ газетных текстов позволяет с уверенностью заявлять, что борьба за «чистоту языка» представляет собой яркий пример советской вербальной пропаганды, которой свойственна тотальная десемантизация — как отдельных слов, конкретных лозунгов, так и целых текстов. Истинным смыслом выступлений прессы практически всегда было «очищение» сознания носителей языка. Борьба с архаизмами представляла собой в действительности пресечение культурной традиции и возведение стены между дореволюционным миром и жизнью при социализме. Борьба с жаргонизмами и вульгаризмами имела под собой в качестве основания страх власти перед народной стихией, перед той стороной человеческого существования, которая не поддается регулировке «сверху». Борьба с иностранными словами велась, по существу, против западного идеологического влияния. Борьба с «олитературенностью», за простоту и ясность речи, означала подавление творческой индивидуальности, стремление власти привести народ к полному и окончательному единомыслию. Борьба за диалектизмы как воплощение народности или противних как фактора • осложнения коммуникации также вела в итоге к отрицанию любой оригинальной, яркой точки зрения, к торжеству усредненности и обезличенности.

Многолетняя борьба за «чистоту языка» убедительно доказывает, что советская пропаганда не была однонаправленным процессом и не может рассматриваться как насилие власти над нравственно безупречным народом. Во всех пропагандистских кампаниях, организованных сверху, принимали участие.

2 Кондаков И. В. Указ. соч. С. 575. широкие массы. Редакции газет получили огромное количество писем, в которых рядовые читатели нередко высказывались более категорично, чем лингвисты, писатели и журналисты. Даже если принять во внимание тот факт, что некоторые письма были «организованы» редакцией, то есть написаны профессионалами от лица «простых советских людей», все равно обращает на себя внимание высокая читательская активность в вопросах «защиты» и «очищения» языка. В письмах не раз звучали требования запретить употребление тех или иных слов и выражений, наказывать виновных в нарушении литературных нормпреобладали же абстрактные лозунги, такие как «объявить беспощадную войну», «активизировать борьбу» и так далее. Это свидетельствует о значительном влиянии дискурса власти на умы советских людей и их привычке оперировать ментальными и словесными стереотипами.

Приходится признать, что советская власть достигла определенных успехов в воздействии на русский язык, породив феномен советского новояза, некоторые качества которого и по сей день сохраняются в речевом поведении русскоговорящих. Однако борьба за «чистоту языка», рассматриваемая не как пропагандистский прием, а именно как лингвоэкологическая деятельность, не дала ощутимых результатов: ни одно из явлений, против которых она была направлена (неграмотность, вульгаризмы, диалектизмы, жаргонизмы, необоснованные заимствования), так и не был устранен не только из языка, но и из сферы публичного дискурса, несмотря на усилия журналистов, писателей и ученых-филологов. Причина этого состоит в том, что организаторы и участники борьбы за «чистоту языка» исходили из ложного представления о возможности руководить языковой эволюцией. История ярко продемонстрировала, что ни природа человека, ни, соответственно, характер языка не подлежат быстрому целенаправленному улучшению.

В современной российской журналистике концепт «чистота языка» сохраняет воздействующие потенции и периодически актуализируется с целью привлечения внимания и симпатий массовой аудитории, чуткой к его мейоративному наполнению и не всегда внимательной к понятийному ядру. Изучение технологий пропагандистского использования концепта «чистота языка» в советский период и распространение соответствующей информации может способствовать защите общества от словесных манипуляций.