Переселения крестьян черноземного центра Европейской России в Западную Сибирь во второй половине XIX — начале XX вв.: детерминирующие факторы миграционной мобильности и адаптации

Актуальность исследования. Переселенческое движение в Сибирь во второй половине XIX — начале XX вв. стало заметным событием социально-экономической и общественно-политической жизни России, «последним продуктом колонизационных усилий» империи [1]. Вовлечение восточных окраин страны в экономическую канву российской государственности посредством земледельческого освоения означало не только механическое перемещение крестьянства отдельных губерний Европейской России в новую среду обитания, но и сложный, продолжительный во времени акт адаптации мигрантов к условиям колонизуемого региона.

Несмотря на появившиеся в последнее десятилетие серьезные изыскания по проблеме крестьянских переселений в различных ее аспектах (экономическом, политическом, социальном, социально-психологическом), исследователи до сих пор не предприняли попытки комплексного, всестороннего изучения вопроса земледельческих миграций во второй половине XIX — начале XX вв. с точки зрения выяснения удельного веса и соотношения факторов, определивших массовость переселенческого движения в указанный период.

На наш взгляд, точкой опоры в такого рода исследовании может стать тезис, в соответствии с которым миграционные процессы в целом, то есть пространственные перемещения людей, изначально носят вынужденный характер и предполагают комплекс приспособительных действий социальных групп и отдельных индивидуумов в меняющихся природно-географических и исторических условиях жизни, через изменения стереотипов сознания и поведения, форм социальной организации и регуляции, норм, ценностей, образа жизни, элементов картины мира и способов жизнеобеспечения.

Историография проблемы. Выявление роли детерминирующих факторов переселенческого процесса, степени их влияния на миграционную активность и адаптивные возможности крестьян центрально-чернозёмных губерний во второй половине XIX — начале XX вв. потребовало вовлечения в исследовательскую канву обширного круга работ географического, историко-экономического и социально-психологического профиля, охватывающих досоветский, советский, постсоветский периоды и отражающих основные тенденции в исследовании заявленной проблемы, как в общероссийском, так и в региональном сибиреведческом аспекте.

Среди работ географического направления, способствовавших формированию объективных представлений о причинах роста миграционной активности сельского населения черноземного центра Европейской России во второй половине XIX — начале XX вв., выделяются исследования общего климатологического и почвоведческого содержания. Первый опыт научного подхода к изучению климатических условий русской равнины был предпринят К. С. Веселовским в середине XIX столетия. В основу метода Веселовского был положен принцип организации в Российской империи систематических метеорологических наблюдений, что открыло возможности для составления относительно точных определений универсальных и уникальных свойств климата России и отдельных её регионов [2].

Обобщение имевшихся данных о климате России позволило А. И. Воейкову на рубеже Х1Х-ХХ вв. дать первое научное описание климатических условий Европейской и Азиатской России. Применительно к чернозёмным районам России в трудах А. И. Воейкова были представлены обработанные данные о многолетних наблюдениях за температурным режимом, количеством и распространением атмосферной влаги по месяцам, годам и сезонам, а также сделан важный вывод о неравномерном характере распределения населения в зависимости от природных условий той или иной местности [3].

К числу фундаментальных обобщающих работ, выполненных в русле географического профиля, следует отнести почвоведческие изыскания К. Д. Глинки, давшего подробное описание почвенного климата Европейской России, В. В. Докучаева, составившего наиболее совершенную для второй половины XIX столетия почвенную карту чернозёмной полосы, и Н. П. Адамова, определившего основные факторы плодородия русского чернозёма.

4].

Детальный разбор природно-географических особенностей типично чернозёмных губерний европейской части России, произведённый во второй половине XIX — начале XX вв. такими исследователями, как В. И. Долженков, И. А. Вернер, И. А. Пульман (Курская губерния), Н. П. Коломийцов, В. К. Артюхов (Тамбовская губерния), A.A. Каминский, А. Е. Филипченко, П. А. Загорский (Орловская губерния), Г. Ф. Клинген, Г. Ф. Морозов (Воронежская губерния) [5], рассматривавших действие климатических и географических факторов сквозь призму сельскохозяйственного производства в земледельческом регионе России, предоставил возможность специалистам в области экономической географии сделать принципиальный вывод о преобладании экологической компоненты в формировании кризисных явлений в аграрном секторе экономики черноземного центра.

Географические изыскания, подкреплённые данными о фактах систематического антропогенного воздействия человека на природу (крестьянства на сельскохозяйственный ландшафт), позволили авторам, исследовавшим специфику аграрного производства в России на стыке географии и экономики, сформулировать важную теоретическую проблему о допустимом пределе распашки земель, за которым дальнейшее увеличение пашни пагубно сказывается на развитии крестьянского хозяйства. По определению Н. П. Огановского, A.A. Кауфмана, A.B. Чаянова, трёхпольная система хозяйствования, доминировавшая в чернозёмных губерниях России, являлась эффективной лишь в ситуации пропорционального соотношения элементов сельскохозяйственного ландшафта, а предел распространения пашни наступал тогда, когда она достигала 80% удобной безлесной территории.

Знаковым событием в исследовании роли природно-географического фактора в освоении региона и закреплении в нём земледельческого населения стал фундаментальный труд Н. М. Ддринцева [6], в котором наряду с обстоятельным анализом естественно-географических и климатических условий колонизуемых пространств, автор сфокусировал свой взгляд на проблеме территориального распределения переселенческих потоков, соответствия природных условий мест выхода и водворения мигрантов, степени комфортности районов обустройства и адаптации переселенцев [7].

Рост переселенческого движения в Сибирь в пореформенную эпоху стимулировал изучение отдельных составляющих природно-географического фактора, оказывавших мощное воздействие на характер и темпы адаптации мигрантов в местах их водворения: климата, растительности, почвенных свойств, расположения транспортных артерий и состояния путей сообщения. Весомый вклад в исследование природно-географического фактора, действовавшего в условиях сибирского месторазвития и оказывавшего влияние на производственную деятельность населения региона, внесли во второй половине XIX — начале XX вв. работы В. В. Сапожникова, В.П. Семёнова-Тян-Шанского (общегеографическое описание колонизуемых районов), П. М. Брейтигама, Н. О. Осипова (характеристика климата Сибири), В. Королёва, К. П. Горшенина, П. Карамзина, В. И. Баранова (анализ состояния почв и растительности в Западной Сибири), H.A. Кострова, М. Н. Соболева (изучение путей сообщения и транспортной инфраструктуры региона) [8]. Указанными авторами были собраны и систематизированы важные сведения о метеорологических, орографических, ландшафтных, гидрологических особенностях региона, во многом подтвердивших предположения этнографов о том, что «Сибирь не представляет места, непригодного для жизни. условия для существования людей здесь удовлетворительны, а в некоторых местах благоприятные» [9]. Вместе с тем отмеченные исследователями некоторые специфические, свойственные только Зауралью особенности географических и климатических условий, такие как: территориальная отдалённость от метрополии, значительные расстояния от очагов цивилизации и между населёнными пунктами, краткость безморозного периода и частые отклонения температур от нормальных значений, воздействовавших на состояние путей сообщения и эффективность земледелия, наглядно демонстрировали изначальную ограниченность адаптивных возможностей переселенцев в Сибири.

В период утверждения марксистско-ленинской методологии в исторической науке, основанной на принципах классового подхода к оценке исторических явлений, произошло изменение общего вектора исследований проблемы о причинах и результатах крестьянских переселений, в результате чего самостоятельные, оригинальные работы, посвященные роли природно-географических факторов в переселенческом движении второй половины XIX — начала XX вв., были частично элиминированы из исследовательского контекста.

Вопросы, связанные с изучением влияния природных факторов на различные явления общественной жизни, рассматривались с позиции новой идеологической доктрины. К задачам советской географии причислялось «изучение закономерностей строения географической среды в целях её рационального использования и преобразования» [10]. При этом оговаривалось, что воздействие естественно-географических факторов на общественные процессы не является определяющим, так как «изменение и развитие общества происходит несравненно быстрее, чем аналогичные процессы в географической среде» [11].

Большинство географов, ставивших перед собой задачи не только описательного свойства, но и пытавшихся выявить закономерности во взаимодействии природы и общественных процессов, были обвинены в «вульгарном географизме» и «географическом детерминизме» (JI.C. Берг, A.A. Григорьев). Научные изыскания географического характера, созданные на рубеже XIX—XX вв. крупнейшими учёными различных направлений, такими как: А. И. Воейков, В. В. Докучаев, Д. И. Менделеев, П.П. Семёнов-Тян-Шанский, были подвергнуты критике как «не поднявшиеся до марксистско-ленинского понимания значения способа производства в развитии и размещении производительных сил» [12]. В результате в изучении проблемных вопросов о влиянии природно-географических обстоятельств на миграционное поведение крестьянства образовался вакуум, который быстро заполнился работами, акцентировавшими внимание преимущественно на экономических аспектах переселенческого движения на восточные окраины страны.

Тем не менее, в географической науке советского периода шёл процесс накопления научного материала, касавшегося истории климата и экстремальных природных явлений в продолжительный хронологический отрезок (И.Е. Бучинский, Ю. А. Шишков, Е. П. Борисенков, В.М. Пасецкий), географических особенностей снежного покрова (Я.И. Фельдман), засух и динамик увлажнений (O.A. Дроздов, Л.Г. Полозова), влияния факторов природно-географического характера на сельскохозяйственное производство и адаптивные процессы (A.B. Дулов, В.А. Душков) [13].

Систематизация и анализ собранных сведений позволили представителям географической науки впоследствии вернуться к изучению проблемы о взаимодействии человеческого общества и природы, роли географического фактора в историческом процессе. Во второй половине XX в., отдельные выводы географического знания постепенно вовлекались в русло исторических исследований, в том числе и посвященных проблемам переселенческого движения в Сибирь, причинам и последствиям крестьянских миграций.

Наиболее крупной работой данного направления начала 1950;х гг. стала монография В. В. Покшишевского [14], в которой автор, сосредоточившись на рассмотрении процессов колонизационного освоения Сибири в конце XIX — начале XX вв., исследовал вопросы соответствия ландшафтных условий мест выхода и водворения мигрантов.

В 1960;е гг. географические аспекты проблемы крестьянских переселений и адаптации в сибирском регионе получили некоторое развитие в творчестве Е. И. Соловьёвой [15], обратившей внимание на роль экологических факторов в обустройстве новосёлов в Сибири, подчеркнув естественное стремление переселенцев к оседанию в тех географических зонах, которые имели условия для хозяйственной деятельности, схожие с местами их прежнего проживания.

Изучение широкого круга вопросов, связанных с обстоятельствами природно-географического воздействия на миграционные процессы в пореформенный период, началось в конце 70-х — начале 80-х гг. XX в. В работах П. Д. Верещагина и A.B. Минжуренко [16] детальному анализу были подвергнуты проблемы влияния естественно-географических факторов на выбор мигрантами мест водворения, их переселенческую активность, ход заселения колонизуемых территорий и результаты хозяйственного освоения земледельческих районов Западной Сибири.

С начала 1990;х гг. предпринимаются попытки анализа аграрной истории России пореформенного времени в связи с воздействием природных факторов на производственные процессы, организацию быта и особенности сознания крестьянства.

Данный подход получил распространение и активно отстаивается в статьях и монографии Л. В. Милова [17], использовавшего в своей работе фактический и статистический материал по сельскохозяйственным районам Нечерноземья и некоторым губерниям чернозёмного центра Европейской России. В монографии исследователя специфика развития российского исторического процесса, государственности и национального менталитета рассматривается с позиций влияния природно-географического фактора. По утверждению JI.B. Милова, российских условиях «необычайная кратковременность цикла земледельческих работ, .господство малоплодородных и неплодородных почв приводили к наибольшей концентрации труда земледельца в относительно небольшой временной отрезок» [18]. Всё это требовало от крестьянина крайнего напряжения сил, удлинения рабочего дня, использования дополнительных трудовых ресурсов и, в конечном счёте, формирования компенсационных механизмов выживания, выразившихся в жёсткой общинной консолидации и тоталитарных формах государственной власти. Определяя значимость природно-географического фактора в истории России, JI.B. Милов приводит суждения классиков отечественной исторической мысли С. М. Соловьёва и В. О. Ключевского [19], но при этом уточняет, что «простой возврат к восстановлению в историографии их постулатов недостаточен, ибо это только макроподход, не позволяющий выделить конкретно-исторический и экономический механизм воздействия природных условий на жизнь крестьянина, общество и государство» [20]. Для решения своей задачи автор привлёк к исследованию обширный пласт научных наработок географического характера, отражённый в разновременных работах П. А. Словцова, А. П. Щапова, А. И. Воейкова, М. А. Цветкова, И. Е. Бучинского, A.B. Дулова, а также ряд работ компаративистского свойства, где производится сравнительная характеристика природно-климатических составляющих России и Западной Европы (А.Н. Лебедев, А.Ю. Егорова). В результате JI.B. Милову, с опорой на репрезентативный географический материал, удалось доказать неправомерность и некорректность сравнений природных условий, в которых происходило становление экономических и общественно-политических институтов России и ряда государственных образований с похожим природно-климатическим потенциалом (страны Скандинавского полуострова, Канада).

Концепция Л. В. Милова вызвала бурную дискуссию в научном сообществе и встретила на своём пути не только сторонников, но и противников. В частности, Б. Н. Миронов, опубликовавший в 2000 г. труд «Социальная история России: генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства», признавая в целом некоторые выводы Л. В. Милова о воздействии географического фактора на социально-экономические процессы в России, высказал мнение, что своеобразие природных условий прежде всего «дело рук человеческих» [21]. С точки зрения Б. Н. Миронова, влияние географической среды на человека и общественные явления происходит опосредованно и во взаимодействии с другими социальными, экономическими и политическими факторами, оценить индивидуальный вклад каждого из которых не представляется возможным [22]. Б. Н. Миронов, критикуя своих оппонентов за «географический детерминизм», считает, что любые соображения о влиянии географической среды на отдельные институты, модели поведения, социальные и экономические процессы «носят предположительный, а часто просто гадательный и спекулятивный характер» [23].

Полемика между Л. В. Миловым и Б. Н. Мироновым, а также их сторонниками или противниками, определила различную степень акцентуации роли естественно-географических факторов и их влияния на производственную деятельность и миграционную мобильность крестьянства в региональных исторических исследованиях.

В работах историков Центрального Черноземья, написанных на рубеже XX — XXI столетий, восполнялись главным образом лакуны, образовавшиеся в изучении аграрного вопроса в центральном производящем регионе пореформенного периода в советский период историографии. В круг интересов диссертационных трудов и монографий проблемы миграций земледельческого населения за пределы территории постоянного проживания либо не входили совсем, либо были представлены в виде простой констатации факта переселений и дополнены краткими статистическими сведениями о числе крестьян, вышедших на переселение за изучаемый авторами хронологический отрезок (С.А. Есиков, О.Г. Вронский) [24].

Более детальному анализу вопрос о роли природно-географического фактора в историческом процессе подвергся в трудах сибирских учёных новейшего времени. В конце 80-х-начале 90-х гг. XX в. в сибиреведческом сегменте аграрных исследований сформировалась и продолжала развиваться устойчивая концепция, утверждавшая, что по мере продвижения русской оседлости на восток роль природных факторов актуализировалась, а перемещение части населения из континентальной зоны проживания в резкоконтинентальную инициировало перестройку крестьянских хозяйств сообразно местным условиям, требовало коррекции, а иногда и ломки индивидуального сознания мигрантов.

Знаковым событием в русле выделенного исследовательского направления стала вышедшая в свет в 1991 г. монография В. И. Шадурского.

25], посвящённая проблемам изучения народного опыта земледелия в зауральском регионе в хронологически обширный исторический период XVII — начала XX вв. Автором были даны подробные характеристики условий становления и развития земледелия в Сибири: местного климата, растительности и почвенных свойств региона. Не говоря впрямую о факторах адаптации переселенцев в колонизуемых местностях, В. И. Шадурский указал на «исключительное экологическое разнообразие» вовлекаемых в земледельческий оборот районов Западной Сибири и автономную сложность природно-климатических условий для сельскохозяйственного производства.

26].

Конец 80-х-первая половина 90-х гг. XX в. были ознаменованы появлением работ геодемографического и геоэкономического содержания, в которых авторы указывали на значимую роль в переселенческом процессе природно-географических факторов.

В диссертации П. П. Вибе [27] были исследованы (на примере переселения крестьян в Тобольскую губернию в конце XIX — начале XX вв.) колонизационные возможности переселенцев с учётом выхода из европейских губерний России, а также особенности расселения мигрантов в Западной Сибири, геодемографические последствия крестьянской колонизации.

В монографии и статьях В. А. Зверева [28], сосредоточившего внимание на изучении русской крестьянской семьи в Сибири и специфике демографического поведения сельского населения колонизуемого региона во второй половине XIX — начале XX вв., неоднократно отмечалось, что природно-географический фактор оказывал влияние на миграционное поведение крестьянства на всех стадиях переселения: в период выхода, водворения и обустройства, а также внутрирегиональных перемещений лиц крестьянского сословия. С точки зрения учёного, такие элементы природно-географического фактора, как траектории транспортных путей, расстояние до основных районов колонизации, сравнительные природно-климатические, ландшафтные, почвенные характеристики мест выхода переселенцев и предполагаемого водворения играли важную роль, поскольку экологические знания мигрантов составляли одно из условий быстрой «приживаемости» их в Сибири.

Влиянию природно-географического фактора на особенности устройства и становления переселенческих хозяйств в колонизуемом регионе, развитие земледелия и скотоводства была посвящена опубликованная в 1995 г. исследовательская работа К. А. Чуркина [29]. Автор, основываясь на широком круге опубликованных источников, произвёл подробный анализ природно-климатических условий, вовлечённых в колонизационный процесс территорий Сибири, выявил основные направления миграционных потоков, определил степень зависимости результатов хозяйственной деятельности переселенцев и специфики их быта от природных обстоятельств.

В семантических границах изучения взаимоотношений переселенцев и старожилов в Западной Сибири автором настоящего труда [30] было проведено подробное исследование природно-географического контекста водворения и обустройства мигрантов из европейской части России в колонизуемых местностях, на основании чего сделан вывод о неодинаковых условиях, в которых происходило становление хозяйств новосёлов, в зависимости от периода прибытия переселенческих партий в Сибирьотмечено разнопорядковое влияние природно-географического фактора на хозяйственную деятельность крестьян в различных районах региона.

Интенсивные исследования природно-географической компоненты переселенческого процесса, прямого и опосредованного воздействия специфики природного окружения на все стороны быта и хозяйственной жизни мигрантов в регионе водворения сделали возможным и необходимым разработку новых методологических подходов к изучению адаптации русских переселенцев в Сибири как одного из основных факторов культурогенеза [31]. Предпосылкой к проведению специальных исследований в области изучения генерирующих механизмов хода и результатов адаптации стало накопление и описание обширного этнографического материала, характеризующего уникальные и универсальные черты материальной культуры русских сибиряков. В работах A.A. Люцидарской, В. А. Липинской, М. Л. Бережновой, П. Е. Бардиной, М. А. Жигуновой, Т. Н. Золотовой [32] и др. широко освещались вопросы питания, одежды, архитектурных традиций сельского населения Сибири, в том числе и с точки зрения определённых трансформаций этих элементов материальной культуры в связи с влиянием естественно-географической обстановки.

Обобщение данного материала, с привлечением экспедиционных дневников и полевых наблюдений, позволили О. Н. Шелегиной [33] уточнить и внести ясность в понятие культурной адаптации, определив её как приспособление человеческих сообществ, социальных групп и отдельных индивидуумов к меняющимся природно-географическим и историческим условиям жизни посредством изменения стереотипов сознания и поведения. Автор справедливо указала на взаимообразность адаптационных процессов, так как миграционные потоки из центральных регионов России в Сибирь делали культурную адаптацию значимой не только для переселенцев, но и для жителей тех территорий, куда эти потоки направлялись. Наконец, впервые в исследовательской литературе, в связи с воздействием природных факторов на адаптационные возможности крестьянства сибирского региона, был сформулирован тезис о складывании внутрирегиональных комплексов материальной культуры, в наибольшей степени соответствовавших природно-климатическим особенностям территорий, образу жизни поселившихся на них людей [34].

Обстоятельное исследование условий адаптации русских сибиряков в регионе, среди которых одну из решающих функций выполнял природногеографический фактор, было проведено Б. Е. Андюсевым [35]. Подчеркнув, что адаптация — это процесс взаимного приспособления между культурой и средой, направленный на выживание и стабильность социальной системы, исследователь, исходя из определения «месторазвитие», пришёл к выводу о том, что наибольшее влияние на формирование хозяйственной инфраструктуры, приспособительную изменчивость и традиционное сознание сибирского населения оказывали естественно-географические, природные факторы [36]. Очевидным достоинством монографии, посвященной характеру адаптации старожилов в Сибири, явилась концептуальная позиция автора о постоянстве адаптационных процессов, в ходе которых, вследствие непрерывного притока земледельческого населения из Европейской России, у всех жителей региона вырабатывались адекватные адаптивные стратегии.

В историко-экономической литературе второй половины XIXначала XX вв. проблемы причин и последствий миграций земледельческого населения чернозёмного центра России на восточные окраины страны рассматривались в контексте изучения крестьянского хозяйства, особенностей его развития в районах выхода переселенцев и объективных трансформаций в местах их водворения.

По мнению широкого круга исследователей, представлявших различные течения отечественной экономической мысли, проблема миграционной активности крестьянского населения в пореформенное время явилась прямым следствием аграрного кризиса, элементы которого впервые проявились в сельском хозяйстве европейской части России на рубеже 7080-х гг. XIX столетия, а на стыке XIX и XX вв. стали характерологической чертой отечественного сельскохозяйственного производства. В работах экономистов второй половины XIX — начала XX вв. (A.C. Ермолов, Ф. Бар, А. Е. Воскресенский, A.A. Кауфман, A.A. Исаев, И. А. Ямзин, В. П. Вощинин, П. М. Головачёв, В. П. Воронцов, A.B. Пешехонов, K.P. Качоровский, C.JI. Чудновский) [37] были выявлены основные группы причин возникновения и эскалации кризисных проявлений в аграрном секторе экономики чернозёмного центра страны. К таковым относились избыток земледельческого населения в регионе, господство архаических форм хозяйствования и развившееся на этом фоне крестьянское малоземелье. В исследованиях экономического профиля второй половины XIX — начала XX вв. переселения, наряду с такими вариантами урегулирования аграрного кризиса, как вовлечение в оборот частновладельческих земель, развитие арендных отношений и стимуляция промыслового отхода земледельческого населения, рассматривались как паллиативная мера, ввиду ограниченности или неподготовленности земельных участков в Сибири для водворения там переселенческого элемента. В частности, A.A. Кауфман, констатируя, что «причины переселений коренятся в кризисе системы производства, а крестьянство уходит на новые места в силу того, что уменьшившееся земельное обеспечение не позволяет более вести хозяйство привычного типа», отмечал, что путём поощрения и развития переселенческого движения аграрный вопрос урегулировать нельзя, так как «почти все непосредственно пригодные для заселения земли Сибири. уже заняты переселенцами из внутренних губерний, и новых можно приглашать в уже никак не пригодную для немедленного занятия земледельцами тайгу» [38].

Невзирая на негативное в целом отношение к крестьянским переселениям как способу решения аграрного вопроса, в 80-х гг. XIX в., когда переселенческое движение приобрело массовый характер, в литературе историко-экономического профиля сформировалось направление, специализировавшееся на исследовании материальной готовности крестьянства чернозёмных губерний России к миграциям и влиянии имущественного состояния крестьянских дворов на характер и темпы адаптации в регионе водворения.

Расчёты, произведённые Н. Турчаниновым и А. Фортунатовым [39], способствовали определению степени земельного обеспечения крестьянства чернозёмной полосы России, наличия движимого и недвижимого имущества, что позволило с максимальной точностью выявить потенциальные финансовые возможности земледельцев, принявших решение о переселении в Сибирь.

K.P. Качоровский [40], на основании массового исследования переселенческих хозяйств центрально-чернозёмных губерний России, пришёл к заключению, что подавляющая масса решившихся на переселение крестьян не располагало достаточными материальными ресурсами для первоначального обустройства в Сибири, ввиду ограниченности времени на совершение сделок и активного противодействия данному процессу со стороны общинной организации.

В монографиях A.A. Исаева, A.A. Кауфмана, A.A. Дудоладова, H.A. Рубакина и публицистических очерках Н. М. Ядринцева и A.A. Белевского [41] досконально изучен вопрос об основных траекториях движения переселенческих потоков во второй половине XIX — начале XX вв. и материальных затратах мигрантов на передвижение из России в Сибирь. Исследователям удалось определить комплексные расходы переселенцев на переезд в зависимости от избранного направления движения и транспортных средств. Расчёты, произведённые специалистами на основании опросов переселенческих партий, позволили выяснить оптимальный размер денежных средств, необходимых для успешного переселения (результаты вычислений использовались правительством для установления денежного ценза, которому должны были соответствовать материальные возможности мигрантов), водворения и первоначального обустройства [42].

Отдельную группу работ в рамках историко-экономического направления, в которых авторы не затрагивали впрямую причин миграционной мобильности, но предоставляли обширный доказательный материал стабильно ухудшавшегося имущественного положения крестьян чернозёмной полосы России, составили труды, посвящённые вопросам их быта и жизнедеятельности. К таковым относились: статистические изыскания Ф. А. Щербины, обследовавшего 230 хозяйств Острогожского уезда Воронежской губернии на предмет количества пищевых веществ, приходящихся на душу населения, работы Л. Н. Маресса о пищевом довольствии российского крестьянства, монографии П. Лохтина и А. И. Чупрова о состоянии продовольственных остатков в крестьянских хозяйствах [43].

Данные исследования способствовали формированию объективных представлений о бедственном положении широкого слоя крестьянства земледельческих губерний России, а работы медико-демографического характера В. М. Обухова, А. И. Шингарёва, С. Н. Караманенко, М. М. Белоглазова, С. А. Дедюлина и М. М. Покровского [44] убедительно доказывали наметившуюся в конце XIX в. тенденцию к снижению уровня жизни потенциального миграционного элемента в сельских районах чернозёмного центра.

В исторической науке советского времени исследования проблемы детерминирующих факторов миграционной мобильности и адаптации крестьянства, вышедшего из типичных чернозёмных губерний России, не были предметом специального изучения, а различные стороны развития крестьянского хозяйства в период с 1861 по 1917 г. рассматривались главным образом в связи с выяснением причин крестьянских выступлений и политическими факторами, определившими социальные потрясения в России первой четверти XX в. (столыпинская аграрная политика, революции 19 051 907, 1917 гг.). Условием для утверждения данной тенденции стали работы В. И. Ленина, посвященные проблемам развития капитализма в России и аграрным миграциям на рубеже XIX — XX вв. Основываясь на земско-статистических материалах, В. И. Ленин подробно охарактеризовал специфику хозяйственно-экономической деятельности крестьянских дворов в Европейской России, в том числе в Воронежской и Орловской губерниях, подверг специальному анализу состояние крестьянских бюджетов, обратил внимание на благотворное значение освоения окраин, как условие развития капитализма вширь [45].

В фундаментальных статьях («Переселенческий вопрос», «Значение переселенческого дела», «Еще о переселенческом деле») Ленин писал о факторах, влиявших на организацию переселенческого дела в годы поощрения правительством аграрных миграций, конкретных обстоятельствах переселенческого движения из европейских губерний России в Сибирь, устройстве переселенцев в местах водворения [46].

Вместе с тем исследование В. И. Лениным аграрного и переселенческого вопросов имело отчетливый политический уклон. Аграрную ситуацию в Европейской части страны автор рассматривал исключительно в контексте социально-экономического разложения крестьянства, а освоение восточных окраин и эскалацию капиталистических отношений, как необходимые условия для свержения легитимной власти и социального переустройства общества.

Тем не менее до конца 1920;х гг., в эпоху сосуществования домарксистского и марксистского направлений в историографии, в русле исследования аграрного строя России, а также переселенческого движения и его последствий во второй половине XIX — начале XX вв., работали представители «старой» научной школы: А. Н. Челинцев, Н. П. Огановский, A.B. Чаянов, Б. Д. Бруцкус, В. П. Вощинин, И. Л. Ямзин.

Общим вопросам развития российского крестьянского хозяйства, при рассмотрении которых использовались статистические данные по Центральному Черноземью (Тамбовской губернии), были посвящены работы А. Н. Челинцева [47], исследовавшего проблемы сельскохозяйственного районирования и экономических закономерностей в размещении главных зерновых культур.

Проблемы эколого-экономических аспектов аграрного кризиса в пореформенной России как условия роста миграционных настроений и переселенческой активности сельского населения изучались в фундаментальных трудах Б. Д. Бруцкуса [48]. По мнению исследователя, аграрный кризис, вызванный избытком земледельческого населения, имел порайонный характер и наиболее остро проявился в чернозёмных губерниях России, что и предопределило тягу крестьянства этих губерний к выселениям за пределы территорий постоянного проживания, в то время как «никакая переселенческая реклама не могла соблазнить к миграции земледельцев промышленной полосы, севера и приозёрского края. Переселение развивалось там, где в этом ощущалась внутренняя потребность» [49].

Н.П. Огановский [50] также связывал кризис в сельском хозяйстве с аграрным перенаселением. Причины и значение переселенческого движения в его трактовке определялись следующими соображениями:

• миграционная подвижность крестьянства — объективный ответ земледельческого населения чернозёмных губерний на заметное ухудшение экономического положения;

• переселения необходимы, так как развитие капиталистических отношений в сельском хозяйстве России могло привести к «обуржуазиванию» крестьянства.

На основании своей гипотезы Н. П. Огановский делал вывод, что переселенческое движение, спровоцированное накоплением негативных тенденций в сельском хозяйстве, должно «смягчить» аграрный кризис в местах наибольшей миграционной активности крестьянства.

A.B. Чаянов [51], поддерживая концепцию аграрного перенаселения как основного источника сельскохозяйственного кризиса, в отличие от Б. Д. Бруцкуса и Н. П. Огановского, считал переселения менее эффективным средством, чем развитие научной агрономии и агротехнические улучшения в сельском хозяйстве.

К категории научных работ, рассматривавших общие вопросы колонизации, относятся написанные в этот период труды В. П. Вощинина и И. Л. Ямзина [52], оценивавших переселенческое движение и его причины как внеисторическое явление, характерное для всех государств и времён.

Однако уже в конце 1920;х — начале 1930;х гг., когда в основном закончилась ротация научно-исторических кадров и произошла замена их идеологически благонадёжными элементами, работы в области исследования аграрного сектора экономики и переселенческого движения в дореволюционной России практически прекратились, а основная масса монографий, опубликованных в это время, разбирала вопросы освоения Дальнего Востока, являвшегося центром геополитической стратегии СССР, и негативных аспектов крестьянских миграций в период проведения аграрной политики Столыпина. Наиболее одиозно, с акцентом на негативные моменты, переселенческое движение освещалось в этот период в работах С. М. Дубровского, Н. Карпова, А. П. Погребинского [53]. Из региональных работ, внимание заслуживает лишь монография П. Н. Черменского [54], в которой автор, оперируя среднестатистическими показателями по сельскому хозяйству 12 у.е.здов Тамбовской губернии, пришёл к заключению о неэффективности правительственных методов реорганизации аграрного сектора экономики чернозёмного центра в конце XIX — начале XX вв., подчеркнув, что переселения на восточные окраины страны не принесли желаемого результата.

Традиции советской историографии, заложенные в конце 1920;х и в 1930;е гг., определили основные акценты в изучении экономических факторов развития крестьянских хозяйств чернозёмных губерний в последующий период. Несмотря на кажущееся обилие исследований по аграрной тематике, созданных до начала 1980;х гг., в них проблемам крестьянских миграций либо не отводилось места вовсе, либо факты переселенческого движения рассматривались вскользь.

Однако именно на этом этапе, благодаря накоплению материала по экономике сельского хозяйства и введению в оборот новых источников, был сделан значительный шаг вперёд в вопросе переосмысления причин возникновения неблагоприятных явлений в земледельческой сфере, определении и уточнении территориальных границ аграрного кризиса.

В фундаментальных трудах М. С. Симоновой, П. Г. Рындзюнского, H.A. Егиазаровой, И. Д. Ковальченко, A.C. Нифонтова, A.M. Анфимова [55], основанных на объективных статистических материалах по чернозёмным губерниям, настойчиво проводилась мысль о «грандиозном аграрном кризисе», «ухудшении положения крестьян», «падении крестьянских хозяйств», но при этом ареал распространения кризисных явлений указанными авторами очерчивался в пределах центрального производящего региона.

Серьёзным подспорьем к созданию монографий обобщающего характера, воссоздававших картину экономического положения чернозёмной деревни, явились региональные исследования Г. М. Богданова, В. Лилеева, К. Ф. Максимовой, Г. М. Птушкина, М. М. Шевченко, А. Н. Курцева [56]. В работах указанных исследователей содержался богатый статистический и фактический материал по истории аграрных отношений пореформенного времени в черноземье, а в диссертационном труде А. Н. Курцева, на материале Курской губернии, были рассмотрены вопросы внутренней трудовой миграции российского крестьянства, включающей временные перемещения земледельческого населения на промыслы и переселение на новые места жительства в Предкавказье, Заволжье, Сибирь и Донбасс. Автору на основании обширного фактологического материала и архивных источников удалось установить взаимосвязь и взаимозависимость между двумя видами трудовых миграций, оценив переселения крестьян Курской губернии как следствие накопления миграционного опыта в процессе земледельческого отхода.

В то же время некоторые выводы А. Н. Курцева выглядят не бесспорными. В частности, он утверждает, что «бедняцкий состав основной массы переселенцев, не располагавших нужными средствами, чтобы самостоятельно завести крепкое хозяйство, а также отсутствие серьёзной помощи со стороны царского правительства, предопределили результат миграции: в районах водворения эти новосёлы оказались на положении бедноты» [57]. По нашему мнению, успех обустройства и водворения в регионе-реципиенте далеко не всегда зависел от финансовых возможностей мигрантов и существенно корректировался со стороны конкретных условий, в которых крестьянину-переселенцу приходилось разворачивать своё хозяйство: состава семьи и наличия годных работников, времени прибытия в регион, своевременного получения ссудной помощи, удачно выбранного участка и т. д.

Оценка экономических потенций переселенцев в местах выхода и водворения, адаптивных возможностей мигрантов из Европейской России, и в частности её чернозёмной полосы, прозвучала в исследовательских работах, посвящённых непосредственно вопросам колонизационного освоения Сибири.

Середина 50-х и начало 60-х гг. XX в. была ознаменована зарождением нового этапа в изучении переселенческого движения. В 1956 и 1958 гг. в свет вышли труды Е. И. Соловьёвой и В. Г. Тюкавкина [58], где на обширном фактическом материале был показан процесс становления переселенческих хозяйств в Сибирив 1962 г. — монографии Л. Ф. Склярова и В. А. Степынина [59], в которых авторы, опираясь на материалы местных и центральных государственных архивов, а также опубликованные источники, осветили широкий круг вопросов, связанных с переселенческим движением. Ими были выделены экономические группы причин крестьянских миграций, систематизированы сведения о количестве прямых и обратных переселенцев, показана зависимость развития переселенческих хозяйств от принесённых с собой средств. Примечательно, что указанные авторы, сходясь во мнении относительно концептуальной причины переселенческой активности крестьянства в европейском центре России, определяя её как следствие развития аграрного капитализма и интенсивного социального расслоения в деревне чернозёмной полосы, ожесточённо дискутировали по вопросу социального состава мигрантов, а также темпов и результатов адаптации переселенцев в местах водворения. Так, В. А. Степынин утверждал, что на переселение шли в основном крестьяне среднего достатка, так как «бедным было не на что переселяться, а богатым незачем» [60]. По мнению Л.Ф.

Склярова, ускоренные процессы капитализации, происходившие в земледельческом регионе Европейской России во второй половине XIXначале XX вв. способствовали постоянному вытеснению малообеспеченных слоев крестьянства со своих наделов за пределы территории проживания [61]. В. Г. Тюкавкин, указывая на активизацию в конце XIX столетия деятельности правительственных учреждений по регламентации переселенческого дела, пришёл к важному выводу о том, что с введением льгот на проезд и предоставление крестьянам различных ссуд на обустройство и домообзаводство в переселенческое движение вовлекалось и беднейшее крестьянство [62].

Столь же полемично решался ими вопрос о сроках, необходимых мигрантам для экономического приспособления хозяйств к сибирским условиям. Необходимо отметить, что Л. Ф. Скляров, В. А. Степынин и В. Г. Тюкавкин впервые с периода второй половины XIX — начала XX вв., когда A.A. Кауфман определил срок первоначальной адаптации переселенцев семью-восемью, а окончательной — восемью-восемнадцатью годами, обратились к данной проблеме. При этом Л. Ф. Скляров ошибочно полагал, что экономическое положение переселенцев через восемь лет улучшалось, а впоследствии значительно ухудшалось [63]. В. А. Степынин, проанализировав выводы авторов XIX в. и выделив финансово-экономические, почвенно-климатические и социальные условия, необходимые для организации хозяйства переселенцев, ограничил сроки экономической адаптации мигрантов семью годами [64]. В. Г. Тюкавкин, досконально изучив экономическое положение переселенческих хозяйств разных территориальных поясов, состояния бюджетов крестьянских дворов мигрантов, а также соотношение посевных групп переселенцев по губерниям водворения, установил, что по прошествии четырёх-восьми лет большая часть переселенцев в Сибири достигала экономического успеха [65].

Вопросы крестьянских миграций во второй половине XIX — начале XX вв., влияния переселений на экономическое освоение Сибири рассматривал в своих работах Л. М. Горюшкин [66]. Им была предпринята и успешно осуществлена попытка сравнения и анализа темпов развития крестьянского хозяйства центральной России и Сибири в связи с аграрной колонизацией. Основные результаты данного исследования вошли в состав обобщающего труда «Крестьянство Сибири в эпоху капитализма» [67], где содержались подробные сведения о переселениях в Сибирь с 1861 по 1917 г., информация о численности и направлениях переселенческих потоков, местах выхода мигрантов, их имущественном и семейном положении, экономических возможностях в исторической перспективе.

Ощутимый вклад в изучение детерминирующих факторов миграционной мобильности крестьянства центрально-земледельческих губерний России во второй половине XIX — начале XX вв. внесли исследования, характеризовавшие деятельность различных правительственных учреждений по урегулированию аграрных отношений внутри страны и организации переселений на её восточные окраины.

В 60−70-х гг. XX столетия в работах М. С. Симоновой, В. Г. Чернухи, Г. М. Дейча, З. Я. Березняка [68] обстоятельно изучены экономические стороны жизни и деятельности российского крестьянства в связи с возникновением аграрного кризиса и созывом в 1902 г. Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Указанными авторами был проанализирован и введён в научный оборот обширный пласт неопубликованных ранее материалов Особого совещания, содержавших подробную информацию о фактическом положении дел в аграрном секторе экономики европейской части России и её чернозёмного центра, возможных вариантах амортизации и урегулирования неблагоприятных тенденций в сельском хозяйстве региона.

Деятельность местных комитетов Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности, в том числе сибирского региона, в рамках которой обсуждались вопросы агрономической помощи переселенцам, проблемы развития земледелия и улучшения экономического положения крестьянских хозяйств, т. е. мер, активно способствовавших адаптации мигрантов, рассматривали в статьях, монографиях и диссертациях М. В. Шиловский, Г. А. Корнеева, В. Н. Либуркин [69].

В целом негативные оценки переселенческого сегмента аграрной политики российского правительства в период 1861—1905 гг., данные в 1960;е гг. в трудах Е. М. Брусникина, И. А. Асалханова, А. П. Бородавкина, Г. Х. Рабиновича, Л. Г. Сухотиной, Г. П. Жидкова [70], полагавших, что деятельность властей, направленная на заселение колонизуемого региона, отличалась хаотичностью, непоследовательностью, «насквозь реакционным, крепостническим характером», были существенно скорректированы в 197 080-е гг.

В исследовании переселенческой политики, произведённом Б. В. Тихоновым [71], впервые в историографии был поставлен вопрос о настроениях крестьянства регионов Европейской России в связи с функционированием переселенческого законодательства в 1890-е гг. Автор, апеллируя к характеристике социально-психологического облика переселенцев, данной А. Н. Куломзиным, отметил слабую детерминированность миграционной активности крестьянства чернозёмной полосы правительственными решениями по переселенческому делу.

Новые подходы к исследованию экономических и социальных аспектов переселенческого процесса в контексте аграрной политики правительства отличали ряд работ, написанных в 1980;е — начале 1990;х гг. (Л.М. Горюшкин, H.A. Миненко, В. Н. Худяков, А. Т. Топчий, В. Л. Степанов, И. В. Островский, М.Т. Когут) [72]. В них, в частности, анализировались проблемы взаимозависимости аграрного кризиса в центральном производящем регионе и системы аграрных отношений на колонизуемых территориях, поземельной политики властей в Сибири и землеустройства мигрантов, что потребовало более скрупулёзного изучения и осмысления роли субъективного фактора в переселенческом движении, проявившегося в самовольной миграции, дихотомических колебаниях в социальном составе переселенцев, отношении крестьянства к ссудным и фискальным мероприятиям центральных и региональных органов власти в Сибири пореформенного периода.

На стыке XX и XXI столетий продолжились исследования экономических аспектов жизни российского села, комплекса аграрных отношений в чернозёмном центре страны и Сибири. Данный период историографии характеризует возрастание интереса исследователей к проблемам внутренних миграций и способности участников данного процесса к выработке адаптивных стратегий. Произошло это во многом благодаря освобождению российской исторической науки от тотального контроля и диктата со стороны государства, аккумуляции методологии исследований по истории крестьянства, используемой в западно-европейской историографии, избежавшей опыта прерывания научной традиции. Уже с 1990;х гг. началось переосмысление исторического материала, структурировались новые подходы в трактовке основных тенденций развития крестьянского хозяйства регионов Европейской России, появились первые фундаментальные разработки по комплексному изучению и анализу факторов, влияющих на миграционную мобильность и экономическое положение крестьянства центра и регионов во второй половине XIX — начале XX вв.

Объективным толчком к переоценке ценностей в методологической сфере исторической науки и области интерпретации фактического материала по истории крестьянства явилось становление и развитие крестьяноведческих исследований в России, пришедшееся на первую половину 1990;х гг., когда под руководством Т. Шанина была создана исследовательская группа для работы над проектом «Изучение социальной структуры российского села». Крестьяноведческие методики были репрезентированы и обсуждены в ходе семинара «Современные концепции аграрного развития» [73] и опубликованы в центральных журналах и сборнике «Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире» [74]. В монографиях, статьях и комментариях к ним в рамках данного научно-исторического направления излагались основные положения крестьяноведческого дискурса, центральное место среди которых занимали понятия «моральная экономика», «экономика и этика выживания», «социальная память крестьянства» [75], недвусмысленно указывающие на антропологический характер крестьяноведения как исследовательской дисциплины.

В русле крестьяноведческой парадигмы, в отличие от отечественной социологической традиции структурирования общества по имущественно-функциональному признаку, при изучении земледельческого населения на первый план выдвигался иной критерий: экономическое положение сельскохозяйственных производителей рассматривалось как вторичное по отношению к крестьянским обязательствам в границах деревенской общности и формированию на этой основе специфических представлений крестьян о собственности и справедливости. Исследование крестьянской организации как самопроизводящейся целостности с характерными для неё специфическими механизмами функционирования и воспроизводства развернули многих специалистов в аграрном вопросе от узкоспециального рассмотрения крестьянской проблематики под экономическим углом зрения к многосторонней оценке крестьянского социума с использованием новейших научных достижений и методологий.

Симптоматично, что, как и в предыдущие периоды развития историографии вопроса, наиболее обсуждаемой в историко-экономических трудах современного этапа проблемой стал аграрный кризис: причины его возникновения, формы проявления, пространственное распространение и способы преодоления. Методологический кризис советской исторической науки, возникший в том числе и по причине отсутствия надёжной аргументации в исследованиях экономического положения крестьянства Европейской России, доминирования в них бездоказательных деклараций, основанных преимущественно на «лошадиной» статистике, активно способствовал формированию историографических «пустот», которые при отсутствии отечественных исследований частично восполнялись за счёт ставших доступными монографий западного происхождения, увидевших свет ещё в 1960;1970;х гг.

Именно указанный период являлся точкой отсчёта западной историографии в изучении аграрного вопроса в России, где в это время утвердилась оригинальная концепция А. Гершенкрона (см. [76]), интерпретировавшего социально-экономическое развитие пореформенной России с позиций теории «стадий экономической отсталости».

Вслед за ним английский историк Т. Шанин (см. [77]) указывал на непропорциональное развитие индустриального и аграрного секторов российской экономики, наличие всеобщего аграрного кризиса.

Однако уже в работах Р. Голдсмита, С. Уиткрофа и П. Грегори [78] многое из положений адептов теории «стадий экономической отсталости» было ревизовано и отвергнуто.

Важным достижением зарубежной историографии следует признать дифференциацию понятия «аграрный кризис» на три составляющих: сельскохозяйственный кризис как кризис экономический, связанный с упадком производствакризис в уровне жизни крестьян, определяемый воздействием на сельское хозяйство со стороны рыночных механизмов и правительственной политикиаграрный кризис как кризис общественно-политический [79]. На основании данного подхода С. Уиткрофу, П. Грегори, Р. Смиту и другим специалистам удалось выявить региональные особенности экономического развития и динамики сельскохозяйственного производства в конце XIX — начале XX вв. и установить районы Европейской России (прежде всего Центрально-Чернозёмный), где проявления аграрного кризиса были наиболее очевидными.

Под непосредственным влиянием выводов западноевропейского историко-экономического направления историографии отечественная историческая наука второй половины 90-х гг. XX и начала XXI столетий приступила к изучению различных аспектов аграрных отношений в пореформенной России. В частности, предметом рассмотрения исследователей, сегодня являются вопросы состояния и динамики крестьянской земельной собственности в Центрально-Чернозёмном регионе второй половины XIX — начала XX вв. (Р.В. Косов, A.B. Силин), специфики развития зернового производства в рамках отдельных крестьянских хозяйств и всего народнохозяйственного экономического комплекса (Е.С. Шукаева), особенностей крестьянского землевладения и землепользования (Л.И. Земцов, В.Н. Фурсов), деятельности земских учреждений по развитию сельскохозяйственного образования и научной агрономии (В.Н. Плаксин, И.Н. Манохина), экономико-демографических процессов в чернозёмной деревне (А.Н. Быканов) [80].

На рубеже XX — XXI вв. появляется ряд обобщающих работ по истории аграрных отношений в чернозёмном регионе, в которых подробно анализируются основные тенденции его экономического развития, рассматриваются вопросы переселений земледельческого населения на восточные окраины страны.

В опубликованной в 1998 г. докторской диссертации С. А. Есикова, написанной на материале изучения тамбовской деревни начала XX столетия, были выявлены общие закономерности и региональные особенности развития крестьянского хозяйства и его основных элементов, охарактеризована производственно-экономическая сфера сельской жизни, степень и темпы развития аграрного капитализма в Тамбовской губернии. Автором исследованы миграционные потоки из различных уездов Тамбовской губернии в период с 1861 по 1905 г., дана подробная оценка результатов выселений с точки зрения экономического положения крестьян, оставшихся в пределах своего первоначального проживания, а также сделано важное замечание о том, что переселению, как правило, предшествовал систематический промысловый отход, в процессе которого крестьянство региона приобретало бесценный миграционный опыт, имело возможность окрепнуть материально перед миграционным актом [81].

В исследовании О. Г. Вронского досконально изучены демографические изменения, произошедшие в границах Курской, Орловской, Тамбовской губерний. О. Г. Вронский, оперируя обширным фактическим и статистическим материалом, проиллюстрировал отчётливую тенденцию роста населения в пореформенный период (к началу XX в. более 74,0% от уровня 1861 г.) при отсутствии существенных количественных изменений в надельном земельном фонде [82]. В работе предметно рассмотрены гипотетические возможности преодоления аграрного кризиса, среди которых наряду с развитием промыслов, участием в арендных операциях, улучшением агротехники, названы и крестьянские переселения. Установив количественный состав мигрантов за шестнадцать лет (1885−1900 гг.), О. Г. Вронский пришёл к выводу, что переселение, вызванное деструктивными процессами в аграрном секторе экономики чернозёмного центра, не способно было решить проблем аграрного перенаселения старопахотных губерний, так как все крестьяне, вышедшие из них на переселение, составляли в 1900 г. лишь 3,12% от сельскохозяйственного населения Центрально-Чернозёмного региона [83].

Экономические аспекты адаптации мигрантов из чернозёмного центра России в местах водворения в Западной Сибири исследуются в современной историографии в рамках методологии крестьяноведения. Авторы, специализирующиеся в данной проблематике, в массе своей отказались от одиозных способов количественных характеристик уровня развития крестьянских хозяйств (переселенческих и старожильческих) в Сибири, когда во главу угла выносились только имущественные критерии: наличие сельскохозяйственного инвентаря, крупного и мелкого скота, фискальные факторы.

Данная тенденция проявилась уже в начале 1990;х гг. в работах В. И. Шадурского, В. А. Зверева, П. П. Вибе, К. А. Чуркина, З. П. Горьковской и О. Н. Катионова [84] и других авторов, использовавших данные об имущественном положении переселенческого сегмента сибирской деревни в контексте изучения репродуктивного поведения сельского населения, его бытовых особенностей, пищевого довольствия. Отметим, что подобный подход к исследованию переселенческих хозяйств, при котором аргументация автора сводилась не только к цифрам, иллюстрирующим экономическое состояние крестьянских дворов, но и к характеристике особенностей стереотипов поведения (в том числе и производственных), предоставил обширную информацию о специфике адаптационного процесса в регионе, убедительно доказал многофакторность этого явления.

В традициях указанной исследовательской парадигмы были написаны и опубликованы, соответственно в 2000 и 2003 гг., работы А. Н. Сагайдачного [85], изучившего демографические процессы в Западной Сибири во второй половине XIX — начале XX вв., с использованием статистических данных о людности крестьянский хозяйств и их экономической полноценности, и H.A. Балюк [86], исследовавшей уровень и динамику развития крестьянских хозяйств Зауралья в связи с соотношением в них зерновых культур, соответствия реального потребления с установленными нормами, состоянием бюджетов крестьянских семей.

Социально-психологические аспекты миграционной мобильности и адаптации крестьянства в Сибири в общероссийской литературе по переселенческому вопросу во второй половине XIX — начала XX вв. рассматривались крайне поверхностно. Исключение составили лишь работы И. А. Гурвича и A.A. Исаева, в которых, разбирая преимущественно экономические аспекты причин миграционной мобильности земледельческого населения в пореформенный период, авторы косвенно указывали на определённые трансформации в настроениях крестьянской массы.

И.А. Гурвич [87], использовавший в качестве источника при написании книги о крестьянских переселениях в Сибирь материалы систематического опроса переселенческих партий в 1882—1883 гг., пришёл к выводу об определяющей роли психологического фактора в момент принятия и реализации решения о переселении. По его убеждению, в конце 1880-х гг. во взглядах крестьянства произошёл общий переворот в понимании условий окружающей жизни, связанный с нерешённым в России аграрным вопросом.

Профессор A.A. Исаев в опубликованной в 1891 г. монографии о переселениях предпринял попытку выявления причин массовых миграций во второй половине XIX — начале XX вв. через осмысление поведенческих стереотипов и социальных установок крестьянства. По определению A.A. Исаева, «сельчане всю жизнь имеют одно занятие, которым и привязаны к одному месту, к своей малой родине. Крестьянин особенно цепко держится своих привычек и покидает родину только тогда, когда жить становится уже совсем не под силу» [88].

Оценка роли психологического фактора в крестьянских переселениях, данная A.A. Исаевым, подвела своеобразную черту под оживлённой журнальной полемикой 70−80-х гг. XIX в., развернувшейся вокруг вопроса о причинах массовых миграций в пореформенное время, в ходе которой выявились две диаметрально противоположных позиции: переселения были вызваны «бродяжническими» инстинктами русского народа, бессознательной страстью к передвижениям, «переселенческим зудом» (Н. Серповский, С. П. Швецов, Н. Емельянов) [89]- переселения — результат качественных трансформаций в крестьянском сознании, стремление к сохранению земледельческой оседлости посредством территориального переноса хозяйственного комплекса в новые условия обитания и экономической деятельности (Б. Ленский, В. Португалов, H.A. Языков) [90]. Веские доводы влиятельного учёного A.A. Исаева в пользу второго подхода оказали решающее влияние на понимание причин крестьянских миграций, а также методов руководства переселенческим движением правительственными органами.

Более детальное изучение психологических аспектов в переселенческом процессе второй половины XIX — начала XX вв. было предпринято в литературе этнографического и этнопсихологического содержания, посвященной непосредственно сибирскому региону.

Усилиями А. П. Щапова, Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева [91] было сформулировано положение о складывании в специфических естественно-географических, исторических и бытовых условиях Сибири новой разновидности русского народа — «европейско-сибирского или великорусского инородческого типа». В оценке физиологического, умственного и нравственного облика русских сибиряков между упомянутыми авторами и их последователями имелись серьёзные разногласия. А. П. Щапов и его сторонники (Н.М. Астырев, Н. П. Григоровский, H.A. Костров и др.), выделяя старожильческое население в «особую русско-сибирскую народность», говорили о преобладании в сибирском населении личных, семейно-родовых начал над общественными. По убеждению данных авторов, сибиряки были начисто лишены культурных потребностей и «высших человеческих чувств», что свидетельствовало о генетическом и социокультурном отрыве их от метрополии, вплоть до утраты принесённых предками с родины культурных традиций и ценностей [92].

Н.М. Ядринцев и Г. Н. Потанин вывели идеализированный тип крестьянина-старожила, выгодно отличавшегося своими качествами от русского крестьянина большей предприимчивостью, энергичностью, развитостью в умственном и нравственном отношении.

Несмотря на то, что в последующих исследованиях положение о сибиряке как едином, «особом типе» поддержки не нашло, а в работах Д. А. Клеменца, A.A. Макаренко [93] и др. подверглось жёсткой критике, подавляющее большинство авторов второй половины XIX — начала XX вв., в круг интересов которых входило изучение переселенческого движения, приняли как естественный факт наличие у русских сибиряков специфического самосознания, что не могло не оказывать влияния на протекание процесса адаптации мигрантов в регионе водворения. В работах.

А.Н. Пыпина впервые было введено в научный оборот понятие «сибирский характер», получившее дальнейшее обоснование в монографии П. М. Головачёва [94], полагавшего, что черты сибирского характера формировались при непосредственном воздействии географических и исторических обстоятельств. В работах H.A. Кострова и П. П. Сущинского показано влияние специфических механизмов сознания на юридические традиции и правовую культуру переселенцев и старожилов Сибири [95]. A.A. Исаев и A.A. Кауфман [96], с противоположных позиций оценивая роль переселенческого и старожильческого сегментов в организации сибирского социума, в равной степени опирались в своих выводах на характеристику психологического облика старожилов и новосёлов, видя в различиях стереотипов поведения тех и других основания для конфликтных взаимоотношений.

Начиная с 20-х гг. XX в., исследования социально-психологических аспектов жизни российского села и функционирования крестьянской общности по политическим причинам были свёрнуты, а возвращение к данной проблематике пришлось лишь на вторую половину 1980;х-начало 1990;х гг.

В рамках социально-психологических исследований современного периода развивается процесс утверждения культурно-генетических подходов к изучению генезиса и эволюции отдельных компонентов народной культуры. Вопросы общественного сознания крестьянства, «представлений», «ценностей» и «образов» самого многочисленного сословия дореволюционной России на рубеже XX—XXI вв. широко и разнообразно освещаются в исторических трудах.

В середине 1990;х гг., на волне всеобщего увлечения социально-психологическими аспектами быта и производственной деятельности российского крестьянства, вышел в свет ряд научных монографий, в которых авторы, используя новые методы исследования, пришли к неожиданным и оригинальным теоретическим выводам.

В этой связи необходимо отметить монографию О. Г. Буховца [97], посвящённую изучению системообразующих элементов крестьянского менталитета и социальных конфликтов в России начала XX в., работу О. Н. Поршнёвой [98], сосредоточившей внимание на исследованиях в области массового сознания, менталитета и социального поведения крестьян, рабочих и солдат в годы Первой мировой войны.

Исследования JI.B. Милова и Б. Н. Миронова, не взирая на наличие принципиальных расхождений по вопросу о значимости природно-географического фактора в социально-экономической жизни России, существенно обогатили историческую науку концептуальным выводом о непрерывном колонизационном процессе, происходившем в пределах русской равнины, и складыванию на этой основе миграционной парадигмы, формировавшейся в том числе и под влиянием факторов народного сознания.

Появление обобщающих монографий по означенной проблематике стало возможным во многом благодаря методичной исследовательской работе предшествующих поколений историков, деятельность которых пришлась на переходное время 80-х-начала 90-х гг. XX столетия, когда экономический детерминизм в исторической науке постепенно сменялся методологическим хаосом и неопределённостью. В этот период в работах М. М. Громыко [99] изучались крестьянские представления о труде и собственности, трудовые традиции, общественное мнение и настроения, календарные обряды. В русле данного направления проводили исследования общинного быта земледельцев, обрядовой культуры, производственных традиций, развития элементов крестьянского самоуправления, физического и социального воспроизводства H.A. Миненко, Т. С. Мамсик, А. Ю. Майничева, Е. Ф. Фурсова [100] и другие авторы.

Кардинальные изменения методологических принципов и исследовательских приоритетов в исторической науке постсоветского периода отразились и на характере изучения разнообразных аспектов переселенческого движения, остающегося по-прежнему в центре внимания преимущественно сибирских историков. В конце XX — начале XXI вв. такими исследователями как Б. Е. Андюсев, H.H. Родигина, К. В. Скобелев [101] были поставлены следующие вопросы: характеристика социально-психологического облика русского крестьянства, оценка роли социально-психологических факторов в принятии крестьянством Европейской России решений о переселении, выявление образа Сибири в массовом сознании, определение социально-психологических аспектов адаптации переселенцев и старожилов в условиях Сибири.

Таким образом, в результате продолжительных во времени географических, историко-экономических и социально-психологических изысканий по вопросу об определении детерминирующих факторов миграционной мобильности и адаптации переселенцев в колонизуемом во второй половине XIX — начале XX вв. регионе был накоплен обширный фактический и статистический материал о причинах и динамике переселенческого движения, географических особенностях мест выхода и водворения мигрантов, тенденциях экономического развития крестьянских хозяйств чернозёмного центра России, материальной обеспеченности переселенцев как условия их успешного приспособления к западносибирской среде. В общероссийской и региональной научной литературе, в контексте исследования экономических и географических аспектов земледельческой колонизации Сибири, опосредованно ставился и обсуждался вопрос о психологических мотивах принятия крестьянством чернозёмных губерний России решений о переселении, определённых трансформациях сознания мигрантов на всех этапах переселенческого движения, давалась подробная характеристика социально-психологической среды региона водворения.

Вышеизложенный историографический обзор позволяет констатировать следующее:

• На протяжении длительного времени вопросы миграционной мобильности и адаптивности лиц земледельческого сословия в пореформенный период рассматривались исторической наукой в контексте изучения переселенческих процессов. Характерной чертой в изучении детерминирующих факторов миграционной мобильности крестьянства Центрально-Чернозёмного региона России и особенностей его адаптации в регионах вселения являлась чрезмерная акцентуация внимания авторами различных периодов на экономических аспектах проблемы. Значение природно-географического фактора в проявлении переселенческой активности крестьянства чернозёмных губерний России исследовалось в историографии преимущественно в соотношении с экологическими девиациями, стимулированными антропогенным воздействием земледельческого населения на производящий ландшафт, без предметного анализа имманентных климатообразующих факторов региона выхода мигрантов. Социально-психологический аспект миграционной мобильности и адаптации в исследовательских работах практически не рассматривался: в досоветский период — в силу зачаточного состояния психологической наукив советский — по причине доминирования «примитивного экономизма» в идеологии и наукев постсоветский — в связи с отсутствием методологической определённости и долговременной традиции полидисциплинарных исследований.

• Многосторонний анализ историографического поля исследований миграционного и адаптивного аспектов переселенческого движения продемонстрировал также, что при достаточно подробной изученности специфики аграрных отношений в черноземном центре России и Западной Сибири во второй половине XIX — начале XX вв., бесспорной достоверности количественных показателей переселенческого процесса, в исторических работах до сих пор не предпринимались попытки комплексного исследования регионов выхода и водворения мигрантов, что позволило бы с большей точностью определить причины и объяснить последствия крестьянских переселений.

Объектом работы является процесс переселения крестьянства типично земледельческих губерний (Курской, Воронежской, Тамбовской, Орловской) центрально-черноземного региона в губернии и области Западной Сибири.

Предмет диссертационного исследования — детерминирующие факторы миграционной мобильности и адаптации сельского населения региона, определившие формирование миграционных настроений и миграционного поведения в крестьянской среде Центрального Черноземья в пореформенный период.

Цели и задачи исследования. Целью настоящего исследования является выявление взаимодействия и степени влияния факторов миграционной мобильности крестьянства Центрального Черноземья в переселенческом процессе, а также характеристика адаптивных возможностей миграционного контингента в условиях водворения и обустройства в земледельческих районах Западной Сибири.

Решение круга вопросов, связанного с достижением цели исследования, поставило автора перед следующими задачами:

— определить степень и значимость влияния природно-географического фактора на сельскохозяйственные процессы в центрально-черноземной деревне;

— показать организационные принципы функционирования крестьянских хозяйств потенциальных переселенцев черноземного центра в местах домиграционного проживания;

— раскрыть роль экономико-демографической специфики района в формировании миграционной подвижности населения;

— установить те базовые ценности, представления и образы крестьянства, которые оказали опосредованное воздействие на складывание миграционных настроений и миграционное поведение в земледельческой среде района выхода на переселение;

— выявить степень участия правительственных учреждений в организации переселенческого движения за Урал, роль переселенческой политики российского правительства в деле координации крестьянских миграций;

— установить особенности обустройства и адаптации мигрантов в Западной Сибири с учетом природно-географических условий региона водворения;

— определить степень влияния экономического фактора на адаптацию переселенцев на всех стадиях миграции: в период выхода на переселение, непосредственного передвижения в регион водворения и обустройства на новом месте;

— охарактеризовать условия и особенности структурирования адаптивных моделей и стратегий поведения мигрантов в ходе переселенческого движения, водворения и обустройства в колонизуемых местностях.

В качестве гипотезы исследования нами выдвинуто предположение о том, что миграционная мобильность и адаптивные возможности крестьянства центрально-черноземных губерний России определялись совокупным влиянием природно-географического, экономического и социально-психологического факторов. Преобладание той или иной составляющей зависело от конкретных условий и стадии переселенческого движения: материальных возможностей крестьянского хозяйства на родине, благоприятного стечения обстоятельств ситуативного и временного характера в период выхода на переселение, в процессе водворения и обустройства. При этом природно-географическая детерминанта выступала как катализирующая переселенческую активность и адаптивную готовность сила, инициировавшая аграрно-экологический кризис в территориальных границах региона-донора и качественные трансформации сознания потенциальных мигрантов, проявлявшиеся на всех этапах переселенческого процесса (период выхода, водворения и обустройства в Западной Сибири).

Методология исследования. Систематизация детерминирующих факторов миграционной мобильности крестьянского населения чернозёмного центра Европейской России и выявление основополагающих факторов адаптации переселенцев в колонизуемом регионе, поставило автора перед необходимостью привлечения к исследованию фундаментальных идей и теоретических положений, почерпнутых в специальной литературе общетеоретического содержания отечественного и зарубежного происхождения.

При работе над диссертацией нами были восприняты базовые положения теории колонизации, разработанные и внедренные в сферу исторических исследований во второй половине XIX — начале XX вв. С. М. Соловьевым, В. О. Ключевским, Н. Я. Данилевским, М. К. Любавским, П. Н. Милюковым (102). Определение колонизации в качестве главного фактора российского исторического процесса в работах указанных авторов соотносится с утверждением о решающей роли природно-географической составляющей (климата, форм поверхности, почвенных условий, состояния транспортной инфраструктуры) в миграционных перемещениях больших масс людей.

Обобщение данного материала с использованием теретических выводов классиков географической науки — А. И. Воейкова, В. В. Докучаева, а также современных историко-географических и социо-географических исследований A.B. Дулова и В. А. Душкова (103) — позволило предположить следующее:

1. В условиях континентального климата черноземной части Европейской России, в целом благоприятного для жизни человека, земледельческое производство находилось в тесной зависимости от внутрисезонных температурных колебаний и погодных девиаций (градобитий, ливневых дождей, периодических засух и т. д.).

2. Природно-географические обстоятельства, по мере перемещения мигрантов из черноземного центра на восточные окраины страны, становились реально действующими агентами и оказывали мощное воздействие на хозяйственные отношения, быт, уровень жизни и состояние здоровья переселенцев, являясь важнейшим фактором адаптивного процесса.

К исследованию также были привлечены отдельные положения теории фронтира как сферы аграрной колонизации, широко распространённой в англоязычной литературе и интенсивно обсуждаемой в отечественных исследованиях. Рассмотрение колонизационных процессов с учётом симбиотического сочетания географических и геополитических факторов, представленное в работах А. Д. Агеева, В. А. Ламина, Д. Я. Резуна, Т. С. Мамсик, Д.Н., А.Н., Н. Ю. Замятиных [104], позволило определить универсальные и уникальные свойства, сходства и оппозиции, характеризующие миграционные перемещения больших масс людей в хронологических границах второй половины XIX — начала XX столетий. Один из существенных выводов, воспринятых и переработанных в ходе настоящего исследования, заключается в определении фронтира как зоны неустойчивого равновесия, зачастую неподконтрольной влиянию государственных учреждений. Особенности мышления и поведенческих стереотипов «фронтирменов», выработанные в условиях коварной природы или жестокой конкуренции, сказывались на адаптивных возможностях последующих поколений мигрантов, что в известной мере подтверждается и иллюстрируется в работах крупнейших европейских специалистов по колонизационной тематике XIX в. Леруа Болье и Рошера [105].

Поскольку переселенческое движение носило массовый характер, а адаптация в новых условиях требовала от мигрантов выработки принципиально иных адаптивных стратегий, в процессе исследования были задействованы идеи, выработанные на стыке социологии, социальной психологии и психофизиологии XIX — XX вв., и в частности концепция коллективного поведения, разработанная Г. Лебоном, Э. Канетти, Г. Блумером, С. Московичи, позволившая выявить природу массовых стихийных движений и коллективного возбуждения, как реакции на внешнее воздействие [106]. Основываясь на широком круге достоверных источников и экспериментах, исследователи данного направления сделали смелый и своевременный вывод: главной характерной чертой эпохи служит замена сознательной деятельности индивидов бессознательной деятельностью толпы [107].

В ходе исследования также учитывались и использовались разработки современной зарубежной и отечественной психологической науки в области изучения группового принятия решений, связанных с риском, что явилось необходимым для осмысления часто нерациональных поступков крестьянства, отважившегося покинуть родную деревню. Основанные на прожективных, реальных методиках и полевых экспериментах исследования К. Левина, Дж. Стоунера, Г. Хойта, Е. Виллемса и Р. Кларка [108], дополненные работами отечественного происхождения А. П. Альгина, Т. В. Корниловой, О. Ф. Гефеле, О. Г. Фатхи [109], интегрированные в канву диссертационной работы, подтвердили тезис о значительном сдвиге в принятии рискованных решений в гомогенных (однородных) группах, а также устойчивой тенденции в пользу рискованных действий, к которым склонялось крестьянство в период обсуждения миграционных планов.

Авторами был сделан важный для нашего исследования теоретический вывод о том, что ситуация риска в которой оказывается индивид, всегда связана с состоянием неопределённости, невозможность выхода из которого в сжатые сроки неизбежно приводит к нарушению нормального течения адаптационного процесса в системе «человек-среда», проявлению стрессов, фрустрации, разрыву социальных связей.

Многочисленные факты, свидетельствующие о трудностях адаптации переселенцев второй половины XIX — начала XX вв. в различных местностях сибирского региона, сделали необходимым изучение корпуса научно-теоретической литературы социологического и социально-психологического профиля, специально рассматривающей проблемы социальной и психофизиологической адаптации личности. Детальное ознакомление и анализ изложенного материала в трудах Ф. Б. Березина, A.A. Налчаджяна, Т. Г. Стефаненко, P.A. Костина, В. В. Константинова, М. В. Ромма [110] позволили выявить наиболее значимые универсальные черты протекания адаптационных процессов в реальной миграционной ситуации, определить и классифицировать действие адаптивных барьеров в ситуациях водворения и обустройства переселенцев в новых условиях проживания.

Сформулированные в современной отечественной психологии положения о стадийности психической адаптации с выделением этапов первичной, стабильной адаптации и стадии адаптационного утомления [111] ориентировали автора на внимательное изучение личностных (характерологических) особенностей мигрантов, способствующих перемещению в новый регион и обусловливающих стабильность пребывания в нём.

В процессе решения основных задач, поставленных автором, в работе использовались традиционные методы исторического познания:

• Историко-сравнительный метод исследования позволил посредством сопоставления и анализа экономического потенциала крестьянских хозяйств в различных регионах Европейской России выявить наибольшую степень концентрации кризисных явлений в аграрном секторе экономики черноземного центра страны. Данный методический прием использовался и при оценке естественно-географического контекста мест выхода и водворения мигрантов, а также определении уровня экономической комфортности переселенцев через выяснение и сравнение их имущественного положения на родине и в Сибири.

• Описательный метод исследования предоставил возможность детализированной характеристики отдельных компонентов природно-географического фактора, как в районах домиграционного проживания крестьян, так и в местах нового обустройства, что в значительной мере репрезентировало роль и влияние природных обстоятельств на производственную деятельность и поведенческие реакции земледельческого населения черноземной полосы России. Описательный метод также привлекался с целью характеристики быта крестьянства и различных аспектов имущественных и межличностных отношений.

• Масштаб заявленной проблематики востребовал повсеместное использование в работе документально-иллюстративного метода. Применение данной методики, предполагающей вовлечение в научно-исследовательский контекст большого числа документальных свидетельств, исходящих от крестьянства, светской и церковной администраций, явилось доказательной базой при выявлении причин переселений, характеристики условий в которых миграции происходили, последствий данного акта для непосредственных участников миграционного процесса.

• Полноценности исследования способствовало применение в работе метода статистического анализа, что позволило определить наиболее существенные количественные показатели, относящиеся к уровню экономико-демографического состояния крестьянских хозяйств Центрального Черноземья, оказавших влияние на формирование и эскалацию переселенческого движения, такие как: демографическая динамика населения, географическое размещение крестьянства по губерниям и уездам, плотность населения, зависимость имущественного положения крестьянских дворов от состава семьи, изменение уровня развития хозяйств крестьян до и после переселения.

Таким образом, использованная методология исследования явилась условием, позволившим всесторонне изучить и объяснить значимость основных детерминирующих факторов миграционной мобильности крестьянства черноземного центра и их адаптации в Сибири.

Хронологические рамки диссертационного исследования ограничиваются в нижнем пределе 1861 годом, положившим начало личному освобождению крестьян от системы крепостных отношений, что объективно предоставляло земледельческому населению возможность участия в миграцияхв верхнем пределе — 1906 годом, началом столыпинской аграрной реформы, ознаменовавшей принципиально новый этап государственной политики в сфере регулирования аграрных отношений и организации переселенческого дела.

Определение хронологических рамок работы в представленном виде обусловлено потребностью исследовать ход и результаты аграрных миграций в относительно спокойный и свободный от жестких административных воздействий период земледельческой колонизации. Известно, что с началом столыпинских преобразований в аграрной сфере в деле формирования контингента переселяющихся на первый план выдвинулись соображения не только экономического (разрежение пространства густонаселенных губерний), но и политического (ставка на «крепкого» крестьянина) характера. Именно политические мотивы поспособствовали активному выселению на восточные окраины страны наиболее малообеспеченной части земледельческого населения, что привело к нарушению нормального течения миграционного процесса, непреодолимым сложностям в обустройстве и адаптации переселенцев на новых местах.

Территориальные границы исследования охватывают два крупных региона, образующих единое колонизационное пространство: черноземный центр Европейской России, включающий в свой состав наиболее типичные в земледельческом отношении Воронежскую, Тамбовскую, Орловскую, Курскую губернии, выделившие из своей среды подавляющую массу участников переселенческого движения, и наиболее интенсивно вовлекаемые в колонизационный процесс во второй половине XIX — начале XX вв. территории Западной Сибири — Томскую, Тобольскую губернии и Акмолинскую область Степного генерал-губернаторства [112].

Необходимо отметить, что регулярно используемые в работе вариации названий ареала выхода миграционного элемента (черноземный центр европейской части России, центрально-земледельческий регион, ЦентральноЧерноземный район, Центральное Черноземье и т. д.) связаны с неопределенностью в их употреблении применительно к середине и концу XIX в. А. Фортунатов в работе «К вопросу о сельскохозяйственных районах в России» в качестве наглядной иллюстрации к подобным разночтениям приводил серию карт, датируемых 1848−1893 гг., где действительно можно встретить существенные различия в наименовании интересующего нас района (центр, черноземный край, черноземное пространство, черноземная область) [113]. Начиная с 1950;х гг., в исторических исследованиях повсеместным становится использование названий «черноземный центр» или «Центральное Черноземье», что диктовалось необходимостью выделить наиболее сходные по роду деятельности и стабильности экономических предпочтений Курскую, Воронежскую, Тамбовскую и Орловскую губернии, исключив относившиеся также к черноземному региону Рязанскую, Тульскую, Пензенскую губернии, где население в значительной мере тяготело к центрально-промышленному району и активно участвовало в неземледельческих промыслах [114].

Научная новизна диссертации заключается в осуществлении комплексного исследования массовых трансрегиональных миграций из губерний центрально-черноземного района (регион-донор) в земледельческие местности Западной Сибири (регион-реципиент) во второй половине XIX — начале XX вв., с учетом конкретных природно-географических, экономических, социально-психологических условий регионов выхода и водворения, а также выявлении взаимодействующих факторов переселенческой активности и адаптации крестьянства. Общеизвестно, что исследуемый регион в научно-исторической литературе, посвященной крестьянским переселениям, традиционно признавался основным поставщиком миграционного материала. В то же время, подавляющее большинство специалистов, характеризуя аграрные переселения из указанного района в различные местности Западной Сибири, ограничивалось либо констатацией количественных показателей миграционного процесса, либо простым перечислением очевидных и поверхностных причин миграционной активности земледельческого населения центра империи (малоземелье, имущественная несостоятельность), не вникая в природу явления массовых миграций.

В предложенной в диссертационном проекте модели, автор изначально отказался от традиционного подхода к исследованию причин крестьянских переселений, в рамках которого приоритетная роль принадлежала экономической составляющей данного процесса. Действие детерминирующих миграционную активность крестьянства факторов, определивших также способность переселенцев к адаптации показано в совокупности и взаимообусловленности. В этой связи был детально проанализирован характер влияния на переселенческую активность крестьянства обстоятельств природно-географического, экономического и социально-психологического свойств на всех стадиях миграции: в период подготовки и выхода на переселение, водворения и обустройства на новых местах.

В ходе исследования автором были систематизированы взгляды отечественных и зарубежных историков на причины, ход и последствия миграционных действий земледельческого населения в пореформенный период, введены в научный оборот новые документальные источники, выявленные в центральных и региональных архивах, использованы и внедрены в исследовательскую канву теоретические положения смежных наук (социальной психологии, медицины, физиологии и географии).

Источниками для написания диссертации послужили как опубликованные материалы, тщательно переработанные и интегрированные в исследовательскую канву автором, так и неопубликованные, извлечённые из центральных и региональных архивов и впервые вводимые в научный оборот. К их числу принадлежат законодательные акты, делопроизводственные документы, сведения статистики, описания деревенского быта в местах выхода и водворения мигрантов, публицистика.

Законодательные источники по изучаемой теме исследования наиболее объёмно представлены в полном собрании законов Российской империи [115], где были репрезентированы общие политические, юридические нормы и предписания, ориентированные на организацию управления крестьянством, осуществление государственной политики в сфере семейной и общественной жизни сельского населения.

В рамках общих юридических норм, регламентированных правом, особое место применительно к проблематике нашего исследования занимает крестьянское законодательство. Его основу во второй половине XIX — начале XX вв. составляло «Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» [116], фундаментальные элементы которого постепенно распространились на государственные и кабинетские земли Западной Сибири в 1861—1905 гг. В контексте переселенческого движения на восточные окраины страны данное «Положение» содержало чёткие указания на обстоятельства, делавшие возможным выход крестьянина из общины, распродажу движимого и недвижимого имущества, переход в другие общества и сословия. Опубликование и повсеместное распространение «Положения» предопределило стратегию центральных властей по организации переселенческих мероприятий в 1860—1880-е гг., настраивало местные органы по управлению крестьянством действовать в рамках существующего законодательства. Вместе с тем, общая трактовка обязательственно-правовых аспектов реформы, изложенная в документе и касающаяся крестьянского землепользования, порядка наследования и «самоуправления» вызвала широко распространённую во второй половине XIX в. практику субъективной интерпретации крестьянского законодательства отдельными лицами на местах, одним из последствий которой стал рост миграционной активности в земледельческой среде и частота несанкционированных выходов на переселение [117].

С 1880-х гг. начинает структурироваться и функционировать переселенческое законодательство, определившее во второй половине XIXначале XX столетий основополагающие черты миграционного поведения крестьянства в районах выхода и водворения. Во временных правилах о переселении, переселенческих законах и многочисленных правительственных циркулярах, корректирующих переселенческое законодательство, оговаривались вопросы ответственности, в том числе и юридической, возлагаемой на инициатора миграции, фиксировался денежный ценз, только при соответствии которому прошение о переселении могло было быть принято к рассмотрению, декларировались льготы, полагавшиеся крестьянам, шедшим в Сибирь на законных основаниях, регламентировались вопросы о ликвидации потенциальными переселенцами имущества на родине, принципы землепользования в Сибири и фискальных отношений с соответствующими центральными и региональными учреждениями [118].

Делопроизводственная документация относится к группе наиболее многочисленных и ценных по своему содержанию источников, так как она включала в свой состав материалы, исходящие непосредственно из крестьянской среды, а также светской и церковной администраций различных уровней. Репрезентативность и высокая степень концентрации неинтерпретированного фактического материала предопределили приоритетность использования данного вида источников при характеристике крестьянства Центрального Черноземья и различных аспектов его поведения в переселенческом процессе.

Значительная масса крестьянских прошений, ходатайств и жалоб концентрировалась в архивных фондах волостных и уездных правлений, местных по крестьянским делам присутствий, региональных и центральных органов управления. Это, прежде всего, индивидуальные и коллективные прошения, а также жалобы и ходатайства крестьян чернозёмных губерний, в которых содержались прямые и опосредованные указания на упадок сельскохозяйственного производства в регионе и снижение уровня жизни сельского населения в связи с неурожаями, ширящимся малоземельем и ухудшением экологической обстановки. Показательно, что в подавляющем большинстве случаев подобные документы составляло всё общество или значительная его часть, что свидетельствовало о системности кризиса в аграрном секторе экономики центрально-чернозёмного региона России. К разряду таких типичных материалов можно отнести обнаруженные нами прошение крестьян села Верхососенки Бирюченского уезда Воронежской губернии о разрешении распахать лесную землю в связи с регулярными неурожаями хлебов, коллективное прошение крестьян села Ивановка Елецкого уезда Орловской губернии о выдаче им ссуды в связи с недородом, прошение членов крестьянского общества Суджанского уезда Курской губернии о материальном вспомоществовании в связи с отсутствием «даже дневного пропитания» [119].

Обширный пласт документов, инициированных крестьянством, составляли прошения о переселении их с семействами в Сибирь, в которых отчётливо отображались причины экономического и психологического свойства, побудившие земледельцев на совершение этого шага. В крестьянских ходатайствах повсеместно говорилось об отсутствие средств на пропитание семей вследствие увеличения населения, частых неурожаев, падежах скота, недостатке пахотных угодий и т. д. Ценность этого материала многократно увеличивается в связи с тем, что крестьянские прошения о переселении подлежали рассмотрению в государственных учреждениях всех уровней: как центрального, так и местного значения, в результате чего эти сведения «обрастали» дополнительными данными о состоянии крестьянских посевов, наличии скота, сельскохозяйственного инвентаря, численности семейств и годных работников в них [120].

К данной группе источников вплотную примыкают апелляции крестьянства к губернской власти и переселенческим учреждениям, компетентным в вопросах оказания финансовой помощи мигрантам, ответственным за предоставление крестьянам, принявшим решение о переселении, льгот по переезду и доставке имущества в избранные районы водворения. Анализ документов указанного ряда свидетельствует об отсутствии чётких универсальных критериев в подходах к оценке имущественного положения крестьян, ходатайствующих о переселении, и, соответственно, их финансовой поддержке. В периоды резкого увеличения переселенческого движения объективная потребность в принятии оперативных решений по тому или иному прецеденту далеко не всегда соответствовала реальным хозяйственным запросам переселенцев. В результате очень часто ссуды получали имущественно обеспеченные семьи вместо малообеспеченных, действительно нуждавшихся в материальной поддержке. Так, например, орловские крестьяне-переселенцы, водворившиеся на казённом участке в Тобольской губернии, сообщали, что были исключены из списков нуждающихся лишь потому, что многие из них проживали по две семьи в одном доме, благодаря чему при обследовании у них показано много скота [121].

Массированный сегмент документации «низового» происхождения представлен крестьянскими обращениями в государственные учреждения различных рангов в связи с трудностями обустройства в регионе водворения после свершившегося акта миграции и нескольких лет проживания в Сибири, а также прошениями крестьян о переводворении или обратном перечислении на родину в случае неразрешимости, с точки зрения ходатаев, сложившейся в их жизни ситуации [122]. Эта часть крестьянских прошений наиболее интересна и информативна с точки зрения психологических аспектов поведения земледельческого населения в начальный период адаптации в сибирском регионе. Удовлетворяя большее число крестьянских ходатайств, чиновники переселенческого ведомства обращали особое внимание на то обстоятельство, что в части прошений основания для обратного перечисления на родину или внутрирегионального переводворения являлись неубедительными. В частности, в 1903 г. было отказано в обратном переселении в Курскую губернию нескольким крестьянским семьям, в том числе семейству Прокопия Лимаря, как имевшему достаточно средств и инвентаря, невзирая на жалобы на ухудшение здоровья в связи с неблагоприятными климатическими условиями.

Особым слоем материалов, исходивших из крестьянской среды и предоставлявших объективную информацию о специфике адаптационных процессов в колонизуемом регионе, являлась переписка новосёлов с чиновниками по крестьянским делам относительно спорных вопросов землепользования, внутриобщинных бытовых и экономических конфликтов, психологической несовместимости переселенцев и старожилов, обострившихся вследствие наплыва переселенцев в земледельческие районы Западной Сибири в 1890-е гг. Как следует из документов, инициаторами конфликтов выступали как старожилы, так и переселенцы, а обострение отношений часто зависело от соотношения численности тех и других в местности проживания, имевшихся религиозных и поземельных противоречий. Участившиеся на рубеже Х1Х-ХХ вв. факты самовольного переселения в Сибирь служили катализатором конфликтных ситуаций. Достаточно типичными можно признать два следующих эпизода. Крестьянин Воронежской губернии Корнелий Рубцов с семейством самовольно переселился в Сибирь, где долгие годы проживал в засёлке Березняковском Томской губернии не причисленным. В результате в 1890-е гг. общество обложило его денежным налогом в 35 рублей за несанкционированное пользование угодиями, а после отказа в выплате стало настаивать на изгнании крестьянина с участка. В то же время старожилы-раскольники деревни Фунтиковой Бийского округа Барнаульской волости в своём прошении жаловались на агрессивное поведение православных переселенцев, желавших «выжить иноверцев» со своей земли [123].

В документах подобного рода содержалась также бесценная информация об условиях сельского быта потенциальных переселенцев в 1уберниях чернозёмного центра и их изменении в местах водворения. Несомненную самостоятельную ценность представляют собой крестьянские формулировки обстоятельств дела, причин его возникновения и понимание самим ходатаем путей к его урегулированию.

Масштабы крестьянских переселений, деятельностная активность переселенческого элемента, отражённая в прошениях и ходатайствах, естественным образом стимулировали реакцию административных органов власти на ход переселенческого дела, заставляли втягиваться представителей всех звеньев государственного организма в обсуждение и регулирование разнообразных вопросов деревенской жизни.

Делопроизводство светской администрации в районах выхода и водворения мигрантов было тесным образом связано с рассмотрением документов, исходящих от крестьянства, на основании которых выносились те или иные решения. Круг вопросов, обсуждаемых в светском делопроизводстве, учитывая кровную заинтересованность крестьянства в их решении, отличался чрезвычайно широким спектром. Сюда входили проблемы: оказания помощи крестьянству, пострадавшему от неурожаев, выяснения региональных причин кризисных явлений в сельском хозяйстве и роста переселенческой активности земледельческого населения, рассмотрение прошений о переселении, водворении и первоначальном обустройстве, переводворении, разрешении поземельных и бытовых конфликтов в крестьянской среде [124]. Данный материал учитывался при составлении отчётов крупных правительственных чиновников, выезжавших в голодающие местности и районы наибольшего сосредоточения мигрантов.

К документации «отчётной» категории относились опубликованные письменные отчёты крупных ведомств, правительственных и переселенческих чиновников, а также губернаторов, в которых фиксировались обобщённые выводы о положении в аграрном секторе экономики России, развитии переселенческого дела, распределении миграционных потоков в пределах колонизуемых территорий, наличие свободных для заселения участков, колонизационной ёмкости сибирского региона. Вместе с тем необходимо отметить, что привлечение материалов, изложенных в губернаторских отчётах, требует определённой осторожности и критического подхода. Это связано с тем обстоятельством, что всеподданейшие отчёты губернаторов составлялись на основании сведений, полученных от уездных исправников, но при этом мнения и комментарии последних часто губернаторами игнорировались. Так, в сообщениях местных властей о состоянии сельского хозяйства в Орловской губернии говорилось: «.Хозяйство в Орловском и Елецком уездах имеет неудовлетворительный вид, в Волховском у мелких владельцев и крестьян — находится в упадке, в Брянском и Малоархангельском — в неудовлетворительном состоянии, в Дмитровском — имеет посредственный вид, в Трубчевском — находится в неудовлетворительном состоянии и низкой степени развития». В губернаторском же отчёте о негативных явлениях в сельском хозяйстве губернии не упоминается вовсе, а содержится лишь информация об особенностях посева и уборки урожая [125].

Делопроизводственная документация церковной администрации содержала в себе важные сведения о религиозных настроениях и предпочтениях в крестьянской среде Европейской и Азиатской России, отражала авторитет православной церкви в обществе, роль епархиального ведомства в организации крестьянского быта в регионе колонизационного освоения и наиболее отдалённых местностях концентрации переселенцев. В компетенцию церковной администрации входили вопросы, проливающие свет на некоторые черты крестьянской психологии, в том числе те, которые были связаны с лабильностью их религиозного мировоззрения, предопределившего частые случаи уклонения в раскол и стремление к уходу от влияния государственной и церковной юрисдикции. Не случайно поэтому большая часть делопроизводственных материалов, исходящих от церковной администрации центрально-чернозёмного региона, была посвящена выявлению раскольничьего элемента, противодействию укоренённым в сознании населения языческим предрассудкам, разбору дел, связанных с уклонением от выполнения религиозных обязанностей, переходу православного крестьянства в старообрядчество и секты неправославного толка. Разбор документов подобного рода показал, что эпизоды выхода из православия были достаточно типичными уже в местах исхода мигрантов, а в регионах водворения, отдалённых от светской и церковной администраций, приобретали систематический характер. В частности, в переписке орловского губернатора с губернской духовной консисторией отмечалось, что принявшие решение о выходе из православия крестьяне оставались непреклонными в своих намерениях даже будучи отданными под суд [126].

Деятельность церкви по контролю над верующими и привлечению новых адептов была особенно активной в осваиваемых земледельческих районах Западной Сибири, что документально отразилось в фиксации мероприятий по устройству религиозного быта переселенцев, воздвижению церквей и организации приходов в отдалённых от цивилизационных центров районах, привлечению новых членов, участии в урегулирование конфликтов, возникавших на почве религиозных противоречий [127].

К одной из основных групп источников, аккумулированной и освоенной в ходе исследования, относится статистика, материалы которой позволили определить и объективизировать количественные параметры переселенческого процесса. Весь комплекс статистических сведений условно можно подразделить на две категории.

Геодемографическая статистика включала в свой состав разнообразные сведения о естественном и механическом движении населения в регионах выхода и водворения мигрантов: рождаемости, смертности, брачности, а также прямом, обратном переселении и вторичных миграциях. Информация такого рода формировалась в местах постоянного проживания и хозяйственной деятельности крестьянского населения по вышестоящим запросам, обрабатывалась и концентрировалась в губернских статистических комитетах, являясь частью статистических отчётов губернаторов о положении дел во вверенных им регионах [128].

С середины 1880-х гг. регулярной становится практика учёта численного состава переселенцев. На переселенческих пунктах Челябинска и Сызрани собирались по единой форме и регистрировались данные о количестве прошедших в азиатскую часть России мигрантов и составе переселяющихся семей [129]. Ценность материалов по статистическому учёту переселенцев на переселенческих пунктах определяется дифференцированным подходом в пунктах регистрации ко всей массе мигрантов: крестьянские семьи, шедшие за Урал самовольно и на основании законного разрешения, обследовали отдельно друг от друга, в отдельные графы учёта вносили также сведения о семейных и одиноких переселенцах. Репрезентативность этих данных значительно облегчила дореволюционным и современным исследователям работу по изучению демографических изменений, происходивших в численности и половозрастном составе семей земледельцев вследствие переселений из губерний Европейской России в Сибирь [130]. Вместе с тем абсолютные цифры регистрации переселенцев, производимой челябинским и сызранским переселенческими пунктами, являлись неполными, поскольку часть мигрантов либо не была охвачена опросом ввиду интенсивного движения через них, либо вообще миновала узловые пункты.

Социально-экономическая статистика концентрировалась на сборе данных о хозяйственном положении переселенцев на родине и в местах водворения, сведений об экономических возможностях мигрантов на всех этапах переселенческого движения, выявлении общих итогов колонизационного освоения Зауралья.

Статистическая информация социально-экономического содержания достаточно полно изложена в неопубликованных материалах: в губернаторских отчётах и приложениях к ним, отчётах переселенческих чиновников, в ведомостях «о ходе заселения казённых земель и водворения на них переселенцев», сводах региональных сведений «об имущественном положении ходатайствующих о переселении», «переписке крестьянских начальников с губернаторами и губернаторов с МВД об устройстве переселенцев», а также в опубликованных «материалах для изучения быта переселенцев», водворённых в различных местностях сибирского края [131]. Детальное рассмотрение и сравнительный анализ данных, касающихся экономического потенциала крестьянских хозяйств чернозёмного центра на родине и в Сибири, позволили составить объективное представление об их миграционных возможностях. При всём критическом отношении к статистической информации, составленной на материалах непосредственного опроса крестьян, нередко преуменьшавших истинные экономические показатели своих хозяйств, а также возможной «недобросовестности» учётчиков, оперирование этими сведениями дало возможность определить мотивацию миграционного движения крестьян в периоды принятия решений о переселении, переводворения или обратного возвращения в родные места, проследить процесс социально-экономической адаптации новосёлов, выработки у переселенцев конвенциального поведения в новой среде обитания.

Немаловажным является и то обстоятельство, что извлечение и обработка информации об экономических параметрах развития крестьянских хозяйств в центральных и окраинных регионах России в наиболее обобщённом виде отражалась в сводных общероссийских статистических сборниках, имеющих самостоятельное источниковое значение. В таких итоговых документах статистического содержания как «Сборник сельскохозяйственных и статистических сведений по материалам, полученным от хозяев», «Статистика Российской империи. Волости и населённые места», «Статистический временник Российской империи», «Сборник цифровых материалов для изучения крестьянских переселений», фиксировались наиболее полные сведения о крестьянском землепользовании в регионах, наличие сельскохозяйственного инвентаря, мелкого и крупного скота, годных работников, а в разделах и специальных изданиях, посвященных переселенческому движению, — имущественному состоянию и составу семей, мигрирующих за Урал [132].

Регулярная практика сбора и систематизации количественных данных социально-экономического и демографического профиля общероссийского и регионального происхождения, способствовали накоплению разнообразной информации о наиболее значимых статистических аспектах жизни страны, а также учётного опыта. В результате, в 1897 г. была проведена всеобщая перепись населения Российской империи, давшая наиболее достоверные сведения о населении России: численности, региональном распределении, возрастном и половом составе, хозяйственных занятиях, конфессиональной и этнической принадлежности [133].

С точки зрения исследования комплекса аграрных проблем в чернозёмном регионе России и разнообразных сторон переселенческого движения из этого региона в земледельческие местности Западной Сибири, материалы переписи имели непреходящее значение. Несмотря на недостатки учёта, вследствие иногда некорректно сформулированных вопросов в переписных листах, обобщённые результаты по исследованию населения европейской и азиатской России активно использовались и уточнялись в трудах специалистов в области аграрной проблематики. Так, Ю. А. Янсон усовершенствовал методики статистических исследований о крестьянских наделах и платежахA.A. Кауфман тщательным образом разработал способы достоверного учёта основополагающих факторов развития крестьянских хозяйств в Европейской России и СибириФ.А. Щербина, на основании общероссийских и региональных (Воронежская губерния) статистических данных, предпринимал попытки изучения крестьянских бюджетов, их доходных и расходных статей [134]. В региональных статистических работах, составленных такими авторами, как М. Кашкаров, В. И. Долженков, И. А. Вернер и базировавшихся на материалах всероссийской переписи, некоторые её выводы сообразно с местными статистическими изысканиями существенно уточнялись, приобретали репрезентативные контуры [135].

Описания деревенского быта так же составили одну из групп источников при проведении исследования. Под данной категорией источников подразумеваются работы учёных, правительственных чиновников, путешественников и писателей, грамотных крестьян, написанные с целью изучения культуры и быта русских земледельцев, экономических и медико-демографических аспектов жизнедеятельности крестьянства Европейской России и Сибири.

Проблемы экономического быта крестьянства чернозёмного центра Европейской России во второй половине XIX — начале XX вв. широко освещались в работах специалистов по сельскому хозяйству, изучивших сельскую жизнь и её особенности на собственном опыте: A.A. Советова, В. П. Воронцова, П. Н. Соковнина, JI.A. Весина, A.A. Богдановского [136]. Данными авторами были составлены и опубликованы детальные и многосторонние обзоры, иллюстрирующие специфические особенности хозяйственной жизни великорусского крестьянства в условиях аграрной эволюции и эскалации кризисных явлений в сельском хозяйстве Европейской России. Значительное место в указанных трудах занимали описания семейного быта крестьянства чернозёмных губерний, архитектурных традиций, качества жилья и т. д.

Важным источником для понимания фундаментальных факторов развития сельского хозяйства Центрально-Чернозёмного региона России в период отмены крепостного права и в последующие за ним годы стала серия очерков о крестьянском хозяйстве Мценского уезда Орловской губернии, написанная A.A. Фетом [137] в период организации им в границах своего помещичьего имения крупного хозяйства, основанного на капиталистических началах. В основе экономической концепции A.A. Фета лежали принципы юридического освобождения личности и эмансипации крестьянского труда путём применения новейшей сельскохозяйственной техники. Решение этих практических вопросов ставило хозяйственника в условия постоянных контактов с крестьянством, а привычка к систематическому литературному труду побуждала постоянно фиксировать отдельные эпизоды из жизни земледельцев, которые сопровождались авторскими комментариями. Так, A.A. Фетом были освещены темы отношения крестьян к вопросу об их земельном обеспечении в связи с опубликованием и реализацией основных положений реформы 1861 г., технической модернизации сельского хозяйства, формирования крестьянских бюджетов, повседневного быта и досуга земледельческого населения уезда. Каждодневные наблюдения исследователя за местным крестьянством позволили ему досконально изучить тип личности крестьянина, причины перемен в настроениях деревенской массы. A.A. Фет, в частности, отмечал в пределах местности его проживания и хозяйственной деятельности немотивированные всплески переселенческой активности крестьянства, слабо связанные с действительным экономическим состоянием их хозяйств [138].

В работе над монографией были использованы и труды других подвижников сельского хозяйства, живших и работавших за пределами географического ареала нашего исследования. Полезная информация общего характера, касающаяся экономического быта крестьянского населения Европейской России, была извлечена из исследования А. Н. Энгельгардта [139], подробно характеризовавшего тенденции и перспективы развития российского крестьянского хозяйства на примере передового опыта организации сельскохозяйственного труда в собственном имении, расположенном в Смоленской губернии. Автору, использовавшему в своём труде традиции эпистолярного жанра, удалось создать правдоподобные картины повседневной жизни и хозяйственных занятий крестьянства, выявить наиболее универсальные черты экономических стереотипов поведения земледельческого населения на всех этапах производственной деятельности.

Источниковая ценность материала, представленного в деревенских очерках A.A. Фета и А. Н. Энгельгардта, заключается в том, что авторы, будучи людьми противоположных политических убеждений, в характеристике крестьянина и сельского быта выступали как единомышленники. Критики общественно-политических воззрений обоих исследователей, по-разному относясь к их рассуждениям о путях преодоления кризиса и устройстве сельского хозяйства, были единодушны в оценке достоверности фактического материала бытописания русской деревни.

Сибирский аспект экономического быта крестьянства подробно описан и проанализирован в работах H.A. Рубакина, В. В и H.JI. Скалозубовых, С .Я. Капустина [140]. В трудах указанных авторов широко отражена взаимосвязь производственной деятельности переселенческого элемента в Сибири и условий его быта, посредством компаративистских методов рассмотрены особенности организации труда в хозяйствах старожилов и новосёлов. В круг научных интересов исследователей входили также вопросы интегративных показателей развития крестьянского хозяйства в регионе: питания сельского населения Западной Сибири, особенностей демографического поведения, детерминированных экономическими потенциями крестьянских семей.

Среди источников по исследуемой теме выделяются труды непосредственных участников колонизации и освоения Сибири из народных низов, т. е. самого крестьянства. Здесь следует отметить социальные утопии Т. М. Бондарева, записки о хозяйственных нуждах сибирских крестьян Ф. Ф. Девятова, статьи и заметки, иллюстрировавшие настроения переселенцев до и после акта миграции крестьянина Каинского округа Томской губернии И. Е. Белякова [141]. Особый интерес в этих трудах вызывает то обстоятельство, что авторы, будучи грамотными людьми, отображали взгляды не только тёмной крестьянской массы, но и более развитой её части. Исследователям крестьянского происхождения удалось сфокусировать свой взгляд на настроениях в крестьянской среде, показать традиционную для земледельцев склонность к мифологическим представлениям о регионе предполагаемого водворения.

Медико-демографические стороны сельского быта, широко освещаемые в публикациях деятелей земских учреждений, оказали существенную помощь в изучении последствий аграрного кризиса, затронувших на рубеже XIXXX столетий в большей степени земледельческие районы чернозёмного центра России. В специальных трудах С. А. Новосельского, В. М. Никольского, В. М. Обухова, А. И. Шингарёва, С. Н. Караманенко, С. А. Дедюлина, М. М. Белоглазова, JI.H. Маресса [142] и др., регулярно печатаемых на страницах «Вестника общественной гигиены» и «Журнала русского общества охранения народного здравия», содержались достоверные сведения о санитарно-гигиеническом состоянии населённых пунктов, причинах и обстоятельствах высокой детской смертности, влияния крестьянской пищи, её объёма и качества на физическое здоровье сельского населения, в особенности тех его представителей, которые находились в работоспособном возрасте и составили во второй половине XIX — начале XX вв. костяк переселенческого потока на восточные окраины страны [143].

Сведения о состоянии здоровья сельского населения Сибири составляли неотъемлемую часть ежегодных губернаторских отчётов, в которые обязательно включалась информация о количестве медицинских чинов в губернии, местонахождении больниц, оказании помощи нуждающимся пациентам, эпидемиологических заболеваниях в регионе. Практически в каждом отчёте говорилось о неблагополучном положении дел в медицинском обслуживании сельского населения ввиду недостатка врачей в отдалённых округах Томской, Тобольской губерний и Акмолинской области Степного генерал-губернаторства [144].

В монографии также использованы основные выводы о состоянии медицинского обслуживания населения, в том числе и на врачебно-продовольственных пунктах, расположенных на пути следования переселенцев, таких исследователей, как К. С. Воронов, H.A. Костров, И. А. Левшин [145], значительно дополнивших представления автора о масштабах адаптационных затруднений, с которыми пришлось столкнуться в колонизуемом регионе выходцам из чернозёмной части Европейской России.

В качестве источника при работе над монографией активно использованы и вовлечены в исследовательское русло материалы отечественной прессы второй половины XIX — начала XX вв., приоритетное место среди которых заняли корреспонденции, отличавшиеся обилием фактологической информации и печатавшиеся преимущественно на страницах отечественных газет. Содержащиеся в них сведения о текущем положении дел в аграрном секторе экономики регионов России (прежде всего, чернозёмного центра и сибирских губерний): урожаях, распространении и использовании сельскохозяйственного инвентаря, помощи местностям, пострадавшим от природных катаклизмов и т. п., проливают свет на реальное состояние сельскохозяйственного производства в России пореформенного периода, позволяют выделить определённые закономерности в развитии крестьянских хозяйств. Абсолютную ценность для исследования представляли корреспонденции, содержащие сообщения о различных составляющих переселенческого процесса: численности мигрантов, направлении переселенческих потоков, местах выхода и водворения переселенцев, оказании помощи мигрантам в пути и на врачебно-продовольственных пунктах [146]. Значимость этой категории корреспонденций, заключалась в том, что представленные в них сведения о движении переселенцев по месяцам и даже декадам месяца, существенно корректировали общую статистику переселенческого процесса, опиравшуюся нередко на непроверенные источники информации.

Выборочный просмотр центральной и региональной периодической печати конца XIX — начала XX вв., прежде всего таких массовых изданий, как «Земледельческая газета», «Крестьянское земледелие», «Сибирская газета», «Сибирская жизнь», Курские, Тамбовские, Орловские, Воронежские, Томские, Тобольские губернские и Акмолинские областные ведомости, способствовал извлечению из них данных об образе жизни крестьянства в различных регионах империи, формированию представлений о типичных явлениях и процессах, характеризующих причины, ход и последствия переселений из Черноземья за уральский хребет.

Тематические очерки, посвящённые крестьянскому социуму и разнообразным аспектам его жизнедеятельности, концентрировались главным образом в журнальной прессе. Они отличались не только обширной информацией, но и характером её подачи. В очерках, публикуемых на страницах ведущих отечественных журналов («Дело», «Вестник Европы»,.

Русское богатство", «Северный вестник», «Русская мысль», «Русский вестник»), обсуждались проблемные вопросы, связанные с определением динамики развития сельского хозяйства с учётом анализа количественных экономических показателей, выяснялись и критиковались основные направления аграрной политики правительства, оценивались итоги, перспективы и значение переселенческого движения на восточные окраины страны во второй половине XIX — начала XX вв. Публицистические очерки по животрепещущим проблемам российской социально-экономической и политической действительности носили ярко выраженный полемический, дискуссионный характер, что объяснялось принадлежностью журналов к различным идеологическим лагерям и направлениям. Всё это способствовало многоаспектному подходу к изучению причин переселенческого движения и его последствий.

Специфическую группу источников данного направления составили работы, написанные на пересечении двух жанров: очерковой публицистики и художественной литературы.

В этом ряду выделяются труды Г. И. Успенского [147], крупнейшего исследователя крестьянских нравов и обычаев сельской жизни пореформенного периода. Основная заслуга автора заключалась в том, что при помощи художественного слова ему удалось показать фундаментальные традиционные основания крестьянского образа жизни, определяемые «властью земли» [148].

В границах художественно-публицистического жанра написаны и некоторые рассказы A.A. Фета, В. В. Селиванова, H.H. Златовратского [149], основанные на реальных событиях, происходивших в деревне чернозёмной полосы России.

Материал, изложенный в литературе указанного профиля, анализировался и привлекался к работе над произведениями художественно-литературного направления по крестьянской тематике, вышедших в свет во второй половине XIX века. В повестях и рассказах Н. В. Успенского, В.А.

Слепцова, Ф. М. Решетникова, Н. Е. Петропавловского (Каронина), А. И. Эртеля, П. В. Засодимского [150] даны описания быта, конфликтных ситуаций, общинных отношений в пореформенной деревне Европейской России, а также оценки крестьянского мировоззрения, представлений и ценностей в контексте свойственного лицам земледельческого сословия мифологического мышления.

Изучение источников, прямо или косвенно затрагивающих вопросы детерминирующих факторов миграционной мобильности и адаптивной готовности крестьянства чернозёмного центра, показало различную степень их репрезентативности и, как следствие, объективную потребность в совокупном рассмотрении и критическом анализе. Делопроизводственные материалы светского и церковного происхождения, общероссийское, крестьянское и переселенческое законодательство, статистика, очерковая публицистика и материалы прессы сформировали фактологическую базу исследования. При этом совершенно очевидно, что отдельные группы источникового материала не позволяют составить объективного и полного представления о жизни деревни, крестьянства и переселенческом процессе. Документы, исходящие из крестьянской среды, требуют известной коррекции с учётом характерного для земледельческого населения преувеличения «бедственности» своего экономического положения, материалы высшей светской и церковной администрации нередко отличались вольной интерпретацией или откровенным «замалчиванием» наиболее замечательных фактов действительности жизни русской деревни, очерковой публицистике была свойственна чрезмерная эмоциональность и, как следствие, преобладание субъективных оценок в описаниях крестьянского быта и настроений. Не вполне достоверной следует признать и информацию статистического характера, поскольку сведения о численности переселенцев, их хозяйственном положении и составе семей собирались и публиковались различными ведомствами часто с опорой на непроверенные данные.

В то же время соотнесение разноплановых источников с корпусом специальной и вспомогательной исследовательской литературы позволяет составить объективные представления об основных тенденциях и процессах, происходящих в аграрном секторе экономики России второй половины XIXначала XX вв., выявить фундаментальные детерминанты миграционной мобильности крестьянства, факторы его адаптации в колонизуемом регионе.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Период второй половины XIX — начала XX вв. характеризовался значительными изменениями в социально-экономическом и общественно-политическом строе Российской империи. Отмена крепостного права в 1861 г. и серия либеральных реформ 1860−1870-х гг. способствовали росту переселенческой активности сельского населения, формированию и актуализации миграционной парадигмы.

В земледельческой отрасли экономики центрального черноземья во второй половине XIX — начале XX вв. произошло оформление аграрно-экологического кризиса, ограничеснного территориальными рамками исследуемого региона, вследствие экстенсивной эксплуатации земельных угодий, регулярного вовлечения в производственный оборот дополнительных площадей лесного и лугово-пастбищного комплекса. Эскалация аграрного кризиса в черноземном центре стала результатом действия природно-географического фактора: специфические особенности климата Черноземья, дискретный характер крестьянского труда, ориентированного на конкретные метеорологические условия заставляли земледельческое население придерживаться традиционных, исторически апробированных технологий обработки пашенных угодий.

На этом фоне в типично чернозёмных губерниях Европейской России шёл процесс инерционных демографических изменений как естественной реакции на формальное экономическое благополучие, достигнутое в предшествующие реальному кризису периоды. В результате стремительного роста населения и накопления избытка рабочих рук, значительно превышающего потребности сельского хозяйства на фоне резкого снижения производительности земельных угодий, произошло окончательное оформление аграрного кризиса, наполнившегося теперь помимо экологического ещё и экономическим содержанием, которое проявилось в снижении уровня жизни крестьянства земледельческих губерний России. В широком смысле данное явление означало нарушение адаптационного равновесия в системе «человек-среда».

В сложившихся обстоятельствах происходило формирование «кризисного сознания», преодоление которого для части крестьянства выразилось в принятии и воплощении решений о переселении. Намерение переселяться для наиболее миграционно мобильной части крестьян Центрально-Чернозёмного региона России, изначально располагавшего неодинаковыми экономическими возможностями, было обусловлено рядом обстоятельств.

• Реализация миграционных побуждений происходила в границах традиционных представлений крестьянства о своём природном предназначении — быть при земле. Для большинства мигрантов переселение в многоземельные районы азиатской части России являлось единственно возможным способом сохранения привычного жизненного и производственного уклада.

• Крестьянство чернозёмных губерний России обладало солидным и устоявшимся во времени миграционным опытом, приобретённым сравнительно недавно в ходе участия в аграрном освоении Новороссии, Кубанского края, Области войска Донского, а также регулярной практики земледельческого промыслового отхода за пределы местностей постоянного проживания.

• Важным внутренним фактором, определившим специфику переселений из чернозёмных губерний, являлась функциональная мощь крестьянской общины. Ограниченные возможности мобилизации земель в пределах региона проживания ставили крестьянство Центрального Черноземья перед жесткой альтернативой: либо регулярное участие в земельных переделах, сопровождаемых конфликтами и тотальной общинной регламентацией, либо разрыв социальных связей, уход в города, активный промысловый отход или переселения в отдаленные местности империи. С другой стороны, внутриобщинная консолидация открывала широкие возможности для коллективных действий лиц крестьянского сословия. Не случайно, что миграции за пределы района проживания обсуждались и осуществлялись, как правило, большим числом участников, соединявшихся впоследствии в крупные партии. В данной ситуации начинали действовать факторы психологического свойства, предполагавшие быстрое распространение позитивной информации о регионе предстоящего вселения и склонность к принятию рискованных решений.

В принятии решений о переселении крестьянство в меньшей степени руководствовалось правительственными распоряжениями, что объяснялось социальной отчужденностью земледельческого сословия и непоследовательностью переселенческой политики, а в большей меретекущими экономическими соображениями, что и предопределило доминирование в миграционном процессе стихийно-реактивного начала.

Процесс адаптации мигрантов из чернозёмных губерний России в земледельческих районах Западной Сибири отличался чётко выраженной селективностью и комбинационным сочетанием природно-географических, экономических и социально-психологических аспектов влияния. Достижение экономического и социального успеха выходцами из ЦентральноЧернозёмного региона в местах водворения и обустройства в Западной Сибири самым непосредственным образом зависело от степени готовности переселенцев эффективно действовать в своеобразных природно-географических условиях осваиваемой местности, а также финансовых возможностей крестьянских хозяйств.

Структурные компоненты адаптационного процесса, в который были вовлечены во второй половине XIX — начале XX вв. крестьяне типично земледельческих губерний Европейской России, отличались, с позиций социально-психологического знания, универсальностью проявлений. Транстерриториальный перенос хозяйственно-экономического комплекса, выстраивание контактов с представителями нового социума — людьми отличных поведенческих стереотипов, во все эпохи сопряжены с преодолением адаптивных барьеров: мировоззренческих, эмоционально-психологических, ситуативных, временных. Уникальность ситуации, применительно к миграционному потоку, шедшему на восточные окраины страны в пореформенный период из чернозёмных губерний России, заключалась в более отчётливых (по основным параметрам) кризисных проявлениях в аграрном секторе экономики.

В этих условиях при непосредственном соприкосновении переселенцев с различными аспектами адаптивной ситуации (природными и социальными) в отдельных группах миграционного потока происходили значительные видоизменения адаптивных возможностей. Изучение селективных процессов в переселенческом движении в Западную Сибирь из ЦентральноЧернозёмного региона России показало, что независимо от природно-географической специфики мест водворения, большей адаптивной пластичностью отличался миграционный сегмент, составленный из личностей аффективно-ригидного типа. Мигрантам данной категории было свойственно продуманное отношение к акту переселения, наличие миграционной стратегии и как следствие большая материальная обеспеченность, определившая ускоренные темпы их адаптации.

Произведенное исследование в целом продемонстрировало невозможность преобладания той или иной детерминанты в росте миграционной мобильности крестьянства черноземного центра России. С равной степенью уверенности можно говорить и об отсутствии определяющего влияния одной из составляющих (природно-географической, экономической, социально-психологической) на адаптацию переселенцев в регионе водворения.

Так, степень воздействия природно-географических условий на миграционную активность и адаптационные возможности переселенцев корректировалась финансовыми возможностями крестьянских дворов. Материальная готовность мигрантов к устройству на новых местах, зависела не только от успешной ликвидации движимого и недвижимого имущества на родине, но и от правильного выбора маршрута к избранному участку, продолжительности периода подготовки к переселению и самого пути, согласованности действий внутри семьи или переселенческой партии, а также степени легитимности выхода крестьян на переселение.

Экономическая состоятельность отдельных миграционных групп далеко не всегда гарантировала успех переселенческому хозяйству, становление которого в сибирских условиях подвергалось объективным опасностям: специфическим ландшафтным, почвенным, климатическим воздействиям, которые были в состоянии свести к нулю финансовые и технологические усилия крестьян. Также следует учитывать, что базовые адаптационные стратегии формировались у переселенцев до совершения акта миграции, следовательно, успех или неуспех адаптации определялся и потенциальными приспособительными возможностями конкретных эмоционально-психологических структур личности, выражавшихся в особенностях темперамента, внимания, памяти, аккумуляции информации, что могло существенным образом повлиять на темпы и результаты обустройства крестьян в земледельческих районах Западной Сибири.

Наконец, обстоятельста социально-психологического свойства, проявлявшиеся на уровне индивидуального сознания мигрантов, действовали и на уровне коллективном. Известно, что выходцы из ЦентральноЧерноземного региона Европейской России попадали в Сибири в пространства, заселенные предыдущими поколениями мигрантов (старожилами), отличавшимися своеобразием стереотипов поведения и мышления, что требовало от переселенцев либо качественного пересмотра индивидуальных систем значений, ценностей и идеалов, либо отказа от адаптации в пользу своих убеждений. В процессе водворения и обустройства мигрантов в Сибири все это реализовывалось в противоречиях и открытых конфликтах между переселенцами и старожилами по религиозным и хозяйственно-бытовым вопросам, приводя в критических ситуациях к обратным переселениям или ремиграциям, когда экономические.

364 возможности хозяйства или природные условия мест проживания не играли существенной роли.

Таким образом, миграционная мобильность и адаптивная готовность крестьян-переселенцев из центрально-чернозёмных губерний Европейской России формировались вследствие комплексного многофакторного влияния. Поэлементное изучение детерминирующих переселенческую активность и адаптационные возможности факторов природно-географического, экономического и социально-психологического свойства позволило определить некоторые универсальные закономерности в миграциях, а выявление и характеристика личностных типов в переселениях, приоткрыло широкие возможности для прогнозирования причин и результатов массовых миграций.