Актуальные проблемы философии информации

Что было в прошлом, то и теперь,

И что делалось прежде, то происходит и ныне, И ничего под солнцем нового нет.

Иногда говорят: Смотри, что-то новое!

Но это уже было давным-давно,

В веках, минувших задолго до нас.

Екклесиаст

Разве можно согласиться с древним еврейским мудрецом, проворчавшим две с половиной тысячи лет назад «что делалось прежде, то происходит и ныне», все «уже было давным-давно, в веках, минувших задолго до нас»? Никак нельзя. Человечество располагает множеством чудесных вещей, о которых и не мечтали библейские пророки. Видное место в арсенале чудес занимает ИНФОРМАЦИЯ. Разве были известны древним народам радиовещание, телевидение, компьютеры, мультимедиа, мобильная телекоммуникация, которые стали сейчас деталями повседневного обихода? Разве было когда-нибудь под солнцем нечто, напоминающее суверенное виртуальное царство Интернет, приближающееся к всезнающему «Мировому мозгу»? Конечно, нет. Правда, не удалось исключить войны и насилие, голод и нищету из жизни человеческого общества; к сожалению, информированные и образованные интеллектуалы бывают столь же жестоки, корыстны, глупы, как дикие варвары. Здесь с Екклесиастом спорить трудно. В области морали и нравственности, действительно, «что делалось прежде, то происходит и ныне».

Древние евреи не знали термина «информация», но понимали, что «слова из уст мудрого — благодать, а уста глупого губят его же». К сожалению, и о некоторых современных ораторах можно сказать, что «Начало слов из уст его — глупость, а конец речи из уст его — безумие». Воистину получается, что феномен семантической информации — вечный, необходимый спутник человечества, страдающий одними и теми же недугами в течение тысячелетий. Невозможно с гордостью заявить, что телеэфир наделяет нас в большей степени благодатной мудростью, чем безумной глупостью. Не утратило актуальность поучение Екклесиаста «Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых; потому что смех глупых то же, что треск тернового хвороста под котлом. И это — суета!» Зато мы приобщаемся к информационной культуре, нас вдохновляют светлые перспективы информационного общества, в наших школах формируется новый антропологический тип — homo informaticus.

Философия информации не может ограничиться рассуждениями о природе и сущности информации и поиском информационных феноменов в физической или метафизической реальности. Декан факультета философии и политологии СПбГУ Ю. Н. Солонин (род. 1941), размышляя о долге и ответственности философии, написал в одной из своих статей: «Всякий раз, когда человечество подходит к очередным границам в своем развитии, в нем рождается тревожное ощущение изжитости прежде основополагающих ценностей, неудовлетворенность привычными смыслами жизни… Именно в эти времена сумерек бытия приходит час философии. Советы и объяснения „положительных наук“ кажутся ненужными, примитивными и оскорбительно поверхностными. В них не находят то, что ищет встревоженный ум. Примерно в такие времена живем мы нынче»¹.

Соглашаясь с проницательным философом, полагаю, что именно в наши дни наступает «час философии информации». Достаточно назвать три актуальные проблемы, входящие в ее компетенцию: А. Информационная культура; Б. Информационное общество; В. Homo informaticus как особый антропологический тип. Каждая из этих проблем далеко выходит за рамки нашего учебного пособия и заслуживает отдельного монографического рассмотрения. Но хотелось бы дать нашим читателям представление о сущности этих проблем, пусть на уровне мучительных вопросов, а не суетливых ответов.

А. Информационная культура — один из мучительных вопросов современной науки, который по-разному интерпретируется в культурологии (философии культуры), коммуникативистике (социальной информатике), педагогике. Начнем с культур фило софии и обратимся к трудам Ю. М. Лотмана.

В свое время Юрий Михайлович Лотман определил человеческую культуру как «совокупность всей ненаслед о ванной информации, способов ее организации и хранения»^[1][2]. Значит, вся культура, и материальная, и духовная, — информациона. Что же тогда информационная культура? Ясно, что «ненаследованная информация» — это информация социальная. Отсюда вытекает, что истоком человеческой культуры послужили познание, коммуникация, творчество — генераторы духовных смыслов, выражаемых посредством знаков и текстов, т. е. посредством семантической информации. Этот вывод не противоречит взглядам Лотмана, который в других своих сочинениях характеризует культуру как «надындивидуальный механизм хранения и передачи некоторых сообщений (текстов) и выработки новых»¹, подчеркивая, что «культура имеет, во-первых, коммуникационную, во-вторых, символическую природу…, культура всегда, с одной стороны, — определенное количество унаследованных текстов, а с другой, — унаследованных символов»^[3][4]. Надо отметить, что идеи Ю. М. Лотмана вовсе не экстравагантны, они вписываются в традицию «символической» интерпретации культуры, представленную такими авторитетами, как немец Эрнст Кассирер (1874—1945), американец Эдвард Сепир (1884—1939), француз Клод Леви-Стросс (1908—2009). Возникает наивный вопрос: что тогда является «неинформационной» культурой, какие произведения духа или артефакты «неинформационны»?

Вразумительный ответ на этот наивный вопрос дал известный отечественный философ-культуролог А. И. Ракитов (род. 1928), который в одной из своих программных статей пояснил: «Культура в целом и ее ядро представляют информационное явление. Они аккумулируют и продуцируют информацию различного рода: от предрассудков, мифов, нормативов поведения до научных, политических и технологических знаний». Затем информационными явлениями оказываются общественное знание и самосознание, а сознание и знание вообще объявляются «высшей формой информации, присущей лишь людям и вырабатываемой ими индивидуально в системе объективного взаимодействия»^[5]. Получается абсурд: если человеческая культура — информационное явление и «неинформационной» культуры не существует, то проблема информационной культуры снимается с повестки дня, ибо нельзя изучать «информационную информацию».

В коммуникативистике вопрос об информационной культуре возникает в связи с типизацией коммуникационных культур. Всякая культура — форма деятельности^[6], а коммуникационная культура — это исторически сложившаяся форма социальной коммуникации. Она предопределяет не смысловое содержание коммуникационных сообщений, а средства его выражения. В результате многотысячелетней эволюции социальной коммуникации образовались преемственно связанные четыре типа коммуникационной культуры, а именно:

• — речевая культура, зародившаяся в период антропогенеза и неизменно сопровождающая человечество;
• — сформировавшаяся на основе первобытной живописи и пиктографии письменная культура (иероглифическое, алфавитное письмо), освоенная в период бронзового века;
• — мануфактурная и затем индустриальная полиграфическая культура;
• — информационно-технологическая (электронная) культура, формирующаяся в наши дни, которая часто именуется просто «информационной культурой».

Понятие «книжная культура» получило широкое распространение и официальное признание (в составе РАН функционирует Научный центр исследований истории книжной культуры). К сожалению, скрупулезный анализ практики его использования, выполненный Б. В. Ленским и В. И. Васильевым, привел авторов к неутешительному выводу, что «понятие „книжная культура“ в подавляющем числе публикаций употреблялось (и сейчас употребляется), во-первых, чаще всего без всякого смысла, когда книга (или статья) имеет в заголовке — „книжная культура“, а ее содержание прямого отношения к названной теме не имеет; во-вторых, не содержит приемлемого определения; и, в-третьих, не рассматривается в качестве самостоятельного научного направления»¹. Поэтому предложу собственное определение: Книжность (книжная культура) — собирательное понятие для письменной и полиграфической культуры, понимаемая как коммуникационная культура, обеспечивающая создание письменных или печатных сообщений (документов) и организующая их движение в обществе.

Теоретики книговедения и историки книги, как правило, понятие «книжность» не используют, хотя есть исключения. Во всяком случае, в отраслевых энциклопедических словарях «Книговедение» (1982) и «Книга» (1999) статья «книжность» отсутствует. Остроумный Маршалл Маклюэн (1911—1980), канадский профессор, первоначально специализировавшийся в области английской литературы, а с 1950;х годов посвятивший себя философии массовой коммуникации, в 1962 году пустил в оборот удачную метафору «Галактика Гутенберга»^[7][8]. Galaxy по-английски означает не только известное астрономическое тело, но и любое большое и блестящее (brilliant) собрание персон или вещей. Получается, что «Галактика Гутенберга», говоря фигурально, — сокровищница книжности, прекрасный мир книг, развивающийся по космическим законам, изучаемым книговедением. Сказано изысканно и многозначительно, хотя сущность книжности не раскрывается. В наши дни некоторые интеллектуалы-технократы склонны трактовать книжность как пройденный этап коммуникационный культуры, и предсказывают, что печатная книга, подобно догутенберговским манускриптам, станет памятником прошлого, а национальные библиотеки превратятся в национальные музеи.

Вопрос о будущем книги в эпоху Интернет остается дискуссионным. Что же касается понятия «информационная культура», то оно еще дальше от однозначности, чем «книжная культура». Наши информатики фактически отождествляют его с понятием «информационная технология» — «система методов и способов сбора, накопления, хранения, поиска, обработки, анализа, выдачи данных, информации и знаний на основе применения аппаратных и программных средств в соответствии с требованиями предъявляемыми пользователями»¹. Культурологи, использующие термин «культурная информация», в качестве информационной культуры представляют «культурную коммуникацию» — «процесс взаимодействия между людьми, социальными группами, организациями, конкретными культурами, при котором осуществляется передача и (или) обмен культурной информацией посредством специальных знаковых систем (языков), приемов и средств их использования»^[9][10]. Ясно, что цитированные формулировки не отражают глубинный смысл информационной культуры и, как сказал бы Екклесиаст, «нет от них пользы под солнцем».

Пожалуй, наибольших успехов добились школьные педагоги и библиотековеды, которые восприняли проблему информационной культуры не как теоретическое воспроизведение исторически сложившейся формы социальной коммуникации, а как инструмент воспитательного воздействия на личность учащихся. И те, и другие отказались от ориентации в учебном процессе на компьютерную грамотность в виде владения компьютерными технологиями поиска и обработки информации и поставили целью овладение информационной культурой, включающей компьютерную грамотность, но не только ее. Здесь обнаружились две концепции: технократическая и гуманистическая. Первая исходит из постмодернистского понимания мира как «системы символов и знаков, прямых и обратных информационных связей» и ставит задачу развить у учащихся «способность осознать и освоить информационную картину мира как систему и свободно ориентироваться в информационной реальности, адаптироваться к ней»^[11].

Суть гуманистической концепции развернуто представлена в публикациях Н. И. Гендиной и ее коллег. Н. И. Гендина предложила следующее толкование. Информационная культура личности представляет собой одну из основных составляющих общей культуры человека и мыслится как «совокупность информационного мировоззрения и системы знаний и умений, обеспечивающих целенаправленную самостоятельную деятельность по оптимальному удовлетворению индивидуальных информационных потребностей с использованием как традиционных, так и новых информационных технологий. Она является важнейшим фактором успешной профессиональной и обыденной деятельности, а также социальной защищенности личности в информационном обществе… Особое место в составе понятия „информационная культура личности“ занимает информационное мировоззрение, главным признаком которого является ценностное (осмысленное, ответственное) отношение и к информации, и к создаваемым и используемым информационным продуктам, и к техническим средствам, информационным технологиям. Информационное мировоззрение — это система взглядов человека на мир информации и место человека в нем, включающая в себя ценности, убеждения, идеалы, принципы познания и деятельности»^[12]. Информационная культура предусматривает умения создавать новые информационные продукты, осуществлять смысловую переработку документов, творчески их использовать в различных целях, развивая таким образом креативные качества личности, способствуя ее непрерывному самосовершенствованию и самообразованию.

Очевидно, что формирование информационной культуры личности не может происходить спонтанно и самопроизвольно. Необходима хорошо продуманная система информационного образования, охватывающая образовательные учреждения всех уровней, от начальной школы до институтов повышения квалификации. Эта система должна обеспечить гармоничное сочетание гуманитаризации и информатизации, понимание информационных технологий как элемента культуры. Подчеркивается, что классическая «книжная, библиотечная, библиографическая культура должна не противопоставляться, а органично сосуществовать с культурой мультимедийной, компьютерной, электронной». Тем самым можно будет «обогатить не только когнитивную, но и эмоционально-мотивационную, содержательно-деятельностную сферу личности учащихся». Кредо гуманистического понимания информационной культуры личности выражает тезис: компьютер служит человеку. Для технократического подхода характерна установка на адаптацию к сложившейся информационной реальности, т. е. реализуется тезис: человек служит компьютеру.

Говоря о гуманистическом воспитании информационной культуры личности, уместно вспомнить о социально-психологической проблеме личностной идентичности, которую М. Кастельс сформулировал следующим образом: «В постиндустриальном обществе, где культурные услуги заменили материальные блага в качестве сердцевины производства, именно защита субъекта, в его личности, в его культуре, против логики аппаратов и рынков заменяет идею классовой борьбы. Ключевой проблемой становится вопрос о том, как объединить новые технологии и коллективную память, универсальную науку и общинную культуру, страсти и разум? Почему мы наблюдаем во всем мире противоположную тенденцию, а именно, увеличение дистанции между глобализацией и идентичностью, между сетью и Я?»¹. Это еще один наивный вопрос, не имеющий ответа.

Итак, можно прийти к выводу: нам известно, что представляет собой информационная культура личности, мы можем судить об информационной культуре как одном из типов коммуникационной культуры, успешно конкурирующим с книжностью, но остается открытым вопрос об информационной культуре общества. Ю. А. Шрейдер (1927—1998), осмысливая в 1990;е годы проблему «Информатизация и культура», сформулировал суть ее следующим образом: «Приведет ли техническое совершенствование информационной среды к увеличению возможностей межличностной коммуникации или же к такой унификации технических средств, при которой эта коммуникация превратится в манипулирование сознанием людей и общества? Вот основная социокультурная проблема, порождаемая информатизацией»^[13][14]. В самом деле, невозможно допустить, что социальное бытие — само по себе, а информационная культура сама по себе.

Обычно информация, информационные системы, процессы и технологии рассматриваются с точки зрения блага, приносимой пользы, и при этом забывается о вреде и опасностях, которые они могут причинить обществу и отдельным людям. В начале XX века Лев Толстой написал эссе «Чингисхан с телеграфом»; теперь можно сочинить «Чингисхан с компьютером». Информация может быть источником и добра, и зла, она может освобождать и порабощать людей. Философов и культурологов тревожит кризис культуры, который проявляется в разрушении национального облика и унификации культур, погружение их в глобальную космополитическую среду. Резко увеличивается скорость разрушения традиционных ценностей и этических ориентиров, которые господствовали в течение столетий. Радикально изменяются семейно-бытовые связи, организация управления обществом и социально-психологические установки. Книжная коммуникация, Галактика Гутенберга выталкивается на периферию техногенной цивилизации, а дисфункция чтения и девальвация книги сделались приметой образа жизни молодого поколения. Новые ценности настолько расходятся с традиционными, что общество не успевает к ним адаптироваться и воспринимает их на уровне массовой и поп-культуры.

Ощущение кризиса усугубляется тем, что мыслители, дающие оценку сегодняшней ситуации, являются носителями традиций вчерашнего дня и, естественно, ориентируются на них как на эталон. Они склонны (не всегда справедливо) противопоставлять полиграфическую книгу как воплощение мудрости и подлинной культуры мультимедийной информации как продукту технократии и коммерческого китча. Так, философ В. Н. Катасонов скептически оценивает «утопию информационной культуры — утопию самодовлеющего прогресса исключительно объективистской, опредмечивающей и калькуляторски-дегуманизирующей технологии», сожалея, что «в сегодняшнем мире мы обречены использовать информационные технологии»¹. Разумные интеллектуалы, Екклесиаста не читавшие, утешают интеллигентов-книжников тем, что всеобщая компьютеризация — закономерное следствие электронной информационно-коммуникационной революции, символизирующей мощь человеческого разума, а не древнееврейские мудрствования. Признаюсь, что я солидарен с последними, но все-таки не могу не напомнить слова Екклесиаста: Не говори: «отчего это прежние дни были лучше нынешних?» потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом. Воздерживаясь от качественных оценок, попробуем все-таки определить, чем информационная культура наших дней существенно отличается от коммуникационной культуры индустриального общества XX столетия.

1. Отличительной приметой современной постиндустриальной цивилизации является глобализация, т. е. единое общемировое финансово-информационное пространство на базе компьютерных технологий. Более развернутое толкование звучит так: «глобализация — доминирующая после окончания „холодной войны“ единая общемировая система, основанная на беспрепятственном перемещении капитала, на информационной открытости мира, на быстром технологическом обновлении, на понижении тарифных барьеров и либерализации движения товаров и капитала, на коммуникационном сближении, планетарной научной революции, межнациональных социальных движениях, новых видах транспорта, реализации телекоммуникационных технологий, интернациональном образовании».^[15][16]

Глобализация проявляется в формировании глобальной информатизированной экономики. Глобальность означает всемирные масштабы, а информатизация — зависимость производительности и конкурентоспособности в этой экономике (будь то фирма, регион или нация), в первую очередь от их способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать информацию и знания. Необходимым условием формирования и функционирования глобальной экономики является наличие глобальной информационной сети. В результате информационно-коммуникационной революции в конце XX столетия образовалась искомая информационная структура, сердцевиной которой является Всемирная паутина Интернет.

Культурно-технический уровень глобальной информационной сети должен быть достаточно высоким, чтобы обеспечить работоспособность глобальной экономики как единой системы в режиме реального времени в масштабе всей планеты. Благодаря информационно-коммуникационным технологиям каждую секунду в электронном режиме совершаются сделки на миллиарды долларов, почти мгновенно капиталы переводятся из одной экономики в другую, что влечет экономическую взаимозависимость всех стран и огромный рост объемов международных финансовых потоков. Рынки товаров и услуг становятся все более глобальными, поэтому стратегической целью любой фирмы является продажа продукции везде в мире напрямую или путем подключения к информационным сетям. Фирмы могут выбирать свою дислокацию в любых местах по всему миру в зависимости от наличия трудовых ресурсов и привлекать к себе высококвалифицированных работников из разных стран. Таким путем научно-технические достижения перемещаются по всем континентам вместе с переходом ученых, инженеров и менеджеров из одной организации в другую. Странам, оказавшимся вне глобальной информатизированной экономики приходится жестоко расплачиваться за свою изоляцию. Известный социолог и экономист М. Кастельс детально обосновывает этот вывод в главе, названной «Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза»^[17].

2. Становление глобальной информатизированной экономики обусловливает формирование коммерческой информационной идеологии: информация — товар, коммуникация — область вложения капитала, информационная культура — способ управления массовыми аудиториями и удовлетворения их платежеспособного спроса. Эта идеология сложилась в 1930;е годы, когда средства массовой информации (радиовещание, кино, пресса) заявили о себе как о «четвертой власти», готовой стать искусным и незаменимым пособником экономической и политической власти. С 50-х годов тележурналистика вкупе с телебизнесом стала наиболее эффективным средством манипулирования сознанием масс. Телевизионная картинка в силу мультимедийности и общедоступности, намного убедительнее книжного слова, но и более эффективна в своем разрушительном воздействии на способность человека самостоятельно мыслить.

Интеллигентов-книжников особенно удручает космополитизм коммерческой информационной идеологии. В. М. Межуев не без боли душевной заметил: «Национальное в культуре представлено в письменном слове, как оно существует в разного рода литературных, научных и философских текстах. Традиция письменной культуры, наиболее полно выразившаяся в культуре книжной, и в современном, информационном обществе с его экспансией и агрессией электронных средств массовой информации, остается главным гарантом сохранения и поддержания национальной культуры… Культурная архаика и массовая культура — тоже культура, но не национальная: с их помощью можно вернуться к племенной жизни или приобщиться к космополитизму современного массового общества, но сохранить свою национальную самобытность невозможно. А без такой самобытности нельзя претендовать на роль самостоятельного исторического субъекта»^[18].

Не удивительно, что политические и экономические элиты, стремящиеся к мировому господству, транснациональные корпорации и международные движения разного толка активно используют потенциал информационно-технический коммуникации в своих интересах. Не случайно Хартию развития информационного общества подписали в 2000 г. руководители наиболее экономически развитых государств мира, и впоследствии они не раз возвращались к идее глобальной информатизации на своих саммитах. Однако в качестве символа информационно-технологической коммуникационной культуры я бы назвал не СМИ, а Интернет.

3. Интернет — самозародившееся, т. е. естественно возникшее, детище техногенной цивилизации. В отличие от космической связи или железной дороги, этот артефакт никто не изобретал, не проектировал, не строил. Этот вундеркинд уже заявил о себе, он вырвался из своей колыбельки на глобальный простор, озадачивая философов и обществоведов своими необычайными способностями. Учитывая его способности, можно сказать, что, начиная с XXI века, Интернет станет таким же естественным и необходимым спутником человечества, как естественный язык, на котором мы говорим и мыслим. Отличие в том, что национальных языков много и они разделяют человечество межкультурными барьерами, а Интернет — общечеловеческое достояние и мощное средство консолидации рода человеческого.

Армия пользователей Интернета давно превысила миллиард человек, но до сих пор неясна его сущность. Имеется немало различных определений Сети, например: «система систем, информационная супермагистраль, глобальное средство коммуникации, созданное миллионами участников»; «сеть сетей — не застывшая форма людской мудрости, не мощный банк данных, не элитарный клуб интеллектуалов, а все это вместе взятое, плюс процесс познания, движение вперед и навстречу друг другу с надеждой на лучшее будущее»; «метасистема соединенных по единым правилам компьютерных распределенных сетей, содержащих разнообразные, динамично развивающиеся информационные ресурсы и услуги»¹. Принимая последнюю дефиницию, принадлежащую профессору О. В. Шлыковой, как наиболее конструктивную, сделаю несколько комментариев.

Интернет представляет собой технократически инициированный и стихийно растущий информационно-поисковый конгломерат. Подчеркиваю: не система — целостность, образованная взаимосвязанными элементами, а именно конгломерат, т. е. беспорядочная смесь, механическое соединение разнородных частей. Идейной основой «Всемирной паутины» является хорошо структурированное математическое обеспечение, сопряженное с территориально распределенной и постоянно обновляемой компьютерной и телекоммуникационной базой. Эти два системных компонента поддерживают работоспособность Сети. Но ими системность Интернета исчерпывается, поскольку два других информационно-поисковых компонента — информационный массив и лингвистическое обеспечение — системными качествами не обладают.

Информационное содержание неупорядоченной массы сайтов — поистине «беспорядочная смесь» и «механическое соединение» разнородных смыслов. Зависимость от технического обеспечения, недолговечность существования электронных публикаций, недостаточная достоверность и хаотичность размещаемой в Интернете информации (адреса сайтов часто меняются, сайты могут бесследно исчезать из сети), отсутствие редактирования и безответственная анонимность многих публикаций подрывают доверие к Всемирной паутине. Познавательная функция, несомненно, присуща Интернету; он хорошо выполняет справочно-информационные задачи, но не систематизацию знаний. На основе материалов, скаченных из сайтов Интернета, можно судить о состоянии книжного рынка, но нельзя получить представление о прогрессе научной мысли в той или иной отрасли знания. Интернет — источник данных, но не системного знания и, тем более, умудренного разума.

По мнению Х.-М. Гриффитс, иллюзорная полнота, недостоверность содержания и минимум каталогизации вообще не позволяют считать Интернет полноценной библиотекой^[19][20]. Особенно удручает слабость поисковых языков (поисковых машин), используемых в Сети. Все они ведут поиск по критерию наличия ключевых слов запроса в тексте документа, без учета синонимии, неоднозначности выражения смысла, логических связей и психологических ассоциаций в естественном языке. Отсюда — колоссальные потери информации, как правило, остающиеся неизвестными пользователю. Тем не менее, библиотечные работники сокрушаются: «Чем больше развиваются Интернет и базы данных, тем больше вероятность того, что люди будут просто „обходить“ традиционные библиотеки… Романтический образ библиотеки как физического объекта, в котором размещена мудрость веков, уничтожается холодной действительностью Интернета, Интранета и мультимедиа технологиями»¹. Увы, интеллигентной книжности затруднительно конкурировать с мощью информационных технологий.

Я. Л. Шрайберг справедливо заметил, что Интернет сегодня — это уже даже не сеть, а среда — глобальная коммуникационная среда общения, которая практически вытеснила все остальные информационные сети и практически доминирует абсолютно во всех областях социальной коммуникации^[21][22]. Для большинства населения всех стран за пределами рабочего места использование компьютерной коммуникации все больше переплетается с миром мультимедиа. Предприимчивый бизнес в 1990;е годы осознал рождающиеся мультимедийные технологии как широкое поле для высокодоходных инвестиций, которые предусматривали формирование гигантской электронной системы развлечений. Пионерами здесь явились американские и японские предприниматели, которые более 80% средств вкладывали в индустрию развлечений и только 5% в модернизацию образования. М. Кастельс весьма оптимистично оценивает перспективы развития мультимедиа технологий. Он пишет: «Может быть, самая важная черта мультимедиа состоит в том, что они охватывают в своей сфере большинство видов культурного выражения во всем их разнообразии. Их пришествие равносильно концу разделения, даже различия между аудиовизуальными средствами и печатными средствами массовой информации, общедоступной и высокой культурой, развлечениями и информацией, образованием и пропагандой. Все проявления культуры, от худших до лучших, от самых элитных до самых популярных, соединяются в этой цифровой вселенной, которая связывает в гигантском историческом супертексте прошлые, настоящие и будущие проявления коммуникативной мысли. Делая это, они строят новую символическую среду. Они делают виртуальность нашей реальностью»^[23].

С точки зрения историософии явление Интернет — убедительный аргумент в пользу формирования Всемирной информационной цивилизации. Во-первых, сеть транснациональна, она преодолевает государственные и национальные границы, способствуя диалогу и сближению народов; во-вторых, она содействует интеграции национальных и региональных экономических пространств в глобальную информатизированную экономику; в-третьих, она способна сосуществовать с разными политическими режимами, культурными и языковыми различиями;

в-четвертых, она обладает свойством мощного психологического воздействия на народные массы, благодаря мультимедийной, т. е. аудиовидео-текстовой информации; в-пятых, она может стать платформой для формирования всемирного универсума знаний человечества — Универсального Искусственного Интеллекта. Как много обещаний! Жизненная эпопея информационного гиганта только начинается, однако уже сегодня можно утверждать: есть у Интернета начало, нет у Интернета конца!

4. Формальной отличительной особенностью информационнотехнологической культуры является дигитализация (оцифровывание) — преобразование всех видов информации (текстовой, аудиовизуальной) в цифровую форму (от англ, digitalisation), пригодную для компьютерной обработки. Более технологичное определение: цифровая трансмиссия данных, закодированных в дискретные сигнальные импульсы.

Хотя Н. С. Гумилев, уверявший: «…все оттенки смысла умное число передает», не имел в виду дигитализацию литературы, он оказался пророком. Именно число (digit) является субстратом служащим для оформления сообщений, циркулирующих в информационном пространстве. Электронные документы давно уже соседствуют с полиграфическими изданиями в публичных библиотеках^[24], а оцифровывание фондов обеспечивает создание электронных библиотек с дистанционным библиографическим поиском и электронной доставкой документов. Появляется все больше любителей портативных цифровых изданий, концентрирующих целые библиотеки гутенберговских книг. Символом библиотечной дигитализации в нашей стране может служить Президентская библиотека имени Б. Н. Ельцина, позиционирующая себя как национальный электронный ресурс. На международной арене компания Гугл инициировала ряд амбициозных образовательных и книжных проектов, в их числе проект Мировая электронная библиотека, начатый в 2006 году совместно с Библиотекой Конгресса США и объединяющий ресурсы многих национальных библиотек мира.

Помимо библиотек, музеев, реферативно-библиографических центров, дигитализация распространилась на средства массовой информации (СМИ). Популярные газеты демонстрируют в Интернете свои электронные версии. Цифровое радио позволяет увеличить количество частот, и его можно слушать через компьютер, подключившись к Интернету. Телевидение также становится цифровым, и отсюда делается вывод о конвергенции СМИ, о том, что в ближайшее время телевизор станет посредником доступа ко всем СМИ. Благодаря специальной приставке он может превратиться в персональный компьютер-телевизор, позволяющий смотреть телевизионные программы, читать газеты через Интернет, слушать радио и одновременно получать информацию из Интернета. Конвергенция СМИ и вычислительной техники возможна на базе компьютера, экран которого используется как телевизор. Цифровые фотоаппараты, кинокамеры, мобильные телефоны давно уже стали привычной приметой повседневной культуры нашего времени.

Сказанное дает основание для того, чтобы сформулировать закон: дигитализация — основа информационно-технологический коммуникационной культуры, и наоборот: информационная (мультимедийная) культура предполагает дигитализацию социальной коммуникации. Можно сказать, что дигитализация — принцип отграничения информационно-технологической культуры от остальных типов коммуникационных культур, включая книжную культуру. Главным каналом оцифрованной социальной коммуникации, естественно, является Интернет.

Перспективы Интернет свидетельствуют о дальнейшем развитии информационно-технологической культуры. Разумеется, менеджеры Интернет понимают необходимость усиления семантических средств; новые возможности для семантического поиска предусматривает Интернет 2.0 (Web 2.0), идеология которого активно дебатируется. Отличительной особенностью нового Интернета станет развитие творческого общения пользователей в форме сетевых сообществ, блогов, вики. Центральное место займет Википедия — бесплатная Интернет-энциклопедия, претендующая на замену всех универсальных энциклопедий мира¹. Прогрессивные библиотековеды всего мира последние несколько лет активно обсуждают на своих сайтах и в специальной печати идею библиотеки нового поколения — Библиотеки 2.0^[25][26]. Трудно предвидеть детали революционных преобразований в информационно-коммуникационной культуре, которые вызовет Интернет 2.0, но не приходится сомневаться, что они непременно произойдут. Если бы мудрый Екклесиаст услышал о Библиотеке 2.0, он бы, наверное, изрек: «Составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела».

5. Информационно-технологическая культура немыслима без соблюдения либерально-демократических коммуникационных свобод, к которым относятся: свобода слова и печати, свобода союзов и собраний, свобода совести (вероисповедания). Наиболее полное выражение коммуникационные свободы получили во Всеобщей декларации прав человека, принятой Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 года. Узаконенное (цензура) или неявное ограничение этих свобод есть коммуникационное насилие. Свободный от государственного управления Интернет пленяет своих сторонников не только многокрасочностью изображений, глобальностью связи, оперативностью доставки информации, но и свободой и демократичностью доступа к информационным ресурсам (пусть не всегда бесплатной).

Книжная культура изначально практиковала коммуникационное насилие, которое назовем «антикнижностью». Под антикнижностъю понимаются коммуникационные барьеры, затрудняющие членам общества свободный доступ к содержанию документов. Средствами антикнижности являются все виды цензуры, чистки библиотечных фондов, засекречивание, библиоцид. Антикнижные барьеры возникают не сами собой, а целенаправленно создаются интеллектуалами, хорошо понимающими силу слова и владеющими книжной культурой. Напомню, что один из них еще в 1073 году в «Изборнике Святослава» составил «избранный любочисленник», чтобы православные не «прельщались ложными книгами» и избегали «многих безумных заблуждений». Многотысячные списки Главполитпросвета и Главлита, рассылавшиеся по библиотекам для очистки фондов, подготавливали квалифицированные библиографы-профессионалы. Если в советские времена властные структуры насаждали барьеры антикнижности, то теперь государственная власть провозглашает: никаких коммуникационных барьеров, никаких ограничений, никакой цензуры! да здравствуют права человека, свобода слова и гласность! Можно подумать, что либералы-технократы решили, наконец, воплотить в Интернете мечту интеллигента-книжника о свободе коммуникации.

Но лучше не поддаваться красноречивой демагогии, а задуматься над вопросом «кому выгодно?». Ответ очевиден: компаниям-производителям и коммерческим распространителям информационной техники и электронных изданий. Постоянно растущий спрос на информационные новинки обеспечивают мастера рекламы, имиджмейкерства, связей с общественностью. Рекламируемые ими неограниченная свобода движения в виртуальном пространстве Интернет, произвольность выбора информации, отмена социальных ограничений на самом деле обманчивы. Клиенты Сети, жаждущие освободиться от давления реальных социальных структур, попадают во «всемирную паутину», сотканную этими же структурами. В конечном итоге интеллигентские надежды, что миссией нынешнего Интернета-1 будет просвещение и одухотворение мудреющего человечества, а не служение корыстным интересам политиканов или олигархов и развращение диких «интернетоманов», оказываются иллюзорными.

Но либерально-демократические парадоксы информационной культуры на этом не кончаются. Парадокс заключается в том, что вседозволенность и неограниченная свобода слова, свойственные независимым средствам массовой коммуникации и Всемирной паутине Интернет, кажутся недопустимыми интеллигентам-книжникам. Этически озабоченные альтруисты начали ратовать за нравственную цензуру коммерциализованной массовой коммуникации, а антиглобалисты протестуют против англоязычного «культурного империализма». Интеллигентные либералы, ранее осуждавшие антикнижность, теперь желают ограничить вырвавшиеся на свободу хамство, сквернословие, разврат, манипуляционные технологии. Между тем корыстолюбивые интеллектуалы, опираясь на власть, силу и демагогию, энергично вытесняют классическую книжность. Непонятно, как разрешить этот этический парадокс.

• 6. Информационная культура постиндустриальной эпохи ориентирована на технологическое развитие, т. е. на накопление знаний и более высокие уровни сложности в обработке информации. Право собственности на технологическую информацию играет важнейшую роль в создании конкурентных преимуществ и вместе с тем научные инновационные центры не могут существовать в условиях полной секретности без того, чтобы рано или поздно не исчерпать инновационный потенциал. В глобальной информатизированной экономике источник производительности заключается в инновационной, научно обоснованной технологии генерирования знаний, обработки информации и символической коммуникации. Решающее значение приобретают информационные науки, где центральное место отводится научной дисциплине искусственный интеллект. К информационным наукам нового поколения эксперты относят также: робототехнику и конструирование искусственных органов (эффекторов, рецепторов); виртуалистику, предметом которой выступает создание искусственных сред (виртуальных реальностей); нейроинформатику — науку об искусственных нейронных сетях; компьютерную лингвистику, занятую проблемами диалога человека и компьютера на естественном языке и др.¹
• 7. Базовой единицей экономической организации в информатизированном обществе является не индивидуальный или коллективный субъект, а распределенная сеть, состоящая из различных субъектов и организаций, непрестанно варьируемых в зависимости от изменений во внешней среде. Использование информационных технологий позволило собирать и рассеивать рабочую силу по конкретным проектам и задачам и обусловило появление виртуальных предприятий, где производительность и прибыльность возросли, но труд потерял социальноправовую защиту и оказался в полной зависимости от индивидуальных условий сделок на постоянно меняющемся рынке труда. М. Кастельс констатировал: «Как это было на протяжении большей части человеческой истории, общество разделилось на победителей и побежденных в бесконечном процессе индивидуализированных неравных сделок. Никогда труд не играл столь значимую роль в процессе создания стоимости. Но никогда рабочие (безотносительно к их квалификации) не были более уязвимы для организации, ибо они отданы на откуп гибкой сети и местоположение их в этой сети неизвестно ей самой»^[27][28]. Получается, что информатизация не устраняет эксплуатацию человека человеком, а напротив, создает для капитала новые возможности порабощения труда.

Социальные последствия информатизации общества (изменения структуры занятости, требований к квалификации работников, отношений между трудом и капиталом) нельзя назвать вдохновляющими. Фундаментальная форма социального господства основана на способности экономических элит к четкой самоорганизации, с одной стороны, и умении их дезорганизовать, разделить, сегментировать противостоящее им большинство населения, с другой стороны. С этой целью элиты формируют замкнутые общины, окопавшиеся за мощным барьером цен на недвижимость. Они определяют свое сообщество как международную космополитическую сетевую субкультуру, игнорирующую национальное культурное своеобразие. В результате социальноэкономического анализа положения дел в странах «большой семерки» М. Кастельс пришел к выводу, что в информатизированных обществах, как и ожидалось, значительно сократилась занятость в сфере материального производства (сельское хозяйство и промышленность) при увеличении и диверсификации сферы услуг как источника рабочих мест. Вместе с тем отмечались формирование пролетариата «белых воротничков», состоящего из конторских служащих и работников торговли, быстрый рост управленческих, профессиональных и технических рабочих мест и повышенный спрос на специалистов с высоким уровнем квалификации и образования. Однако отсюда не следует, что информатизированное общество в целом повысило свой уровень квалификации, образования, доходов или улучшило социальную структуру по сравнению с предыдущим индустриальным обществом¹.

Этот вывод противоречит оптимистическим заверениям российских информатиков типа: «Информатизация — глобальный социально-техногенный процесс массового применения информационных технологий во всех сферах человеческой деятельности для поддержания уровня информированности всех членов общества и его различных институтов (структур), необходимого и достаточного для кардинального улучшения качества труда и условий жизни людей»^[29][30]. Можно подумать, что информатизация — гарант образованности, культурности населения и кардинальных (существенных) социально-экономических преобразований.

Однако социально-экономический опыт информатизированных стран, тщательно проанализированный М. Кастельсом, подтверждает мнение Екклесиаста «что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», а не розовый оптимизм отечественных специалистов. Выясняется, что разные типы коммуникационных культур, образовавшиеся в различных социально-экономических условиях, имеют некую стабильную общую сущность, скрытую за внешним многообразием. Мудрый Екклесиаст в свое время и на собственном жизненном опыте заметил эту общность и рассказал о ней в своих поучениях. Но ведь миновали два тысячелетия. Неужели и по поводу проекта информационного общества допустимо выразиться «все — суета сует и томление духа»?

Б. Информационное общество. Я не сомневаюсь, что Б. Л. Пастернак, увлекающийся ученик «гениального» (как он сам назвал своего учителя) Германа Когена восторженно приветствовал бы наступление информационной эпохи как эры торжества знания и зарю ноосферогенеза. Понятие «информационное общество» (дзехо сякай) ввели в научный оборот японские информатики, работавшие в 1980;е годы над амбициозным проектом «ЭВМ пятого поколения» — «интеллектуальной машиной информационной цивилизации». Новое слово информационной науки быстро получило распространение в научной, экономической, социологической, футурологической литературе¹. В наши дни прогрессивные писатели, популяризаторы науки, умудренные профессора и шустрые аспиранты апеллируют к информационному обществу как ветхозаветные пророки к Земле обетованной. Насчитываются не менее сотни различных толкований информационного общества^[31][32].

Обычно называются три отличительных черты этого общества: а) определяющее значение в экономике, социальной жизни, культуре приобретают информационные технологии; б) экономическая деятельность смещается от производства товаров к предоставлению услуг; соответственно сокращается доля рабочих мест в сельском хозяйстве и в промышленности, и большинство трудоспособного населения занято в сфере информационных услуг; в) ядро социальной структуры общества образуют квалифицированные профессионалы умственного труда, прежде всего — менеджеры, инженеры, учителя, медики, научные работники.

Однако имеются скептики, которые сомневаются в существовании перечисленных тенденций и отрицают будущность человечества как республики ученой элиты. Они указывают на рост неквалифицированных занятий в сфере услуг, распространение примитивной массовой культуры, а не интеллектуализации масс, ставят под вопрос вывод о том, что эрудиция, наука и экспертные знания действительно являются главными экономическими факторами. Надо признать, что неумеренная реклама цивилизационного проекта информационного общества привела к его мифологизации, если не сказать вульгаризации. Соблюдая научную осторожность и объективность, оттолкнемся от исследования С. В. Красовского, который установил, что чаще всего повторяются следующие типологические признаки, отличающие информационное общество от обществ других типов:

а. Технико-технологические показатели: формирование глобальной инфосферы, ядро которой составляют сверхмощные компьютеры пятого и последующих поколений, дистанционно связанные с множеством территориально распределенных промежуточных серверов и персональных компьютеров, способные выполнять функции искусственного интеллекта и обеспечивающие речевой, графический, текстовый интерфейс. Короче говоря, информационное общество должно опираться на мощную и общедоступную компьютерную и телекоммуникационную базу.

б. Социально-экономические показатели: превращение информации (общественного знания) в ключевой экономический ресурс, решающий фактор интенсификации промышленного и сельскохозяйственного производства, ускорения научно-технического прогресса, что обусловливает высокую потребительскую стоимость информации в условиях рыночной экономики. Более половины трудовых ресурсов будут сосредоточены в информационном секторе экономики. Произойдет модернизация старых и образование новых информационных профессий. Благодаря дистанционной компьютерной связи распространится практика трудовой занятости на дому (в «электронных коттеджах»). Ожидается демассификация (индивидуализация) образования, досуга и быта людей, что повлечет существенную трансформацию образа жизни.

в. Политические показатели: демократизация социальных коммуникаций, гласность и открытость общественной жизни, гарантированная свобода слова, печати, собраний, безусловное соблюдение прав человека. Другими словами: в информационном обществе должен восторжествовать либерально-демократический политический строй.

г. Интеллектуальные показатели: сохранение и активное использование культурного наследия; расцвет науки, образования, искусства, религиозных конфессий; развитие интегрального интеллекта общества вплоть до глобального «сверхразума»; прогрессирующая интеллектуализация личности, переход от материально-потребительских ценностных ориентаций к познавательным и этико-эстетическим ориентациям; развитие творческих, культуросозидательных способностей индивидов; становление «новых людей» — всесторонне развитых личностей^[33].

Обобщая названные показатели, получаем следующую дефиницию: Информационное общество — интеллектуально развитое либерально-демократическое общество, достигшее сплошной информатизации общественного производства и повседневной жизни людей благодаря мощной компьютерно-коммуникационной базе. Главным и определяющим условием становления информационного общества является, очевидно, интеллектуализация социума, ибо от развития таких составляющих социального интеллекта (точнее — духовной реальности), как наука, образование, право, нравственность, философия зависят и компьютерно-коммуникационная база, и политическое устройство, и организация труда или досуга населения. Поэтому логично было бы информационное общество назвать «интеллектуальным», но этому противится тот немаловажный факт, что «информацию» можно мифологизировать, а «интеллект» — нельзя. Поясню суть дела.

Главной движущей силой постиндустриальной глобализации являются могущественные транснациональные корпорации (ТНК), стремящиеся превратить весь мир в рынок сбыта своей продукции. Интересам ТНК соответствовала идея информационного общества, которая была выдвинута в 1960;е годы. В дальнейшем эта идея аккумулировала привлекательные либерально-демократические ценности (права человека, качество жизни, национальный суверенитет, экологическая безопасность и т. д.), мифологизировалась и превратилась в идеологический ресурс глобализации, весьма успешно используемый ТНК. Об этом успехе свидетельствует, в частности, принятие на саммите стран «большой восьмерки» (июль 2000 года, Окинава) Хартии Глобального Информационного общества. В Хартии декларировалось:

«1. Информационно-коммуникационные технологии (ИТ) являются одним из наиболее важных факторов, влияющих на формирование общества двадцать первого века. Их революционное воздействие касается образа жизни людей, их образования и работы, а также взаимодействия правительства и гражданского общества… Перед всеми нами открываются огромные возможности.

2. …Информационное общество, как мы его представляем, позволяет людям шире использовать свой потенциал и реализовывать свои устремления…

…Все люди повсеместно, без исключения, должны иметь возможность пользоваться преимуществами глобального информационного общества…

Радостно читать эти вдохновляющие слова, подписанные к тому же Президентом России В. В. Путиным. Настораживают, правда, пункт 7, где говорится, что «частный сектор играет жизненно важную роль в разработке информационных и коммуникационных сетей в информационном обществе» и пункт 15, констатирующий, что «центральной остается роль частного сектора в продвижении ИТ в развивающихся странах». Выходит, что «Большая восьмерка» надеется на добрую волю и благотворительный порыв ТНК в реализации гуманистического информационного общества. Сомневаюсь, однако, что ТНК будут поставлять ИТ в развивающиеся страны себе в убыток, скорее, они с благодарностью используют Хартию в качестве неотразимой рекламы.

Тем не менее саммит в Окинаве — заметное событие в общечеловеческой культуре, которое получило продолжение в декабре 2003 года в виде многолюдного (более 10 тысяч человек) Всемирного Саммита по информационному обществу. В рамках подготовки к Саммиту Международная федерация библиотечных ассоциаций и учреждений (ИФЛА) провела конференцию, название которой красноречиво говорит о ее пафосе, «Библиотеки — сердце информационного общества». Всемирный Саммит завершился принятием «Декларации принципов» и «Плана действий», развивающих положения окинавской Хартии^[34]. В 2005 году состоялся еще один саммит по информационному обществу.

Идея информационного общества приобретает глобальные масштабы, ее разделяют президенты, министры, другие официальные лица, ООН и ЮНЕСКО. Этот факт свидетельствует о том, что первоначально технократический миф информационного общества, символизирующий могущество информационных технологий в человеческом обществе, превращается в миф политический, символизирующий могущество глобализации в современном мире. Претензии библиотечного сообщества выполнять функцию «сердца» информационного общества способны вызвать ироническую усмешку у владельцев ТНК. Информационное общество задумано не библиотекарями, оно задумано не для блага библиотек, а скорее, ради их вытеснения с исторической арены.

Библиотеки и библиотекари неразрывно связаны с книжной культурой, книга — главный предмет в библиотеке. До тех пор, пока информационные технологии служат этому предмету, т. е. облегчают комплектование и обработку книжных фондов, улучшают библиографический поиск, упрощают доступ к нужной книге, библиотека сохраняет свою идентичность, если же электронные издания заменяют книгу на бумажном носителе, мы получаем не библиотеку, а информаторий, где должны работать не профессиональные библиотекари, а специалисты иного профиля, с иной профессиональной мифологией. В информационном обществе, задуманном производителями информационной техники, мистика книги, благоговение перед книгой, библиотерапия, библиомания покажутся нелепым анахронизмом, требующим хирургического вмешательства. Неуместным будет и книжное просвещение. Надеюсь, что подобная антиутопия всеобщего одичания человечеству не угрожает. Поэтому я называю информационное общество не научным прогнозом, а политическим мифом эпохи глобализации, отвечающим корыстным интересам частного капитала и государственной бюрократии. Если обратиться к лексике многоопытного Екклесиаста, можно сказать, что миф информационного общества не является «новым под солнцем» (вспомним миф коммунистического общества), а представляет собой «суетливое томление духа». Суету вокруг информационного общества подпитывает бесконечная полемика «духовно томимых» апологетов и мифоборцев.

Лагерь апологетов информационного общества образуют: идеологи — ученые, технократы, политики, провозглашающие, что глобальная информатизация — безусловное благо для человечества; популяризаторы — педагоги и журналисты, повторяющие доводы идеологов и настраивающие общественное мнение в пользу грядущей информационной эпохи; сдержанные апологеты, признающие неизбежность всеобщей информатизации, но замечающие в ней некоторые нежелательные последствия, которые нужно постараться минимизировать. Воодушевленные ученые, политики, публицисты уверяют доверчивую массу, что в информационном обществе будут достигнуты:

• • опережение социального бытия сознанием в форме искусственного интеллекта, позволяющее рационально управлять обществом, в том числе — прокладывать ему путь в ноосферу;
• • реализация гуманистических принципов и идеалов, дальнейшее устойчивое, безопасное во всех отношениях развитие цивилизации;
• • всестороннее развитие человека благодаря свободному доступу к информации, созданной человечеством;
• • установление подлинной демократии и плюрализма в государствах и на международной арене благодаря практике информационного консенсуса на рационально-демократических началах;
• • завершение эпохи капитализма и формирование принципиально новой цивилизации, основанной на знаниях, поскольку в информационном обществе главной ценностью будут не деньги, а знания.

Группу сдержанных апологетов образуют трезво мыслящие философы, социологи, психологи, культурологи, которые искренне восхищаются достижениями информационно-коммуникационной техники, признают прогрессивность информатизации и вместе с тем опасаются негативных последствий этого прогресса. Можно суммировать их опасения в виде следующих положений:

а. Глобальная информационная система, охватывающая все человечество, означает становление унифицированной массовой культуры и создает предпосылки для информационного империализма, для подавления самобытности малых народов. В итоге нивелируется разнообразие человеческой культуры, что неизбежно приведет к ее деградации в планетарном масштабе.

б. Компьютерное образование может отрицательно повлиять на умственное развитие школьников, утверждая «левостороннюю асимметрию» мышления. Возможно ослабление потребности в общении с другими людьми и распространение ощущения затерянности в мире роботов и компьютеров.

в. Информационные сети чрезвычайно расширяют информированность властей о своих гражданах и легко становятся средством тотального контроля личной жизни и образа жизни населения.

г. В информационном обществе будут господствовать рационалисты-технократы, равнодушные к традиционным гуманистическим ценностям и эгоистически озабоченные лишь личным благополучием.

д. Дигитализация (оцифровывание) актуальных информационных ресурсов неизбежно приведет к девальвации и постепенной утрате культурного наследия, воплощенного в литературе и изобразительном искусстве, к непониманию молодым поколением духовных достижений прошлого.

е. В силу экономических причин не удастся обеспечить одинаковый доступ к образованию и информационным ресурсам всем гражданам информационного общества. Отсюда — возникновение информационного неравенства, которое может стать основой для эксплуатации одной частью населения другой его части.

Лагерь мифоборцев представляют ученые и журналисты, разоблачающие корыстную подоплеку мифа информационного общества и обличающие его не только как умышленный обман, но и как реальную опасность для будущего человечества. Мифоборцы обращают внимание на баснословные сверхприбыли, которые получают производители и торговцы информационными изделиями и услугами. В 1990;е годы мировое производство товаров возрастало на 2—3% ежегодно, а производство телекомпьютерного оборудования — на 15—20%. Символично, что самым богатым человеком планеты стал в это время президент компании «Майкрософт» Билл Гейтс (род. 1955). Отсюда следует вывод, что информационное общество никогда не станет обителью просвещенных и совестливых интеллигентов типа «ноосферной элиты», а всегда будет пространством конкуренции алчных производителей и пользователей информационных систем. Мифологема информационного общества, эксплуатирующая такое величайшее и многообещающее научно-техническое достижение человечества, как информационно-компьютерные технологии, служит не просвещению и гуманизму, а интересам частного капитала и государственной бюрократии. Непримиримые противники информационного общества критикуют не концепцию данного общества (миф или нет?), а реальную практику глобальной информатизации, заводящую человечество в гибельный тупик. Вот их аргументы:

1. Информатизация не разрешает противоречий индустриального капиталистического общества, потому что она не ведет к замене капитализма другим, более гуманным общественным строем, а напротив, способствует глобальному распространению власти транснациональных корпораций и международных финансовых магнатов (Международный валютный фонд, Международный банк, Всемирная торговая организация и т. п.), сращенных с капиталистическими элитами стран «Большой семерки», возглавляемой США. В результате углубляется разделение человечества на «золотой миллиард», пользующийся благами постиндустриальной цивилизации, и остальными пятью миллиардами, эксплуатируемыми первым. Глобальное информационное общество не сглаживает противоречия между развитыми и отстающими странами, а обостряет их, провоцируя межнациональные конфликты и столкновение цивилизаций.

• 2. Гегемоном в информатизированном мире является не промышленный капитал, производящий материальные блага, а виртуальный финансовый капитал, существующий в глобальных информационных сетях, и центром деловой активности становится не фабрика, а фондовая биржа. Именно глобальная информатизация сделала возможным процветание паразитического спекулятивно-ростовщического финансового капитала в международном масштабе.
• 3. В информационном обществе конкурируют не качество и потребительские достоинства товаров, а их реклама, манипулирующая сознанием покупателей. Создан гигантский коммерческо-информационный сектор (реклама, public relations, имиджмейкерство и т. д.), в котором заняты огромные интеллектуальные силы. Этот сектор не создает ценностей культуры, а развивает фиктивные потребности в рекламируемых товарах, стимулирует извращенное престижное потребление и бездуховно-потребительский образ жизни. Вместе с тем именно этот духовно бесплодный сектор пользуется более высоким престижем, чем наука, образование, искусство, на достижениях которых он паразитирует.
• 4. Информационное общество не может быть гуманным сообществом всесторонне развитых личностей, а будет социальной структурой, типичными представителями которой будут прагматически мыслящие профессионалы-технократы, служители паразитических финансового и рекламно-коммерческого секторов, а также малоквалифицированные «частичные работники», занятые в универсамах, Макдоналдсах, сборочных конвейерах. В итоге: обострение разделения труда, рост профессионализма меньшинства и культурная деградация массы населения^[35].

Небескорыстная апология информационного общества как «светлого будущего всего человечества» не внушает доверия, но и согласиться с выводом, что «постиндустриальное общество — тупиковая ветвь социального развития» затруднительно. Этот вывод очень напоминает безысходный пессимизм поучения Екклесиаста, что «мертвые, которые давно умерли, блаженнее живых, которые живут доселе». Неужели напрасно более столетия волнует ученых-гуманистов мысль о перерастании естественно сложившейся социальной духовности в ноосферу (сферу разума)? Разве «не от мудрости» идея общечеловеческого мирового разума, которой увлекались А. Эйнштейн, А. Бергсон, Г. Уэллс? Антрополог и богослов Пьер Тейяр де Шарден (1881—1955) понимал образование ноосферы как духовное объединение человечества, которое должно привести к Сверхжизни и Сверхчеловечеству — финальной стадии эволюции жизни, некой «точке Омега», символизирующей слияние творения и Творца¹. Академик В. И. Вернадский (1863—1945), осмысливая идею ноосферы в атеистическо-натуралистическом контексте, трактовал ее как естественную стадию развития биосферы Земли, по достижении которой окружающая людей природа будет рационально преобразована научной мыслью и коррективным трудом человечества для максимального удовлетворения его растущих материальных и духовных потребностей^[36][37]. В оптимистическом контексте философии информации нельзя не задуматься о связи информации и ноосферы. Обратимся к оптимизму наших ученых и философов.

В. И. Вернадский обычно говорил о становлении ноосферы в будущем времени, но его последователи не были столь осторожны. Так, в «Философском словаре» (М., 1986) сказано без всяких оговорок, что ноосфера — «область планеты, охваченная разумной человеческой деятельностью». Следовательно, к ноосфере нужно относить не только материальную культуру и преобразованную природу, но и техногенные экологические угрозы, порожденные нерасчетливым корыстолюбием. В советское время идеи Вернадского были восприняты доброжелательно и политическим руководством, и научным сообществом. Но в 1990;е годы стали раздаваться критические голоса, которые заявляли, что В. И. Вернадский не оставил четкой концепции, что идея ноосферы — утопия, аналогичная социально-политической утопии коммунизма^[38]. Я полагаю, что нужно проявлять осмотрительность и сдержанность в прогностических предвидениях и не торопиться праздновать окончательную победу над матерью-природой.

Было бы странно, если бы в современную информационную эпоху ноосферогенез происходил без участия информационного фактора. Закономерно, что наши философы-информатики А. Д. Урсул и Э. П. Семенюк уделили ноосферно-информационной проблематике повышенное внимание^[39]. Особенно глубоко продумана и философски обоснована концепция А. Д. Урсула, представляющая собой стратегическую программу выхода человечества из системного кризиса «на экономическом, экологическом, культурном, политическом и других уровнях». Причем автор не исключает, что «третье тысячелетие может оказаться последним для нашей цивилизации». (Как хорошо, что Борис Леонидович не слышал этих страшных слов!).

Угроза самоуничтожения человечества, несомненно, существует, и для нас особенно приятно и важно услышать, что в современной критической ситуации только информация может стать спасителем человечества. Только гуманистически ориентированное информационное воздействие способно осуществить «антропоноосферную революцию» и превратить нынешнего порочного homo sapiens в разумного «ноосферного человека». Разумеется, это воздействие не может происходить стихийно. Ноосферогенез — управляемый процесс, который должен осуществляться под руководством хорошо информированной «ноосферной элиты», осознавшей пути преодоления кризиса и обладающей властными полномочиями, чтобы увлечь за собой массы. Урсул выделил три стадии ноосферогенеза, на каждой из которых человеческое общество (социосфера) трансформируется соответственно в информационное, экологическое, космическое общество.

Информационное общество, или инфосфера, по словам автора, представляет собой результат «гуманистически ориентированного процесса информатизации» в глобальном масштабе, который может реализоваться в первые десятилетия XXI века. Процесс информатизации общества должен послужить не только для повышения его интеллектуального потенциала, но и для создания материально-технической базы, необходимой для «появления совокупного „сверхразума“ цивилизации, который поможет решить глобальные проблемы, реализует рационально-гуманистическую перестройку как каждого человека, так и общества в целом». Видимо, «сверхразуму» предстоит разрешать извечное противоречие между самоубийственным эгоизмом человечества и необходимостью ограничения его вожделений.

Экологическое общество (эконоосфера) — следующая стадия развития ноосферы, когда будет устранена угроза экокризисов и экокатастроф. Для этого нужно сформировать такую стратегию взаимодействия природы и общества, когда информационные факторы превалировали бы над вещественно-энергетическими, а общество из информационного превратилось бы в информационно-экологическое. На этой стадии достигается органическая взаимосвязь «экологии культуры» и «экологии природы», гармонизация системы «человек — общество — природа». Разумеется, искусственный «сверхразум» человечества, созданный на информационной стадии, должен исполнять роль гаранта становления и развития эконоосферы.

Космическое общество (космоноосфера) — «качественно новое состояние человечества, которое может наступить в отдаленном будущем и которое будет основано на широком развитии производства за пределами планета Земля и использовании космоса как ресурса и фактора общецивилизационного устойчивого развития» (с. 268). Это общество окажется межпланетной цивилизацией, значительная часть населения которой будет постоянно обитать за пределами Земли, используя для полетов в Солнечной системе новые поколения преимущественно безракетных транспортных средств. Космическое общество будет характеризоваться высокой «космической культурой», наиболее полной реализацией принципов гуманизма, нравственности и права. А. Д. Урсул не указывает, возможно ли появление «космического общества» в рамках того тысячелетия, которое ныне «на нашем дворе», но аналогия его с «точкой Омега» Тейяра де Шардена напрашивается сама собой.

На последней странице своего «Пути в ноосферу» Аркадий Дмитриевич раскрывает причину, побудившую его предпринять довольно-таки рискованное футурологическое упражнение. «Ноосферный выбор человечество еще должно сделать, — пишет он, — но это возможно лишь на основе достаточно обоснованной концепции движения в ноосферу, и поэтому задача автора заключается в создании контуров такой концепции» (с. 273). Возможно, и даже наверняка жизнь скорректирует «путь в ноосферу», предложенный Урсулом, но уже сегодня есть основания увенчать его лаврами первооткрывателя новой научной дисциплины, которую он назвал ноосферология. Невозможно спокойно пройти мимо этой инициативы.

Выдвигая стратегическую программу пути в ноосферу, А. Д. Урсул прекрасно понимает, что не обойтись без научного обоснования этого пути. В связи с этим возникает потребность в особой науке, обеспечивающей разработку научных методов ноосферогенеза. «Ноосферология мыслится как междисциплинарное, интегративно-общенаучное направление научного поиска, выявляющее и изучающее закономерности и процессы становления сферы разума, возможности выживания и безопасного во всех отношениях, устойчивого развития цивилизации и наиболее полного воплощения гуманистических принципов и идеалов»^[40]. Поскольку предполагается на базе искусственного интеллекта создать такие информационные технологии, которые предотвратят «угрозу самоуничтожения человечества с помощью компьютерных средств» и смогут «предвидеть последствия, причем весьма отдаленные, крупномасштабных проектов преобразования природы и других результатов деятельности человека» (с. 60), очевидно, что ноосферология должна интегрировать в свое содержание все прикладные технологические дисциплины и фундаментальные теории, в предмет которых входит семантическая информация, машинная информация, математические теории информации. Я полагаю, что наиболее естественной основой для формирования гипотетической «ноосферологии» является иерархическая система информационных наук, о которой шла речь в главе 2. Не обойтись и без философского обоснования информатизированной ноосферы, значит, философия информации будет востребована в данном случае. Обратимся теперь к антропологической проблематике философии информации.

В. Homo informaticus как особый антропологический тип.

Напомню, что различаются четыре коммуникационные культуры: речевая культура, зародившаяся в период антропогенеза и неизменно сопровождающая человечество; письменная культура (иероглифическое, алфавитное письмо), освоенная в период бронзового века; мануфактурная и затем индустриальная полиграфическая культура; наконец, информационно-технологическая (электронная) культура, формирующаяся в наши дни, которая часто именуется просто «информационной культурой». Философствующие культурологи пришли к заключению, что носителем каждой из коммуникационных культур является соответствующий антропологический тип: речевая культура — область homo sapiens; культура книжности, охватывающая письменную и полиграфическую культуру, — область homo legens, а формирующаяся ныне информационно-технологическая (мультимедийная, экранная, электронная) культура — область бытия homo informaticus. Причем выяснилось, что наиболее гармоничным, телесно и душевно здоровым является «дитя природы» — неграмотный варвар, не обремененный книжной схоластикой.

Всемирно известный «пророк из Торонто» Маршалл Маклюэн (1911—1980), автор блестяще написанных и оригинально оформленных книг «Галактика Гутенберга» (1962), «Медиум — это Послание» (1967), «Война и мир в глобальной деревне» (1968), исходя из постулата, что духовный и материальный прогресс человечества определяют не орудия труда или освоение природы, не экономика или политика, а коммуникационные каналы, которыми располагают люди, предложил в зависимости от доминирующих средств массовой коммуникации (mass media) делить историю человечества на четыре эпохи.

Первобытная эпоха «дописьменного варварства» характеризуется наивно-непосредственным отношением людей к окружающей среде. Их высшим коммуникационным достижением была членораздельная речь, воспринимаемая слухом, отсюда — формирование «человека слушающего». «Человек слушающий», использующий естественные коммуникационные каналы, жил в открытом акустическом пространстве, был лично сопричастен происходящим вокруг событиям, что способствовало гармоническому развитию его психического мира. Эпоха письменной кодификации нарушила духовную гармонию и «сенсорный баланс» неграмотного варвара; теперь в коммуникации главенствует не слух, а зрение, не акустическое сообщение, а умопостигаемые тексты, закодированные письменами. Начал формироваться новый антропологический тип — homo legens, человек читающий.

К прилежным читателям, надо сказать, весьма неодобрительно относился мудрейший Сократ. По его мнению, письменные источники дают ученикам «мнимую, а не истинную мудрость»; ученики «будут многое знать понаслышке и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых». «Дурная особенность письменности», — рассуждал Сократ, — состоит в том, что создается иллюзия, будто письмена «говорят как разумные существа, но если кто спросит о чемнибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же»¹. Возможно, из-за недоверия к письменам Сократ не оставил нам своих сочинений. Спасибо книжнику Платону, который сохранил в веках скептические раздумья своего учителя. М. Маклюэн, со своей стороны, заметил, что приобщение к умственным операциям кодирования-декодирования смыслов сделало человека рационалистическим и расчетливым «сторонним наблюдателем исторического процесса». На смену племенному братству пришла феодальная раздробленность (детрибализация). Однако вплоть до XV в. ороакустический (устный) и визуальный (письменный) каналы коммуникации находились в относительном равновесии.

Эпоха Гутенберга окончательно покончила с природной гармонией первобытного варвара. Наступила «типографская эра», давшая возможность обращаться к массовой «безличной» аудитории. Человек становится «умнее» не за счет общения с другими людьми, а за счет индивидуального чтения. Вместо «человека слушающего» появляется «человек смотрящий», у которого атрофированы все сенсорные каналы — слух, обоняние, осязание, вкус, зато гипертрофировано зрение. Личное мышление все больше уступает место ориентации на печатное слово и «книжные» авторитеты. Люди стали доверять «мертвой букве» больше, чем живому слову, отчуждение приобрело в обществе угрожающие масштабы. Зависимость людей от продукции «Гутенберговской Галактики» привело к печальным последствиям. По мнению М. Маклюэна, массовые политические и религиозные движения, кровавые революции, мировые войны — все это следствие гипнотического воздействия печатных изданий. Такие уродливые черты европейской цивилизации, как индивидуализм, эгоизм и всеобщее отчуждение, национализм и безбожие, информационные перегрузки и психические расстройства, объясняются длительной монополией книги как господствующего средства коммуникации^[41][42].

Современная эпоха — синтез «человека слушающего» и «человека смотрящего». Электрические и электронные средства связи, по словам М. Маклюэна, это «коммуникационная революция» в истории человечества. Характерная особенность современных коммуникационных средств в том, что они оказывают воздействие не на отдельные органы чувств, а на всю нервную систему человека. К людям возвращается «сенсорный баланс» дописьменной коммуникационной культуры, создаются предпосылки для целостного развития личности. На новой технологической основе воспроизводится «первобытное единство коллективного сознания», превращающее нашу планету в единую «глобальную деревню». В этой «деревне» не будет индивидуализма и национализма, отчуждения, агрессивности и военных конфликтов. Грядущая всемирная цивилизация, — пророчил М. Маклюэн, — будет обществом «гармоничной коммуникации» и «образного мышления», являющихся непременным условием формирования высших культур.

М. Маклюэн формулировал свои предвидения в 1960;е годы, отталкиваясь от потенциала телевидения, появившегося в это время. Его радовал закат «Галактики Гутенберга» и гипотетическое явление гармоничного «homo televisionis». Трудно не согласиться с тезисом, что информационно-техническая среда обитания должна изменить образ жизни людей и вызвать формирование стереотипов, поведенческих установок, ценностных ориентаций, которые были неведомы предыдущим поколениям. Правда, «Пророк из Торонто» не учитывал появления персональных компьютеров, банков данных с дистанционным доступом, электронной почты, «мировой паутины» Интернет, но он предвидел «гипермедиа» — единство звука, статических и динамических изображений, реализованное ныне в системах мультимедиа. Я полагаю, что есть основание считать Маршалла Маклюэна пророком информационно-технологической коммуникационной культуры, хотя он не использовал термин «информация» в своих произведениях. Логично также формирующуюся на наших глазах глобальную информационнокоммуникационную среду назвать Галактикой Маклюэна. Таким образом, раскрывается интригующая коммуникационно-культурологическая перспектива: исход современного человечества из Галактики Гутенберга в Галактику Маклюэна. Интрига заключается в том, каким образом homo legens сможет преобразоваться в homo informaticus. Эта интрига имеет психолого-педагогический и философско-антропологический аспекты.

Психологи и культурологи, наблюдая духовное формирование «телевизионно-компьютерных» поколений, потенциальных обитателей Галактики Маклюэна, не выражают положительных эмоций. Вместо «сенсорно сбалансированного homo televisionis», о котором мечтал Маклюэн, получается не очень привлекательный в интеллектуальноэтическом отношении антропологический тип. Усиленное воздействие аудиовизуальных средств массовой информации отрицательно сказывается на интеллектуальном уровне той части общества, которая привыкла обучаться не по книгам, а по преподносимым ей с экрана картинкам. Несвязность мысли и нелогичность речи, неосмысленность используемых слов и понятий — обычное следствие «телеэфирного» мировоззрения. «Информированность, простая осведомленность становится чуть ли не синонимом знания и понимания, а возможность что-то увидеть собственными глазами ценится больше, чем собственное мнение»¹. В силу дисфункции книжного чтения человек отучается жить в мире слов с их невидимыми обычному глазу значениями и смыслами, и все более погружается в мир самодостаточных в своем восприятии зрительных и звуковых образов. Массовая же аудитория в результате бездумного восприятия визуальной информации теряет способность самостоятельно рефлектировать по поводу увиденного. Типичный телезритель видит, но не понимает, зрит, но не мыслит. Властвующую интеллектуальную элиту такое положение устраивает, потому что умственно пассивной аудиторией легче манипулировать.

Несомненно, что Интернет и новые информационные технологии (мультимедиа, компьютерная графика, гипертекст, виртуальные пространства и др.) открывают необыкновенные возможности для познания и коммуникации, для реализации творческого потенциала личности. Они развивают ассоциативность и системность мышления, конструктивную интуицию, пространственное воображение и чувство нового. Оборотная сторона медали — способность Интернета стать жизненно необходимым для своих клиентов, т. е. поработить их. Сеть — не игровая арена, предоставляющая игрокам свободу входа и выхода. Подобно наркотику, она дает свободу входа, но не гарантирует свободный выход. В Интернете образовалось собственное виртуальное пространство, которое включает обитателей-аборигенов — группу аддитов (интернетоманов, вебголиков) — людей, испытывающих болезненное, непреодолимое влечение в Сеть (6—10% пользователей Интернета). Секрет привлекательности Сети, по мнению некоторых ученых, в том, что она «компенсирует процесс атомизации общества, включает генетическую память об исходном социуме [имеется в виду первобытная родовая община. —А. С.], помещая человека в виртуальную сетевую группу. Интернет, таким образом, прекрасно вписывается в генетический код общества»^[43][44].

Не будем далее углубляться в психолого-психиатрические деформации типичного homo informaticus, хотя в наши дни полезно иметь их в виду. Обратимся к философско-антропологическим проблемам трансформации homo legens в homo informaticus. Суть этих проблем сводится к раскрытию взаимозависимости антропологических типов и типов коммуникационной культуры. Примем рабочую гипотезу: книжность (книжная культура) — решающий фактор формирования интеллигентного homo legens, а интеллектуальный homo informaticus — закономерное следствие информационно-технологической культуры. Применительно к российской истории эту гипотезу можно конкретизировать: книжность — спутник интеллигентности; Интернет — питательная почва интеллектуальности. Важно, разумеется, однозначно определить понятия интеллигентности и интеллектуальности. Я предлагаю следующую формулу интеллигентности и интеллектуальности¹.

Интеллигентность — личностное качество (духовное состояние личности), характеризующееся двумя независимыми составляющими: а) интеллектностъ (уровень развития интеллекта), которую определяют образованность (эрудированность) и креативность (творческие способности); б) этическое самоопределение, заключающееся, во-первых, в толерантности (отказе от насилия и принципа «цель оправдывает средства»), во-вторых, в направленности личности (эгоистической или альтруистической), в-третьих, в отношении к культуре (благоговейном или, напротив, потребительском). Толерантная интеллигентность предполагает борьбу со злом только в форме словесных обличений, но не с оружием в руках. Поэтому интеллигентные люди часто оказываются беззащитными перед лицом свирепого зла. Не удивительно, что значительная часть образованных и креативных личностей предпочитает идеал не интеллигентности, а интеллектуальности.

Интеллектуальность представляет собой духовное состояние умственно развитой личности, допускающее следование принципу «цель оправдывает средства» и достижение своих целей насильственными средствами. Эти цели могут быть альтруистическими или эгоистическими, направленными на развитие или, напротив, разрушение социально признанной культуры. Таким образом, вырисовываются два рода интеллектных личностей: интеллигенты и интеллектуалы. В качестве типичных интеллигентов назову А. Н. Радищева, А. Ф. Лосева, А. Д. Сахарова; примеры типичных интеллектуалов — Петр Первый, В. И. Ленин, Е. Т. Гайдар.

Есть мнение, что интеллигенты — это старомодные идеалисты, воспитанные в традициях русской классической литературы, как правило, догматики-библиофилы, обожающие Книгу как высшую духовную ценность. Интеллектуалы же — предприимчивые и расчетливые менеджеры, целенаправленно использующие пертинентную информацию как средство жизненной борьбы. В конце XX века распространился слух, что русская интеллигенция «уходит, наконец, с исторической арены». Почти банальным стало утверждение: «Цикл существования интеллигенции закончился. Она выполнила свои задачи настолько блестяще, что самоликвидировалась за ненадобностью»^[45][46]. Петербургский книгоиздательпросветитель Дмитрий Буланин не так давно опубликовал книгу «Эпилог к истории русской интеллигенции», где сетует, что «в тех сумерках цивилизации, куда погрузилась Россия, для интеллигенции нет места»^[47].

Предсказывается, что на смену незадачливым отечественным интеллигентам придут информированные и здравомыслящие интеллектуалы западного образца. Значит, такой пережиток русского Просвещения, как заваленный книгами интерьер, будет вытеснен одним миниатюрным ноутбуком с широкополосным доступом в Интернет.

Не будем углубляться в драматические коллизии интеллигентности и интеллектуальности, которые отражены в книжных публикациях последних лет¹, а обратимся к верификации рабочих гипотез, сформулированных выше. Хотелось бы не эмоционально, а рационально оценить перспективы, ожидающие российских интеллигентов-книжников, коренных обитателей Галактики Гутенберга. Для этого важно воспроизвести коэволюцию интеллигентности и книжности, имевшую место в истории российской духовной культуры. Коэволюция понимается как взаимосвязанное и синхронизированное развитие двух социальнокультурных процессов, в нашем случае — эволюция русской интеллигентности и эволюция русской книжности. Напомню некоторые общеизвестные факты.

Изначально, со времени крещения Руси русская книжность играла роль духовного наставника, просвещала русских язычников и смягчала варварские нравы. Как отмечал В. О. Ключевский, «книжное миросозерцание было для Руси новым и пришлым идеалом, далеким от туземной действительности, но долженствовавшим преобразовать ее и связать с чуждым ей дотоле образованным миром, где господствовали высшие понятия и лучшие понятия. По самой новизне и высоте своей это миросозерцание будило туземную мысль, заставляло своих первых русских носителей размышлять и перевоспитывать местные чувства даже тогда, когда еще не было в состоянии преобразовать местные отношения»^[48][49]. Древнерусские и старомосковские книжники определяли нравственные ориентиры, порицали жадных и жестоких властителей, защищали идеалы добра и справедливости и в массе своей соответствовали формуле интеллигентности. Они пользовались доверием и почитанием неграмотного общества, древнерусский мудрец прославлялся как «муж книжен и постник», и благоговейное отношение, точнее, культ рукописной книги господствовал на Руси вплоть до петровских реформ.

Русское Просвещение, начиная с мануфактурного книгопечатания и гражданского шрифта Петра, распространялось попечением образованных и одухотворенных книгочеев, которые не назывались интеллитентами только потому, что слова «интеллигентность» не было тогда в русском языке. Понятие «интеллигенция» было востребовано эпохой литературоцентризма XIX века, временем стремительного роста полиграфической книжности и формирования читающей публики. Во втором издании «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даля появилась дефиниция: «интеллигенция — разумная, образованная, умственно развитая часть жителей». К сожалению, эта дефиниция страдает односторонностью: она учитывает только интеллектностъ (образованность и умственное развитие), а этическое самоопределение в расчет не принимает. Поэтому бессовестный проходимец с университетским дипломом мог именоваться интеллигентом, хотя типичными представителями интеллигенции современное общество признавало учителей, врачей, библиотекарей, которые просвещали и лечили народ. Это понимание расширилось в XX столетии, когда к интеллигенции были причислены писатели, ученые, инженеры, артисты, художники и прочие представители «умственного труда». Разумеется, в этическом отношении далеко не вся советская интеллигенция соответствовала формуле интеллигентности; значительную долю составляли интеллектуалы, которые не чурались насилия и обмана. Недаром романтик Эдуард Багрицкий (1895—1934) написал о своем веке:

Если он скажет: солги! — Солги;

Если скажет: убей! — Убей!

Коэволюция интеллигентности, интеллектуальности и книжности имеет закономерный характер, и можно сформулировать следующий «закон коэволюции»: во всяком цивилизованном обществе интеллигентность и интеллектуальность обусловлены книжностью; и наоборот: книжная культура общества — источник образованности и креативности его членов. Закон коэволюции интеллигентности и книжности подтверждает справедливость рабочей гипотезы книжность — спутник интеллигентности. Назовем его первым законом Галактики Гутенберга.

Рукописные, а затем полиграфические потоки всегда были неоднородны в этическом отношении, и, следовательно, оказывали разное воздействие на своих читателей. Первые книги Святой Руси исповедовали христианскую этику, соответствующую средневековой интеллигентности. Митрополит Иларион в своем «Слове о Законе и Благодати», обращаясь к сынам Божиим, «преизобильно насытившимся сладостью книжной», т. е. к древнерусским книжникам, осуждал «самоутверждение, скупое от зависти» и проповедовал «благое и щедрое христианское спасение». Древнерусская книжная этика превозносила такие добродетели, как доброжелательность, скромность, стыдливость, сдержанность, послушание, трудолюбие, целомудрие и отрицала такие пороки, как строптивость, самодовольство, высокомерие, самолюбие, тщеславие¹. Рукописная книга изначально была этически окрашена: она отвергала эгоистическую гордыню интеллектуальности и утверждала бескорыстное смиренномудрие православного интеллигента-книжника. Таким образом, рукописная книжность выполняла поистине душеспасительную социальную миссию: она была рассадником древнерусской интеллигентности.

Галактика Гутенберга расширялась не самопроизвольно, а под действием исторически обусловленных социальных факторов, например, государственная политика, коммерциализация книгоиздания, благотворительность и пр. Но главной и определяющей силой всегда был просветительский альтруизм интеллигенции. Эта сила особенно отчетливо проявила себя в пореформенной России и в эпоху Серебряного века. Великие русские писатели, которых мы почитаем теперь в качестве классиков, создавали свои произведения не для развлечения читающей публики, а для того, чтобы изменить сознание читателей, гуманизировать общество. Поэтому, как пишет философ и историк В. К. Кантор (род. 1945), «литература становится носительницей высших идеалов, советчиком во всех житейских нуждах, а писатели видятся святыми и пророками». «Именно такого типа литература определяла русскую культуру XIX столетия, она и есть действительная книжность, противостоящая остальным типам печатной продукции. И в этом смысле она неотменима как сила, духовно структурирующая и созидающая человека»^[50][51].

Разумеется, писатели-пророки, исповедующие «высшие идеалы», запечатленные в «действительной книжности», и обеспечивающие нравственное воспитание народа, чужды этики интеллектуальности, они являются символами книжной интеллигентности (хотя большинство писателей-классиков, от И. А. Гончарова и И. С. Тургенева до Ф. М. Достоевского и А. П. Чехова интеллигентами себя не считали). Отсюда второй закон Галактики Гутенберга, который звучит так: духовно-нравственное содержание книжности создается общеизвестными интеллигентами-книжниками; и наоборот: безнравственность литературы — свидетельство низкой интеллигентности общества. Авторы, выступающие в печати, неанонимны, это публичные фигуры, которые имеют определенную репутацию и социальный рейтинг. Этим обусловливается их персональная ответственность перед обществом и популярность в обществе.

Третий закон «книжной Галактики» отражает коллизию интеллигентности и интеллектуальности, которая красной нитью проходит через историю отечественной книжности. Проявлением этой коллизии является «антикнижность». Под антикнижностъю понимаются коммуникационные барьеры, затрудняющие членам общества свободный доступ к содержанию документов. Средствами антикнижности служат все виды цензуры, чистки библиотечных фондов, засекречивание, библиоцид. Антикнижные барьеры возникают не сами собой, а целенаправленно создаются интеллектуалами, хорошо понимающими силу слова и владеющими книжной культурой. Расчетливые и предусмотрительные интеллектуалы-книжники предпочитают способствовать не расширению, а напротив, ограничению свободного доступа к книгам. Напомню, что один из них еще в 1073 году в «Изборнике Святослава» составил «избранный любочисленник», чтобы православные не «прельщались ложными книгами» и избегали «многих безумных заблуждений». Многотысячные списки Главполитпросвета и Главлита, рассылавшиеся по библиотекам для очистки фондов, подготавливали квалифицированные библиографы-профессионалы. Хотя понятие «антикнижность» не используется нашими учеными, традиция изучения антикнижности имеется в нашем книговедении. Цензуре в России XVIII—XIX вв.еков посвящено немало трудов дореволюционных исследователей (М. К. Лемке, А. М. Скабичевский, Н. Энгельгардт и др.). Их исследования обобщили и дополнили фактами XX столетия постсоветские книговеды (А. В. Блюм, М. Н. Глазков, Г. В. Жирков и др.).

Третий закон Галактики Гутенберга читается так: свобода доступа членов общества к содержанию книжных фондов ограничивается интеллектуалами-антикнижниками данного поколения; и наоборот: чем выше антикнижность, тем ниже интеллигентность в обществе. Второй и третий законы дополняют друг друга, поскольку книжная культура должна в интересах сохранения нравственных норм данного общества ограничивать доступ его членов к документным фондам, т. е. включать коммуникационные барьеры. Либеральное общество утверждает одну коммуникационную культуру, тоталитарное общество — другую, поэтому уровень нормативной антикнижности может быть разным, но он существует во всяком обществе. Особенно благодарным, поучительным и увлекательным предметом могло бы стать изучение книжности и антикнижности советской эпохи. Это изучение должно объяснить, каким образом профессиональные революционеры-большевики, которые были не толерантными интеллигентами, а интеллектуалами, решительно пускавшими в ход весь арсенал антикнижного насилия (принципы партийности, классовости, партийно-государственного руководства тому свидетельство) сумели создать общенародный культ книги и построить грандиозную книжную сверхдержаву. Самое интересное: каким образом в условиях советского тоталитаризма, несмотря на цензуру и идеологическое давление, литература поддерживала интеллигентскую духовность, была хранительницей свободы мысли и гуманистических идеалов русской классики.

Именно литература, особенно «возвращенная» и «самиздатовская» стала движущей духовной силой, которая привела к краху Советского Союза и к освобождению литературного процесса от гнета антикнижности. Казалось бы, освобожденные слово и печать должны способствовать росту интеллигентности российского общества, а следовательно, развитию отечественной книжности. Действительность оказалась иной. Традиционная альтруистическая и бескорыстная интеллигентность стала быстро вытесняться расчетливым эгоизмом расторможенных этически интеллектуалов. Один из лидеров нашей социологии Н. Е. Покровский в статье, многозначительно озаглавленной «Прощай, интеллигенция!», проследив драматическую биографию русской интеллигенции, провозгласил: «Волею исторического случая мы оказались свидетелями и участниками окончательного разрушения интеллигенции и ухода ее с исторической арены… Вместе с интеллигенцией уходит и мир ее идеалов. Ему нет места в новой климатической ситуации»¹. Если уходит «мир интеллигентских идеалов», значит, и книжная культура должна либо «уйти», либо трансформироваться. Действительно, трансформации российской книжности налицо.

Радует постоянный рост книгоиздательской продукции по названиям выпускаемых книг: в 2006 году был преодолен рубеж в 100 тысяч названий, в 2008 году вышли в свет более 123 тысячи книг, а в 2009;м — уже 127 тысяч (показатель 1988 года был превышен в 2,54 раза). К сожалению, расширение номенклатуры не сопровождается ростом тиражей. Почти половина книг выпущена тиражом до 500 экземпляров и практически не заметна на рынке. Отставание от объема советской книжной продукции весьма значительно: если в РСФСР в 1988 году суммарный тираж составлял более 1,8 млрд экземпляров, то 20 лет спустя, в 2008 году удалось достичь только 42% советского показателя (после дефолта 1998 года было 22,4%)^[52][53]. Небольшие тиражи обусловили рост рыночной стоимости книги, сделали ее труднодоступной для малосостоятельных интеллигентов-книголюбов.

Изменилась тематическая структура книгоиздания далеко не в пользу интеллектной научной и художественной книги, которая никогда не была товаром массового спроса. Директор издательства «Прогресс-Традиция» Б. В. Орешин признает: «Если реалистично оценивать место и роль интеллектуальной книги в современном российском обществе, то ситуацию иначе как удручающей назвать нельзя. Более того, из года в год она стремительно ухудшается»^[54]. Это положение он объясняет «нашествием массовой культуры, резким падением престижа профессий, связанных с интеллектуальной сферой, культурой, наукой, образованием и полной потерей исторических ориентиров»¹. В этом факте проявляется деинтеллигентизация постсоветского общества и подтверждается справедливость второго закона Галактики Гутенберга: безнравственность литературы — свидетельство низкой интеллигентности общества. Следствие низкой интеллигентности — уменьшение читательской активности, отказ от литературы, т. е. дисфункция чтения (под дисфункцией понимается нарушение, расстройство нормального течения дел).

Дисфункция чтения таит в себе смертельную угрозу для Галактики Гутенберга. Нечитателям не нужны ни книгоиздательства, ни библиотеки, ни книжные магазины. Социологи чтения еще в начале 1990;х годов пришли к заключению: «Основной тенденцией последних лет стала утрата чтением его исключительной роли в российском обществе, его превращение, с одной стороны, в источник получения нужной информации, а с другой — в средство развлечения, как это и происходит в других странах, если вести речь о массовом чтении»^[55][56][57]. Данные, опубликованные социологами в 2000;е годы, подтверждают это заключение^[58]. Дисфункция чтения распространяется, как эпидемия, и в 2010 году выясняется, что 42% россиян читают книги иногда, а 35% (более трети российских граждан) не читают книг вообще. Сильнее всего заметно падение интереса к чтению у молодежи^[59].

Приведенные факты однозначно свидетельствуют об истощении русской книжности, о закате Галактики Гутенберга над российскими просторами и об уходе homo legens с исторической арены. Наступает эпоха информационно-технологической коммуникационной культуры, которую символизирует homo informaticus, новый антропологический тип, в руках которого не книга, а персональный компьютер. На наших глазах разгорается война миров: Галактика Маклюэна вытесняет Галактику Гутенберга, Интернет конкурирует с Книгой. Рабочая гипотеза Интернет — питательная почва интеллектуальности оправдывается. Да, действительно, Интернет, дигитализация, мультимедиа, информационная культура в целом верно служат прогрессивным интеллектуалам-технократам, а никак не консервативным интеллигентамкнижникам. В результате интеллектуальность вооружена глобальными информационными сетями, а интеллигентность — письменными принадлежностями отцов и дедов. Победитель в «войне миров» очевиден. Но нужно ли радоваться победе информированного интеллектуала над начитанным интеллигентом?

Несколько десятилетий встревоженные мыслители-гуманисты говорят о глобальных угрозах существованию человечества. Приводятся впечатляющие данные о загрязнении атмосферы и мирового океана, об опустынивании земель (пустыня Сахара продвигается на юг со скоростью 1,5 км в год), об исчезновении видов растений и животных и т. д. Еще большую тревогу вызывают межнациональные конфликты, перерастающие в межцивилизационные антагонизмы, рост агрессивности и насилия, раскол человечества на процветающий «золотой миллиард» и обездоленные пять миллиардов. Оказалась несостоятельной надежда просветителей на то, что образованный человек будет гуманнее и нравственнее неграмотного варвара. Масштабы жестокого уничтожения себе подобных высококвалифицированными «силовыми структурами» далеко превосходят аппетиты диких каннибалов. Этические философы утверждают: «Самая страшная из грозящих нам катастроф — это не столько атомная, тепловая и тому подобные варианты физического уничтожения человечества (а может быть, и всего живого на Земле), сколько антропологическая — уничтожение человеческого в человеке… Грозящая нам необратимая гибель общего человеческого дома порождена не сущностью человека, фатально приводящей к дурной цивилизации, но порчей этой сущности»^[60].

Кто виноват в глобальном кризисе, где скрыты его причины? Какая сверхъестественная сила уничтожает леса и пастбища, отравляет атмосферу, питьевую воду и мировой океан? Почему сильные и богатые озабочены не тем, как накормить бедных и голодных, а уничтожением возможных конкурентов и соперников? Чья воля извлекла из недр вещества ядерное оружие и превратила его в дамоклов меч, висящий над нашей планетой? Кто поставил стремящееся к благополучию, свободе и счастью человечество на грань самоуничтожения? Ответ очевиден: все это сделали не человеколюбивые интеллигентыкнижники, а жадные и беспощадные интеллектуалы, руководствующиеся принципом «цель оправдывает средства». Стало быть, сердцевина и главная причина глобального кризиса — антропологический кризис! Отсюда следует вывод о насущной потребности в антропологической революции. Приведу два аргумента в пользу этого вывода.

Еще в 1970;е годы основатель Римского клуба, уникальной гуманистической организации по исследованию будущего, Аурелио Печчеи (1908—1984) пришел к убеждению, что для спасения рода человеческого необходимо самопреобразование человечества, нужна не социальная, а антропологическая революция, т. е. переворот на глубинном уровне культуры и психики. Он писал: «Новый гуманизм должен дать импульс зарождению новых систем ценностей и духовных, этических, философских, социальных, политических, эстетических, творческих мотивов поведения, восстановить в нас как высшие блага и потребности любовь, дружбу, взаимопонимание, солидарность, жертвенность, сосуществование, заставить нас понять, что никогда, ни при каких условиях мы не должны более отказываться от приоритета духовного… Этот новый гуманизм должен быть революционным по своей сути и иметь собственные этические и моральные обоснования в сознании человека. Он должен быть настоящей человеческой революцией. Его успех является условием выживания человечества» (курс, автора)¹. Короче говоря, для устранения антропологического кризиса, являющегося подлинной причиной всех глобальных угроз, надвигающихся на человечество, нужны люди, существенно, революционно отличающиеся от людей XX века.

Человечество у роковой черты — предупреждал нас гуманист-информатик, академик РАН Никита Николаевич Моисеев (1917—2000)^[61][62]. В своем предсмертном обращении к российской общественности он писал: «Вся планета, как и наша страна, находится на пороге неизвестности и непредсказуемости. Деятельность человечества, вероятнее всего, ведет к деградации биосферы и не способна гарантировать существование Человека в ее составе. Причина этого заключается в том, что антропогенная нагрузка на биосферу возрастает стремительно и, вероятно, близка к критической. Человек подошел к пределу, который нельзя переступать ни при каких обстоятельствах. Один неосторожный шаг — и человечество сорвется в пропасть. Одно необдуманное движение — и биологический вид homo sapiens может исчезнуть с лица Земли. Хочу подчеркнуть, что такая катастрофа может случиться не в каком-то неопределенном будущем, а может быть, уже в середине наступившего XXI века»^[63]. Условие предотвращения надвигающейся гибельной угрозы Н. Н. Моисеев видел в гуманистическом перевоспитании нового поколения: «Человечество должно научиться жить в согласии с Природой, с ее законами. Люди должны воспринимать себя не господами, а частью Природы. Новые моральные принципы должны войти в кровь и плоть Человека».

Каким образом может произойти спасительная антропологическая революция? Откуда может появиться «новая порода людей»? Решающая роль в этом процессе, несомненно, принадлежит не государству с его силовыми структурами, а коммуникационной культуре. На наших глазах происходит смена господствующего антропологического типа в социальной коммуникации — homo informaticus вытесняет «человека читающего». Означает ли этот знаменательный факт начало антропологический революции в духе А. Печчеи и Н. Н. Моисеева? Сомнительно. Русская книжность воспитала несколько поколений homo legens — интеллигентов-книжников и образованных интеллектуалов. И те и другие мечтали не столько о личном благополучии (буржуазные добродетели мало кого привлекали), сколько о будущем процветании и благоденствии русского народа. Результат известен: революции, террор, войны, тоталитаризм. Значит, великолепная книжная культура, с древнерусских времен распространявшая идеалы добра и справедливости, не является гарантией доминирования разумной гуманности на нашей планете. Вместе с тем сомнительно, что глобальная информатизация, небескорыстно распространяемая транснациональными корпорациями, урезонит безумное человечество. Скорее наоборот, ускорит самоубийственную гонку за призраками. Что же делать? Возможны три линии поведения: самообман, самодурство, самопреобразование.

• 1. Самообман — источник легкомысленного оптимизма. Нужно не думать о кризисах, не заботиться о революционных переворотах, не прислушиваться к мрачным пророчествам, а надеяться на то, что предприимчивый homo informaticus сумеет найти спасительный выход из вселенского кризиса, как неоднократно случалось в прошлом. Не случайно поучал опытный Екклесиаст: «Лучше горсть с покоем, чем пригоршни с трудом и томлением духа».
• 2. Самодурство — образ действий самоуверенного и самовлюбленного эгоиста, презирающего других людей. Талантливо сыграл роль философа-самодура Фридрих Ницше (1844—1900), который от имени Заратустры поучал: «Я учу вас о сверхчеловеке… Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором… Сверхчеловек — смысл земли… Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью… В человеке важно то, что он мост, а не цель, в человеке можно любить только то, что он переход и гибель…»^[64]. Сверхчеловек Ницше — абсолютно свободное существо, не знающее никаких обязательств ни перед Богом, ни перед людьми, его привлекает в отрицаемом им человеке «только то, что он переход и гибель», и он ни в коей мере не станет заботиться о спасении погибающего человечества.

Идеи Ф. Ницше о закономерной неотвратимости «конца человеческого» получили развитие в трудах французских постмодернистов (М. Фуко, Ж. Делез и др.), а в наше время — в «постчеловеческих» или.

«постгуманитарных» исследованиях. «Поэтика расчеловечивания» привлекает бесстрашных основоположников постчеловеческой персонологии «перспективой новой реагрегации, возможностью заново собрать человека и мир»¹. Заявила о себе также гуманология (humanology) — «наука о человеке, переступающем свои видовые границы, наука о трансформациях человеческого в процессе создания искусственных форм жизни и разума, потенциально превосходящих биологический вид homo sapiens». Гуманология рассматривает человека в ряду внебиологических форм разума, как «одного из» в ряду животных, гуманоидов, киборгов (киберорганизмов), роботов"^[65][66]. В контексте гуманологии человечество трактуется как один из видов разумных существ, одна из фигур ноосферы, постепенно вытесняемая искусственным интеллектом на ее периферию. «По мере того, как машины, техника, компьютеры овладевают традиционными областями человеческого мышления и действия, человеческое все более воспринимается как нечто редкое, диковинное, удивительное, не просто поглощается, но дегустируется, у него появится особый, благородный вкус и запах, как у старинного вина… Вслед за природой и человек будет все более восприниматься в модусе редкости, как замкнутый биоценоз, встроенный в более могущественную техническую среду. Такие плантации, или заповедники, или натуральные музеи человеческого будут принимать самые причудливые формы, как некомпьютеризированные и неэлектрифицированные островки давно прошедшей естественной цивилизации»^[67]. В этих «заповедниках человеческого», по-видимому, будут экспонироваться киборгам и гуманоидам в качестве информационных курьезов и интеллигентный homo legens, и интеллектуальный homo informaticus. Планета Земля превратится в глобальный «постчеловеческий» информаторий, информирующий сам себя. Как тут не вспомнить слова Екклесиаста: «день смерти — лучше дня рождения».

3. Самопреобразование, к которому призывал А. Печчеи, возможно в том случае, если homo informaticus проявит себя не в качестве своекорыстного интеллектуала, а в качестве нравственно ответственного интеллигента. Абстрактно говоря, такая возможность существует, ибо доминирование информационных технологий не предрешает доминирование интеллектуальности, так же как господство книжности не гарантирует господства интеллигентности. Коммуникационная культура — это форма, которую можно наполнить различным содержанием. В принципе ничто не мешает превратить Интернет в питательную почву интеллигентности. Исторически интеллигентность зародилась в лоне книжности и эволюционировала вместе с ней, но почему бы не выйти за пределы родительского крова на простор глобальной информатизации? Интеллигентность, благоговеющая перед человеческой культурой, не может быть против информационно-технологической культуры, хотя, разумеется, и от книжной культуры отказаться не может.

Надо признать, что в современной философии пессимисты явно преобладают над оптимистами. Причем многие из них видят источник глобальных угроз, нависших над человечеством, в могуществе информационно-компьютерных технологий, оказавшихся во власти жестоких и алчных интеллектуалов-технократов. Некоторые бывшие оптимисты, угнетенные безысходностью, приходят к безрадостному выводу: «теперь ясно, что человека улучшить нельзя — по природе его нельзя: как был он помесью Дьявола и Ангела, так и остался, и никуда от этого не денешься, и что с этим делать — непонятно»¹. Другие, придерживаясь философии авангардного консерватизма и вдохновляясь латинским девизом «spira, spera» (дыши, надейся), утверждают, что основной вопрос актуального времени «Куда идет человечество?» окончательно не решен^[68][69].

На мой взгляд, идея самоспасения человечества заключается в союзе интеллигентности и информатизации. Перед философией информации, осмысливающей эволюцию коммуникационных культур, стоят нетривиальные вопросы: возможно ли доминирование интеллигентности в пространстве Галактики Маклюэна? почему homo informaticus не может быть интеллигентом-гуманистом? возможно ли в XXI веке сохранение в слое образованных и креативных деятелей гуманистической толерантности, альтруистической нравственности и благоговейного почитания культурного наследия? Для обоснованного ответа на эти вопросы необходимо использовать багаж информационно-коммуникационных наук, для которых профессионально-мировоззренческая проблематика имеет жизненно важное значение. Например, С. А. Басов, тщательно проанализировав конфликт технократических и гуманистических идей в библиотековедении и практической работе библиотек, сформулировал методологические предпосылки для интеллигентизации российского библиотечного дела^[70].

Мы остановились только на трех актуальных проблемах, имеющих профессионально-мировоззренческое значение для специалистов в области семантической или машинной информации. На самом деле, их гораздо больше. Каждому из наших читателей придется столкнуться с ними и самостоятельно искать ответы на вызовы современного века. Мой личный опыт показывает, что безудержная апологетика информационных мифов и артефактов, как и тупой консерватизм — это две крайности, точнее — две несуразицы нашего века¹. Несуразица — разрушительное, безумное начало, и вместе с тем, каждая несуразица — носитель своей правды, с которой нельзя не согласиться, и в то же время нельзя соглашаться безоговорочно, ибо получается «чепуха, нелепость, бессмыслица». Требуется не компромисс, а мудрость, для того, чтобы найти правильное решение. Нельзя отвергать ни одну из противоположностей, их нужно, как сказал бы Гегель, синтезировать (вспомните: тезис — антитезис — синтез), а лучше сказать — гармонизировать^[71][72]. Вот почему философия информации оказывается востребованной и необходимой в наши дни. У нее есть важная не только профессиональная, но и социальная мировоззренческая миссия — гармонизация несуразиц в инфосфере. «Гармонизация несуразиц» — поистине суета и томление духа. Но именно несуразицам, совершающимся под солнцем, посвятил свою книгу библейский пророк-скептик Екклесиаст. Пока наши знания об информации выглядят как собрание несуразиц, которые нуждаются в гармонизации. Как жаль, что нет Екклесиаста среди наших философов.

• [1] Солонин Ю. Н. Долг и ответственность философии // Философия обществу / подред. Б. В. Маркова, Ю. М. Шилкова. СПб., 2007. С. 7.
• [2] Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. Вып. 1. Тарту, 1970. С. 5—6.
• [3] Лотман Ю. М. Память в культурологическом освещении // Избр. статьи: в 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 200.
• [4] Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. СПб., 1994. С. 6, 7, 8.
• [5] Ракитов А. И. Новый подход к взаимосвязи истории, информации и культуры: пример России // Вопросы философии. 1994. № 4. С. 24.
• [6] Я немного упростил энциклопедическую формулировку: «Культура — историческиопределенный уровень развития общества и человека, выраженный в типах и формахорганизации и деятельности людей, а также создаваемых ими материальных и духовныхценностях» (Российский энциклопедический словарь: в 2 кн. М., 2001. Кн. 1. С. 784).
• [7] Ленский Б. В., Васильев В. И. Книговедение. Книжная культура. Книгоиздание: история и современность. М., 2009. С. 25.
• [8] Мак-Люэн М. Галактика Гутенберга. Сотворение человека печатной культуры. Киев: Ника-Центр, 2003. 432 с.
• [9] Основы информатики: учеб, пособие / под ред. Г. В. Алехиной. М., 2009. С. 434.
• [10] Теория культуры: учеб, пособие / под ред. С. Н. Иконниковой, В. П. Большакова.СПб., 2008. С. 573.
• [11] Тюгаева Е. В. Влияние информационной реальности на современных школьников. Электронный ресурс]. URL: http://festival.lseptember.ru/articles/314 909/ [Заголовокс экрана 18.12.2009]
• [12] Гендина Н. И., Колкова Н. И., Стародубова Г. А., Уленко Ю. В. Школьная библиотекакак центр формирования информационной культуры личности. М., 2008. С. 65.
• [13] Кастелъс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.С. 44.
• [14] Шрейдер Ю. А. Информатизация и культура // Научно-техническая информация.Сер. 2. 1991. № 8. С. 8.
• [15] Катасонов В. Н. Технологии информационной цивилизации и мудрость книжнойкультуры // Общество и книга: от Гутенберга до Интернета. М., 2000. С. 81.
• [16] Уткин А. И. Глобализация: процесс и осмысление. М., 2001. С. 9.
• [17] Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.С. 435—490.
• [18] Межуев В. М. Феномен книги и национальное в культуре // Общество и книга: от Гутенберга до Интернета. М., 2000. С. 98—99.
• [19] Шлыкова О. В. Интернет-ресурсы и услуги в социокультурной сфере: учеб, пособие. М., 2000. С. 7—8.
• [20] Гриффитс Х.-М. Почему сеть Web не является библиотекой // Междунар. форумпо информации и документации. 2000. Т. 25. № 1. С. 18.
• [21] Деревянко Е. Навигаторы знания: будущее библиотечной и информационной профессии // Библиотековедение. 2000. № 2. С. 9—10.
• [22] Шрайберг Я. Л. Избранные труды. М., 2002. С. 361.
• [23] Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.С. 350—351.
• [24] Электронные документы: создание и использование в публичных библиотеках: справочник / ред. Р. С. Гиляревский, Г. Ф. Гордукалова. СПб.: Профессия, 2007. 664 с.
• [25] Более подробно см.: Шрайберг Я. Л. Библиотеки в электронной среде и вызовысовременного общества // Научные и технические библиотеки. 2010. № 1. С. 7—46.
• [26] Библиотечное дело за рубежом: конец XX — начало XXI века: сборник аналитических и справочных материалов / РГБ. Сост. В. В. Качалина. М., 2009. С. 227—242.
• [27] Попов Э. В. О серии «Науки об искусственном» // Саймон Г. Науки об искусственном. М., 2009. С. 2.
• [28] Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.С. 267—268.
• [29] Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.С. 222—225.
• [30] Юсупов Р. М., Заболотский В. П. Научно-методологические основы информатизации. СПб., 2000. С. 305.
• [31] Впрочем, сам термин не все считают удачным. Соглашаясь на «информационныйвек» или «информационная эпоха» по аналогии с «каменный век», «век пара и электричества», ученые педанты считают некорректным распространять технологический признак на человеческое общество в целом (не говорим же мы «каменное общество»). Имкажется более уместным характеризовать современное общество как «общество массового производства» или «массового потребления».
• [32] Информатика как наука об информации / под ред. Р. С. Гиляревского. М., 2006.С. 435.
• [33] Красовский С. В. Информатизация в современном цивилизационном процессе //Науч. и техн. б-ки. 1992. № 6. С. 35—37. Другие параметры информационного общества перечисляют иные авторы. Так, В. А. Копылов в своем учебнике «Информационноеправо» (М.: Юристъ, 2005), акцентирует «трансграничные информационно-коммуникационные сети», массовое применение персональных компьютеров и т. д. (с. 21—22).
• [34] Всемирный саммит по информационному обществу / сост. Е. И. Кузьмин, В. Р. Фирсов. СПб.: РНБ, 2004. 135 с.
• [35] Более развернуто мифоборческие аргументы представлены в статье: БузгалинА. В."Постиндустриальное общество" — тупиковая ветвь социального развития? // Вопросыфилософии. 2002. № 5. С. 26—43, а также в других произведениях этого автора и егоединомышленников.
• [36] Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М.: Наука, 1987. 240 с.; Он же. Божественная среда. М.: Ренессанс, 1992. XXIV, 311 с.; Семенова С. Г. Паломник в будущее. ПьерТейяр де Шарден. СПб.: РХГА, 2009. 672 с.
• [37] Вернадский В. И. Философские мысли натуралиста / сост. М. С. Бастракова. М. :Наука, 1988. 520 с.; Он же. Научная мысль как планетарное явление. М.: Наука, 272 с.
• [38] См., например: Кутырев В. А. Утопическое т реальное в учении о ноосфере //Природа. 1990. № 11. С. 108.
• [39] Урсул А. Д. Путь в ноосферу (Концепция выживания и устойчивого развития цивилизации). М.: Луч, 1993. 275 с.; Он же. Переход России к устойчивому развитию. Ноос-ферная стратегия. М.: Издат. дом «Ноосфера», 1998. 500 с.; Семенюк Э. П. Устойчивоеразвитие общества и информатика // Научно-техническая информация. Сер. 1. 2000.№ 1. С. 1—10; Он же. Ноосферная перспектива человечества и информатика // Научно-техническая информация. Сер. 1. 2004. № 1. С. 1—9.
• [40] Урсул А. Д. Путь в ноосферу (Концепция выживания и устойчивого развития цивилизации). М., 1993. С. 76.
• [41] Платон. Федр. 275 a, b, d.
• [42] Не могу не заметить, что Маклюэн пристрастен и несправедлив в осужденииГутенберга. Он бездоказательно приписывает книжной культуре вину за распространение индивидуализма, эгоизма, милитаризма, национализма, психических расстройстви упускает из виду, что без книжности была бы невозможна техногенная цивилизация и, в частности, появление электрических и электронных средств связи, благодаря которымдолжен состояться синтез «человека слушающего» и «человека смотрящего», будущегообитателя «глобальной деревни».
• [43] Межуев В. М. Феномен книги и национальное в культуре // Общество и книга: от Гутенберга до Интернета. М., 2000. С. 97—98.
• [44] Ваганов А. Г. Краткая феноменология Всемирной паутины // Общество и книга: от Гутенберга до Интернета. М., 2000. С. 48.
• [45] В развернутом виде эта формула представлена в публикациях: Соколов А. В. Формула интеллигентности // Вопросы философии. 2005. № 5. С. 57—67; Соколов А. В. Интеллигенты и интеллектуалы в российской истории. СПб., 2007. С. 41—39;Соколов А. В. Поколения русской интеллигенции. СПб., 2009. С. 19—87.
• [46] Ерофеев В. Энциклопедия русской души. М., 2005. С. 246.
• [47] Буланин Д. М. Эпилог к истории русской интеллигенции: Три юбилея. СПб., 2005.С. 14.
• [48] СоколовА. В. Интеллигенты и интеллектуалы в российской истории. СПб.: Изд-воГУП, 2007. 344 с.; Соколов А. В. Библиотечная интеллигенция в России. Часть 1. XI—XIX вв.ека. Исторические очерки. М.: ЛИБЕРЕЯ-ИНФОРМ, 2007. 192 с.; Соколов А. В. Библиотечная интеллигенция в России. Часть 2. XX — начало XXI века. Исторические очерки.М.: ЛИБЕРЕЯ-БИБИНФОРМ, 2008. 304 с.; Соколов А. В. Постсоветские библиотекари: Социально-психологические очерки. СПб.: Изд-во «КОСТА», 2008. 296 с.; СоколовА. В. Поколения русской интеллигенции. СПб.: Изд-во ГУП, 2009. 672 с.
• [49] Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 304—305.
• [50] Я использую результаты лингвистического исследования В. В. Колесова, сопоставившего лексику, обозначающую пороки и добродетели в древнерусских текстах (Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове: в 5 кн. СПб., 2001. Кн. 2. С. 19—20.
• [51] Кантор В. К. «Ворованный воздух», или Судьба русской литературы // Обществои книга: от Гутенберга до Интернета. М., 2000. С. 127, 128.
• [52] Покровский Н. Е. Прощай, интеллигенция! // На перепутье (Новые вехи): сб. статей. М., 1999. С. 50.
• [53] Ленский Б. В., Васильев В. И. Книговедение. Книжная культура. Книгоиздание: история и современность. М., 2009. С. 30—32.
• [54] Интеллектуальную литературу Б. В. Орешин трактует так: «Интеллектуальнаялитература охватывает очень широкие области научного знания в целом, как гуманитарного, так и естественнонаучного, в том числе их популярную интерпретацию, а также сферу общественных ценностей и духовного опыта во всем его разнообразии. О
• [55] Э Эти книги, как правило, не издаются массовыми тиражами, но именно они определяют уровень научно-технического, экономического и социального развития, политический, культурный, этический и эстетический климат в обществе. У нас в России высокаялитература традиционно оказывала огромное влияние на общественное сознание, былавластительницей дум в широкой интеллигентной среде».
• [56] Орешин Б. В. Вместо предисловия // Общество и книга: от Гутенберга до Интернета. М., 2000. С. 6.
• [57] Homo legens. Памяти Сергея Николаевича Плотникова (1929—1995). М., 1999.С. 192.
• [58] Читающий мир и мир чтения: Сборник статей. М.: Изд-во «Рудомино», 2003.190 с.
• [59] 4 Литературная газета. 2010. 17—23 марта. С. 7.
• [60] Шрейдер Ю. А. Утопия или устроительство? // Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. М., 1990. С. 7—8.
• [61] Печчеи А. Сто страниц для будущего (отрывки из книги) // Будущее в настоящем.М., 1984. С. 42—43.
• [62] Его идеи подробно изложены в адресованных массовому читателю книгах: Моисеев Н. Н. Человек и ноосфера. М.: Мол. гвардия, 1990. 351 с.; Моисеев Н. Н. Судьба цивилизации. Путь разума. М.: Языки русской культуры, 2000. 224 с.; Моисеев Н. Н. Быть илине быть… человечеству? М., 1999. 288 с.
• [63] Обращение академика Н. Н. Моисеева к участникам «круглого стола» на тему"Быть или не быть… человечеству?" // Вопросы философии. 2000. № 9. С. 5.
• [64] Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. Т.2. М., 1990.С. 8—9.
• [65] Тулъчинский Г. Л. Постчеловеческая персонология. Новые перспективы свободыи рациональности. СПб., 2002. С. 292.
• [66] Эпштейн М. Гуманология // Эпштейн М. Знак пробела: О будущем гуманитарныхнаук. М., 2004. С. 606.
• [67] Эпштейн М. Гуманология // Эпштейн М. Знак пробела: О будущем гуманитарныхнаук. М., 2004. С. 607—608.
• [68] Никитский клуб. Цикл публичных дискуссий «Россия в глобальном контексте». Выпуск 23. Самоидентификация россиян. М., 2005. С. 10.
• [69] Кутырев В. А. Человеческое и иное: борьба миров. СПб., 2009. С. 235.
• [70] Басов С. А. Библиотека в контексте цивилизации и культуры // Библиотековедение. 2010. № 1. С. 27—34.
• [71] В «Толковом словаре» В. И. Даля несуразица определяется как «бестолковое, непутевое дело, несообразица, нескладица, чепуха». Современные толковые словари добавляют: «нелепость, бессмыслица, бестолковость». Именно эти значения я имею в виду, говоря о несуразицах в мире информации.
• [72] Гармония — согласованность, соразмерность, слияние частей в единое целое (в древнегреческой философии — организованность космоса в противоположностьхаосу). В музыке: благозвучие, стройность и приятность звучания.