Мнение как познавательная форма: логико-семиотический анализ

• Актуальность исследования. Когнитивная проблема — каким образом мы обретаем знания о действительности и является ли добытое знание «истинным» и достоверным — занимает современных философов не меньше, чем в свое время Платона. Безусловно, что проблема познания всегда являлась и будет являться одной из самых фундаментальных на протяжении всей истории философии, и, несмотря на то, что методологические подходы стали более сложными и разветвленными, сама постановка вопроса, не считая нескольких редких исключений, не изменялась. При этом следует отметить, что задача философии заключается «.не в том, чтобы размышлять или говорить о мире, а скорее в том, чтобы анализировать способы размышлений и высказываний о нем.» [193: 7], и, по сути, философский анализ наших способов размышлений и высказываний о мире становится, в конце концов, общим описанием того, каким мы обязаны представлять мир при существующих способах мышления и языка1. Не случайно современная философия становится преимущественно философией языка, делая предметом своего изучения то, как язык соотносится с миром [13- 689: 263−289]. Являясь продолжением кантовской эпистемологической традиции, стремившейся связать трансцендентальный анализ с лингвистическим, современная философия — и в особенности аналитические течения3 — поставила вопрос о том, как язык.

1 Ведь «.без языка мы вообще не можем составить никакой картины мира.» [751: 51]. Более того, встречая рано или поздно на своем пути язык, мы сталкиваемся с ним «.не только в качестве модели, но еще и в качестве конститутивного элемента, посредующего звена, означаемого.» [41: 248].

2 Так, в частности, Кант подчеркивал, что «.мыслить есть то же, что составлять суждения или относить представления к суждениям вообще» [264: 62−63]. Интересный взгляд на такую «маргинальную» склонность Канта как лингвистический анализ представлен также в исследовании В. Васильева [105].

3 Следует отметить, что во многом аналитическая философия являет собой всего лишь новый вариант кантианства, отличающийся от прежних вариантов главным образом тем, что репрезентирование теперь понимается не как ментальная, а как языковая деятельность, и не «трансцендентальная критика», а философия языка принимается за дисциплину, которая обеспечивает основание познания, иными словами, «язык» заменил аналитическим философам «опыт», именно он стал представляться как трансцендентальное условие познания [328:133−146]. При этом интересно, что сама проблема соотношения априорности сознания и априорности языка приобретает особое значение в свете появления таких направлений в аналитической философии, как «трансцендентальная прагматика» — Transzendentalpragmatismus, «трансцендентальная семиотика», «интенциональная семантика» и «лингвистическая прагматика» [12: прицепляется к миру и каким критериям употребления он должен отвечать, чтобы быть истинным сообщением о том, о чем он сообщает. Именно на такого рода философские основания опирались в своих исследованиях Г. Фреге, Б. Рассел, Л. Витгенштейн, А. Тарский, Р. Карнап, К. Р. Поппер, В. Куайн, Д. Дэвидсон, Н. Гудмен, Р. Рорти и многие другие, заложив фундамент логического позитивизма, философии обыденного языка, прагматизма и многих других направлений в философии языка. Поэтому вряд ли можно сомневаться в колоссальном влиянии и успехе философии языка XX столетия, но, несмотря на то, что она, безусловно, внесла огромный вклад в историю философии, тем не менее в современной философии языка есть нечто странное, и можно только удивляться, почему на эту странность никогда не обращали внимания. И хотя на нас производит исключительно глубокое впечатление то, с какой проницательностью и точностью в философии языка исследуются проблемы, все же сам перечень этих проблем не может не вызывать недоумения.

Поражает неизменно присущее ей крайне узкое понимание того, какие способы языкового употребления должны становиться предметом философского анализа, и если выразить это одним базовым принципом, то философия языка XX столетия является философией высказывания или суждения, независимо от того, что является предметом ее анализа — употребление языка в повседневной жизни или язык науки. Иными словами, современная эпистемология и философия языка никогда или почти никогда не обращались к проблеме конечных осмысленных множеств высказываний, организованных в той или иной логической форме дискурса, то есть к проблемам текста или повествования, к тому, как они соотносятся с миром и каким критериям должны отвечать, чтобы быть истинными сообщениями о том, о чем они сообщают, и это тем более удивительно, что большая часть наших способов.

204−224]. Вместе с тем необходимо отметить и то значительное влияние на возникновение аналитической философии, которое оказала метафизика Г. В. Лейбница, и, в частности, идеи создания универсального философского языка, что нашло свое развитие в рациональной критике естественного языка логическими позитивистами и попытке создания «правильного» логического метаязыка. языкового употребления по своему характеру является именно такими конечными осмысленными множествами высказываний, то есть текстами или повествованиями [8: 4]. Таким образом, именно это делает необходимым и диктует актуальность логико-семиотического анализа тех форм, которые принимают наши множества высказываний в процессе дискурса.

• Степень разработанности темы исследования. Следует отметить, что центральная проблема данного исследования — природа такой особой познавательной формы, как мнение, — рассматриваемая в контексте отношений между языком и миром, означающем в свою очередь необходимость вскрытая логико-семиотических и функциональных свойств доксоморфного дискурса, требовала детального критического анализа современного состояния философской мысли. Идеи, изложенные в работах таких философов, как Ксенофан, Алкмеон, Гераклит, Демокрит, Парменид, Протагор, Горгий, Пир-рон, Платон, Ксенократ, Аристотель, Зенон Китайский, Клеанф из Асса, Хрисипп из Сол, Александр Афродисийский, Секст Эмпирик, Филон Александрийский, Аниций Боэций Северин, Иоанн Скот Эриугена, Ансельм Кен-терберийский, Иоанн Росцелин, Гильом из Шампо, Гильберт Порретанский, Петр Абеляр, Иоанн Солсберийский, Фома Аквинский, Боэций Дакийский, Иоанн Дуне Скот, У. Оккам, Р. Декарт, Б. Паскаль, Дж. Локк, Т. Гоббс, Г. В. Лейбниц, А. Арно, К. Лансло, П. Николь, Хр. Вольф, Дж. Беркли, Д. Юм, Э. Б. Кондильяк, X. Уарте, А. Баумгартен, И.-И. Винкельман, И. Кант, И. Г. Фихте, Ф.В. Й. Шеллинг, Г. В. Ф. Гегель, И. Г. Гаманн, И. Г. Гердер,.

A.В. Шлегель, В. Гумбольдт, И. Бентам, М. Штирнер, Ф. Майнеке, Э. Трёльч,.

B. Дильтей, Г. Коген, П. Наторп, Э. Кассирер, Г. Риккерт, В. Виндельбанд, X. Зигварт, Э. Мах, Ф. Брентано, А. Майнонг, Ф. Брэдли (F.H. Bradley), Г. Стаут (G.F. Stout), Б. Кроче, X. Ортега-и-Гассет, B.C. Соловьев,.

C.Н. Булгаков, В. Ф. Эрн, П. А. Флоренский, С. Л. Франк, Б. А. Фохт, Г. Г. Шпет, Б. В. Яковенко, А. Ф. Лосев, Л. С. Выготский, В. Сеземан-Ковно, Я. А. Слинин, В. М. Богуславский, А. А. Грякалов, Б. А. Ерунов, В. М. Розин, И. Т. Касавин, Г. Гёффдинг, Э. Гуссерль, Г. Ланц, Л. Ландгребе, Э. Марбах.

E. Marbach), У. Найссер, P.JI. Солсо, Дж.Р. Андерсон, Э. Холенштайн (Е. Holenstein), X. Дрейфус (H.L. Dreyfus), X. Холл (Н. Hall), А. Пфендер, К. Маллиган (К. Mulligan), Б. Смит (В. Smith), А. Райнах, П. Прехтль, А. Пуанкаре, М. Хайдеггер, Г.-Г. Гадамер, Ч. Х. Кули, Э. Геллнер, А. Бергсон, Э. Жильсон, Ж.-П. Сартр, М. Мерло-Понти, М. Фуко, П. Рикёр, Н. Лобковиц, И. М. Бохеньский (I.M. Bochenski) Ф. Г. Юнгер, Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Бодрийяр, Ю. Хабермас, Д. Дерри, Дж. Тош, М. Келли, Ж. Лакан, Д. Мэйси, П. Бурдье, Р. Коллинз, Н. Хинске, П. Спиниччи, Ф. Бьянко, С. Хаак, П. Франкастель, Ж. Диди-Юберман, помогли автору сформировать и предложить собственный взгляд, а также определить возможные перспективы философских исследований в данной области.

Особо необходимо подчеркнуть значение для данного исследования идей трансцендентализма, изложенных в трудах И. Канта, И. Г. Фихте и Ф.В. Й. Шеллинга и составляющих одно из важнейших концептуальных оснований доксологии, поскольку они предоставляют возможность осуществить процедуру трансцендентальной дедукции как способа аргументации утверждения, согласно которому наше познание мира во многих сферах становится возможным только благодаря такой познавательной форме, как мнение, а также дать необходимое обоснование тем особым «трансцендентальным правилам», которым подчиняется мнение и которые, в отличие от «правил перевода», отстаиваемых сторонниками классической эпистемологии, не претендуют на то, чтобы направлять доксогента в решении проблемы «перевода» реальности в некоторое конечное множество высказываний о неймнение, но лишь определяют особую логическую структуру и связанную с ней специфику доксоморфных описаний мира. Кроме того, серьезное влияние на формирование авторской концепции, изложенной в данном исследовании, оказали также идеи таких радикальных конструктивистов, как Дж. Вико, Дж. Дыои, Э. Глазерсфельд, Дж. Ричарде, У. Матурана, Ф. Варела, С. Цеккато, М. Вартофский, Ж. Пиаже, — сторонников проекта «эпистемологии без онтологии», — многие из которых, по сути, являются продолжением идей кантовского трансцендентализма.

Следует отметить, что при решении ключевых — в контексте поставленной проблемы — вопросов, связанных с уже отмечавшейся необходимостью исследования логико-семантических и функциональных свойств, которыми обладает доксоморфный дискурс и которые определяют его специфику в отношении иных видов дискурса, использовались идеи, изложенные в работах крупнейших представителей такого философского направления, как Sprach-kritik — Ф. Маутнера, Ф. Ницше, А. Штёра, K.JI. Рейнгольда, О. Ф. Группе, К. Германна, Г. Гербера, Ф. М. Мюллера, Г. Рунце, В. Камлая, П. Лоренцена, К. Лоренца, Ю. Миттелыптрасса, а также современных исследователей данного направления — А. А. Лавровой, М. Е. Соболевой, С. Л. Фурмановой, Е.С. Черепановойлогико-философские и логико-семиотические исследования в области языка философов-аналитиков — Б. Больцано, Г. Фреге, Б. Рассела (В. Russell), А. Н. Уайтхеда, Л. Витгенштейна, Ф. П. Рамсея (F.P. Ramsey), М. Шлика, Р. Карнапа (R. Сагпар), О. Нейрата, Г. Гана, Ф. Франка, Ф. Кауфмана, К. Гёделя, К. Гемпеля, П. Оппенгейма, К. Твардовского, Я. Лукасевича (J. Lukasiewicz), С. Лесневского, К. Айдукевича, Т. Котарбиньского, А. Тарского (A. Tarski), X. Расёвой (Н. Rasiowa), Я. Слупецкого, Б. Собочиньского, С. Яськовского, Дж. Мура, Г. Райла (G. Ryle), Дж. Остина, А.Дж. Айера (AJ. Ауег), Дж. Уисдома (J. Wisdom), П. Стросона (P. Strawson), К. Р. Поппера (K.R. Popper), У. Селларса (W. Sellars), Д. Армстронга (D. Armstrong), Р. Чизолма (R. Chisholm), В. Куайна (W. Quine), М. Даммита (М. Dummet), Р. Уокера (R.S. Walker), Г. Бэйкера (G.P. Baker), П. Хакера (P.M.S. Hacker), Г. Х. Вригта, М. Девита (М. Devitt), К. Стерельного (К. Sterelny), Э. Гетье (E.L. Gettier), Ф. Фитча (F.B. Fitch), В. Харта (W.D. Hart), А. Чёрча (A. Church), Н. Гудмена (N. Goodman), Д. Дэвидсона (D. Davidson), И. Бар-Хиллела (Y. Bar-Hillel), Т. Сколема (Т. Skolem), Л. Тондла, П. Гича (Р.Т. Geach), А. Уайта (A. White), Р. Кэмпсона (R. Kempson), П. Хорвича (P. Horwich), Д. Гэмлина.

D.W. Hamlyn), Т. ДеМауро, П. Вейнгартнера, Дж. Сёрля (J.R. Searle), Д. Вандервекена (D. Vanderveken), Г. П. Грайса, Г.-Н. Кастанеды, Э. Тугендхата, А. Савиньи, Д. Льюиза, К.-О. Апеля, Н. Решера (N. Rescher), X. Патнэма, К. Л. Кетнера, Д. Деннета, Д. Чалмерса (D.J. Chalmers), Дж. Катца (J.J. Katz), С. А. Крипке (S. Kripke), К. Доннеллана (К. Donnellan), Г. Эванса (G. Evans), У. Сэлмона (W. Salmon), Т. Бёрджа (Т. Burge), П. Хэмфри (P.W. Humphreys), Дж. Фетцера (J.H. Fetzer), П. Чёрчланда (P. Churchland), С. Стича (S. Stich), Т. Нагеля, А. Данто, М. Оукшота, О. Эшейма (О. Asheim), Э. Голдмана (A. Goldman), П. Давсон-Галля (P. Davson-Galle), Ф. Бьёрдаля (F. Bjibrdal), Я. Перегрина (J. Peregrin), Дж. Коркорана (J. Corcoran), С. Соумса (S. Soames), Н. Салмона (N. Salmon), С. Хэнссона (S.O. Hansson), Р. Рорти (R. Rorty), Я. Хинтикки (J. Hintikka), Е. Сааринена, М. Оксанена (М. Oksanen), Г. Санду (G. Sandu), Л. Колсона (L. Colson), А. Миру (A. Miroiu), Р. Чризли (R. Chrisley), У. Вибранек-Скардовски (U. Wybraniec-Skardowska), а также исследования, посвященные эволюции взглядов и позиций представителей аналитической философии — Ф. Вайсмана, В. Крафта, Г. Кюнга, Г. Бэйкера (G.P. Baker), П. Хакера (P.M.S. Hacker), Дж. Пассмора, Б. Страуда, М. Чарльзворта (M.J. Charlesworth), М. Кронфорта, П. Кампица, К. Нири, П. Бенацеррафа, П. Куртца, Т. Н. Хилла, К. Нильсена, Н. Малкольма, К. Маллигана (К. Mulligan), П. Саймонса (P. Simons), Б. Смита (В. Smith), М. Маккинси, А. Папа, И. Хакинга, Д. Фоллесдала (D. Follesdal),.

B. Голдфарба (W. Goldfarb), К. Т. Фана (К.Т. Fann), Я. Алнэса (J.H. Alnes), М. Мак-Гина (М. McGinn), Г. Е. Минца (G. Mints), П. Саймонса (P. Simons),.

C. Шанкера (S.G. Shanker), В. Тэйта (W.W. Tait), А. Андерсона (A. Anderson), М. Дэвиса (М. Davis), Н. Кокьяреллы (N.B. Cocchiarella), П. Хэйли (P. Healy), TIT. Сэнфорда (S. Sanford), М. Ван Аттена (М. Van Atten), Дж. Кеннеди (J. Kennedy), М. Круса, Э. Эзера, С. Д. Балмаевой, Н. Безлепкина, Б. В. Бирюкова, Л. А. Бобровой, Г. П. Григоряна, А. Ф. Грязнова, И. Джохадзе, Б. Домбровского, А. В. Кезина, М. С. Козловой, А. С. Колесникова, М. Кронгауза, В. Г. Кузнецова, Е. Е. Ледникова, М. В. Лебедева,.

Л.Б. Макеевой, М. Е. Соболевой, Л. А. Микешеной, С. В. Никоненко, Т. Н. Панченко, Е. Д. Смирновой, Н. В. Смолянской, В. А. Суровцева, Я. Шрамко, Н. С. Юлинойработы в области семиотики и исследования семантики и стилистики дискурса — К. Бремона, О. Вальцеля, Т. Ван Дейка, А. Вежбицки, Т. Винограда, Р. Водака, Ж. Дюбуа, К. К. Жоля, В. Кинча, К. Леви-Стросса, Г. Е. Крейдлина, Ч. Морриса, Ч. С. Пирса, Р. Якобсона, Т. С. Элиота, В. Беньямина, Э. Ауэрбаха, Р. Барта, Ж. Женетта, П. Манна, Б. ХоллПарти, Ю. М. Лотмана, В. А. Зарецкого, П. Н. Медведева, М. Тростникова, Ж. Дерриды (J. Derrida), Ж. Делёза, Ю. Кристевой, Н. Пьеге-Гро, П. Серио, Ф. Растье, Ц. Тодорова, Л. Шпитцераи, наконец, труды лингвистов — В. Г. Адмони, Ш. Балли, Э. Бенвениста, М. Блумфилда, В. Брёндаля, К. Бюлера, У. Вайнрайха, Ж. Вандриеса, Г. Гийома, Г. Глисона,.

A.Ж. Греймаса, Дж. Грина, Дж. Гринберга, Дж. Дженкинса, Л. Ельмслёва, О. Есперсена, X. Изенберга, Ж. Курте, Р. Б. Лиз, А. Мартине, В. Матезиуса, Ч. Осгуда, А. Сеше, Г. Скрэгга, Д. Слобина, Ф. Соссюра, X. Спанг-Хансенна, Э. Сэпира (Е. Sapir), Л. Теньера, Н. С. Трубецкого, Х. И. Ульдалля, Б. Уорфа (B.L. Whorf), Ч. Филлмора, К. Фосслера, Д. Франка, А. Фрея, Ч. Фриза, Г. Хёнигсвальда, Н. Хомского, 3. Хэрриса, У. Л. Чейфа, Г. Шухардта, М. Шютценбергера, а также А. Р. Лурии, И. Р. Гальперина, Н. П. Гринцера,.

B.А. Звегинцева, Г. В. Колшанского, Е. А. Реферовской, Л. М. Скрелиной и П. А. Соболевой.

Кроме того, следует также специально выделить, во-первых, ряд логико-семантических исследований в области историографии, принадлежащих как философам-аналитикам — А. Данто (A. Danto), Н. Гудмену, Ф. Анкерсмиту, так и историкам-номиналистам, которые в качестве предмета своего анализа избирают сами методы презентации «вещей» в дискурсивно организованных множествах высказываний — X. Уайту, П. Вену, П. Гэю (P. Gay), Э. Гомбричу (Е.Н. Gombrich), А. Мегиллу (A. Megill), К. МакКуллаху (С.В. McCullagh), -поскольку именно номиналистский анализ оказывается единственно возможной нередукционистской стратегией при изучении природы такой особой познавательной формы, как мнениево-вторых, семиологические и транслингвистические исследования Р. Барта и Ю. Кристевой, анализирующих дискурс в отношении распределения его значения между различными дискурс-ными инстанциями, в которых закрепляются расколотость и множественность, или полиморфность, его субъекта, что дает все необходимые основания для постепенной элиминации закона тождества в системах логического исчисления истинностного значения повествовательных структур нормального языкав-третьих, труды основоположников системы иллокутивной логики — Дж. Сёрля (J.R. Searle) и Д. Вандервекена (D. Vanderveken), а также исследования функциональных и формальных свойств фикционализирован-ного дискурса — Г.-Н. Кастанеды, Б. Миллера и Д. Льюиза.

Помимо этого, при рассмотрении проблемы специфики и природы научных терминов и понятий, как и в целом вопросов, связанных с логико-семантическими свойствами терминов и понятий, используемых нами в процессе дискурса, а также посвященных структуре и функциям научного дискурса и свойствам номотетико-дедуктивной формы аргументации, автором были использованы работы К. Айдукевича, А. Тарского (A. Tarski), Э. Нагеля (Е. Nagel), Г. Генцена, Г. Е. Минца (G. Mints), Д. Бейзина (D. Basin), С. Мэтьюса (S. Matthews), Л. Вигано (L. Vigano), Ст. Тулмина (St. Toulmin), К. Кнорр-Цетиной (К. Knorr-Cetina), Л. И. Розоноэра, В. Н. Карповича, И. В. Полякова, В. В. Целищева.

При разработке компонентов исследования, которые связаны со свойствами и функциями метафорических высказываний, — являющихся, по сути, своего рода «трансцендентальными схемами» для вполне определенных мнений, побуждающих доксогента представлять себе те буквальные высказывания о мире, которые ему предстоит включить в соответствующие доксы, — а также специальными проблемами парафразы выражений естественного, или нормального, языка, были привлечены и критически проанализированы идеи Аристотеля, Э. Б. Кондильяка, Г. Гербера, Ф. М. Мюллера, Ф. Ницше, Ф. Маутнера, Э. Кассирера, М. Блэка (М. Black), Г.-Г. Гадамера,.

М. Хайдеггера, Ж. Дерриды (J. Derrida), Д. Дэвидсона (D. Davidson), М. Токажа (М. Tokarz), К. К. Жоля, И. А. Ричардса, У. А. Шиблза, М. Бэрдсли, Ф. Уилрайта, Дж. Лакоффа, М. Джонсона, Р. Рорти, Д. Ротбарта (D. Rothbart), X. Уайта, Дж. Сёрля (J.R. Searle), У. Л. Чейфа, Т. С. Элиота, Дж.Э. Спингарна, Дж.К. Рэнсома, К. Брукса, А. Тейта, Т. Э. Хьюма, В. А. Суровцева, В. Н. Сырова, В. Г. Гака, С. Долгопольского, В. Н. Телии, Е. М. Вольфа, Х. Д. Леэметс, В. В. Петрова, С. А. Лебедева, Е. О. Опариной, О. М. Бессоновой,.

A.M. Шахнаровича, Н. А. Кожевниковой, И. В. Полозова.

При исследовании проблем, касающихся логики и эволюции социально-гуманитарных наук, закономерностей их развития и существующих проектов дифференциации идеографических и номотетических дисциплин, были использованы труды таких авторов, как: Р. Арон, У. Аутвейт, И. Валлерстайн, Э. Дюркгейм, И. Лакатос, П. Монсон, X. Ортега-и-Гассет, Т. Парсонс, К. Р. Поппер (K.R. Popper), Г. Риккерт, Дж. Тернер, Ч. Тилли, П. Фейерабенд, Т. Холл, К. Чейз-Данн, О. Шпан, Б. Барнс (В. Barnes), Ж. Деррида (J. Derrida), П. Уинч, А. Шютц, Г. С. Батыгин, Г. Беккер, А. Босков, А. О. Бороноев, О. Г. Дука, В. Я. Ельмеев, Н. Ф. Овчинников, В. Н. Орлов, Н. С. Розов,.

B.В. Ильин, В. Ж. Келле, М. Я. Ковальзон, В. А. Кутырев, Р. Хрестанов, Ю. В. Чайковский, В. А. Ядов, М. Г. Ярошевский. При этом необходимо особо выделить исследования прагматистски настроенных историков и социологов науки — Т. Куна, М. Полани, Н. Хэнсона (N.R. Hanson), Б. Ван Фраассена (В. Van Fraassen) и Л. Флека, которые выдвинули и последовательно обосновали гипотезу о «теоретической нагруженности опыта».

В области некоторых общих вопросов эпистемологии, затронутых в данном исследовании, существенную помощь автору оказали работы М. Д. Купарашвили, В. А. Лекторского, Е. Я. Режабека, Е. А. Мамчур, Н. В. Мотрошиловой, С. С. Неретиной, Т. Б. Романовской, З. А. Сокулёр, В. М. Розина, B.C. Степина. Кроме того, при рассмотрении проблем, непосредственно касающихся некоторых неклассических проектов логики, в частности, ультраинтуиционистских, неологицистских, паранепротиворечивых, или параконсистентных, и нечетких, а также анализе вопросов, посвященных правдоподобности умозаключений и вероятностной логике, отдельным проектам модальной логики, принципам конструктивности истинностных значений и логикам с векторной семантикой, большую роль сыграли идеи, принадлежащие Дж.С. Миллю, Дж. Булю (G. Boole), Р. Карнапу (R. Сагпар), X. Рейхенбаху (Н. Reichenbach), Р. Мизесу (R. Mises), С. А. Крипке (S. Kripke), Д. Нельсону (D. Nelson), X. Макколу, Н. А. Васильеву, Я. Лукасевичу (J. Lukasiewicz), Э. Посту (E.L. Post), С. Клини (S.C. Kleene), А. Гейтингу, К. Гёделю, Д. А. Бочвару, Дж.М. Данну (J.M. Dunn), Н. Белнапу (N. Belnap), Л. Заде (L.A. Zadeh), А. Кофману, Г. Шаферу (G.A. Shafer),.

A. Демпстеру (А.Р. Dempster), А. Черчу (A. Church), Е. Леммону, К. Сегербергу, Я. Хинтикке (J. Hintikka), Р. Монтегю, Д. Скотту, К. Файну, Д. М. Габбаю, Д. Пойя, Д. Дюбуа, А. Праду, Р. Сикорскому, М. Н. Бежанишвили, Л. В. Аршинскому, при этом особо следует отметить значение аналитических исследований и обзорных работ по многозначным логикам, принадлежащих Дж. Россеру (J.B. Rosser), А. Тюркетту (A. Turquette), 3. Готтвальду (S. Gottwald), М. Глассу (М. Glass), П. Саймонсу (P. Simons), И. Гратан-Гинессу (I. Grattan-Guinness), Ф. Пекхаусу (V. Peckhaus), С. Рахману (S. Rahman), С. Риду (S. Read), В. Стелцнеру (W. Stelzner), Г. Сандхольму (G. Sundholm), Я. Воленскому (J. Wolenski), М. Астро (М. Astroh), Р. Ягеру (R.R. Yager) А.С. Есенин-Вольпину,.

B.К. Финну, Ю. В. Ивлеву, А. С. Карпенко.

Наконец, при решении специальных вопросов, связанных с дискретной математикой, теорией множеств, теорией вероятностей, теорией матриц, а также математической статистикой автор опирался на работы Дж. Бендата, Г. Вейля, А. Пирсола, Г. Крамера, А. А. Френкеля, И. Бар-Хиллела (Y. Ваг-Hillel), X. Джефрейса (Н. Jeffreys), Д. М. Кейнса (D.M. Keynes), Б. В. Гнеденко, П. С. Александрова, А. Н. Колмогорова, С. В. Яблонского, Р. Беллмана, Ф. Р. Гантмахера, П. Ланкастера, Р. Пенроуза (R. Penrose).

• Цель и задачи исследования.

Следует отметить, что в самом общем виде наш доксоморфный дискурс содержит то, что можно обозначить как «суперструктуру» и «инфраструктуру"4. При этом термин «суперструктура» относится к той логической форме, которую обычно имеют доксоморфные описания мира, в то время как термин «инфраструктура"5 указывает на общую совокупность содержаний суждений и представлений, которые доксогент применяет в его описании. Убеждение классической эпистемологии, согласно которому развитие познания происходило благодаря эволюционным изменениям в инфраструктуре дискурса, тогда как суперструктура оставалась, по существу, неизменной с момента зарождения языка, часто интуитивно и неявно подводит нас к выводу, что только исследование инфраструктуры может представлять настоящий интерес для философа, но, тем не менее, если логическая форма, в которую доксогент, то есть человек, высказывающий мнение о мире, облекает свои описания мира, не подвержена изменениям, то представляется совершенно очевидным, что именно она и должна быть наиболее важным ключом к пониманию природы доксоморфного дискурса6.

4 Данные термины — «суперструктура» и «инфраструктура» — активно используются в семанализе, в частности, в его версии, предложенной Бартом [35: 251].

5 Следует отметить, что так понимаемая инфраструктура доксоморфного дискурса, по сути, составляет основной предмет интереса герменевтики, безразличной или, по крайней мере, мало интересующейся логической формой текста.

6 В этом смысле крайне существенным оказывается то, что формы — Gestalt — никогда не являются равновеликой оболочкой содержания — Gehalt — или, другими словами, знак либо всегда отражает лишь часть означаемого, либо наоборот, знак не только прибавляет к означаемому новые смыслы, но и вмещает множество смыслов, предоставляя все необходимые основания для такого феномена, как полисемия, поскольку согласно весьма проницательному наблюдению, принадлежащему исследовательской линии семанализа Барта-Женетт-Кристевой, в знаке находят лишь то, что знают, или думают, что знают, и расчленяя его, даже не задумываются о его собственной природе и значении, хотя между тем знак — Sig-пит — это отнюдь не понятие — Begriff, и тем более не правдивое зеркало воспринимаемой реальностизнаковое мышление ограничивает определенную область нашей интеллектуальной деятельности, которая имеет свои принципы и свою очевидность — Selbstverstandlich, предполагая тем самым тщательное и детальное исследование, без которого никак не удастся вскрыть все его внутренние связи и взаимоотношения с миром. Как следствие, несмотря на то, что никогда не бывает полного, точного и стабильного соответствия между знаками и значениями, хотя в то же самое время мнения, или дискурсивно организованные множества знаков, рассматриваемые в логическом контексте, демонстрируют — Glelchformig-keit — равноформенность, становится вполне понятной необходимость анализа именно логико-формальных аспектов мнения, изучаемых в отвлечении от их бесконечно разнообразных содержаний. Более того, именно «суперструктура» доксоморфного дискурса, то есть логическая форма в которую он заключен, выступая, если можно так выразиться, структурообразующей осью для множества более или.

Приведенные рассуждения позволяют определить в качестве основной ife-ли данного исследования логико-семиотический анализ природы такой особой познавательной формы, как мнение, посредством последовательно проведенной экспликации ее логической формы, а также установлением тех свойств и правил доксоморфного дискурса, которые — рассмотренные в контексте проблемы отношения языка и реальности, — позволят прояснить некоторые из границ выразительной способности такой знаковой системы, как нормальный, или естественный, язык7. При этом сама процедура логико-семиотического анализа мнения и установление структуры его логической формы с необходимостью требует — как условие корректной экспликации свойств логической формы мнения — элиминации из логического анализа любых онтологических допущений, что означает его ориентацию на такие особенности знаковых изображений — репрезентаций, которые определяются исключительно семантико-синтаксической структурой нормального, или естественного, языка. Таким образом, отказ от любых онтологических предпосылок приводит к иному пониманию свойств такой особой познавательной формы, как мнение, трактуемых не через призму выражения законов мысли, а как способ демонстрации свойств языка и, в частности, доксоморфного дискурса. Кроме того, следует обосновать необходимость выбора при проведении логико-семиотического анализа мнения в качестве основной единицы значения — осмысленного конечного множества высказываний. Соответственно, специфические свойства такого конечного осмысленного множества высказываний, как докса, позволяют показать, что на его основе могут быть введены все остальные значимые элементы доксоморфного дискурса — высказывания и доксомы, а это в свою очередь означает, что все вопросы о значении знаков в доксоморфном дискурсе должны предваряться вопросом о способах их использования, которые задают возможную интенцию их значеменее различающихся между собой типов — как письменных, так и устных — дискурсов, позволяет определить среди прочего и сами содержательные особенности каждого из этих языковых феноменов.

7 В данном случае бесспорным является то, что сами по себе «.возможности языка всегда находят воплощение не в чем ином, как в дискурсе — устном или письменном.» [236:410]. ния, что, как следствие, позволит обратиться к исследованию прагматики доксоморфного дискурса, то есть установлению возможных критериев для оценки разных по содержанию, но имеющих общий предмет мнений.

Итак, все вышеперечисленные исследовательские интенции создают определенного рода концептуальное пространство, в рамках которого предлагается авторская интерпретация проблемы и пути ее решения.

• Методология исследования. Методологическим основанием диссертационного исследования являются семанализ, позволяющий избежать некритического рассмотрения знаковых построений как построений однозначно детерминированных, ориентированных лишь на свой денотат и игнорирующих свой собственный субъект, логико-эпистемологический анализ, аксиоматическое конструирование, также активно применяется сравнительно-критический анализ. Для разработки прикладных аспектов философской проблематики диссертационного исследования применяются методы математического моделирования.

• Основные положения исследования, выносимые на защиту.

1. Мнение является первичной системой дескрипции и референции, и как особая познавательная форма выступает в качестве инструмента для создания определенного «образа» или «картины» мира, посредством предоставления способа ее описания — «точки зрения». Соответственно, мнение представляет собой уникальную и индивидуальную интерпретацию мира или фрагмента реальности.

2. Мнение это мыслимое содержание любого доксоморфного дискурса, логической формой которого является бд? а — осмысленное конечное множество высказываний, теряющих в рамках этого множества свою автономность и выполняющих такую функцию означивания, которая не репрезентирует какую-либо «сущность» или означаемое, а которая маркирует множественное и случайное распределение бесконечности означивания в теле нормального языка и пространстве знакового мышления, локализуя и индивидуализируя один из возможных способов употребления знаковых структур. Любая докса является по своей структуре «логически простотой» и «логически неделимой» — это означает, что в доксе заключение логически неотделимо от нее как от целого, что делает невозможным восстановление посылок, из которых оно следует, и не позволяет редуцировать мнение либо к предложениям, либо к выраженным посредством них высказываниям, а, следовательно, доксо-морфная форма аргументации принципиально отлична от номотетико-дедуктивной.

3. Докса имплицитно содержит «точку зрения» — особый логический компонент, который обеспечивает единство и осмысленность доксоморфного дискурса и выполняет супрасегментарную функцию, собирающую множество высказываний в целое, части которого более неразличимы. «Точка зрения» имеет характер и свойства метафорического высказывания, выступая схемой для концептуализации мира, она указывает какие именно высказывания необходимо отобрать для описания мира, тем самым себя показывая. Соответственно, «облик» или «картину» мира, предлагаемые имплицитно содержащейся в доксе «точкой зрения», не следует относить к самой реальности, так как отдавать предпочтение определенному виду высказываний о мире не значит утверждать что-то о природе реальности, иными словами, предлагаемые «точками зрения» способы описания мира никогда не включаются в строение самой реальности, а являются трансцендентальными условиями возможности самого описания.

4. «Мнимое» — это особое место референции в доксе. Трансцендентальным условием возможности существования нескольких разных по содержанию мнений о некотором «мнимом» предмете является отсутствие в нем какой-либо сущности или иной ингерентной структуры. Таким образом, доксо-генты спорят не о том, как воспроизвести или репрезентировать предмет док-сы — «мнимое», а о том, какое содержание ему лучше придать. Соответственно, предмет доксы — «мнимое» — никогда не дан сам по себе, а дан только в некотором доксоморфном описании, помимо которого он вовсе не существует. Предмет доксы — «мнимое», является не действительным, а лишь возможным предметом, и, следовательно, любой вопрос о его онтологическом статусе есть лишь вопрос об онтологии возможного, а это означает, что предмет доксы — «мнимое» — взятый сам по себе, есть необходимая функция доксо-морфного дискурса, обеспечивающая его единство, но не представляющая никакого предмета, а только лишь его возможность.

5. Любой предмет доксы — «мнимое» — обозначается в ней посредством доксом, которые являются особыми терминами или понятиями, отличными по своим свойствам от теоретических понятий. Доксомы принципиально омонимичны, что создает условия для неустранимой смысловой множественности, что, в свою очередь, является основанием отсутствия устойчивого соответствия между доксой и миром, соответственно, доксомы, выступающие в качестве имен собственных тех или иных предметов доке — «мнимого», обозначают не явления или аспекты реальности, но исключительно доксо-морфные интерпретации мира, то есть наши о нем мнения. Как следствие, анализ природы доксоморфного дискурса, сосредоточенный на исследовании такого положения, когда имя предмета занимает его место, позволяет создать между словами и вещами новые связи и уточнить тем самым некоторые свойства языка и предметов, которые обычно просто игнорируются.

6. Высказывания в доксе выполняют помимо дескриптивной функции, еще и функцию индивидуализации «точки зрения». То, что высказывания в доксе одновременно выполняют обе эти функции — дескриптивную и индивидуализирующую — является одной из основных причин отсутствия устойчивости в отношениях между таким осмысленным конечным множеством высказываний как докса, с одной стороны, и миром, с другой, а также, соответственно, отсутствия критериев истинности для таких осмысленных конечных множеств высказываний, как докса.

7. Прагматистская, корреспондентная и когерентная теории истины являются неприемлемыми в отношении мнения как особой познавательной формы, так как не позволяют дать никакого удовлетворительного определения понятия «истинность или ложность» доксы, и, следовательно, необходимо заключить, что говорить об «истинности или ложности» доке в том смысле, в каком мы говорим об «истинности или ложности» высказываний нельзя, а это, в свою очередь, означает, что для такой особой познавательной формы как мнение критерий «истины», истолкованный фундаменталистски, ирреле-вантен. Взамен терминов «истинность» и «ложность», как критериев для проведения оценки двух и более мнений, имеющих некоторый общий для них предмет — «мнимое», следует принять имманентное свойство доксы — «быть правдоподобной», которое выступает в качестве признака относительной приемлемости или адекватности доке, а не как степень вероятности того, что-то о чем говорится в мнении соответствует действительности.

8. Значение такого рода сложных знаковых практик, как повествовательные структуры нормального языка, опосредованных доксой, или логической формой мнения, заключено вовсе не во внеположенном этому дискурсу референте, отражением которого ему предписывается быть, поскольку доксо-морфное употребление языка неразрывно связано с не-номологическими, то есть параграмматическими артикуляциями в дискурсе, что, соответственно, требует замены понятия языкового закона — voyog — понятием языковой упорядоченности — 6iE%o6og, — или осмысленности, когда нормальный язык предстает не как механизм, управляемый определенными заранее установленными принципами, а как своего рода структура, согласуемые части которого зависят друг от друга и поочередно, в зависимости от характера употребления, начинают доминировать, не теряя при этом особенностей, обусловленных их принадлежностью к той или иной супрасегментарной функции.

9. Принимая во внимание специфическую природу доксоморфного дискурса, доксология предлагает и последовательно отстаивает проект логики матриц, — особого рода интенсиональной четырехзначной авалентной логики, — который призван стать инструментом, обеспечивающим операции над истинностным значением таких референциально непрозрачных повествовательных структур нормального языка, как мнения, иными словами, логика матриц является системой исчисления истинностного значения конечных и вполне упорядоченных множеств высказываний, взятых как целое и имеющих форму доксоморфной аргументации, это предполагает, что матричная система исчисления, в контексте выявленной специфики структуры и принципов доксоморфной формы аргументации, будет производить операции над любыми типами конечных и вполне упорядоченных множеств, истинностное значение которых берется и анализируется как целое, при этом сами процедуры и операции логики высказываний меняют свое значение и приобретают иной характер по сравнению как с классическими, так и не классическими системами исчислений.

10. Доксоморфный способ понимания мира или фрагмента реальности может быть осуществлен только при наличии множества разных мнений, поскольку это позволяет взаимно определять имплицитно содержащиеся в них «точки зрения», а это означает, что существование «со-мнения», или альтернативного мнения, не проблематично, а аподиктично. Соответственно, максимальная ясность в процессе доксоморфного дискурса может быть достигнута исключительно в условиях множественности мнений, или доксоморф-ных интерпретаций, но никак не посредством редукции всего их разнообразия к одному-единственному «идеальному». Следовательно, наличие иной «точки зрения» является необходимым условием для установления специфичного характера любой другой «точки зрения». «Доксогенное давление» устанавливает для доксогента лишь контекст, который принимается им во внимание при создании и выдвижении своего собственного мнения о некотором предмете, но никогда непосредственно само содержание нового мнения, а это означает существование принципа «содержательной автономии доксы», согласно которому мнения не произвольны, но, в то же самое время, и не необходимы.

11. Любое мнение может возникнуть только путем творения, которое представляет собою такой переход от возможности к действительности, где действительное есть нечто совершенно новое по отношению к возможному. Трансцендентальными условиями творчества являются, во-первых, трансцендентальная идея свободы, или самопорождаемость, без которой оказывается не возможен переход от бесконечного к конечному, то есть переход от мира или фрагмента реальности к мнению о нем, и, во-вторых, отсутствие сущности или иной родственной ей ингерентной структуры у предмета творческого акта, поскольку любой творческий акт — это всегда есть нечто из ничего.

• Научная новизна исследования. Доксология как учение о знаковом мышлении и дискурсивной деятельности, акцентируя свои аналитические усилия на выявлении строения и принципов взаимного сочетания таких дискурсов, которые находятся в процессе самосозидания, или саморефлексии, поскольку мнение есть то место — тоттод, где язык рефлексирует о себе самом, проставляя собственные границы, а заодно и границы знакового мышления, последовательно отстаивает идею о том, что именно саморефлексия языка осуществляемая в пределах доксоморфного дискурса является движущей силой преобразования систем мышления.

Необходимо отметить, что мнение как особый означивающий комплекс содержит структуру, образованную множеством сцеплений, которую молено описать как сеть параграмматических связей, и именно матричная, или нелинейная, модель создания знака, взятая в контексте параграмматизма, позволяет продемонстрировать динатомическую и топологическую схему, определяемую тем, что знак в доксоморфном дискурсе оказывается значащим, если он отсылает к другому знаку, но не к универсуму внеположенных ему означающих, и отличную от системы семантических и грамматических норм денотативного и коммуникативного дискурса, — где решающую роль играют отношения означающего к означаемому, — поскольку сама фикционализи-рующая функция доксоморфного дискурса, то есть денотация без денотата, подразумевает, что доксогент, располагая всей потенциальностью значений дискурсивных практик некоторого нормального языка, избегает номологич-ности, придавая своему дискурсу катахрезичный характер, разрушая тем самым семантическую тождественность дискурса.

Следует признать, что доксоморфное употребление языка — это освоение и выявление потенций, заложенных в языке, творческая деятельность, с помощью которой субъект-доксогент освобождается от давления целого ряда языковых и психических схем. Таким образом, акт означивания, взятый в контексте доксоморфного употребления языка, представляет собой творческий языковой процесс, в рамках которого следует различать два компонента: артикуляцию некоторого вполне определенного конечного множества знаков и супрасегментарную функцию, которая собирает данное множество в целое, придавая ему тем самым осмысленность и наделяя значением, и является своего рода субъектом, занимающим определенную позицию ради презентации акта самого означивания, маркирующим один из возможных способов означивания в нормальном языке, но в то же время не располагающегося ни в одном из знаков множества в отдельности, а распределенного по всему означивающему комплексу — доксе.

Как следствие, стандартные дедуктивные и индуктивные логические подходы явно недостаточны для моделирования всех, или хотя бы основных, форм легитимной аргументации, поскольку существуют принципы и нормы артикуляции дискурсивно организованных множеств высказываний, которые помимо чисто логических структур, содержат риторические и эстетические компоненты, и тем самым не являются охваченными категориями дедуктивной обоснованности или убедительности и индуктивной силы. Все это диктует необходимость создания целостной теории знакового мышления, которая находится вне пределов формальной дедуктивной и индуктивной логики, и требует последовательной реализации исследовательских интенций на анализ всех типов дискурсивно выраженной означивающей деятельности, сочетающийся с необходимостью топографирования пограничных линий между различными типами дискурсивного убеждения. При этом прояснение оснований знакового мышления и дискурсивной деятельности и логического критицизма в неформальных терминах имеет прямые последствия для таких областей как семиотика, лингвистика, логика, эпистемология и философия языка.

• Теоретическая и практическая значимость исследования. Значимость диссертационного исследования обусловлена тем, что созданы и аргументированы необходимые философские основания для анализа такой особой познавательной формы как мнение:

1. Лингвистический и логико-семантический компоненты доксологии, понимаемой как учение о способах преобразования и дискурсивного представления «точек зрения» на мир, предоставляют нам инструмент для соединения двух измерений денотативной и коннотативной сигнификации, с помощью которых доксогенты не только придают миру или его фрагментам статус действительности, но и наделяют их смыслом, и именно в связи с этим они имеют важное теоретико-методологическое значение для теоретической лингвистики, семиотики и философии языка.

2. Аргументировано и обосновано утверждение о том, что вопрос о природе такой особой познавательной формы, как мнение, — это вопрос несвязанный с понятием «истинности», то есть возможностью того, что какие-то элементы доксоморфного описания мира могут выполняться, или, иными словами, соответствовать действительности, а какие-то нет, а это, в свою очередь, позволяет утверждать, что указанный вопрос о природе мнения лишается традиционно понимаемого референциального измерения, которому в классической теории истины соответствует корреспондентный элемент, и, соответственно, исходя из всего вышесказанного, необходимым становится кантовский вывод: для анализа доке не имеет смысла исследовать внеязыко-вую действительность, поскольку природа мнения объяснима исходя только из структуры мышления, а также из семантики и синтаксиса языка, и именно в этом смысле, вопрос о природе мнения — это, в той или иной мере, вопрос о когеренции элементов мысли и языка.

3. Найдены и проанализированы необходимые аргументы в пользу, инде-терминистского по своей сути, утверждения о том, что поскольку язык предлагает множество путей для конституирования и конструирования своего предмета и его последующего закрепления в образе или понятии, то, соответственно, доксогенты располагают неограниченным выбором форм и модальностей дискурсивного преображения и представления, которые они могут использовать для того, чтобы строить свои индивидуальные и вполне определенные «точки зрения» на мир, как выявляющие те или иные его смыслы. Таким образом, даже если число доксоморфных описаний и объяснений может быть ограничено, то, тем не менее, их комбинации в дискурсе фактически бесконечны, — что, как следствие, позволяет говорить о творческой функции языка, которая получает свое осуществление в процессе доксо-морфного дискурса, — а это, в свою очередь, связано с тем, что в самом языке нет критериев, позволяющих различать «правильное», или «буквалистское», и «неправильное», то есть доксоморфное, использование языка.

4. Разносторонний и многофункциональный анализ, проведенный в диссертационном исследовании, позволяет расширить представления о специфике и функциях познавательного процесса, осуществляемого в пределах доксоморфных разновидностей дискурса — обыденного, или повествовательно-прозаического, философского, художественного и историографического. Утверждение о том, что мнение является первичной системой дескрипции и референции, и как особая познавательная форма выступает в качестве инструмента для создания определенного «образа» или «картины» мира, посредством предоставления способа ее описания — «точки зрения», позволяет целенаправленно аргументировать в пользу того, что мнение — представляя собой уникальную и индивидуальную интерпретацию мира или фрагмента реальности — как способ репрезентации феноменов внелингвистической реальности, — во многом содержит «поэтические» и «риторические» свойства, имплицируя принципиальное отличие и специфику доксоморфного дискурса от всего того, что считается «научным» дискурсом, представленным логической формой номотетико-дедуктивной аргументации. По-сути, природа мнения указывает на доксоморфный аспект дискурса, понятый как такой постоянный вид использования языка, с помощью которого мир или некоторый его фрагмент преобразуется в предмет дискурса, и поскольку предмет доксы — «мнимое» — обладает только «лингвистическим существованием», то, соответственно, любое мнение является таким дискурсом, который нацелен на консти-туирование и конструирование правдоподобного повествования о своем предмете, а не на «статическое» описание положения дел «как-оно-есть-на-самом-деле» при помощи некоторого множества протокольных предложений.

5. Авторская концепция, изложенная в исследовании, предоставляет возможность для проведения релевантного философского анализа таких языковых феноменов, как синонимия и омонимия, а также может быть использована при рассмотрении вопросов, связанных с поиском необходимых оснований для синтактико-семантического определения дискурса, указывая и обосновывая необходимость принятия во внимание при анализе природы доксоморфной аргументации структуры отношений индивидных переменных и их предикатов в контексте того или иного дискурса.

6. Разработана специальная система исчисления истинностного значения конечных и вполне упорядоченных множеств высказываний, взятых как целое и имеющих форму доксоморфной аргументации — логика матриц, которая позволяет обеспечить операции над истинностным значением таких ре-ференциально непрозрачных повествовательных структур нормального языка, как мнения.

7. На основе предлагаемого взгляда был предпринят также и вполне конкретный опыт исчисления правдоподобности мнений, в частности, был разработан математический аппарат, позволяющий производить количественную оценку «коэффициента правдоподобности» для исторических моделей, являющихся способами видения прошлого, или его доксоморфными интерпретациями. Соответственно, выбрать наиболее успешную «обработку» прошлого можно лишь посредством сравнения результатов некоторой модели-интерпретации прошлого с другими моделями, которые уже имеются на момент сравнения, именно это позволяет оценивать относительную приемлемость и адекватность данных моделей — их правдоподобность. Следует также отметить, что результаты исследования могут служить основой для разработки специальных математических средств анализа в отношении такой особой познавательной формы, как мнение, открывая возможность для создания аппарата, позволяющего производить оценку «коэффициента правдоподобности» мнений в целях его применения в области политологии, PR-технологий и политической логистики.

• Апробация результатов исследования. Результаты диссертации апробированы в следующих формах:

Участие в работе конференций (XI Международная научная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов — 2004», г. МоскваV Всероссийская научная конференция «История идей и история общества», г. НижневартовскВсероссийская научно-практическая конференция, посвященная памяти профессора В. А. Данилова «Историк и его эпоха», г. ТюменьВсероссийская научная инт ернет-конференция с международным участием «Анализ гуманитарных проблем современного российского общества», г. ОмскV Всероссийская конференция «Художественная культура: теория, история, критика, методика преподавания, творческая практика», г. КрасноярскВсероссийская научно-практическая конференция «Актуальные проблемы вузовской науки: теоретические и практические аспекты», г. ТамбовМежвузовская научно-практическая конференция «XXI век: Вызовы времени (региональный, российский, международный аспекты)», г. ВоронежVII Всероссийская научная конференция «История идей и история общества», г. Нижневартовск), выступления на летних философских школах (VII Летняя философская школа «Голубое озеро», г. Новосибирск).

Исследование, поддержанное грантом федерального агентства по образованию (Грант: А04−1.1−223, «Количественные методы и оценка правдоподобности исторических взглядов»).

• Структура и объем исследования. Диссертация изложена на 536 страницах и состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 933 наименований, в том числе 172 на иностранном языке.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Предпринятый в данном исследовании логико-семиотический анализ — в контексте принятия номиналистических допущений, согласно которым любое мнение необходимо понимать как принципиально уникальное и индивидуальное, что, как следствие, не позволяет однозначно сформулировать набор дедуктивных правил, которые бы объясняли и регулировали процесс создания вполне конкретных мнений, но, тем не менее, можно найти и сформулировать трансцендентальные условия для любого мнения, как особой познавательной формы — позволяет говорить о мнении как о первичной системе дескрипции и референции, то есть как о системе описания мира и указания на мир. При этом доксология, акцентируя свои аналитические усилия на выявлении строения и принципов взаимного сочетания таких дискурсов, которые находятся в процессе самосозидания, или саморефлексии, поскольку мнение есть то место — тоттод, где язык рефлексирует о себе самом, проставляя собственные границы, а заодно и границы знакового мышления, последовательно отстаивает идею о том, что именно саморефлексия языка осуществляемая в пределах доксоморфного дискурса является движущей силой преобразования систем мышления.

Следует особо подчеркнуть, что историко-философский анализ истоков и эволюции центральной проблемы исследования — природы такой особой познавательной формы, как мнение, — дает все необходимые основания для подобного рода трактовки мнения как элемента познания, согласно которой оно является мыслимым содержанием любого доксоморфного дискурса, логической формой которого в свою очередь является 5о? а — осмысленное конечное множество высказываний, теряющих в рамках этого множества свою автономность, и выполняющих такую функцию означивания, которая не репрезентирует какую-либо «сущность» или означаемое, а которая маркирует множественное и случайное распределение бесконечности означивания в теле нормального языка и пространстве знакового мышления, локализуя и индивидуализируя один из возможных способов употребления знаковых струк.

832 тур .

При этом среди наиболее значимых свойств доксы следует указать, во-первых, «логическую простоту» и, во-вторых, «логическую неделимость», согласно которым в доксе заключение логически неотделимо от нее как от целого, что делает невозможным восстановление посылок, из которых оно следует, и не позволяет редуцировать мнение либо к предложениям, либо к выраженным посредством них высказываниям, и, как следствие, доксоморф-ная форма аргументации принципиально отлична от номотетико-дедуктивной, являющейся логической формой научного дискурса, с необходимостью заставляя обратиться к анализу и описанию ее семантических, синтаксических и модальных аспектов.

Соответственно, приверженность номинализму как инструменту анализа различных измерений доксоморфного дискурса — онтологического, эпистемологического, этического, эстетического и формального — обусловливает принципиальную несхожесть предлагаемого в данном исследовании взгляда с позициями других течений и направлений, представленных в современной философии языка, в частности, на то, как следует отличать факт и вымысел, описание и объяснение, текст и контекст. По сути, доксология — это теоретическое объяснение доксоморфного, то есть обладающего «фикционалистски-ми», или вымышленными свойствами, дискурса, содержащее анализ всех способов, какими различные «точки зрения» создают типы образов и связи между ними, способные служить знаками такой реальности, которую, соответственно, в целях ее конституирования можно лишь вообразить, а не вое.

833 принять непосредственно .

832 w.

Тем самым становится вполне понятным основной контекст доксологического исследования, центральным элементом которого является сам знак, или, если сформулировать данное положение более широко-сам нормальный, или естественный, язык, его выразительная способность — Ausdruckfunktion.

833 По сути, «.требуется признать за языком его очевидную способность давать понять нечто большее, меньшее или иное, нежели говорится.» [236: 390]. Знак никогда не бывает нейтральным субститутом концепта или понятия, выработанного интеллектуальной деятельностью иного рода, нежели знаковое мышление, а стало быть, и сама сигнификативная функция мышления, не приводима ни к какой дру.

Особо подчеркивается, что дискурсивные связи между элементами содержания доке не являются логическими связями или дедуктивными соединениями одного с другим, они метафоричны, то есть основаны на поэтических техниках замещения, символизации, пересмотра, интерпретации и ре-интерпретации, и именно поэтому любое исследование некоторого вполне конкретного мнения, игнорирующее его доксоморфную структуру, обречено на неудачу в том смысле, что в его рамках невозможно понять, почему данный дискурс «имеет смысл» вопреки, во-первых, фактическим неточностям, которые он может содержать, и, во-вторых, логическим противоречиям, которые могут ослаблять его доказательства, а это означает, что отношения между предметом доксы — «мнимым», образованным для обеспечения единства доксоморфного дискурса, и какими бы то ни было формальными доказательствами, выдвигаемыми для объяснения его природы, состоят в комбинации логико-семантических и тропологически-фигуративных компонентов доксоморфного дискурса. Отсюда вполне понятным становится то, что любая докса имплицитно содержит в себе «точку зрения» — ос обый логический компонент, который обеспечивает единство и осмысленность доксоморфно-му дискурсу и который имеет характер и свойства метафорического высказывания, выступая схемой для концептуализации мира. Она указывает, какие именно высказывания необходимо отобрать для описания мира, а это в свою гой и, в частности, к понятийной, поскольку это специфическая деятельность, которая никоим образом не соразмерна понятию — Non-Begriffsmafiige. В этой связи доксология принципиально настаивает, во-первых, на абсолютной некорректности и неадекватности позиций, в соответствии с которыми субъекты познавательной деятельности, обладая понятийным представлением о мире, просто-напросто пользуются им, чтобы ввести его в такие знаковые системы как нормальный, или естественный, язык, прибегая в этих целях к разного рода формальным техникам фиксации, в частности, грамматике, которые передают одни лишь когнитивные ценности, не затрагиваемые никакой самостоятельной и по-настоящему творческой деятельностью, а, во-вторых, полагает, что более продуктивным является отождествление означивающих практик и дискурсивной деятельности с искусством, имея, таким образом, прежде всего намерение вскрыть и продемонстрировать то, что и искусство означивания, и, наравне с ним, искусство рассуждения — ars disserendi, предоставляют в распоряжение индивидов интересную и перспективную возможность открыть особого рода взаимосвязи между различными областями воспринимаемого и представляемого, реального и воображаемого, которые не позволяют ни обнаружить, ни выразить никакая другая форма деятельности чувств или рассудка, трактуя тем самым нормальный, или естественный, язык и актуально имманентные ему системы обозначений в качестве искусства — Ars. Следует особо отметить, что отчасти стремлениям доксологии весьма близки некоторые из исследований в области искусствознания — Kunstwissenschaft, посвященные анализу феномена «фигуративной выразительности», в частности, см. [668: 9−10]. очередь означает, что «облик» или «картину» мира, предлагаемые имплицитно содержащейся в доксе «точкой зрения», не следует относить к самой реальности, так как отдавать предпочтение определенному виду высказываний о мире не значит утверждать что-то о природе реальности, иными словами, предлагаемые «точками зрения» способы описания мира никогда не включаются в строение самой реальности, а являются трансцендентальными условиями возможности самого описания, или своего рода партикулярными перспективами доксогентов в отношении мира.

В целом следует отметить, что репрезентация в доксоморфном дискурсе рассматривается как проекция логической, то есть семантико-синтаксической структуры, мнения, анализ которой дает основания для выявления того, что может быть выражено в знаковой системе, что приводит к изменению понимания символической нагрузки знаков, то есть к необходимости последовательного различения сказанного и показанного, и самого предмета доксы — «мнимое», который, по сути, можно рассматривать в качестве особого места референции в доксе и который в то же время является трансцендентальным условием возможности существования нескольких разных по содержанию мнений о некотором общем для них предмете, поскольку в нем отсутствует какая-либо сущность или иная ингерентная структура, а это в свою очередь означает, что доксогенты спорят не о том, как воспроизвести или репрезентировать предмет доксы — «мнимое», а о том, какое содержание ему лучше придать. Таким образом, мнение, имплицитно содержа способ означивания, тем не менее ничего не «изображает» и ничем не денотируется, в нем не найти ничего такого, что было бы внеположено артикулирующему его дискур

О1* л су, что было бы независимо от доксы — некоторого вполне определенного конечного множества высказываний, — удостоверяющей и сертифицирующей значение любого из знаков, используемых доксоморфным дискурсом, имен.

834 По сути, «точка зрения», рассматриваемая как особый компонент логической структуры мнения, расчленяет «мнимое"-означаемое, превращая его в сеть дифференцированных значений. но поэтому предметом анализа для доксологии становится соотнесенность знаков внутри артикулирующего их дискурса.

Все эти рассуждения делают понятным утверждение о том, что предмет доксы — «мнимое» — никогда не дан сам по себе, а дан только в некотором доксоморфном описании, помимо которого он вовсе не существует, и является он не действительным, а лишь возможным предметом, и, следовательно, любой вопрос о его онтологическом статусе есть лишь вопрос об онтологии возможного, а это означает, что предмет доксы — «мнимое», — взятый сам по себе, есть необходимая функция доксоморфного дискурса, обеспечивающая его единство, но не представляющая никакого предмета, а только лишь его возможность. При этом любой предмет доксы — «мнимое» — обозначается в ней посредством доксом, которые являются особыми терминами или понятиями, отличными по своим свойствам от теоретических понятий. Доксомы принципиально омонимичны, что создает условия для неустранимой смысловой множественности, а это в свою очередь является основанием отсутствия устойчивого соответствия между доксой и миром. Соответственно, доксомы, выступающие в качестве имен собственных тех или иных предметов доке — «мнимого», обозначают не явления или аспекты реальности, но исключительно доксоморфные интерпретации мира, то есть наши, о нем мнения.

Предложенное в исследовании понимание функций и специфики такой особой познавательной формы, как мнение, позволяет также обратиться и к анализу прагматики доксоморфного дискурса, то есть поиску тех или иных критериев, на основании которых оказывается возможным осуществить выбор между двумя и более мнениями об одном и том же предмете — «мнимом», вследствие чего предпринимается попытка адекватной интерпретации понятия «условия истинности» относительно такой особой познавательной формы, как мнение. Обычно «условия истинности» принято связывать с известным утверждением, в соответствии с которым значение предложения есть метод его верификации, что, тем не менее, отнюдь не исключает возможность различных способов употребления предложений, хотя, по сути дела, данное утверждение означает лишь то, что имеются некоторые общие средства выведения конкретных особенностей использования предложения из какой-либо одной характеристики, так что знание этой характеристики и есть то знание, которое необходимо говорящему для постижения смысла предложения. Именно в этом случае знать смысл предложения — это знать условия его истинности, или, что-то же самое, метод его верификации, и хотя не существует всеобщего и безошибочного критерия для признания истинности того или иного предложения, тем не менее можно ввести достаточно четкий критерий для признания говорящим выполнения того условия, которое устанавливает любое данное предложение как истинное, и тогда знание говорящим условия истинности предложения будет заключаться в овладении им некоторой разрешающей процедурой, то есть в его способности при благоприятных обстоятельствах о существлять эту процедуру и в конце концов продемонстрировать свое понимание того, имеется необходимое условие или нет. В то же самое время необходимо отметить, что в естественном языке встречается множество предложений, для которых не существует эффективной процедуры, чтобы определить выполнены или нет их условия истинности. Вследствие этого в понятии истины оказывается изначально заложен конфликт между семантическими и прагматическими признаками, поскольку истина обычно трактуется как «объективное» свойство, не зависящее от имеющегося у него определенного «фонового» значения или личностных мотивов произнесения речи, хотя, по сути, такого рода понимание «условий истинности» возникло из понятий «правильности» или «неправильности» лингвистического акта утверждения, связанного с конкретной языковой практикой, иными словами, принцип соответствия утверждений определенным компонентам реальности представляет собой лишь один аспект общей теории истины, причем он играет в основном регулятивную роль.

Необходимо отметить, что все высказывания в доксе выполняют помимо дескриптивной функции еще и функцию индивидуализации «точки зрения», и именно то, что высказывания в доксе одновременно выполняют обе эти функции — дескриптивную и индивидуализирующую, — является одной из основных причин отсутствия устойчивости в отношениях между таким осмысленным конечным множеством высказываний, как докса, с одной стороны, и миром — с другой, и, соответственно, отсутствия критериев истинности для таких осмысленных конечных множеств высказываний, как докса, а поскольку, помимо этого, ни прагматистская, ни корреспондентная, ни когерентная теории истины не позволяют дать никакого удовлетворительного определения понятия «истинностное значение доксы», то, соответственно, необходимо заключить, что говорить об «истинности» или «ложности», докс в том смысле, в каком мы говорим об «истинности» или «ложности» высказываний, нельзя, а это в свою очередь означает, что для такой особой познавательной формы, как мнение, критерий «истины», истолкованный фунда.

835 тт менталистски, иррелевантен. Но, тем не менее, возможность оценки двух и более мнений, имеющих некоторый общий для них предмет — «мнимое» — сохраняется, и в качестве ее критериев следует принять имманентное свойство доксы — «быть правдоподобной», которое выступает как признак относительной приемлемости или адекватности доке, а не как степень вероятности того, что-то о чем говорится в мнении, соответствует действительности.

Отсюда, мнение, или доксоморфный дискурс, следует интерпретировать как семиотический, или синтактико-семантический процесс, реализующийся в различных видах означивающих практик, которые осуществляются через язык, но не сводятся к его категориям, поскольку, хотя они и располагаются в языке, их отношение к языку носит перераспределительный, или деструктив.

835 При этом следует особо отметить, что сама проблема истины, равно как и проблема логического противоречия, трактуется, в контексте предпринятого анализа доксоморфного употребления языка, исходя из несколько иных оснований, нежели при изучении принципов и структуры денотативного или коммуникативного дискурсов. Так, в частности, в структуре доксоморфного дискурса фиксируются такие транс-логические отношения, как сериация и аппликация, а это значит, что и сама функция означивания, — особенно принимая во внимание то, что логика доксоморфного употребления языка овладевает самим строением знака в его изначальном функционировании, — артикулируемая некоторым вполне определенным конечным и осмысленным множеством высказываний, инкорпорируется в архитектонику так называемой эстетической практики, позволяя тем самым исследовать то, как логическая истина в отношении такой особой познавательной формы, как мнение, приобретает имплицитный характер и подвергается трансгрессии. но-конструктивный, характер. При этом взятый в топологической перспективе доксоморфный дискурс описывается некоторым конечным осмысленным множеством предложений — доксой, имплицитно содержащей организующую данное множество операцию — «точку зрения», индивидуализирующую ту партикулярную перспективу, исходя из которой следует анализировать или рассматривать некоторый предмет мнения — «мнимое», — и которая является своего рода логической аппликацией, или супрасегментарной функцией, собирающей множество в целое, части которого более неразличимы.

По сути, супрасегментарная функция, выполняемая «точкой зрения», рассматриваемая как своего рода означивающий дифференциал, а точнее маркер бесконечности актуальных означающих, которому не находится места в ряду знаков, налично составляющих то или иное множество — доксу, преполагает, что ни один знак не может занять его место, то есть означивающий дифференциал, или «точка зрения», находит свое место в пространстве потенциально бесконечного исчисляющего — нормальном языке, в котором находится и сами тела знаков, но в качестве ограниченного подмножества, а не как исходная и основная данность мысли, а это предполагает, что конкретная функция означивания распространяется по всему означающему — доксе.

Соответственно, значение такого рода сложных знаковых практик, как повествовательные структуры нормального языка, опосредованных доксой, или логической формой мнения, заключено вовсе не во внеположенном этому дискурсу референте, отражением которого ему предписывается быть, поскольку доксоморфное употребление языка неразрывно связано с не-номологическими, то есть параграмматическими артикуляциями в дискурсе, что, соответственно, требует замены понятия языкового закона — vofjog — понятием языковой упорядоченности — 5ie^o5og, — или осмысленности — Beson-nenheit, когда нормальный язык предстает не как механизм, управляемый определенными заранее установленными принципами, а как своего рода структура, согласуемые части которого зависят друг от друга и поочередно, в зависимости от характера употребления, начинают доминировать, не теряя при этом особенностей, обусловленных их принадлежностью к той или иной суп-расегментарной функции.

Принимая во внимание специфическую природу доксоморфного дискурса, доксология предлагает и последовательно отстаивает проект логики матриц, который призван стать инструментом, обеспечивающим операции над истинностным значением таких референциально непрозрачных повествовательных структур нормального языка, как мнения, иными словами, логика матриц является системой исчисления истинностного значения конечных и вполне упорядоченных множеств высказываний, взятых как целое и имеющих форму доксоморфной аргументации, это предполагает, что матричная система исчисления, в контексте выявленной специфики структуры и принципов доксоморфной формы аргументации, будет производить операции над любыми типами конечных и вполне упорядоченных множеств, истинностное значение которых берется и анализируется как целое, при этом сами процедуры и операции логики высказываний меняют свое значение и приобретают иной характер по сравнению как с классическими, так и не классическими системами исчислений.

Логика матриц, рассматриваемая как проект логического исчисления истинностного значения доксоморфного дискурса взятого как целое, есть особого рода интенсиональная четырехзначная авалентная логика, где истинность является конструктивно определяемым значением, а, соответственно, равноправность и взаимная независимость 'тривиальной истины', 'тривиальной лжи', 'нетривиальной истины' и 'нетривиальной лжи' является одним из фундаментальных положений, на которое опирается предлагаемый логикой матриц формализм. При этом как классические, так и неклассические модели исчислений двузначной бивалентной логики высказываний являются квази-гомоморфными системами матричной логики высказываний, поскольку их преимущественный интерес направлен, прежде всего, на поиск выполнимых операций над изолированным истинностным значением высказываний, образующих в соответствии с некоторыми принципами систему, при абсолютном неразличении между собой таких истинностных значений, как 'тривиальные' и 'нетривиальные' 'истина' и 'ложь', что, как следствие, приводит к возникновению многочисленных парадоксов и отсутствию эффективных систем исчисления и операций над дискурсивно артикулированными структурами нормального языка.

Необходимо отметить, что мнение как особый означивающий комплекс содержит структуру, образованную множеством сцеплений, которую можно описать как сеть параграмматических связей, и именно матричная, или нелинейная, модель создания знака, взятая в контексте параграмматизма, позволяет продемонстрировать динатомическую и топологическую схему, определяемую тем, что знак в доксоморфном дискурсе оказывается значащим, если он отсылает к другому знаку, но не к универсуму внеположенных ему означающих, и отличную от системы семантических и грамматических норм денотативного и коммуникативного дискурса, — где решающую роль играют отношения означающего к означаемому, — поскольку сама фикционализи-рующая функция доксоморфного дискурса, то есть денотация без денотата, подразумевает, что доксогент, располагая всей потенциальностью значений дискурсивных практик некоторого нормального языка Ln, избегает номоло-гичности, придавая своему дискурсу катахрезичный характер, который собственно и лишает его речь однозначно понимаемого денотативного характера, разрушая тем самым семантическую тождественность дискурса. При этом область истинностных значений — Б, некоторого нормального языка Ln, которая по своей сути есть диагональ его параграмматического функционирования, позволяет сделать явной саму рефлексирующую продуктивность нормального языка, определяемую как такую область значений дискурсивных практик, которая не присваивается ни одним из субъектов данного языка, и именно поэтому все значения, заключенные в указанной области, не могут быть соотнесены ни с чем, поскольку это то место — голод, где язык рефлексируя о себе самом и проставляя тем самым собственные границы, дает начало семиогенезу, согласно которому «означающее-производящее-самогосебя», то есть мысль, начинает осознавать себя в качестве знака, образуя и фундируя необходимые основания знакового мышления.

Следует указать на то, что по своей сути диагональ параграмматического функционирования — Е— некоторого нормального языка L", где происходит исчезновение субъекта языка, является по сути транс-логической инфра-речыо, которая артикулируется в знаках, или высказываниях, образующих некоторый доксоморфный дискурс, нелинейно структурированный в виде матрицы, которая впоследствии присваиваясь некоторым субъектом-доксогентом, наделяется определенной риторической структурой, обретая собственную супрасегментарную функцию, или способ означивания, имплицитно содержащийся в данном языке, и, как следствие, ее истинностное значение, взятое как целое, оказывается принадлежащим либо области 'нетривиальная истина', либо области 'нетривиальная ложь'.

В целом доксоморфный способ понимания мира или фрагмента реальности может быть осуществлен только при наличии множества разных мнений, поскольку это позволяет взаимно определять имплицитно содержащиеся в них «точки зрения», а это означает, что существование «со-мнения», или альтернативного мнения, не проблематично, а аподиктично. Соответственно, максимальная ясность в процессе доксоморфного дискурса может быть достигнута исключительно в условиях множественности мнений, или доксоморфных интерпретаций, но никак не посредством редукции всего их разнообразия к одному-единственному «идеальному», следовательно, наличие иной «точки зрения» является необходимым условием для установления специфичного характера любой другой «точки зрения». Возникающее вследствие этого «доксогенное давление» устанавливает для доксогента лишь контекст, который принимается им во внимание при создании и выдвижении своего собственного мнения о некотором предмете, но никогда не непосредственно само содержание нового мнения, а это. означает существование принципа «содержательной автономии доксы», согласно которому мнения не произвольны, но в то же самое время и не необходимы.

Соответственно, любое мнение может возникнуть только путем творения, которое представляет собою такой переход от возможности к действительности, где действительное есть нечто совершенно новое по отношению к возможному. Трансцендентальными условиями творчества являются, во-первых, трансцендентальная идея свободы, или самопорождаемость, без которой оказывается не возможен переход от бесконечного к конечному, то есть переход от мира или фрагмента реальности к мнению о нем, и, во-вторых, отсутствие сущности или иной родственной ей ингерентной структуры у предмета творческого акта, поскольку любой творческий акт — это всегда есть нечто из ничего.

Тем самым, следует признать, что доксоморфное употребление языка — это освоение и выявление потенций, заложенных в языке, творческая деятельность, с помощью которой субъект-доксогент освобождается от давления целого ряда языковых и психических схем. Таким образом, акт означивания, взятый в контексте доксоморфного употребления языка, представляет собой творческий языковой процесс, в рамках которого следует различать два компонента: артикуляцию некоторого вполне определенного конечного множества знаков и супрасегментарную функцию, которая собирает данное множество в целое, придавая ему тем самым осмысленность и наделяя значением, и является своего рода субъектом, занимающим определенную позицию ради презентации акта самого означивания, маркирующим один из возможных способов означивания в нормальном языке, но в то же время не располагающегося ни в одном из знаков множества в отдельности, а распределенного по всему означивающему комплексу — доксе.

На основе предлагаемого взгляда на природу доксоморфного дискурса был предпринят также и вполне конкретный опыт исчисления правдоподобности мнений, в частности, был разработан математический аппарат, позволяющий производить количественную оценку «коэффициента правдоподобности» для исторических моделей, являющихся способами видения прошлого, или его доксоморфными интерпретациями. Соответственно, выбрать наиболее успешную «обработку» прошлого можно лишь посредством сравнения результатов некоторой модели-интерпретации прошлого с другими моделями, которые уже имеются на момент сравнения, именно это позволяет оценивать относительную приемлемость и адекватность данных моделей — их правдоподобность.

Организующим принципом предлагаемого аппарата для исчисления «коэффициента правдоподобности» выступает идея о том, что любой предмет исторического исследования интерпретируется той или иной исторической моделью, которая носит характер доксоморфной интерпретации данного предмета и имеет определенную степень правдоподобности, выражаемую числовым значением «коэффициента правдоподобности». Для любой исторической модели имеют значение такие характеристики, как, во-первых, абсолютное временное запаздывание, то есть непосредственное хронологическое отставание предлагаемой исторической модели от предмета ее рассмотрения, доксоморфную интерпретацию которого она и предоставляетво-вторых, масштаб исторической модели, или уровень исторического анализав-третьих, степень синтактико-семантической сложности исторической модели и, наконец, в-четвертых, количество соперничающих в пространстве интеллектуального внимания исследовательских позиций, каждая из которых является переменной, а взятые вместе они образуют между собой систему функциональных зависимостей, что позволяет составить аналитическое выражение для расчета «коэффициента правдоподобности» той или иной исторической модели. Полученные числовые значения «коэффициента правдоподобности» позволяют, в свою очередь, анализировать историографическую модель, которая является реконструкцией некоторых вполне конкретных диспозиций в пространстве интеллектуального внимания, то есть это некоторая совокупность исторических моделей, для которой оказывается возможным, опираясь на известные числовые значения «коэффициентов правдоподобности» составляющих ее доксоморфных интерпретаций, дать количественную оценку степени проработанности тех или иных тематик, что позволяет оценить в процентном отношении закрытость или открытость для исследований некоторой вполне определенной исторической тематики, оказывая тем самым исследователю помощь в выборе оптимальной интеллектуальной стратегии — синтеза или оппозиции.

Наконец, среди перспектив исследования, — в контексте признания транслингвистикой нередуцируемости семиотических практик и, соответственно, необходимости создания для семанализа классификации всего множества семиотических практик, то есть в ситуации, когда целью анализа уже не является исследование того «как сделано мнение», — следует отметить установление места доксоморфного дискурса в пределах определенной типологии знаковых систем. При этом задача построения типологии знаковых практик, осуществляемая в соответствии со специфическими моделями смыслопроиз-водства, лежащими в их основаниях, вовсе не заключается в том, чтобы составить некий перечень способов означивания, потенциально скрытых в теле языка, но предполагает фиксацию таких типов знакового производства, которые предшествуют возникновению и коммуникации самих конкретных продуктов — дискурсов. В этой связи предварительно можно выделить три типа дискурсивных практик, взятых в их отношении к знаку: во-первых, систематическая семиотическая практика, в основу которой положен знак, а стало быть, и поддающийся коммуникации смысл, позволяющий характеризовать данную практику как консервативную и ограниченную, поскольку все ее элементы ориентированы на денотаты, а также экспликативную и иррито-ричную, так как она по своей сути неизменяема и не стремится изменить «другого" — во-вторых, трансформирующая семиотическая практика, которая риторична, поскольку знаки отрываются от своих денотатов и приобретают интенцию на «другого», с тем, чтобы изменить егов-третьих, пара-грамматическая семиотическая практика, в которой знак элиминируется, заменяясь коррелятивным параграмматическим рядом, реализующим общую тетралеммическую схему — каждый знак имеет денотатни один знак не имеет денотатакаждый знак имеет и не имеет денотатневерно, что каждый знак имеет и не имеет денотат .

Также среди возможных перспектив для развития данного исследования необходимо указать возможность более тесного привлечения аналитических средств формальной семантики и неклассических логик, а также использование результатов, достигнутых в рамках психологистских теорий суждения, в частности исследований артикулированных процессов суждения, то есть процессов суждения, которые можно адекватным образом выразить предложениями некоторого языка и которые в свою очередь обладают либо позитивной, либо негативной асерцией, понимаемой как момент убеждения в том, что некоторое вполне определенное предложение стоит принять или, наоборот, отбросить [3- 143]. Особое значение в связи с этим приобретает момент принципиального отличия процесса суждения, содержащего негативную асерцию, то есть когда человек отбрасывает некоторое вполне определенное предложение, от процесса признания отрицания данного предложения, поскольку процедура отрицания некоторого предложения в психологистских.

837 теориях суждения является иным видом асерции, чем его признание .

836 Подробнее о возможности построения типологии означивающих практик см. [325: 64,160].

837 В этой связи, определенный интерес представляет сам анализ эмоциональной окрашенности выражений нормального, или естественного, языка, предпринятый, в частности, А. Майнонгом и К. Твардовским, которые, исходили, хотя и из разных, но тем не менее весьма схожих для традиции брентанизма оснований, а именно из того, что основой для формирования таких феноменов, как «этическое» или «эстетическое» служит суждение, являющееся по своей сути категорематическим выражением, в котором дан предмет и к которому направлены чувства, подразделяемые Майнонгом на два класса: логические чувства, признаком которых является независимость, и чувства оценки, само качество которых зависит от качества суждения, создающего основу для чувства. Принимая в целом предложенное Майнонгом различение, Твардовский пытается его развивать и модернизировать, указывая, что если принять во внимание утверждение, согласно которому для качества логических чувств качество суждения безразлично, — то есть если как утвердительное, так и отрицательное суждения могут служить основанием «приятного», или удовлетворительного, логического чувства, — то возникают серьезные затруднения, связанные с исследованием условий, при которых возможно появление «неприятного» логического чувства. Ведь если предположить, что условием, при наличии которого появляется «неприятное» логическое чувство, является ситуация невозможности высказать какое-либо суждение, то отнюдь несложно установить, что такое объяснение появления «неприятных» логических чувств находится в прямом противоречии с их основной характеристикой, согласно которой логические чувства являются чувствами убеждения, а потому и требуют суждения, как своего необходимого основания, а стало быть логические чувства также следует считать чувствами оценки, отличающимися от прочих оценочных чувств лишь тем, что предметом оценочного чувства в случае логических чувств является само суждение, а точнее заключенное в нем содержание. Так, суждение А, утверждающее существование суждения В, заключающего в себе определенное содержание в отношении некоторого предмета х, становится основанием для «приятного» чувства, а суждение А', отрицающее существование суждения В', или содержания отно.

Кроме того, еще одним из перспективных направлений для развития данного исследования следует назвать сближение философии языка и эстетики вследствие наличия тесных параллелей между предложенным пониманием имманентно присущего мнению свойства «быть правдоподобным» и эстетикой. В этом смысле особый интерес вызывают некоторые проекты эстетики языка, которые по замыслу своих создателей призваны реализовать основную интенцию, связанную с синтетическим переходом в актуальных процедурах философского анализа от проблем чистой лингвистики к вопросам.

838 чистои эстетики .

Иными словами, постулирование возможности синтеза лингвистики и эстетики явно или неявно влечет за собой сдвиг интереса от структурного исследования изолированного языкового образования в сторону анализа его функционирования в пространстве наличного языкового произведения, представленного для нас как эстетический объект и связанного с переживанием нами определенного эстетического опыта [177: 164−172- 8: 26, 108−109- 697:

Q7Q.

97−109]. Следует отметить, что данная интенция вполне отвечает интересам и основным принципам доксологии, которая, аргументируя в пользу отказа от исследования языкового выражения лишь как факта языковой культуры, настаивает на необходимости анализа самого способа существования языкового выраэ/сения в контексте творческого акта. При этом, трактуя сящегося к какому-то предмету х', становится основанием «неприятного» оценочного чувства, тем самым качество чувства оценки зависит опять-таки оттого, является ли основанием утвердительное суждение Л, или же отрицательное суждение А' о существовании некоторого иного суждения — В или В'. Таким образом, майнонговское разделение оценочных чувств может рассматриваться как вполне корректное, прежде всего постольку, поскольку оно выражает тот факт, что само высказывание суждений, или сам акт суждения, то есть утверждение или отрицание — Position und Negation, а также присущий им характер асерции, напрямую связаны с чувством «приятного», а значит и имеют одним из своих необходимых следствий проявление эстетической функции нормального языка [402: 32−35, 40−41, 44−47- 621- 364: 188 206].

838 Так, «подлинное распознавание», лежащее в основе «эстетического наслаждения», на которое указывал еще Аристотель, становится возможным лишь благодаря грамматическому акту, осуществляемому в речи, а именно посредством построения цепи нарративных синтагм, а также через их упорядочение согласно правилам синтаксиса и/или логики повествовательного дискурса. Иными словами, «.каждый вид произведения. есть ни что иное, как цепь утверждений и рассуждений.», более того, рассуждения, задающие логическую структуру какого-либо произведения, правдоподобны и единственно возможны, «.хотя они и приукрашены воображением.» [749: 635].

839 w м ы.

Кроме того, целый ряд интересных и перспективных идеи можно наити в исследованиях, посвященных эстетике минимализма, в частности, см. [212]- и изысканиях, делающих своим предметом да-даистский проект эстетики, в частности, см. [684]- а также см. [829]. мнение как самообозначающий знак и рассматривая его не как множество изолированных высказываний, но как последовательно реализуемый контекст, доксология освобождает мнение от «референциального комплекса"840, что в свою очередь влечет постепенное проявление эстетической функции.

840 Следует отметить, что эстетические правила вбирают в себя правила референциальные, — по крайней мере, маскируются ими, — поскольку если бы речевой поток не направлялся и не сдерживался требованиями повествовательной структуры с ее функциями и индексами, то было бы непонятно, где остановиться на пути языковой детализации, иными словами, любой «предмет», не будь он подчинен эстетическому или риторическому заданию, стал бы неисчерпаем для дискурса [51: 397]. Таким образом, финитность дискурсивной деятельности, артикулирующей те или иные означивающие практики, во многом определяется эстетическими и риторическими принципами, позволяя продемонстрировать, что в повествовательной структуре нормального языка значимо все.

841 Таким образом, язык, рассматриваемый как искусство, не есть миметическое воспроизводство реальности, но есть замена или замещение ее, тем самым язык и искусство расположены не оппозиционно реальности, но сами являются псевдореальностью, и, соответственно, находятся в пределах реальности [828]. Иными словами, если предметом анализа становится доксоморфный дискурс, то само отсутствие в нем означаемого, поглощенного референтом, становится означающим для псевдореальности: возникает эффект реальности, основа того скрытого правдоподобия, которое и формирует эстетику [51: 400]. При этом 'эстетическое' приходит к нам из созерцания знаковости знака, а сама эстетика, если принять во внимание оригинальные доводы Маутнера, Кроче и Фуко, — это особая форма языка. Как следствие, отнюдь не случайно то, что Ницше и Деррида хотят подвести под эстетизм всю область репрезентации реальности [859: 2−20]. Более того, последовательно проводимая ницшеанская критика познания направлена против наивного языкового реализма, не признающего или забывающего об имманентной риторичности языка, а значит, игнорирующего его эстетические аспекты, показывая тем самым, что забвение конститутивной метафоричности языка создает иллюзию того, будто язык обеспечивает прямой доступ к вещам, обладает самими «чистыми объектами», непосредственным знанием фактов, поскольку одно-однозначное соответствие между предложением и фактом, иногда рассматриваемое как идеальное изоморфически зеркальное отношение между идеальным языком и миром, — это чрезмерно завышенное ожидание, которое вряд ли когда-либо осуществится, и, соответственно, в контексте этого становится вполне уместной идея Ницше о том, что вся деятельность эстетична по своей сути, то есть является преобразованием опыта с помощью метафор и аналогий, образов и иллюзий [194: 53−58]. В целом, следует отметить, что предпринимаемая Ницше и Дерридой попытка уподобления искусству той обозначающей деятельности, которая выполняется мышлением, переносит внимание и аналитические усилия на сами средства искусства с их особыми возможностями выражения и значения. Тем самым, так понимаемое искусство — Ars — мысли оказывается по своей сути системой, согласованной для достижения определенной цели, которая есть прекрасное — каЛоу. И коль скоро само эстетическое отношение к миру, как беспредметное и незаинтересованное, обуславливается со стороны способности воображения, то, без сомнения, необходимым фундаментом для этого в рамках знакового мышления и дискурсивной деятельности является принцип, согласно которому конфигурация логической структуры мнения запечатлевает не только те или иные предметы, но и воображаемые структуры [668: 8].