Российское славяноведение: судьбы научной элиты и учреждений Академии наук: 1917 — начало 1930-х годов

В начале XX в российская славистика была развитой и поступательно развивающейся областью 1уманитарной науки, имевшей безусловное признание как в самой России, так и за ее пределами. Инициатива созыва международных съездов славистов исходила от русских ученых, идея серии научных трудов в рамках монументальной «Энциклопедии славянской филологии», выдвинутая членом Императорской Петербур1 ской Академии наук В. Ягичем, мо1ла быть реализована прежде всего в России.

Понятие славяноведения в результате своего развития неоднократно претерпевало изменения. В специальных работах Комиссии по истории славистики Международного комитета славистов неоднократно рассматривалась динамика содержания понятия славяноведение. В конце 1970;х годов отмечалось, в частности, что, несмотря на 200-летнию историю славяноведения, «на славистических форумах нередко возникает вопрос о его предмете, который толкуется зачастую по-разному» 1. Анализу истории этих толкований было посвящено специальное исследование2.

Первоначально комплексная наука славяноведения со второй половины XIX века стала превращаться в комплекс славистических дисциплин, а «обособление дисциплин славяноведческою комплекса привело через какое-то время к выделению более или менее широко понимаемого комплекса «славянская филология», который нередко стали идентифицировать со славистикой в целом"3. К началу XX века наиболее авторитетным стало определение «славянской филологии», данное В. Я1ичем, причем сам ученый постепенно расширял круг предметов, который она охватывала. В разработанном им проекте «Энциклопедии славянской филологии» предполагались разделы язык, литература, фольклор, религия и правовые обычаи, археология. К предметам славянской филологии и эпиграфику, нумизматику, палеографию, а также «произведения народного духа» 4. Русскими учеными высказывались мнения, призывавшие к расширению предмета славяноведения за счет политической, социальной и экономической истории, но ведущие слависты страны в основном придерживались филологической точки зрения и принимали с оговорками формулировки Ягича5.

Изучение широко понимаемой славянской филологии было сосредоточено во Втором отделении — Отделении русского языка и словесности (ОРЯС), ставшем в Академии ведущим. С конца XIX в. оно не только превратилось в центр славистических исследований внутри России, но и занимало ведущее положение «в организации научной работы по славяноведению во всей Европе» 6.

Как известно, Устав Императорской Петербургской Академии наук 1836 г. определял ее членов как «первенствующее ученое сословие в Российской империи». К 1917 г. в Академии действительных членов было всею 417, и представляли они вместе с более mhoi очисленными членами-корреспондентами научную элиту России.

В научной литературе существуют различные подходы в трактовке содержания понятия лита. В советский период «сам термин находился под подозрением, предпочитались эвфимизмы» и относился он, прежде всего к части «господствующего эксплуататорского класса» 8. В то время утверждалось, что сами теории, разрабатывавшие проблемы существования в обществе различного типа элит — «не что иное, как перепев традиционных взглядов выразителей идеологии эксплуататорских классов» 9. Подобные теории относились к явлениям «буржуазной социологии», и более того утверждалось, что «элитаристская политическая теория, в сущности, выражает тенденцию монополистической буржуазии к отходу от принципов буржуазного демократизма» 10.

В настоящее время авторы, прежде гневно клеймившие теории элит, обратились к деидеологизированному изложению их содержания. Прежде всею констатируется, что «если суммировать основные значения, в которых этот термин (элита — MP.) употребляется философами, социологами и политологами, то получится весьма пестрая картина» 11. В частности, отмечается, что в построениях теоретиков «элитного плюрализма» под элитой понимаются «сравнительно небольшие группы, которые состоят из лиц, занимающих ведущее положение в политической, экономической, культурной жизни общества (соответственно политическая, экономическая, культурная элиты)» 12. А сторонниками «ценностной интерпретации элиты» включаются в данное понятие «наиболее квалифицированные специалисты, прежде всего из научной и технической интеллшенции, [.] люди, обладающие качествами, которые воспринимаются в данном обществе как наивысшие ценности» 13.

Современные исследователи отмечают также, что «подход политического социолога во многом отличается от культурологическою. Культурологи обычно применяют термин «элита» к выдающимся деятелям культуры, иногда он выступает как синоним «аристократии духа» «14. Но среди разнообразных элит, существующих в обществе, и с точки зрения социологов культурная элита особенно выделяется: «Именно культурная элита всего более соответствует этимологии термина «элита» (или, по крайней мере, наиболее близка к ней) — это лучшие, по-настоящему творческие, талантливые личности. Ибо элита, с одной стороны — это функция, [.] с друюй стороны — это качество. А культурная элита выдерживает критерии качества. В нее входят те, кто внес наибольший вклад в генерирование нового знания (научная элита) или создание новых форм эстетического освоения действительности (художественная элита), наибольший вклад в развитие культуры — российской и мировой"п. Таким образом, члены Академии наук более всего соответствую понятию научной элиты и по своему социальному положению, и по качественным характеристикам. Как отмечается в специальном исследовании, посвященном истории Академии наук в Сант-Петербурге, в канун 1917 i. «Императорская Санк-Петербур1ская Академия наук оставалась неотъемлемой частью государственного аппарата Российской Империи» 16,.

17 научный и общественный статус членов Академии был «необычайно высок», а сами они воспринимали «себя как интеллектуальную элиту, ответственную за будущее России» 18.

Оценивая преобразования внутри Академии в начале 1920;х годов, специалист по истории науки Э. И. Колчинский отмечал, что «Академия стала трансформироваться из научно-ор1 анизациопного центра, объединявшего научную элиту страны, в систему научных учреждений» 19. Анализируя отношения новой власти с Академией, исследователь неоднократно характеризует представителей высшего научного сообщества России как научную20 или академическую21 элиту. Мы присоединяемся к историкам науки в их определении высокою статуса членов Академии наук 1910;1930;х годов.

Октябрьская революция 1917 г. прервала естественный процесс развития славяноведения в России. В обращении ученых к проблемам славистики властям виделся призрак «реакционною славянофильства» и, хуже того, «панславизма». К тому же изучение кирилло-мефодиевской традиции, церковнославянскою языка и памятников славянского Средневековья представлялось богоборческой власти «поповщиной» .

Во многом названные обстоятельства долгое время служили препятствием для изучения истории довоенного славяноведения, и в особенности 1920;х годов, когда наличие какого-либо принципиального изменения в области традиционно-филологического славяноведения было совсем не очевидно22. Даже в конце 1950;х годов начальный этап славяноведения советского периода освещался только в историографических обзорах. Некоторые заключения подобного типа статей носили достаточно декларативный характер, отвечавший условиям времени. Так, в статье В. Д Королюка и И. А. Хренова «Ито1И и задачи славистических исследований в СССР (1945;1959)» важнейшим событием, имевшим принципиальное значение в истории отечественного славяноведения, признавалась Октябрьская революция, которая «привела к коренным изменениям в судьбах славянских народов и оказала огромное влияние на развитие славяноведения, вставшего на прочный фундамент марксистско-ленинской методологии» 23. Возрождение в конце 1950;х годов традиции проведения международных съездов славистов с их общей филологической проблематикой вызывало острую реакцию со стороны отечественных историков-славистов. В статье подчеркивалось, что представление о славяноведении только как о филологической науке — «пережиток ранней стадии развития этой дисциплины» 24.

Отдельные положения названной статьи были повторены и развиты в брошюре «Советское славяноведение. Краткий обзор литературы. 1945;1963», подготовленной сотрудниками Института славяноведения и балканистики АН СССР к V Международному съезду славистов в Софии. Вновь подчеркивалось особое значение Октябрьской революции, повторялись идеологические штампы, возникшие еще в 1920;е годы и требовавшие для успешного развития советского славяноведения на первоначальном его этапе «разоблачения панславистских, великодержавно-шовинистических или наивно-романтических представлений о славянстве» 25. Авторы подчеркивали филологический характер дореволюционного славяноведения, а в продолжении этой традиции в послереволюционный период видели его недостаток. По их мнению, и Институт славяноведения в Ленинграде (1931 — 1934) имел исключительно филологическую направленность26.

Год 50-летия Огсгябрьской революции был отмечен публикацией обзоров истории развития и научных достижений различных отраслей знания. Соответствующие публикации появились и в журнале «Советское славяноведение». В. Д. Королюк в статье «Советские историко-славистические исследования (19 171 967)» повторил многие положения из уже упоминавшихся очерков. Ученый резко разграничил традиции дореволюционною и советского славяноведения. Если первое, являясь по преимуществу филологическим, опиралось на «реакционные славянофильские и панславистские идеи и теории», то второе отбросило реакционные идеи, наполнилось «благородными идеями интернационализма и чувствами революционной солидарности всех пародов» и усвоило марксистско-ленинскую методологию, позволившую «расширить рамки общеславистических исследований за счет включения в них огромной исторической проблематики» 27. В. Д. Королюк полагал, что активное развитие историко-славистическо1 о направления началось после постановления Совнаркома и ЦК ВКП (б) от 16 мая 1934 г., отмечавшего и необходимость перестройки исторического образования в университетах. Замедленность такого развития исторической славистики по сравнению с дру1ими историческими дисциплинами ученый видел, без всяких на то оснований, в «сохранении доминирующей роли филоло1 ических исследований» 28. По мнению В. Д Королюка, созданный в Ленишраде Институт славяноведения не справился с задачей разрыва с «буржуазным» славяноведением и поэтому его закрытие было закономерным29.

В том же номере журнала был помещен очерк С. Б. Бернштейна «Советской славянской филологии 50 лет» 30. По обстоятельствам времени, как нам представляется, ученый не мог избежать повторения штампов о пропаганде дореволюционным академическим славяноведением панславизма. Упрекнув в неприятии революции славистов, эмигрировавших из страны, ученый указал и на большие потери среди ученых в годы Гражданской войны.

С.Б. Бернштейн гораздо подробнее и со знанием конкретного материала остановился на истории первого десятилетия советскою славяноведения. Он высоко оценил не только успехи дореволюционного славяноведения, но и труды целого ряда представителей «старой» науки в области исследования старославянской письменности в 1920;е годы. Бернштейн проанализировал и состояние с преподаванием славистических дисциплин в Московском университете в конце 1920;х годов. Заметим, что сам ученый именно в эти годы был студентом и аспирантом, посвятившим себя славистике.

Касаясь деятельности славистических подразделений Академии наук, С. Б Бернштейн упомянул Славянскую комиссию, отметив ее малую продуктивность. Что же касается Института славяноведения, то в характеристике ею исследовательской проблематики ученый проявил гораздо большую осведомленность, чем ею коллеги-историки. С. Б. Бернштейн отметил, что Институт был ориентирован на изучение широкою комплекса славистических дисциплин, в нем работали секции истории и экономики, языка и литературы, этнографии и фольклора Не останавливаясь на возможных причинах ликвидации Института, ученый выразил сожаление, что он так и не успел серьезно развернуть свою деятельность.

Оценивая ситуацию в 1930;е юды в такой важнейшей части славяноведения, как славянская филология, С. Б. Бернштейн взял на себя смелость открыто констатировать ее действительное положение. В эти i оды «прекратилась подготовка славистов в нашей стране, [.] прекратилась публикация трудов. За все 30-е юды не вышло ни одной книги, посвященпой сравнительной грамматике славянских языков или зарубежных славянских языков. В печати участились резкие нападки на славистику, как на реакционную «лженауку» «.

Не менее резко прозвучали и выводы относительно положения историко-славистических исследований, прозвучавшие в докладе И. М. Белявской «Советское славяноведение за 50 лет» на всесоюзной конференции историков-славистов в Минске (1968). Основным предметом ее внимания была судьба историко-славистических исследований. И. М. Белявская утверждала, что реформы высшего образования конца 1920;х — начала 1930;х годов фактически привели к ликвидации преподавания славяноведения, поэтому «в начале 30-х годов почвы для развития советского славяноведения не было» 32. Именно этими «неблагоприятными условиями» И. М. Белявская и объясняла непродолжительное существование Института славяноведения и его закрытие.

К истории отечественного славяноведения В. Д. Королюк еще раз обратился в соответствующей статье в «Советской исторической энциклопедии». Вновь была подтверждена доминирующая роль филологических исследований, характерная для первого периода существования советского славяноведения, который автор определял.

1917 -1938 — 39 годами33. Повторялось и утверждение о том, что, овладев марксистско-ленинской концепцией историческою развития, советские ученые «обнаружили реакционность и ненаучность питавших буржуазное русское славяноведение славянофильских и панславистских теорий, борьба с которыми была непременным условием создания в СССР марксистско-ленинскою славяноведения» 34. В описании судьбы Института славяноведения В. Д. Королюк учел уточнения С. Б. Бернштейна и отказался от характеристики этою учреждения как исключительно филологического.

Вторую половину 1970;х годов можно считать временем, когда появились первые попытки обратиться к более детальному изучению довоенного периода в истории советского славяноведения. В частности, это было связано и с появлением в Институте славяноведения и балканистики АН СССР в 1975 г. специализированною подразделения — Сектора историографии и источниковедения под руководством В. А. Дьякова. По существовавшим в то время представлениям приоритетной формой реализации научных исследований были коллективные монографии. Исходя из такой практики, на конец 1970;х годов было намечено начало работы над двухтомным коллективным трудом обобщающего характера по истории славяноведения до середины 1960;х годов. Со временем первый том, охватывающий историю славяноведения до 1917 г., трансформировался в отдельное издание, увидевшее свет в 198 835. Первым этапом в подютовке второго тома задуманного издания стала работа над биобиблиографическим словарем «Славяноведение в СССР». При подготовке «Словаря» стала очевидной преждевременность замысла коллективного труда по истории славяноведения после 1917 i.

Работы, посвященные изучению реального состояния славяноведения послереволюционного периода, в частности, в стенах Академии наук были достаточно редки, и, несмотря даже на обращение к архивным источникам, носили преимущественно обзорный характер36. Тем не менее, статья К.И. JIoi ачева «Советское славяноведение до середины 1930;х юдов» стала заметным явлением. Автор совершенно справедливо отмечал, что «специальных работ, посвященных отечественному славяноведению 1917 — 1934 гг. (до конца деятельности ленинградскою славистического института Академии наук СССР), нет», что «в 1917 — 1934 гг., как и до революции, отечественную славистику представляла прежде всего и почти исключительно Академия наук», а «уровень внеакадемической довоенной и славистики был весьма невысок» 37. Поэтому основное внимание в статье автор сосредоточил на деятельности двух комиссий, существовавших в 1920;е годы при Отделении русского языка и словесности — Комиссии по научному изданию памятников кирилло-мефодиевской традиции и Славянской комиссии, — а также Института славяноведения.

Очевидно, что в период, когда ведущей составляющей советского славяноведения безоговорочно признавалась история, К.И. JIoi ачев видел свою задачу в своеобразной реабилитации славяноведения данною периода, стараясь освободить его от упреков в исключительной филологичности и следовании дореволюционным традициям. Он находил в деятельности комиссий начало комплексного подхода к славистической проблематике и, в этой связи, приводил положение о Славянской комиссии, в котором определялись ее задачи. Один из сформулированных в положении принципов 1ласил: «Комиссия имеет целью научное изучение славянства в историческом, литературном, этнографическом, языковом и других отношениях». К. И. Логачев подчеркивал, что «на первый план выдвигалось историческое изучение славянства» 38. В доказательство этою тезиса ученый привел перечень докладов, прочитанных на заседаниях Славянской комиссии39. Развернутое содержание перечисленных докладов К. И. Логачев представил на страницах своего диссертационного исследования, основываясь на протоколах заседаний Комиссии40. Кроме традиционных для славяноведения старославянского языка и истории средневековых славянских литератур, они касались проблем литературы XV111 — XIX веков, фольклора, истории славистики и даже современною состоянии аграрного вопроса в Чехословакии. Заметим, что приведенные К. И. Логачевым данные не могут служить доказательством положения о выдвижении на первый план исторической проблематики: вывод о том, что характер деятельности Славянской комиссии «несомненно, позволяет говорить, что отечественная академическая славистика уже в 1920;е годы приобрела ряд черт, которые свойственны ей в настоящее время» 41, представляется не очень убедительным.

В статье представлено и очень сжатое изложение предыстории создания и деятельности Института славяноведения в Ленинграде, содержащее основные выводы из двух глав диссертации К. И. Логачева: «Перестройка славяноведческих подразделений Академии наук в конце 1920;х — начале 1930;х гг.» (С. 84 — 95) и.

Институт славяноведения (1931 — 1934 гг.)" (С. 96 — 166). Кратко остановившись на истории закрытия Славянской комиссии и на неосуществленных проектах, предполагавших создание вместо нее иных славистических центров внутри Академии наук, исследователь обратился к истории Института славяноведения, во плавленною Н. С. Державиным. Опираясь исключительно на источники из архивною фонда Института, К.И. JIoi ачев пришел к выводу, что окончательный вариант Положения об Институте, определявший его будущую структуру, Державин составил 15 февраля 1931 г. 42, и данное заключение утвердилось в работах, посвященных истории Института.

Другим выводом, также на определенное время утвердившимся в науке, стало следующее катеюричное утверждение К. И. Логачева: «Необходимо подчеркнуть, что Институт явился фактически прямым преемником Славянской комиссии» 43. Данное положение подтверждалось, но мнению исследователя, тем, что провозглашенное Державиным «отмежевывание от славистического отечественною наследия прошлого было чисто декларативным», о чем «неопровержимо свидетельствуют, во-первых, штат Института, а во-вторых, направления ею работы». Что касается сотрудников Института, то К. И. Лог ачев отмечал: «Из девяти человек, составлявших штат Института в первый год его существования, пять, включая директора Института Н. С. Державина, были ранее членами Славянской комиссии» 44. Заметим, что в диссертационном исследовании Логачев высказывается гораздо сдержаннее, отсутствует положение о прямой «преемственности» Института со Славянской комиссией, указывается на то, что Институт «в ряде существенных моментов сохранял преемственность с предшествующим этапом развития отечественной славистики, стараясь, однако, этого особенно не афишировать», и также «сохранил и кадровую преемственность с предыдущим этапом» 45.

По-видимому, традиция, сложившаяся в советском славяноведении, считать Институт славяноведения исключительно филологическим учреждением, заставила К. И. Логачева крайне осторожно выразить в статье мнение о том, что «языковедческая тематика отнюдь не занимала в Институте первого места» 46. Ограничиваясь даже данными самого исследователя, помещенными в соответствующей главе диссертации, можно смело утверждать, что «языковедческая тематика» фактически отсутствовала в Институте. Анализируя протоколы заседаний Института, К. И. Логачев за три года его деятельности обнаружил только три47 среди нескольких десятков докладов, которые с некоторой натяжкой можно отнести к лингвистике.

Характеризуя тематику, разрабатывавшуюся в Институте славяноведения, К. И. Логачев утверждал: «Подобно Славянской комиссии, Институт одним из важнейших участков работы считал изучение проблем современного славянства» 48. Повторим, что сверхзадачей К. И. Логачева было, по нашему мнению, найти в деятельности славистических подразделений Академии наук периода 1920;х — начала 1930;х годов моменты, сближающие «старое» и «новое» славяноведение, а не указывающие на их неизбежную «борьбу». Такая постановка проблемы на фоне всей предшествующей критики этого периода славяноведения имела свое оправдание в конце 1970;х годов. Статья К. И. Логачева и, особенно, его неопубликованная диссертация стали важным шагом в направлении исследования истории отечественного славяноведения довоенного периода.

Начало 1980;х годов ознаменовано появлением статьи В. А. Дьякова «О некоторых аспектах развития славистики в 1918 — 1939 годах» 49, поставившей историю довоенного советского славяноведения в широкий контекст развития славяноведения в Европе и прежде всего в славянских странах. Этот же текст с некоторыми изменениями появился в немецком издании50 и в книге, подготовленной в рамках серии «Исследования по истории мировой славистики» Международной комиссией по истории славистики при Международном комитете славистов51.

Основная часть статьи посвящена обстоятельному описанию развития славяноведения в таких странах, как Чехословакия, Польша, Югославия и Болгария, упоминаются и славистические центры Франции и Англии. В. И. Дьяков специально останавливался и на той, иногда весьма существенной, роли, которую сыграли русские слависты-эмигранты в странах своего нового пребывания. Но при затрагивании этой темы нельзя было избежать и соответствующей времени, хотя и несколько смягченной, обобщенной политической характеристики «белоэмигрантов»: «Не все они были убежденными и последовательными противниками Советской власти, но уже само эмигрантское положение толкало их к антисоветизму» 52.

На фоне развивавшихся славистических исследований в европейских странах положение отечественного славяноведения выглядело достаточно скромно. Останавливаясь на положении, в которое оно попало в России после 1917 г., В.А.

Дьяков отмечал, наряду с эмиграцией «видных славистов», такие отрицательные для науки факторы, как тяжелые условия периода Гражданской войны, ликвидацию славистических кафедр, сокращение издательских возможностей. Вновь как серьезный фактор, мешавший развитию славяноведения, упоминалась политическая ангажированность славистической науки, когда «многие из корифеев дореволюционного славяноведения прочно связали свои имена с дворянско-буржуазными партиями в политике и с реакционными панславистскими доктринами в идеологической сфере» .

Дабы по возможности снять со славяноведения закрепившееся в историографии представление о его политико-методологической ущербности, которое moijio отодвинуть необходимость его исследования в область неактуальных изучений, было декларировано утверждение об освоении и усвоении представителями дореволюционной науки марксистской идеологии и методологии, что априори считалось важнейшим достижением славяноведения интересующего нас периода. Как отмечалось в статье В. А. Дьякова, «понадобилось время и кардинальная перестройка мировоззрения славистов», и при этом «в СССР, несмотря па имевшиеся трудности, слависты активно овладевали марксистско-ленинской методологией» 54.

В.А. Дьяков, как и К. И. Логачев, подчеркивали, что «после Октября славяноведение развивалось прежде всего в рамках двух чисто славистических по своим задачам научных учреждений при общесоюзной Академии наук: в Комиссии по изданию памятников кирилло-мефодиевской традиции, руководимой А. И Соболевским (1856 — 1929), и в Славянской комиссии — под председательством П. А. Лаврова (1856 — 1929)». Стремясь выстроить непрерывную линию поступательного развития отечественного славяноведения, В. И. Дьяков, отталкиваясь от слишком категоричного утверждения К. И. Логачева о тематической и кадровой преемственности Славянской комиссии и Института славяноведения, постарался уже напрямую связать эти учреждения. По его мнению, «па базе» уже не только Славянской комиссии, но и Комиссии по изданию памятников кирилло-мефодиевской традиции «в 1931 г. возник возглавлявшийся Н. С. Державиным (1877 — 1953) Институт славяноведения в Ленинграде» 55.

В.А. Дьяков проанализировал вступительную статью Н. С. Державина к первому тому «Трудов» Института «Наши задачи в области славяноведения» 56, содержавшую новые принципы в подходе как к предмету славяноведения, так и новые методологические установки, обязательные для советских славяноведов. С одной стороны, В. А. Дьяков высоко оценил сформулированное в статье комплексное понимание предмета славяноведения, но с другой, отметил «налет вульгарною социологизма» и приверженность Державина «яфетической теории» Н.Я. Марра57. В научной деятельности Института и его планах Дьяков положительно оценил то обстоятельство, что в них «немалое место заняла историческая проблематика, причем большое внимание уделялось современному положению славянских пародов» 58. Дьяков не строил предположений о причинах закрытия Института в 1934 г., а лишь констатировал, что «условия для дальнейшего развития специальною научного учреждения, занимающегося славистическими проблемами, тогда еще полностью не.

59 созрели .

Тогда же, в начале 1980;х юдов делались первые попытки определить новые направления в славяноведении послереволюционного периода, возникавшие вне рамок Академии и отходившие от традиционного филологическою понимания предмета. К таковым прежде всего следует отнести статью А. Н. Горяинова «Советская славистика 1920 — 1930;х годов». Автор констатировал, что статьи, «рассматривающие историю славистики на протяжении всего советскою периода, лишь в самой общей форме характеризуют ее развитие до конца 1930;х годов» и что «периоду 20 — 30-х годов специально посвящены только статьи К. И. Логачева о славистической деятельности Академии наук» 60.

А.Н. Горяинов попытался определить, какие факторы влияли на изучение славянских народов и «как широко и какими научными силами велось это изучение». Были еще раз перечислены уже отмечавшиеся ранее многочисленные отрицательные факторы, такие, например, как ликвидация научных и учебных центров, перестройка Академии наук, повлекшая закрытие «Отделения русского языка и словесности и работавших при нем комиссий», эмиграция части славистов, отсутствие научных контактов с заграницей61. К благоприятным факторам А. Н. Горяинов относил публикацию документов по внешней политике России на Балканах и мемуаров революционных деятелей из славянских стран, наличие периодических изданий и библиотек в районах проживания в СССР славян-колонистов, большое количество переводов и публикаций на языке оригинала художественных произведений.

Особое внимание ученый уделял работе в СССР ученых-политэмигрантов, характерной чертой работ которых «было обращение к тематике, почти не связанной со славяноведением в традиционном для тою времени понимании как филологической в своей основе отрасли» 62. А. Н. Горяинова представил подробный обзор их трудов и публикаций документов, посвященных в основном проблематике Нового и новейше1 о времени, истории рабочего и коммунистического движения. Автор полагал, что эти работы создавали базу, «на которой развертывались славистические исследования» При этом он справедливо замечал: «Разумеется, и общественность и публикаторы причисляли упомянутые издания совсем не к славистике и даже не к истории славянских стран» 63. Политэмигранты были инициаторами создания научно-исследовательских учреждений, руководствовавшихся марксистской методологией. Таким образом Горяинов подтвердил высказывавшееся ранее мнение о большом вкладе «зарубежных ученых-марксистов в создание советского славяноведения» 64. Не менее важными для развития советского славяноведения автор считал деятельность центров по подготовке национальных кадров проживавших в стране выходцев из славянских стран.

А.Н. Горяинов полагал, что все перечисленные им положительные факторы «оказывали весьма сильное влияние на продолжавших еще свою научно-исследовательскую работу представителей дореволюционной славистики». Нам представляется, что подобное предположение, само, основываясь на тезисе об освоении представителями старого славяноведения марксистской методологии, должно было этот же тезис подтвердить. В качестве подтверждения основательности своего заявления А. Н. Горяинов отмечал, что существовала «группа славистов, пытавшаяся перестроиться в соответствии с требованиями современности, успешно овладевавшая марксистской методологией. Среди них были Н. С. Державин, К. А. Пушкаревич, A.M. Селищев, В. Н. Чернобаев и др.» 65 Сразу же отметим, что Селищев попал в этот список по явному недоразумению, его интерес к языку революционной эпохи66 еще не свидетельствует об «овладении марксизмом», Пушкаревича и Чернобаева вряд ли можно отнести к видным представителям дореволюционною славяноведения, так первый из них только в 1917 г. окончил Петроградский университет67.

Соглашаясь с К. И. Логачевым в том, что «уже в первый период своей истории советское славяноведение. было ощутимо комплексным», А. Н. Горяинов упрекает этого исследователя в том, что он «рассматривает славистические исследования, осуществлявшиеся в Академии наук СССР, изолированно от деятельности по изучению славянских стран, развернувшейся за пределами Академии». Оспаривает он и положение Логачева, доказывавшего, что в 1917 — 1934 годах «отечественную славистику представляла прежде всего и почти исключительно Академия наук», полагая его «неправомерным» 68.

В статьях, обобщавших достижения в области изучения истории отечественного славяноведения к середине 1980;х годов, констатировались значительные успехи в изучении периода до 1917 г. 69, сопоставлять с ними немногочисленные исследования, посвященные советскому славяноведению, еще не представлялось возможным. В. А. Дьякова в своей статье склонялся к следующему выводу. «Если юворить об основывающейся на первоисточниках, строго научной истории славяноведения в целом, то таковая не создана пока ни в одной стране, хотя слависты Чехословакии и Советского Союза довольно близки к этому» 70. Слова ученого, безусловно, следует относить к проекту, реализованному в СССР в 1988 г, в виде книги «Славяноведение в дореволюционной России. Изучение южных и западных славян» .

В то же время была опубликована статья Л. П. Лаптевой, в которой кратко характеризовались основные этапы развития отечественного славяноведения за столетний период ею развития, с момента создания в Московском университете кафедры славяноведения. Что касается периода до 1917 г., то исследовательница констатировала: «По ряду направлений исследований русское славяноведение опередило славистическую науку Европы. Особенно значительными были успехи в разработке славянского языкознания, изучении памятников славянской письменности. Что подтверждает сохранившееся преобладание филологии в русском славяноведении» 71.

Работы 1980;х годов о славистике довоенного периода касались в основном ее функционирования в университетах Москвы и Ленинграда как научно-педагогической дисциплины. С циклом статей на эту тему в печати выступил А. Н. Горяинов. Свою статью «О под1 отовке славистических кадров в Ленинградском университете» ученый начал с констатации того факта, что «имеющаяся литература совершенно не дает представления о преподавании славистики в ЛГУ в 20-е годы и об организации там подготовки кадров славистов» 72. Автор сразу же указывает на ошибочность представления о курсе по славяноведению, читавшемуся в ЛГУ Н. С. Державиным, как курсе историческом, а также утверждение «без достаточных на то оснований, что создание в ЛГУ и МГУ славянской специализации «открыло широкую доро1у славистике в университетское преподавание» «73. Автор отмечает, что в 1922 — 1924 годах «качество преподавания славистических дисциплин в славяно-русской секции оставляло желать лучшего» 74. В водовороте беспрерывного реформирования университета преподавание славистических дисциплин периодически получало институциональное оформление на различных кафедрах и факультетах.

В 1927 г. в Университете был создан специальный Славянский цикл, в составе которого было организовано семь кафедр: кафедра теории и методологии литературы, кафедра истории русской литературы, кафедра общею языкознания, кафедра экспериментальной фонетики, кафедра истории русскою языка, кафедра славянской филолог ии и финно-yi орско-алтайская кафедра75. Как видно из названий этих кафедр, они исключительно филологические, преимущественно лингвистические. Если в предыдущей статье А. Н. Горяинов соглашался с мнением К. И. Логачева об «ощутимо комплексном» характере советскою славяноведения уже па начальном периоде, то относительно состояния славяноведения в Ленинградском университете ею наблюдения не так категоричны. С некоторым сожалением автор вынужден констатировать: «Тенденция к расширению тематики еще не переросла, однако, в комплексный подход к славистике. Об этом свидетельствует и отсутствие истории славян среди читавшихся на цикле курсов» 76. На Славянском цикле строились грандиозные планы по расширению и углублению преподавания филологических славистических дисциплин, было запланировано подг отовить семь учебников. Даже в учебнике по славяноведению, автором которого предполагался Н. С. Державин, планировалось «осветить преимущественно лингвистические аспекты темы» 77. Дальше планов дело с созданием учебников не продвинулось.

При ЛГУ (1921 — 1927) работал Институт, получивший в 1923 г. названиеНаучно-исследовательский институт сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ). В этом Институте существовали подразделения, в которых исследовалась и славистическая проблематика. Но, как отмечал А. Н. Горяинов, «к сожалению, о результатах научно-исследовательской работы, проводившейся в ЛГУ в области славяноведения, судить весьма трудно ввиду недостатка материалов». В целом, как отметил А. Н. Горяинов, «славистические труды составляли лишь часть научной продукции института и были невелики по объему» 78.

В качестве положительной оценки продукции ИЛЯЗВа А. Н. Горяинов отмечал, что нее «было характерно стремление установить социально-классовые и политические причины описываемых событий, вскрыть глубинные связи и отношения между ними» 79. А. Н. Горяинов указывал и на общеметодологические недостатки статей, характерные для времени их написания. По его наблюдениям, «некоторые статьи сотрудников института были основаны на вульгарных и псевдосоциологических концепциях» 80. Подчеркнем, что справедливо указанные исследователем недостатки находятся в тесной связи с поисками «социально-классовых и политических причин» .

Утверждает исследователя о том, что «в середине 1920;х годов прослеживается тенденция к расширению тематических рамок славистики, проявившаяся во внимании к некоторым вопросам культуры, истории, современного экономического и политического положения зарубежных славян» 81, представляется нам все же еще недостаточно обоснованным.

Следующая статья А. Н. Горяинова «Из истории университетской славистики в первое десятилетие советской власти», как отмечал сам автор, не претендует «на глубокий анализ состояния уггиверситетской славистики в 20-е гг.» При этом ученый справедливо полагал, «что даже сводка фактического материала в данной области будет полезна» 82. А. Н. Горяинов сосредоточил свое внимание на провинциальных университетских центрах. Обращаясь к преподаванию тех или иных славистических предметов в том или ином университете, исследователь останавливался прежде всего на деятельности работавших там ученых, на курсах и предметах, которые они читали. Так, в Саратовском университете он отметил М. Р. Фасмера, H.II. Дурново и Г. А. Ильинского. Внимание А. Н. Горяинова особенно привлекли теоретические воззрения Г А. Ильинского на предмет славянской филологии и ее значение для практического общения со славянскими пародами. Он отметил новое определение Ильинским этого предмета, которое «четко разграничивало славянскую филологию и другие славистические дисциплины» 83.

В Воронежском университете А. И. Горяинов отметил А. Н. Ясинского, в Иркутском — A.M. Селищева, в Пермском и Томском — ученика В. Н. Перетца J1.A. Булаховского84. Уделил внимание исследователь и Минскому университету, в котором главным организатором славистических исследований был его ректор В. И. Пичета. Заметим, однако, что А. Н. Горяинов остановился только на попытке Пичеты привлечь к чтению лекций видных деятелей польской коммунистической партии85. На самом деле ректор Минского университета стремился прежде всего привлечь к преподаванию славистических предметов видных представителей академической науки.

Вполне естественен вывод автора о том, что «наибольшие достижения университетской славистики 1920;х гг. связаны с Ленинградским и Московским университетами». Описывая положение дел со славистикой в МГУ, А. Н. Горяинов обратился к фигуре A.M. Селищева, обосновавшегося в Москве в 1922 г. Более подробно деятельность этого видного слависта была рассмотрена в двух следующих статьях А.Н. Горяинова86.

Вновь, как и в предыдущей статье, А. Н. Горяинов пришел к выводу, что «ряде университетов, прежде всего в МГУ и ЛГУ, наблюдается тенденция к включению в планы преподавания курсов по историческим и историко-культурным аспектам славистической проблематики» 87. Что касается упомянутой «тенденции», то за исключением нескольких фамилий историков-славистов, работавших в МГУ, и В. И. Пичеты, читавшею в БГУ курс истории славян и истории Польши, каких-либо существенных подтверждений ее существования в высших учебных заведениях в статье не приведено. Достаточно традиционно для времени появления статьи выглядит и вывод, содержащий нечто вроде констатации общего несовершенства университетского славяноведения, ибо «славистические дисциплины в университетах преподавались главным образом учеными, сложившимися в дореволюционные годы и не владевшими марксистско-ленинской методологией» 88.

А.Н. Горяинов внимательно изучил, пожалуй, самую серьезную попытку наладить основательное преподавание славистических дисциплин в 1920;е юды в высших учебных заведениях страны. Начало исследованию было положено статьей «Славяноведение в Московском университете (1917 — 1927): из истории преподавания славистических дисциплин и организации Цикла южных и западных славян». Целью своей работы А. Н. Горяинов обозначил попытку «суммировать рассеянные в различных неопубликованных и печатных источниках сведения о славяноведении в МГУ за первое десятилегие Советской власти» 89. Еще до появления в МГУ A.M. Селищева, с деятельностью которого автор и ранее связывал историю славяноведения в университете, там преподавались славистические предметы в рамках историко-филологического факультета. Одно время на факультете существовала кафедра, преобразованная затем в отделение славянской филологии, в свою очередь состоявшее из кафедр славянских языков и славянских литератур90. Но, как констатировал, А Н. Горяинов, после смерти в начале 1920 г. ведущих профессоров Р. Ф. Брандта и B. I1. Щепкина, неутверждения профессором в 1921 г. М. Н. Сперанского и эмиграции нескольких преподавателей, возникла необходимость в кадрах славистов91.

Переехавший из Казани A.M. Селищев, как отмечал А. Н. Горяинов, развернул в университете активную деятельность. Уже в 1923 г. в период очередного реформирования структуры университета он предложил создание «особой славистической специализации», однако, такое нововведение было «признано нежелательным» 92. В 1925 г. Селищев возглавил вновь образованную кафедру славянской филологии, при этом он не оставлял идеи серьезного расширения преподавания славистических предметов. В 1926 г. ученый подготовил «Проект учреждения Института славяноведения». Этот документ можно считать первым проектом, ориентированным на практические нужды государства. Автор призывал обратить внимание на необходимость подготовки кадров, необходимых для развития дипломатических, экономических и культурных отношений со славянскими странами93. В проекте предполагалось развернуть изучение языков, этнографии, истории, культуры славянских народов, издание научных и научно-популярных трудов, документов, создание специального журнала. Проект поддержки не встретил, было лишь предусмотрено организовать «на новом уровне изучения славянских языков, этнографии и истории славян в рамках этноло1 ического факультета 1-го МГУ» 94. Последнее предложение вылилось в организацию специального цикла южных и западных славян.

А.Н. Горяинов подробно останавливается на всех перипетиях данною проекта, описывает деятельность нескольких комиссий и горячие дискуссии вокруг перечня предлагавшихся для преподавания дисциплин. Уже во время обсуждения проекта цикла ставился вопрос и об учреждении в ближайшем будущем самостоятельного отделения славяноведения. Наконец план на 1927/1928 годы был утвержден, о ею наполнении свидетельствует приведенное Горяиновым мнение самою Селищева, отмечавшего что «основное значение в этом плане принадлежит лингвистическим изучениям. Но кроме изучения славянских языков, студенты получают знания в отношении быта, культуры и государственною строя южных и западных славян"95. Селищеву не только удалось отстоять свой план, но и добиться приглашения в МГУ тех специалистов, которых он считал наиболее подходящими для реализации задуманного. Таковым Селищев считал Г. А. Ильинскою, слависта с очень широким кругом интересов, его кандидатуру пришлось отстаивать в острой дискуссии с некоторыми коллиами96. Вслед за А. Н. Горяиновым можно с достаточной мерой уверенности констатировать, что «начало возрождения славяноведения на этом цикле было обеспечено. Его преподавание основывалось теперь на понимании славяноведения как комплекса дисциплин» 97.

То, как развивались события после образования цикла, А. Н. Горяинов описал в статье «Цикл южных и западных славян МГУ (1927 — 1930)». В работе подробно перечислены как филоло1 ические (в основном лингвистические), так и исторические курсы, читавшиеся на цикле98. Особое внимание было обращено на преподавание славянских языков, для чего активно привлекались его носители из политэмигранюв. Однако, как отмечал А. Н. Горяинов, по некоторым темам ощущалась острая нехватка литературы, был зафиксирован даже случай отказа по этой причине от ведения курса99. A.M. Селищев прилагал чрезвычайные усилия, дабы обеспечить цикл литературой, добился даже выделения валюты для закупки кпш за границей. Благодаря его усилиям удалось добиться того, что славистическая библиотека М.П. и Н. М. Петровских была перевезена из Казани и передана для нужд цикла.

Работа по развертыванию славистического образования столкнулась с явлением, характерным для всей высшей школы, — активным вмешательством в преподавание студентов А. Н. Горяинов приводит примеры из студенческой многотиражки, в которой студенты-активисты разоблачали непролетарский состав студенчества, выражали серьезную озабоченность недостатком «преподавателей-марксистов». Подобные выступления напрямую затронули и цикл южных и западных славян. Как отметил А. Н. Горяинов, группа студентов предла1ала снять курс ГА. Ильинского «История польской литературы», обосновывая это тем, что «марксистского анализа изучаемого материала профессор не дает» 100. Заметим, что подобная студенческая активность шла в общем русле борьбы за внедрение марксизма в гуманитарную науку и вытеснения из нее «старых» кадров.

А.Н. Горяинов подробно останавливается на борьбе Селищева за преобразование цикла в самостоятельное отделение славяноведения, в рамках которого ученый предлагал организовать не только два отдельных цикла южных и западных славян, но и ввести преподавание албановедения и румыноведения. Кроме того, Селищев продолжал выдвшать идею создания специальною славистического института, в котором объединить и преподавание, и научно-исследовательскую работу. Но в ито1 е Селищеву напомнили, что основная задача этнографическою отделения, внутри которою действовал цикл, «ориентироваться не столько на подготовку кадров для работы в ор1анизациях, связанных с зарубежными славянскими странами, сколько на выполнение задач по подготовке специалистов для деятельности среди национальных меньшинств СССР» 101. В декабре тою же года вопрос о необходимости создании отделения славяноведения уже обсуждался с подачи части студентов. На этот раз идея была поддержана и в этнографическом отделении и на этнологическом факультете, была создана специальная комиссия. Однако дальнейшего укрепления позиций славяноведения в университете не только не произошло, напротив, начался процесс довольно быстрого его удаления из преподавания.

А.Н. Горяинов видел несколько причин случившегося. Как полагал исследователь, Наркомат иностранных дел утратил интерес к славистам, чему способствовало и ухудшение отношений со славянскими странами, и кадровые перестановки внутри наркомата102. В студенческой прессе развернулась кампания против производства «лишних людей» на этнологическом факультете, и действительно у выпускников цикла возникли проблемы с устройством на работу по специальности. Все это совпало с общегосударственной кампанией на сокращение сроков обучения в высших учебных заведениях и подготовку «узких» специалистов. В итоге подверюя реорганизации этнологический факультет, летом 1929 г. цикл южных и западных славян из его структуры исчез103. Но вскоре было принято решение на старших курсах славистическую специализацию еще оставить, дабы дать им доучиться. В 1930/1931 учебных годах на историко-философском факультете еще существовала кафедра славянских языков с преподаванием болгарского и польского. В 1931 г. окончил университет последний студент «этнографического отделения по славистической специализации» С. Б. Бернштейн. В начале 1932 г. в результате общей реформы университета все специальности 1уманитарною профиля были полностью ликвидированы, A.M. Селигцев из МГУ был уволен1″ 4.

В конце 1980;х годов К. И. Логачев вновь выступил с исследованием в области истории славяноведения. Если А. Н. Горяинов рассматривал историю славяноведения только в 1920;е годы, то К. И. Логачев в своей работе «Славистика в Петроградском-Ленинградском университете в годы советской власти» взял на себя труд обозреть историю этой дисциплины от 1917 до середины 1980;х годов.

К.И. Логачев характеризуя новые методологические концепции, внедрявшиеся в гуманитарные науки, отмечал, что «уже с первых послереволюционных лет в этих науках развернулась активная борьба за утверждение марксизма в качестве их общеметодологической основы» и что «борьба за марксизм в сфере наук об обществе проходила не без определенных «издержек» «105. Критикуя такие «издержки», как «социологический метод», «активным пропагандистом которого на ЯМФАКе в конце 20-х годов был В.А. Келтуяла», и яфетическую теорию Н. Я. Марра, исследователь стремился отыскать и нечто позитивное в названных теориях. По его мнению, «литературоведы-марксисты» справедливо отвергали «формальный метод». Заметим со своей стороны, что школа русского формализма дала науке целый ряд выдающихся филологов, достижения этой школы получили мировое признание. Подвергая критике марризм за полное отрицание всего предшествующею языкознания, Логачев находил, что «безусловно верными были принципиальные требования сторонников яфетической теории обратиться при изучении языка «к вещам, к памятникам материальной культуры» и тем самым полностью учитывать при анализе языковых явлений «общий культурно-исторический контекст» «106. Мы полагаем, что о верггости таких декларативных заявлений возможно судить только на примерах их практической реализации.

Сам же Логачев отмечает, что «в своем в принципе правильном стремлении вскрыть общие закономерности исторических, историко-культурных и языковых процессов советские историки и филологи 20 — 30-х годов нередко шли по глубоко ошибочному пути игнорирования специфики развития отдельных этнокультурных общностей (в том числе славянской)» 107.

К.И. Логачев также как и А. Н. Горяинов в сфере теоретических новаций, исходивших из среды самих славистов, останавливается на взглядах Г. А. Ильинского. Он считал серьезным шагом в правильном направлении расширительное толкование.

Ильинским славянской филологии, включавшее в ее круг «вспомогательные дисциплины» — славянскую этнографию, науку о славянских древностях и археологию,.

I ПК культурную, экономическую и политическую историю славянства .

Логачев полагал, что «славистика явилась одной из тех научных отраслей, перестройка которых в первые послереволюционные десятилетия оказалась особенно сложным делом». Ученый провел не сложный, но очень показательный подсчет того, как изменилось количество ученых-славистов за послереволюционное пятнадцатилетие. Взяв за основу данные биобиблиографического словаря «Славяноведение в дореволюционной России», Логачев определил, «что из 131 слависта, работавшего в нашей стране на конец 1917 г., к 1932 г. работал лишь 41 человек. В 1918 — 1932 гг. в славистику пришла, конечно, научная молодежь, но ее было немного, и компенсировать ею утрату девяноста высококвалифицированных специалистов было, разумеется, нелегко» 109.

Собственно историю славистики в Ленинградском университете в 1920;е годы К. И. Логачев излагал, опираясь в основном на соответствующую статью А. Н, Горяинова. Описывая университетскую славистику, Логачев не прошел и мимо истории Института славяноведения АН СССР. Основное внимание он уделил деятельности в рамках этою Института трех представителей университетской славистики: Н. С. Державина, К. А. Пушкаревича и В. Г. Чернобаева. Достаточно традиционным является для большинства исследований, затрагивающих историю Инслава, тот или иной анализ программных выступлений его директора, Н. С. Державина. В частности, Логачев отмечал призывы Державина отказаться от пережитков «старого феодально-крепостническою строя в виде теорий „славянофильства“, „панславизма“, „славянского единения и взаимности“,. классово враждебных пролетариату идеологий"110. При этом Логачев находил положительные черты в призывах тою же Державина обращаться при изучении языка к „живой народной жизни“. Мы считаем недостаточно обоснованным вывод, сделанный на этом основании Логачевым о том, что защита ученым „такого принципа сыграла, несомненно, стимулирующую роль в процессе ломки искусственных междисциплинарных барьеров в науках об обществе, в том числе и славяноведении“ 1» .

В конце 1980;х гг. была успешно завершена работа по созданию биобиблиографического словаря «Славяноведение в СССР» 112, сама подготовка которого отмечалась в печати как важнейшее предприятие в области изучения истории славистики113. Словарь фактически зафиксировал состояние отечественного славяноведения в самом конце советской эпохи (1988 г.). Издание открывает «Краткий обзор основных этапов истории советского славяноведения», предваряющий его словарную часть. Статья разделена на пять очерков: «Организационные формы, кадры и материальная база развития славяноведения», «Основные результаты исследований по истории южных и западных славян», «Изучение культуры и искусства зарубежных славян», «Изучение зарубежных славянских литератур», «Развитие славянского языкознания» .

В первом очерке начальному этапу советского славяноведения, который определен рамками 1917 — 1941 гг., периоду 1917 — начало 1930;х гг. отведено менее двух страниц. Здесь присутствуют традиционные положения об отрицательном отношении «советской общественности к изучению славянства», указывается на «материальные и иные трудности первых лет советской власти». При этом в очерке отмечается, что еще «в 20-е годы начали постепенно складываться организационные основы советского славяноведения, как в академических рамках, так и в системе высшей школы» 114. Повторяется и присущее всей советской историографии положение о постепенно осваивавших марксистскую методологию дореволюционных специалистах. Вместе с тем особо подчеркиваются «издержки» складывания советского славяноведения и прямо указывается на «предвзято негативное отношение» к предложениям ученых старой школы, пытавшимся в 1920;е годы оживить славяноведение, со стороны руководителей советской науки. Причем такое отношение властей «выделялось даже на общем фоне недоверия к старым научным кадрам» 115. Отмечено и серьезное отрицательное влияние «разгула» политических репрессий 1930;х гг. на развитие славяноведения.

К немногим успешно работавшим, по мнению авторов, славистическим институциям можно отнести организованное «в 20-х годах в Московском Университете изучение и преподавание славянского и балканского языкознания», деятельность в рамках Академии наук кирилло-мефодиевской и славянской комиссий и Института славяноведения в Ленинграде, существовавшего с 1931 по 1934 г. и закрытого по причинам политического характера" 6. Далее повествование переходит сразу к 1939 г., когда «международная обстановка» поспособствовала возрождению отечественного славяноведения, открылись кафедра истории южных и западных славян в МГУ, сектор славяноведения в Институте истории АН СССР.

Общий вывод, подытоживающий весь довоенный период, на наш взгляд, слишком оптимистичен и выглядит следующим образом: «Совокупность факторов не оставляет сомнений в том, что на протяжении 20-х и 30-х годов в советском славяноведении созрели объективные условия для важных изменений как научного, так и организационно! о характера» 117. Однако, реально в разделах, посвященных таким дисциплинам славистического комплекса, как история, культура и искусство, литература, изложение начинается только с 1930;х годов. Исключение составляет раздел «Развитие славянского языкознания», что вполне объяснимо, ибо реальные достижения в науке в 1920;е годы, сохранившие свое значение и поныне, были достигнуты в основном филологами.

Славянская филолошя и прежде всего славянское языкознание как до революции, так и в 1920;е годы являлись основой славяноведения, их представители и по научному уровню, и по своей численности превосходили остальных славяноведов. Отметим, что упоминаемые в этой части очерка слависты-филологи старшего поколения или эмигрировали (С.М. Кульбакин), или закончили свой жизненный путь до середины 1930;х годов (II.А. Лавров, В. М. Истрин, Е.Ф. Карский), а также пострадали от репрессий (М.Н. Сперанский, A.M. Селищев), погибли в лагерях (Н.Н. Дурново, Г. А. Ильинский, из младшего поколения — П.А. Бузук), только единицы пережили эти годы (Б.М. Ляпунов).

После завершения работы над Словарем по инициативе ею ответственною редактора В. А. Дьякова центр тяжести в работе научного подразделения Института славяноведения и балканистики, готовившего труд, «переносится на изучение славяноведения советского периода» 118.

Только постепенное ослабление с конца 1980;х, а вскоре и полная ликвидация государственно-идеологического контроля позволили приступить к восстановлению целостной картины советского славяноведения довоенного периода. Появилась возможность изучения таких ранее болезненных вопросов, как репрессии по отношению к ученым-славистам и их науке. Первым опытом обращения к данной теме можно считать статыо-эссе старейшего филолога-слависта страны С. Б. Бернштейна «Трагические страницы из истории славянской филологии (30-е юды XX века) 119и, бывшего непосредственным свидетелем описанных им событий. В основу статьи были положены воспоминания ученого. Ко1да в 1943 г. было принято государственное решение открыть при филфаке МГУ отделения южных и западных славян, обнаружилось отсутствие кадров для осуществления обширных планов наркомата высшего образования. С. Б. Бернштейн ярко живописал реакцию Державина на резкий упрек наркома С. В. Кафтанова в прекращении подютовки славистов. По словам Бернштейна, Державин «впал в ярость», он напомнил Кафтанову о судьбе Института славяноведения, вспомнил своего помощника В. Н. Кораблева, арестованного и погибшего, A.M. Селищева, проведшего несколько лет в лагерях и скончавшегося за полгода до встречи славистов с наркомом. Державин вопрошал наркома «Кто объявил, что славянская филология льет воду на мельницу фашистам?» 120.

Бернштейн повторил в еще более резкой форме свою оценку состояния славистики в 1930;е годы, данную им в 1967 г. Славяноведение было фактически iji ликвидировано и объявлено «лженаукой, глубоко враждебной советскому строю». Оценка плачевного состояния славяноведения в 1930;е годы послужила поводом для автора вернуться к положению этой науки и, прежде всего, славянской филолоши в 1920;е юды. С. Б. Бернштейн констатировал, что, несмотря на различные трудности, «исследования в области славянской филологии успешно продолжались». К активно работавшим славистам он относил П. А. Лаврова, Б. М. Ляпунова, М. Н. Сперанского, А. И. Соболевского, Г. А. Ильинского, Н. К. Грунского, Н. С. Державина, Н. Н. Дурново, A.M. Селищева, Л. А. Булаховского, П. А. Бузука. Что касается ситуации со славяноведением в высшей школе, то Бернштейн решительно утверждал: «С полным основанием можно юворить о расцвете в 20-х годах славянской филологии в Московском университете» 122. Особую заслугу в этом расцвете он видел в организационной и научной деятельности своего учителя A.M. Селищева, и.

123 основапно1 о им цикла западных и южных славян .

Бернштейн подчеркивал, что «впервые в истории русского университетского славяноведения» на цикле была сконцентрирована подготовка славистов разных гуманитарных специальностей. А. Н. Горяинов в своей статье высказал ряд предположений о причинах свертывания и ликвидации преподавания славистических дисциплин в МГУ. Но Бернштейн основную причину начала этого процесса связывал с деятельностью ректора университета А. Я. Вышинского. По его воспоминаниям,.

Вышинский лично вьиоваривал Селищему за использование на занятиях старославянским языком евашельских текстов и «игнорирование теории акад. Марра», признанной самим М. Н. Покровским первым серьезным опытом «применения марксистской теории в языкознании». Бернштейн прямо указывал, что «ректор откровенно новел линию на свертывание славистического образования» 124.

Впервые С. Б. Бернштейн, основываясь на личных беседах с учеными, в том числе и с A.M. Селищевым, привлекавшимися в начале 1930;х годов по «Делу славистов», которое сам ученый назвал в статье «делом Сперанского», открыто поведал об этой трагической странице в истории отечественного славяноведения. Перечислил исследователь и mhoihx участников этого сфабрикованного ОГПУ дела. Обратил Бернштейн внимание и на особый «антиславянский характер» допросов, когда следователи проводили параллели между славянской филоло1ией и фашизмом125. Вспомнил в этой связи ученый и печально знаменитый доклад молодою ученого Д. Димитрова «Славянская филология на путях фашизации» 126. Бернштейн специально процитировал основное положение доклада Д. Димитрова о том, что «славянская филоло1ия на Западе плотно врастает в фашизм и этим самым теряет право на науку» 127.

Подводя итог своим размышлениям и воспоминаниям, С. Б. Бернштейн констатировал: «Жестокий каток прошел в 30-е годы по славяноведению в нашей стране. В равной степени это коснулось всех его разделов и всех его научных центров» 128. Особую ценность размышления и воспоминания С. Б. Бернштейна об истории отечественного славяноведения представляют потому, что содержат такие подробности, которых нет в опубликованной после кончины ученого книге его мемуаров и дневниковых записей «Зигзаги памяти» 129.

Также к первым опытам подхода к теме преследований отечественных славистов можно отнести и статью А. Н. Горяинова «Славяноведы — жертвы репрессий 1920;х — 1940;х годов. Некоторые неизвестные страницы из истории советской науки». Исследователь попытался собрать и систематизировать всю известную к концу 1980;х годов информацию по названной теме. Ему пришлось оперировать опубликованными сведениями или данными, полученными по просьбе редколлегии биобиблиографическою словаря «Славяноведение в ССС» «от компетентных органов» 130.

Автор пишет о преследованиях видных отечественных славистов с самого начала 1920;х годов, приводит данные об историках-славистах, осужденных по «делу академика С.Ф. Платонова», сейчас этот процесс принято называть «Академическим делом». Вполне естественно, что А. Н. Горяинов обращается и к «Делу славистов», оперируя в основном данными из рассмотренной выше статьи С. Б. Бернштейна, ибо еще не было доступа к информации, скрытой в архивах госбезопасности. Новым в подходе Горяинова был поставленный им вопрос о роли в этом деле таких персонажей, как Д. Димитров и Д. М. Скачков. Они были очень не похожи на основную массу привлеченных по делу, оба «относительно молодые люди, окончившие советские вузы и поэтому имевшие довольно редкую в то время подготовку в области марксистсколенинской теории» 131. Кроме всею прочего Димитров был членом BKII6 с 1919 г., а.

Скачков работал в Иностранном отделе Главлита. Горяинов согласился с выдвинутым ранее Бернштейном предположением, что следствие по ходу дела выбирало и меняло разные версии того, какова будет окончательная формулировка «преступления» ученых-славистов. Как предположил Горяинов, Скачков, человек, имевший большие связи с Чехословакией, мог разрабатываться органами как «связной» с белоэмигрантами. Димитров moi пригодиться в разработке линии об идеологической 1 ^ вредности славистики. Мы полагаем, что предположения подобного рода не были вполне обоснованы, ведь, как писал сам Горяинов, Скачков был связан только с левой и даже коммунистической чешской интеллигенцией. Димитров же был освобожден, по-видимому, он был более ценен для идеологической работы на свободе. Именно Димитров стал автором доклада о фашизации славянской филологии, произнесенном в конце 1934 г.

A.II. Горяинов справедливо полагал, что «Дело славистов» нанесло науке «огромный ущерб», оно стало «сигналом к организационному разгрому славяноведения» 133. Нам представляется, что точнее было бы говорить не о сигнале, а о последнем акте в истории отечественною славяноведения послереволюционного пятнадцатилетия и уж совершенно определенно его академической части. А. Н. Горяинов однако полагал, что «окончательно славяноведение подорвано все же не было: оставалась еще одна область славистических исследований, не затронутая пока репрессиями, — новая и новейшая история славянских народов». Этой областью славяноведения занимались «главным образом коммунисты-политэмигранты» 134, которые были «в большинстве случаев профессиональными партийными работниками». Показательно, что представители этой группы исследователей сами «не считали себя славяноведамине относили их к славистам и руководящие инстанции» 136. Практически все исследователи из политэмигрантов погибли в результате репрессий второй половины 1930;х годов. Общий вывод ученого гласил, что эта волна репрессий носила «массовый характер», «не щадили ни ученых старой школы, ни специалистов, овладевших марксистской методоло1 иейни специалистов, далеких от политики, ни долголетних участников коммунистического движения» 137. С этим выводом нельзя не согласиться.

Однако мы полагаем, что А. Н. Горяинов не акцентировал внимания на различиях двух волн репрессий, затронувших исследователей-славяноведов. Вряд ли можно согласиться с замечанием исследователя о том, что репрессии против славистов до середины 1930;х годов еще «не носили массового характера». Данная волна была самым тесным образом связана с занятиями именно славистикой, ее представителей травили в печати, обвиняя в панславизме, великодержавном шовинизме и монархизме. Дабы окончательно скомпрометировать славистику как науку, было объявлено о ее «зоологическом национализме» и родстве с фашизмом. Репрессии коснулись в основном ученых старой школы и их учеников, и в этой среде их вполне допустимо охарактеризовать как массовые.

У массовых политических репрессий второй половины 1930;х годов были совершенно другие основы, славяноведы-политэмигранты обвинялись в банальном «шпионаже». Ко времени второй волны на воле осталось не так много представителей традиционного славяноведения. Репрессии коснулись части ученых, уже находившихся в лагерях и ссылках, так в 1937 г. были расстреляны два выдающихся ученых слависта Н. Н. Дурново и Г. А. Ильинский. Но некоторые ученые, как, например, A.M. Селищев, именно в разгар этих репрессий вышли на свободу.

Тему преследования славяноведения и ею представителей А. Н. Горяинов затрагивал и в статье «» Ленинградская правда" - коллективный организатор «великого перелома» в Академии наук". В целом статья посвящена выступлениям этой газеты в период знаменитой избирательной кампании, но выборам в Академию наук в 1928 г. Основным выводом всех выступлений были утверждения об «оторванности академии от советской общественности». Единственным славистом, присоединившимся к этому хору, был Н.С. Державин139.

Больше всего нареканий было высказано в адрес гуманитарной части Академии. Подверглись особым нападкам две славистические комиссии Академии: Славянская и Библейская. Относительно Славянской комиссии заявлялось, что там «ученые «главным образом делились впечатлениями о поездках в славянские земли» «140. В друюй статье руководство Академии «обвинялось в таких «тяжких грехах», как содержание на государственные средства комиссии по изданию славянской библии"141. Горяинов отмечает, что специальной травле известною слависта академика В. М. Истрина был посвящен фельетон Тура (ЛД 1убельский и ПЛ. Рыжей) «Уважаемые померанцы». Академик был вынужден писать объяснительную записку в Президиум АН СССР142. Как нам представляется, именно создание обстановки моральною террора по отношению к представителям, в частности, и славяноведения являлось главной задачей 1азеты «Ленинградская правда» .

Разработка темы репрессий славистов и славяноведения как науки с привлечением ставших доступными архивных материалов была продолжена другими исследователями. Были опубликованы и проанализированы отдельные документы, относящиеся к «Делу славистов» 1933 — 1934 годов и ею последствий143, и хранившиеся в архиве бывшего КГБ СССР. Ф Д. Ашнин и В. М. Алпатов опубликовали специальное исследование «Дело славистов»: 30-е годы" 144. Ученым удалось на основании всего комплекса архивных документов по сфабрикованному делу так называемой «Российской национальной партии» раскрыть все нюансы дела, выявить все жертвы, проследить судьбу некоторых из них после приювора.

Е.П. Аксенову в статье «» Изгнанное из стен Академии": Н. С. Державин и академическое славяноведение" данный ученый интересовал как личность, а также то, как его личные качества влияли на судьбы славяноведения. Указывая на такие особенности характера Державина, как тщеславие и явную склонность к преувеличению собственных заслуг, Аксенова отмечает, что они иногда играли и положительную роль, особенно в период перестройки отечественною славяноведения Именно на первую половину 1930;х пришелся «пик деятельности Державина как организатора науки», и «несомненно, велика роль ученого в создании академическою Института славяноведения (Ленинград, 1931 — 1934)» 145.

Е.П. Аксенова проанализировала обширныи рукописный текст (65 листов) под названием «Работа академика Н. С. Державина за юды Октября». Особенность документа в том, как отмечает исследовательница, написан самим Державиным «в третьем лице». Документ датирован 3 сентября 1936 г. Аксенова предполагает, что текст мог задумываться как статья к 60-летию Державина, «а может быть, и как нечто иное» 146, намекая на явно доносительный его характер. Державин перечислял свои многочисленные заслуги перед властями, описывал свою борьбу с реакционной профессурой в бытность ректором Ленинградского университета. Во всех неудачах своей карьеры и бедах отечественного славяноведения Державин винил ставленников «троцкистско-зиновьевской банды», ими в данном случае объявлялись академики В П. Волгин, И И. Мещанинов, А. С. Орлов, A.II. Самойлович и член-корреспондент В Ф. Шишмарев147.

Е.П. Аксенова отметила, с какой оперативностью Державин отреагировал на изменение политической обстановки, обратившись в 1938 i. с докладной запиской к Председателю СНК В. М. Молотову «О положении славяноведения в СССР». Для начала ученый отметил собственное значение в науке и объявил, что «последние 20 лег он является «в СССР старейшим по научному стажу специалистом в области славянской филологии» «. Заметим со своей стороны, что в Ленишраде в ло время действовал славист-филолог Б. М. Ляпунов, который был не только старше Державина на 15 лет, по и звание академика получил на 8 лет раньше.

Державин обосновывал свои предложения развивать славяноведение соображениями политической конъюнктуры: усиление влияния СССР на славянские страны для создания оплота «против своего и чужеземного фашизма». Он предлагал включить в обязательном порядке в программу планировавшихся к открытию филологических факультетов преподавание славянской филологи. Как отмечает Аксенова, Державин с некоторой осторожностью выдвинул версию о том, что уничтожение академического славяноведения дело рук не просто «врагов народа», а «немецко-фашистской агентуры» 148. Как первый шаг к восстановлению академическою славяноведения Державин предлагал организовать отдел истории славянских литератур в Институте мировой литературы АН СССР. Он уведомлял Молотова, что уже получил предварительное согласие директора этого института и общее одобрение президента и вице-президента Академии наук.

Нельзя не согласиться с выводом Е. П Аксеновой о том, что «нетрудно убедиться, что методы и средства, к которым прибегал ученый, не всегда можно назвать достоиными» 14У, Со своей стороны заметим, что Державин отличался большой чуткостью к колебаниям политической конъюнктуры и в целом духу времени. Об этом свидетельствует даже язык его текстов, полный типичных газетных штампов и политических ярлыков Методы Державина были наиболее адекватны условиям времени и могли выглядеть достаточно убедительными для руководства страны Вполне вероятно, что обращения Державина и поспособствовали началу возрождения отечественного славяноведения в конце 1930;х годов.

С начала 1990;х годов в поле зрения автора диссертации оказалась проблема взаимоотношении славяноведения (как области научною знания) с государством в плоскости идеолого-методоло! ической150. Появились исследования обобщающего характера, как в формате статей, так и монографические, охватывающие историю довоенною славяноведения и обосновывающие ею дробную периодизацию. К первым относится работа автора диссертации151, ко вторым — книга Н II. Аксеновой «Очерки из истории отечественного славяноведения 1930;е годы» 152. В своей монографии Е П. Аксенова суммировала результаты собственных исследований, а также результаты исследований своих коллег, в том числе и автора диссертации. Кроме того, она впервые на основе архивных документов показала деятельность немногочисленных славистических институций, возникших в СССР в 1930;е гг., борьбу ведущих советских славистов и прежде всею академика Н. С. Державина за возрождение славяноведения, практически ликвидированною в стенах АН СССР.

Мы солидаризируемся с положением Аксеновой о том, что «в целом внеакадемическая славистика была слаба, уровень ее оставался невысоким, и она не могла конкурировать с академическим славяноведением, а тем более — заменить его» 153. Автор отмечает и пагубное влияние на существование славяноведения общих преобразований, происходивших в советской науке в теоретико-методологической сфере, организации исследовательской работы, подготовке новых кадров с ориентацией на классовый отбор. В целом «наука, и прежде всею академическая, в течение 30-х юдов иреобразиаись до неузнаваемости. Под контроль было поставлено научное творчество. Произошло огосударствление науки» 154. Как полаоет автор, репрессии.

1933 — 1934 п. «послужили поводом для «организационных выводов» в отношении славяноведения: был закрыт ленинградский Институт"155.

Тем не менее, до возрождения славистики в конце 1930;х гг., некоторые ее традиции сохранялись в нескольких небольших очагах в системе АН СССР и в МИФЛИ и ЛИФЛИ156. Хотя и там, как признает автор, «славянская тематика получила более чем скромное отражение» 157. Всестороннее исследование дает Е П. Аксеновой основание констатировать «1930;е годы, пожалуй, самое мрачное десятилетие в истории университетской славистики, поскольку в этот период она практически отсутствовала» 158.

Внимание исследователей стали привлекать фигуры прежде всего видных славистов 1920;х годов159, а также некоторых представителей более молодого поколения, кто впоследствии занял в славяноведении заметное положение160, на жизнь и деятельность которых условия советскою периода повлияли самым неттивным образом. Некоторым эпизодам из жизни академика ЕФ. Карскою посвящена статья М. Ю. Досталь «Е. Ф. Карский в юды „советизации“ Академии наук» Исследовательница полагала, что «Е. Ф. Карскии, естественно, принимал посильное участие в борьбе академиков за свою автономию, которая прежде всего стала предметом нападок новых властей». Подобное утверждение Досталь не вызывает возражений. Далее Досталь резюмировала. «Это были в целом небезуспешные попытки сохранить традиционную структуру Академии и отстоять свое право на выбор в нее достойных кандидатов» 161. С этими заключениями вряд ли можно согласиться Академия потеряла свое Второе отделение, которое последние месяцы его работы возглавлял Е Ф. Карский. Во второй половине 1920;х годов ему и его коллегам не удалось, несмотря на их едино1ласную поддержку, провести в академики А. И Томсона. Г. А. Ильинский, выдвинутый Карским, как сообщает сама Досталь, был вынужден отказаться от избрания, предвидя невозможность преодолеть сопротивление руководства «советизированной» Академии наук.

Очень подробно в статье Досталь описываются итоги нескольких командировок Карскою в славянские страны Ученый опубликовал отчеш о поездках, в которых не скрывал своего отношения к научным достижениям эмигрировавших и* страны славистов. В отчете 1926 г. Карскии позволил себе весьма нелестно отозваться о политике белорусизации, проводившейся властями Белоруссии. Он считал нецелесообразным насильственное, по его мнению, насаждение белорусского языка, усматривая в такой политике черты местною шовинизма. Такая позиция ученого вызывала раздражение ваастей, и он удостоился фельетона М. Е. Кольцова «И академик, и герой», помещенного в «Правде» 163. Кольцов обвинял академика в присутствии в Белграде на «торжестве черносотенцев». Так была охарактеризована «неделя русской культуры». Взял фельетонист под защиту и белорусские власти с их национальной политикой.

М Ю Досталь предполагает, что в результате публикации фельетона, Е. Ф. Карский получил отказ в командировании на Съезд славистов в Прагу в 1929 i.164 По у нас нет уверенности в том, что Карский вообще собирался ехать в Прагу. Отделение гуманитарных наук хлопотало о напр явлении на съезд академиков П. А. Лаврова и Б. М. Ляпунова, и обоим в этом было отказано. Отметим, что в связи с белорусскими делами, Карскии подвергался нападкам и в начале 1931 г в статьях, где он ставился на одну доску с С. Ф. Платновым, к тому времени уже осужденным. Поэтому следует согласиться с Досталь в том, что «все эги обстоятельства, несомненно, способствовали обострению застарелой болезни сердца Е Ф. Карского, от которой он и скончался 29 апреля 1931 г.» 165.

Обратило на себя внимание исследователей и эпистолярное наследие славистов На основании публикации и анализа их переписки были предприняты попытки, в том числе и автора диссертации, влляиуть на судьбы славяноведения глазами ученых тою времени166. Как отмечала Е П. Аксенова в статье «Судьбы советского славяноведения первой половины 1930;х годов в письмах отечественных славистов», переписка относится к тем источникам, в которых «точнее, чем, скажем, в мемуарах, отражается атмосфера времени — обстановка в стране, настроение в обществе, ситуация в научных кругах» 167. Автор выполнила свое исследование, опираясь на материалы эпистолярного наследия Г. А. Ильинского, Н. С Державина и Б. М. Ляпунова, опубликованные ранее, в том числе и автором диссергационного исследования168.

Аксенова отмечает, что в письмах «проступает яркая индивидуальность ученых»: Ильинский — бескомпромиссен, Ляпунов склонен к «более терпимому восприятию действительности», а Державин — приспособленец Исследовательница подчеркивает, что «письма именно этих ученых взяты не случайно. Они содержат не только важные историко-научные данные, но и отражают существенные (но вполне характерные и типичные) отличия в их видении пробами сохранения славяноведения, методов и способов реорганизации науки и высшей школы». При этом Аксенова совершенно справедливо видит одно качество, коюрое их объединяло, это «стремление возвысить науку, которой они служили и которая была делом всей их жизни» 169.

Основу публикации Г. С. Баранковой «К истории создания второго издания „Праславянскои грамматики“ Г. А. Ильинского» составляют избранные письма Г. А. Ильинского Б М. Ляпунову 1929 — 1932 годов, относящиеся к истории подготовки и осгрои борьбы за осуществление издания «Праславяпской грамматики». Непризнание Ильинским яфетической теории вызвало резко негативную реакцию ее творца академика Н. Я. Марра и привело к фактическому запрету «Праславяпской грамматики» .

Была открыта тема русской славистической эмиграции и ее общения с коллегами, оставшимися па родине170, в том числе и в работах автора диссертации171. Гак, статья М. Ю. Досталь «Российские слависты-эмигранты в Братиславе» посвящена истории пребывания в Братиславе и в целом в Чехословакии трех представителей разных поколений русской научной эмиграции: историку Е. Ю. Перфсцкому, филологам В А. Погорелову и А. В. Исаченко. Автор подробно описывает условия профессиональной деятельности этих ученых в Университете им. Каменскою. Все они, хотя и не сразу, достигли прочного положения в университете и активно занимались исследовательской работой. Тем не менее, как отмечает М. Ю. Досталь, и Перфсцкий172, и Исаченко173 в разное время были готовы вернуться из эмиграции, о чем свидетельствовали их письма коллегам на родину. Исследовательница приходит к обоснованному выводу о том, что названные ученые внесли существенный вклад в развитие славистики в Словакии.

А.Н. Горяинов и М. Ю. Досталь в статье «А. Л. Петров и его научные славистические поездки 1920;х годов Из писем и документов русских и чешских архивов» обратились к письмам известного слависта и карпатоведа, относящимся в основном к его пребыванию в Чехословакии, куда ученому удалось выехать в командировку в 1922 г. Активная научная деятельность Петрова, его научные поездки в «Подкарнатскую Русь» и издание книг финансировались чешским правительством, считавшим исследования этой части государства приоритетными174. Ученый постоянно продлевал командировку и до конца жизни сохранял советское гражданство. Исследователи отмечают, что кончина Петрова в Праге в январе 1932 г. вызвала неожиданный и не совсем объяснимый большой отклик в советской печати. Покойный был отнесен к «строителям советской культуры», ему даже приписали звание академика АН СССР175.

В предисловии к публикации отмечается «критическое отношение» Петрова к.

17 Л.

Советской России, при этом утверждается, что он «мечтал о возвращении па родину». Последнему положению противоречит содержание публикуемых писем. Петров сравнивал свой отъезд из СССР с освобождением «из тюрьмы», а упоминание о.

177 возможности возвращения было связано только с желанием умереть на родине, ибо.

I 78 жить в тамошней атмосфере, конечно, невозможно" .

Анализ резких колебаний в оценке советской историографией крупных славистических школ прошлого179, судеб школ, продолжавших существование и в новых условиях180, также нашел отражение в работах автора диссертационно1 о исследования.

Последнее пятилетие было отмечено началом исследования истории такого центра славяноведческих исследований 1920;х юдов, как Отделение русскою языка и.

1 Q I словесности Академии наук, чему посвящены работы автора диссертации. Кроме того, в 2002 I. О. В. Никитиным была опубликована записка, составленная академиком В. М. Истриным в защиту самостоятельного существования ОРЯС. Это очень информативный и ценный исторический источник, дополняющий историю мноюлетней борьбы членов Отделения, протестовавших против ею слияния с Отделением исторических наук и филологии182. Следует однако заметить, что автор публикации весьма приблизительно установил дату создания документа: «Датировка документа определяется по сопутствующим деталям текста — предположительно после 1922 г.» Дата составления записки устанавливается на основании переписки членов Отделения — это декабрь 1923 г. 184.

Работе Института славяноведения в Ленинграде посвящен отдельный очерк в уже упоминавшейся моно1рафии Е П. Аксеновой «Очерки из истории отечественного.

I Qf славяноведения. 1930;е годы" Предыстории и истории создания Института 1 освещается также в статье автора диссертации. Деятельность этого Института, безусловно, была самым заметным явлением в академическом славяноведении в начале 1930;х гг В нескольких стовах автор сообщает о предыстории создания Института, упоминает о неосуществленных замыслах по сосредоточению занятий славистикой в рамках проектируемого Института русского языка и словесности, а затем о планах организации отдельною Институт славяноведения, которые автор определяет вслед за f Р7.

К И Логачевым как проекты П. Н. Сакулина .

ЕП Аксенова подробно излагает и анализирует программные положения директора Института II. C Державина, методологической основой которых являлся марксизм-ленинизм, толкуемый в духе социологизма и марризма, и комплексный too подход к изучению славянства с уклоном в новейшую историю .

Исследовательница высказывает предположение, что «при создании Института языковедческой проблематике также придавалось большое значение», и чго Державин «считал славянское языкознание стержнем всего славяноведения» 189. В связи с этим возникает вопрос, почему же славянское языкознание фактически никак не было отражено в деятельности Института. Мы уже упоминали, что К. И Логачев выявил только три доклада, которые можно отнести к лингвистическим190. Нам представляется, что причиной предположения EII. Аксеновой послужила неверная интерпретация документа из архивного фонда Н. С Державина, озаглавленного «Важнейшие моменты из истории славяноведения как науки» 191. Его текст датирован предположительно при описании архива первой половиной 1930;х годов При внимательном рассмотрении очевидно, что документ состоит из правленых Державиным выписок из славистическои литературы Сделаны эти выписки в разное время, во всяком случае, раньше 1930;х годов. В самом начале документа конспектируется статья Л. Милегича «Докюр Франц Миклошич и славянская фитология», опубликованная в Болгарии в 1891 г. В документе видна и более поздняя работа над текстом, выразившаяся в повсеместной замене термина «славянская фил0л01ия» на «славяноведение» 192, а определение «русские» ученые заменено на «восточнославянские» и т. д.

К классическим трудам, разрабатывавшим проблематику «древне-церковнославянского» языка, в работе отнесены труды С. М. Кульбакина и Г. А. Ильинского Державин не мог дать подобные оценки трудам обоих славистов даже в начале 1930;х юдов, да и сама проблематика их занятий имела уже другое название. Эмигрировавшего Кульбакина Державин громил на заседании Инстава 4 марта 1932 г. в докладе, носившем характерное название: «» К вопросу о происхождении старославянского языка" (Наука на службе импсришшзма, — по поводу новой работы С. П. Кульбакина, издаппои Сербской Академией наук)"193 Ильинский с конца 1920;х годов принципиально конфликтовал с II Я. Марром, верным учеником и последователем которого объявлял себя Державин.

Обращаясь к Положению об Институте, Аксенова основывается только на документах из архивных фондов Института и Державина и воспроизводит вслед за К. И. Логачевым предполагавшуюся структуру Института194, а не ту, которая была окончательно утверждена В очерке представлены первые заседания и вопросы, на ггих обсуждавшиеся, ггроблематика докладов и научных планов за все годы существования данного учреждения. Институту удалось издать всего два тома «Трудов», к рассмотрению их состава автор подошел с особым вниманием195. Приводятся достаточно противоречивые отзывы современников, включая и резко отрицательные оценки Г. А. Ильинского, научного уровня помещенных в «Грудах» статей. Проведенный Е. П. Аксеновой анализ позволяет ей прийти к следующему выводу: «Несмотря на отмеченные недостатки, два тома «Трудов» Института славяноведения отличаются разнообразием тематикина их страницах введено в научный оборот много новых архивных документов «Труды» выходипи в те годы, когда не было никаких других славистических изданий"196. Подводя итоги, автор справедливо заклгочает, что, несмотря на непродолжительное существование, «Институту удалось заложить основы советского славяноведения (со всеми особенностями, присущими пауке того времени),.

107 получившие развитие в послевоенный период" .

Возник и интерес к проблеме взаимоотношения русских славистов с их украинскими и белорусскими коллегами. Однако он ограггичился в основном публикацией переписки (зачастую одной и той же) некоторых видных ученых-гуманитариев198. В 1996 г. на Украине вышли одновременно две публикации: И. Пасько «3 петербурзьких адреса&tradeМ.С. Грушевського. Листи до 0.0. Шахматова (за матер1алами apxiey Росшсько1 академп наук у С Пстербурз1)», где приведены только письма Грушевского своему адресату, и В И. Макарова «Листуванпя М С. Грушевського й 0.0. Шахматова», в ней содержится обоюдная переписка Последняя публикация была уже отмечена как содержащая «большое количество ошибок и пропусков, зачастую искажающих смысл публикуемых документов» 199. От себя добавим, что, например, в письме Грушевского Шахматову от 22 марта 1915 г. в публикации Макарова допущено 20 ошибок и 4 пропуска текста200. Кроме того, встречаются случаи, когда письмо и ответ на него перепутаны местами201 госс: ис-:лп ГОС'//]ЛРСПГОСНМ/я bliUfi’i’iOl Li'.M.

Другие публикации документов касаются вопроса поддержки русской академической элитой гонимых украинских ученых в период до 1917 г. 202 Практически одновременно в России появились две публикации, относящиеся к истории ареста и ссылки Грушевского: первая осуществлена, А А. Варлыго «» Я никогда не выступал против России". МС. Грушевский и русские ученые (1914 — 1916 гг.)", вторую подготовил П. Елецкий «Ссылка М. С Грушевского». В них воспроизведены одни и те же документы. Однако, в публикации Елецкого приведено, кроме совпадающих, еще значительное число документов, и она превосходит публикацию Варлыго и по объему, и по разносторонности комментария.

К настоящему времени сделаны только первые uuih в подходе к теме взаимоотношений русских, украинских и белорусских славистов в период активно лм проводившейся в 1920;е годы политики национального строительства, чему посвящен и ряд статей автора диссертации204. Статья Г. Цыхуна «Институт белорусской культуры (Инбелкульт) и начало белорусской славистики» посвящена репрессиям против гуманитарной интеллигенции Белоруссии, начавшимся в конце 1920;х годов Ученый отмечал, что «в результате этих процессов подавляющее число национальных ученых было физически уничтожено, а развивавшиеся научные направления, и в первую очередь славистические, — свернуты» 205. Основное внимание исследователь обращает на процессы становления и кодификации белорусскою языка, а также на вопрос о «положении белорусского языка в славянском языковом пространстве» 206 -проблемы, вызвавшие серьезные дискуссии среди славистов-языковедов В острых разногласиях между крупнейшими русскими славистами и молодыми белорусскими учеными, в основном не отличавшимися, кроме ПА. Бузука, глубокой лингвистической подготовкой, Цыхун полностью поддерживает белорусскую сторону.

Русские ученые, в том числе Е. Ф. Карскии, основоположник академической белорусистики, усматривали, например, у белорусских ученых намеренное отталкивания белорусского языка от русского. Цыхун полагает, что сформулированный «в наше время» одним англииским славистом «для «молодых» славянских языков принцип оттачивания не бьп очевиден для представителен старой российской лингвистической школы"207. Тот же аргумент ученый приводил и в другой статье со ссылкой на шведского исследователя208 По-видимому, Цыхуп относит к «старой шкопе» и P.O. Якобсона, также не одобрявшего белорусских концепций Дискуссия происходила на волне кампании белорусизации и была основательно замешана на политике, которая оказывала очень серьезное воздействие на лингвистические взгляды белорусских ученых. Нам представляется некорректным, что претензии русских лингвистов, основанные на их научных воззрениях, Цыхун напрямую связывает с теми обвинениями, которые выдвигались карательными органами против белорусских ученых, когда процесс белорусизации был свернут.

Принципиальное изменение ситуации в отечественной науке способствовало тому, что на заседаниях Международной комиссии по истории славистики при.

Международном комитете славистов стшги заслушиваться доклады, посвященные истории славяноведения в СССР. Однако весьма показательно, что па трех проведенных Комиссией конференциях «Идея славянской взаимности и ее роль в развитии истории славистики» (Урбино, Италия, 1992), «Наука и идеология в истории славистики» (Стара Лесна, Словакия, 1997), «Роль институций и научных учреждений в мировой славистике» (Париж, 2001) — только пять выступлений касались довоенного периода советской славистики209, послевоенному же этапу посвящены лишь три 210 доклада .

Анализ литературы, посвященной истории отечественного славяноведения довоенного периода, показывает прежде всего, что необходимо разделить довоенное славяноведение в СССР на два периода Первый — 1917 — начало 1930;х годов, второйс начала 1930;х до начала Второй мировои войны. Что касается оценки положения, сложившегося в славяноведении в 1930;е годы, то проведенный анализ демонстрирует достаточное единодушие исследователей Реформы высшего образования коггца 1920;х годов привели к ликвидации подготовки славистов, прекратились публикации, прежде всего по славянскому языкознанию И если в начале 1930;х годов, с одной стороны, была предпринята попытка заложить основы советского славяноведения, то с другой, -условия для его развития до конца десятилетия отсутствовали. Па славяноведение в целом наклеивался ярлык науки, враждебной советскому строю.

Мнения же исследователей в отношении периода с 1917 по начало 1930;х годов весьма разнятся. Прежде всего нет согласия в том, какое славяноведение занимало в это время ведущее положение. У большинства ученых нет сомнения, что таковым являюсь академическое, в основном филологическое славяноведение, но одно время выдвигалось предпочожение о значительной роли нового славяноведения, представленного в основном коммунистами-политэмигрантами из славянских стран, партийными функционерами, занимавшимися новой и новейшей историей. При этом отмечалось, что сами коммунисты-политэмигранты к славяноведам себя не причисляли. Такое противоречие в немалой степени проистекает из различного понимания исследователями предмета славяноведения в 1920;е годы.

В советском славяноведении еще на раннем этапе его становления было сформулировано достаточно схематичное положение, решительно противопоставлявшее славистов дореволюционных и советских по методологическим основам их исследовании. Так как славяноведение первого послереволюционного пятнадцатилетия долгое время не являлось предметом специальною исследования, то те, кго следовал подобной схеме, по-видимому, не ставичи вопрос о том, к славяноведению какого типа относить славистов, продолжавших активно работать и в 1920;е годы. В дальнейшем было предложено считать, что названная группа славистов активно овладевала марксистско-ленипскои методологией. При этом отмечалось, что для подобной перестройки мировоззрения славистам понадобилось время. Конкретные исследования показали, однако, что поиск славистов старшего поколения, овладевших или овладевавших марксистской методологией, можно считать безуспешным. Среди сколько-нибудь заметных фигур называется только Н С. Державин, увлекавшийся марризмом и социологизмом, и признается тот очевидный факт, что подютовка славистов в области марксистско-ленинскои теории была большой редкостью и касалась только молодых ученых.

Между тем в некоторых исследованиях коггстатируется достаточно успешное развитие славяноведения в традиционной для того времени форме славянской филологии, причем силами ученых, достигших высокого положения в науке еще до революции, и некоторых их учеников О положении же славянской филологии в 1920;е годы в Московском университете говорится как о ее «расцвете». Вместе с тем отмечается, что количество славистов, вошедших в науку до 1917 г. и продолжавших свою деятельность к началу 1930;х годов, сократилось на две трети.

У исследователей, стремившихся дать обобщающую характеристику состояния славяноведения после 1917 г., сформировались две противоположные оценки. Практически одновременно было высказано положение о том, что «после Октября [.] крайне тяжелое положение Советской республики и некоторые другие обстоятельства отнюдь не способствовали развитию науки» 211. Другое мнение опиралось на предположение о существовании еще в дореволюционный период «марксистскою направления», «без которого немыслимо было бы ни сравнительно быстрое становление совегской славистики в 20 — 30-е, ни ее впечатляющие успехи в 40 — 50-е.

Л I Л годы нашего столетия". Автор первого положения в еще более резкой форме повторил свой тезис в новейшей работе по истории дореволюционного российского славяноведения: «После Октябрьской революции 1917 г. славяноведение как отрасль гуманитарных наук было по существу ликвидировано: учреждения, в которых оно культивировалось, были закрыты, многие слависты ушли в эмиграцию, а оставшиеся в России были репрессированы, погибли в лагерях и тюрьмах или от голода и лишений. Упадок славяноведения в России продолжался до конца Великой Отечественной войны» 213.

Столь противоречивые суждения и анализ историографии в целом свидетельствуют о необходимости специального исследования судеб основной части профессиональною сообщества славяноведов, сосредоточенного к моменту прихода новой советской эпохи в стенах Академии наук, что остается до настоящего времени вне поля зрения науки' История всякой науки складывается не только из истории идей, концепций, исследований, но также из судеб отдельных ученых и истории научных институций. Между тем осмысление судеб научной элиты является определяющим.

Публикация КНИ1И автора диссертационного исследования (Робинсон МА Судьбы академической элиты: отечественное славяноведение: 1917 — начало 1930;х годов М., 2004) нашла отклик в печати, см. рецензии: Broggi Bercoff G М.А. Robinsoa Sud’by akademicheskoj elity: otechestvennoe slavianovedenie (1917 — nachalo 1930 godov), Indrik, Moskva 2004, 430 pp. // Russica Romana 2005. V. XIIA inamoe В M Выслушать обе стороны (Михаил Робинсон. Судьбы академической элиты: Отечественное славяноведение, 1917 — начало 1930;х годов) // Отечественные записки. 2005. № 2. С. 345 — 352. Автор учел в диссертационном исследовании некоторые замечания рецензента и внес соответствующие дополнения в текст работы. Ряд замечаний и трактовок вызвали несогласие с мнением рецензента, что также нашло отражение в тексте диссертации. фактором для понимания переходною периода (1917 — начала 1930 юдон) в истории отечественного славяноведения, К01да, как подчеркивается в исследованиях собственно советское славяноведение во второй половине 1920;х годов было представлено коммунистами-политэмигрантами, а в Академии наук советское славяноведение начало формироваться только в начале 1930;х годов. Поэтому естественно предположить, что в рамках советской системы довольно длительное время продолжало существование традиционное российское славяноведение, представленное многими выдающимися славистами-филологами214, центром которого оставалось, как и в дореволюционный период, Отделение русскою языка и словесности Академии наук, а в начале 1930;х юдов роль академического центра уже советского славяноведения попытался взять на себя Институт славяноведения в Лениш раде.

Целью диссертационною исследования является реконструкция системы политических, идеологических, теоретико-методоло1ических явлений, процессов и механизмов, определивших эволюцию российскою славяноведения 1917 — начала 1930;х годов в эпоху утверждения тоталитаризма, через анализ судеб академической элиты и научных учреждений в их нераздельности.

Исходя из этой цели были поетавлены следующие взаимосвязанные задачи, решение которых иозвочяет заполнить существенную лакуну в истории отечественной 1уманитарпой наукиосветить реакцию славистов на политические преследования и провозглашение единой общегосударственной идеологии, основанной на принципах классовости и интернационализма;

— охарактеризовать материальные условия существования научного сообщества и их влияние на психологическое состояние ученых и возможности профессиональной работы,.

— определить степень влияния новых методоло1 ических концепций (марризм, социологизм) на славистику и отношение к ним представителей данной науки;

— рассмотреть отношение «марксистского» славяноведения к сложившимся славистическим научным школам и их лидерам;

— выявить отношение российской научной элиты к украинским и белорусским славистам и к курсу на «коренизацию» на Украине и в Белоруссииохарактеризовать формы взаимоотношений русских славистов внутри разделенного научною сообщества и их значение для развития европейской славистики. проанализировать принципиально изменившиеся взаимоотношения гуманитарной науки и власти в период «советизации» Академии наук, раскрыть содержание партийно-государственной политики и действии руководства Академии наук ио отношению к академическим славистическим институциям.

Объекюм исследования является российское славяноведение раннего советского периода (1917;начало 1930;х годов).

Предметом исследования являются судьбы ведущих российских славистовчленов Академии наук и ее главных славистических институций.

Хронологические и территориальные рамки. Систематическое исследование материала начинается в работе с 1917 г., хотя, ио мере необходимости, делаются экскурсы и в более рангпою эпоху. 1917 г. стал отправной точкой радикальною переустройства жизни всею общества, что сразу же сказалось на условиях жизни и работы представителей академической элиты. Постепенно этот процесс захватил и институциональные структуры отечественного славяноведения такие, как Отделение русского языка и словесности Академии наук К концу 1920;х — началу 1930;х годов происходит фактическое вытеснение из сферы науки и высшего образования славистической проблематики и прежде всего славянской филологии, служившей основой российскою славяноведения все предшествующее время. Прекращается пополнение рядов академиков славистами, места ушедших занимают специалисты в других обтастях или партийно-государственные функционеры. Организация в 1931 г Института славяноведения, просуществовавшего менее трех лет, не затормозила процесса угасания академического славяноведения, тем более что работа Института строилась уже на новых «материалистических» принципах Вместе с уходом поколения ученых, сформировавшихся и достигших высокого научною положения еще до 1917 г., в начале 1930;х годов завершается период российскою славяноведения, далее, после радикальной советизации всей гуманитарной пауки, наступает время собственно советского славяноведения.

Территориальные рамки исследования определены, исходя из места проживания и работы представителей научной элиты: прежде всего эю Петроград-Ленинград, где распотагались специальные славистические учреждения Академии наук (Отделение русского языка и словесности и Институт славяноведения), а также Москва и некоторые другие города России. Кроме тою, в территориальные рамки входя г юрода Украины, Белоруссии и стран, где находилась российская славистическая эмиграция.

Решая задачи реконструкции и интерпретации, автор руководствуется системой методологических императивов из арсенала гуманитарных наук, применяя их к конкретному материалу исследования Методолог ичсскую основу диссертации составляют базовые принципы исторического исследования и, прежде всего, принципы научной объективности и историзма, что является гарантий от привнесения в изучаемый период истории отечественного славяноведения с 1917 г и до ею превращения собственно в «советское» славяноведение в начале 1930;х годов современной системы ценностей, способствует раскрытию мотивации действий представителей научной элиты путем анализа воззрений и особенностей ее менталитета. Большое значение придается деидеологизации истории.

Биографический метод является необходимым инструментом в исгорико-научном, историко-антропологическом исследовании, в котором основным предметом анализа является деятельность ведущих представителей научной элиты страны на протяжении почти двух десятилетий. Применение методов «новой биографическои» или «персональной» истории особенно плодотворно при исследовании судьбы, как отдельного ученого, так и целого научною поколения Данные методы требуют повышенною внимания к культурно-историческому контексту, атмосфере эпохи, что дает ключ к объяснению судеб ученых, реконструкции поворотов и обстоятельств их жизненного и научного пути, и предоставляет возможность выявить и уяснить отношение ученых к политическим событиям и даже к их участию или неучастию в общественно-научной деятельности.

Социально-психологический метод находит широкое поле для применения при работе с источниками личного происхождения Наука — чрезвычайно индивидуализированная сфера человеческой деятельности, в ней особенно встака poib человеческого фактора. Переписка — во многом жанр чрезвычайно субъективный, в котором личность автора, ею психологические черты проявляются наиболее ярко например, письма В. Н. Перетца, Г. А. Ильинскою, II. II Дурново, А А. Шахматова, В. М. Истрина, А.И. Соболевского). Данные особенности при анализе содержащейся в переписке информации подлежат обязательному учету.

Конкретно-исторический метод исаедования позволяет проследить не только крупные и заметные изменения, но и многие нюансы в судьбе центров академического славяноведения в период с 1917 по начало 1930;х годов. Еще более он важен при исследовании судеб виднейших представителей этой науки. Данный метод дает возможность раскрыть разнообразные взаимоотношения человека науки с эпохой социальных сдвигов и потрясении.

Сравннтечыш-исторический метод. Большинство из объектов исследованияпредставители элиты славяноведения достигли своего высокого научного положения еще в первые годы XX в Радикальные изменения всех сторон их существования, организации науки, функционирования славяноведения после 1917 г. необходимо требуют самого широкого применения сравнительно-историческою метода.

Системный метод необходим при анализе взаимодеиствия сложною комплекса, образующего систему: наука, политика, идеология и общество в целом — в период частых и резких перемен во всех названных областях. Изменения в одной из частей системы влекли за собой иногда радикальные трансформации и в других частях системы.

Базовым источником настоящего исследования послужили источники личного происхождения и, прежде всего эпистолярное наспедие более 60 отечественных ученых-славистов, а также их коллег — представителей других гуманитарных специальностей. Из них академиками и членами-корреспондентами в интересующий нас период (1917 — начало 1930;х гг.) являлись 38 человек (16 из них умерли до 1935 г.): В. Г1. Бузескул, В. И. Вернадский, К Я. Грот, М С. Грушевский, Н. С. Державин, ПН. Дурново, И. Е. Евсеев, С. А. Жебелев, Д К. Зеленин, Г. А. Ильинский, В. М. Истрип, Н. М Каринский, Е. Ф. Карскии, Н. П. Кондаков, П. А. Лавров, Н II Лихачев, Б М. Ляпунов, Н. Я. Марр, Н К. Никотьский, В П Перетц, А М. Селигцев, А И. Соболевский, М Н. Сперанский, А. И. Томсон, М. Р. Фасмер, В А. Францев, К. В. Харлампович, А. А. Шахматов и др. Остальные 26 или уже состояли, или в будущем стааи профессорами ведущих отечественных университетов (П.Г. Богатырев, С. А. Бугославский, IIA. Бузук, Б М. Эйхенбаум, А Н. Ясинскии, А И. Яцимирский и др) и зарубежных (Г В.

Вернадский, Е. Д Перфецкий, М. Г. Попружепко, Н. С. Трубецкой, P.O. Якобсон и др.), четверо достигли высокого положения в составе АН СССР (В.П Адрианова-Перегц, С Д. Балухатый, Н. К. Гудзии, В М. Жирмунский).

Это — уникальный комплекс источников, сохранившийся бпагодаря особому положению с личными архивными фондами представителей научной элиты страны Высокое научное звание обеспечивало возможность сохранения архива ученою, прежде всею в архиве Академии паук. Когда по тем или иным причинам Архив АН или курируемые им архивы академических институтов не mouih принять па хранение фонд академика или члена-корреспондента, эти звания открывали двери государственных архивов или рукописных фондов библиотек Вряд ли найдется, особенно в период послереволюционного пятнадцатилетия, у представителей какого-либо иного сообщества русской интеллигенции столь полной сохранности их личных архивов и, прежде всего интересующе1 о нас эпистолярног о наследия.

В диссертации привлечены материалы 41 фонда, из них 37 — личные фонды (32 -фонды академиков и членов-корреспондентов Академии наук), всего использованы материалы 187 дел. Указанные фонды хранятся в архивах и рукописных отделах библиотек Санкт-Петербурга (Санкт-Петербургский филиал архива РАН, Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, Российская национальная библиотека, Центральный государственный архив Санкт-Петербурга) и Москвы (Российский государственный архив литературы и искусства, Архив РАН, Российская государственная библиотека). Список архивных фондов и дел помещен в Приложении.

215 к диссертации. За редким исключением, практически вся анализируемая в диссертации переписка находится в названных архивохранилищах.

Эпистолярное наследие крупных учепых-гуманитариев является важнейшим источником для историографических исследований самою разного типа. Уже существуют работы о специфике использования данного источника в историко-научных штудиях, касающихся дореволюционного времени216, следует упомянуть и.

217 издания, посвященные специально переписке славистов .

СБ. Бернштейн отмечал в записи от 28 марта 1978 г.: «В своих работах, но истории науки я пока еще очень мало занимался освещением личностей ученых. Это трудно, но без этого нет подлинной истории науки. Наука — это не абстракция, не идеи, не история творчества, это человек, реальный человек, связанный многими нитями с прошлым и настоящим» 218. О тех возможностях, коюрые предоставляет изучение эпистолярного наследия, можно судить на примере выдающегося русского ученого Н. С. Трубецкою. «Именно здесь, — отмечает ВН Топоров, — более всего обнаруживаются человеческие качества их автора — через биографические данные, содержание писем, сами слова, интонации, почти пулевые знаки, т. е через все то, что составляет человеческий стиль личности» 219.

Переписка ученых избранного нами периода и круга — бесценный, а зачастую единственный источник для раскрытия почти всех сторон их жизни и деятельностиобладает своими, отличными от предшествующего этапа, особенностями. В государстве, где официально провоз1лашенной формой правления была диктатура, для mhoi их ученых только личная переписка с близкими по убеждениям людьми, а также с коллегами, хотя и не разделявшими их взглядов, но входившими в единое научное сообщество (связанное профессиональными и служебными интересами или отношениями учителя с учениками), оставалась единственным пространством для свободною выражения собственных мыслей. Прежде всего данное положение относится к членам Отделения русского языка и словесности.

Только в переписке можно найти откровенные суждения по политическим вопросам, понять действительное отношение ученых к «реформам» в области науки, к новым идеологическим и методологическим фетишам, предписанным властями для обязательного освоения. Письма людей, представлявших элиту русского славяноведения, отличаются широтой мысли, сочетают толерантность и принципиальность, вместе с тем в них проявляется иногда и резкость в суждениях. Последнее относится в особенности к выражению чувств личпои неприязни к кому-либо из коллег, и прежде всею к тем немногочисленным коллегам-ровесникам или бывшим ученикам, которые по тем или иным причинам проявляли не только лояльность к идеолого-методологическим новшествам, но и стремились встроиться в ряды «марксистов». Высказывавшиеся в переписке суждения, естественно, несли на себе печать субъективности, но тем полнее и объективнее наши представления об ученых, крайне болезненно воспринимавших деградацию науки, столь славной еще совсем недавно. Как справедливо отметил B.II. Топоров: «Вели о Трубецком-ученом и мыслителе мы судим прежде всею все-таки по его опубликованным трудам, то о 1рубецком-человеке теперешние поколения полнее всего могут судить по его письмам». Именно письма предоставляют возможность показать, какие действия нового политическою режима и условия социалистическою быта влияли на мироощущение виднейших представителен науки.

Письма позволяют услышать голос уходившего со сцены поколения славистов, носителей академических традиции, со всеми особенностями их языка, в том числе своеобразием лексики, и проследить перипетии их судеб, являющихся неотъемлемой частью коренного преобразования отечественной гуманитарной науки. Этим обстоятельством объясняется введение необходимою количества цитат.

Письма отдельных ученых, как в количественном отношении, так и в плане информативности, очень разнятся. Архивные дела насчитывают от нескольких листов до нескольких их сотен. Датировка писем почти всегда ие совсем точна — смешанное употребление старого и нового календарных стилей многие ученые сохраняли до конца рассматриваемого периода Не сохраничись или сохранились частично архивные фонды репрессированных ученых Нет, например, личного архивного фонда Г. А. Ильинско1 о, одного из самых активных корреспонден iов для mhoi их коллег-славистов В переписке встречаются лакуны, вызванные как плохой сохранностью документов, так и явным уничтожением их самими учеными или изъятием карательными органами. Достаточно плохо, очевидно, выборочно сохранились письма в фондах Н С. Державина и С. Ф. Ольденбурга. В фонде В. Н. Перетца полностью отсутствуют письма M.II. Сперанского, с которым Перетц состоял в мноюлетпей переписке, так же, как с конца 1920;х годов в фонде Сперанского отсутствуют письма Перетца, хотя есть свидетельства, что переписка продолжалась еще несколько лег.

Работа с перепиской данного времени имеет дополнительные трудности, связанные с материальными носителями информации. Качество бумаги и чернил зачастую не выдерживает никакой критики, поэтому часть текстов полностью или частично не поддается расшифровке. Употребление цветных, в частности, красных и зеленых чернил, сажи или карандашей также затрудняет понимание текста. Отдельные письма пострадали от влаги, и текст полностью размыт, иногда чернила просачивались сквозь бумагу, делая практически нечитаемой оборотную сторону листа и даже следующую страницу, на которой отпечатывался текст. Отчасти этими особенностями состояния материальных носителей, а также неразборчивостью почерков и подписей, можно объяснить неверную атрибуцию писем. Так, письмо А. И Гомсона Б.М.

Ляпунову попало в письма П. А. Бузука Б.М. Ляпунову, а два письма К Я Грога Ляпунову в свою очередь попали в письма Томсона Ляпунову. Встречаются случаи разделения писем на части, в случае с письмом, А И Яцимирского В. Н Перещу две половины письма разделяли почти 70 листов.

Близким ио характеру эпистолярным источникам являются дневники и воспоминания. Много интересных характеристик ученых-славистов и состояния науки в целом приведено в хранящемся в Российской национальной библиотеке неопубликованном дневнике Е П. Казанович «Записки о виденном и слышанном» .

ЛЛ I.

I етрадь II (1912 — 1913) Тетрадь III (1917 — 1923)" '. Там же сообщаются и сведения о репрессиях против академической интеллигенции О личности и взглядах К Я. Грота, старейшего историка-слависта славянофильскою направления, позволяет судить хранящаяся в его архиве записка мемуарною характера 1930 i. «Мои взгляд на переживаемую эпоху». Яркие штрихи к характеристике исследуемого периода, взаимоотношений ученых и проблемам организации славяноведения в 1920;е годы обнаруживаются в мемуарных вкраплениях в дневниковые записи С Б. Берпштейна более позднею времени Ценные сведения, связанные с организацией Украинской Академии наук, а также о взаимоотношениях украинских и русских ученых предоставляет дневник В И Вернадского .

В диссертации использованы и такие архивные источники, как: неопубликованные монографии и материалы к ним, научные доклады, программы несостоявшихся курсов, отзывы о работах, записки. Среди них — раздел в книге В. П. Бузескула «Всеобщая история и ее исследователи в России в XIX и начале XX века. Часть III», посвященный истории славяноведения224 и ею же «Объяснительные записки и программы по истории культуры, западноевропейской историографии, истории социальных отношений и идеологий с постановлением харьковскою методкома об этих программах» (1923 г.), а также незаконченная монография II.C. Державина «Русское славяноведение (Введение в славянскую филологию)» 225.

Сопоставительная картина состояния спавяноведения в России и новых славянских государствах представлена в докладе П. А. Лаврова «О современном состоянии славяноведения», произнесенном при возобновчении в 1925 г. деятельности Славянской комиссии Академии наук. Попытка осмысления истории славяноведения и роли ее «патриарха», данная с позиций повою «марксистского» славяноведения, содержится в докладе В.II. Кораблева «Славяноведение на службе самодержавия (и i деятельности академика В И. Ламанскот»)227, сделанном на одном из заседаний Института славяноведения в 1933 г. Радикальное изменение данной позиции представлено в обширном докладе Н. С. Державина «Академик Владимир Иванович Ламанский в истории русского славяноведения и наша современность (1833 — 1914) К 30-летней годовщине со дня смерти» .

Дополнительный материал по вопросу об отношении к методологическим новациям, внедрению в гуманитарную науку и, в частности, в славяноведение марксизма в вульгаризированной форме, типичной для 1920;х годов, предоставляют такие вышедшие из-под пера Державина тексты, какдоклад на диспуте 1927 г с.

ООО представителями формальной школы «Что такое метод в науке», дискуссия внутри лагеря сторонников марризма — «Возражения по докладу С.И. Ковалева» 230- отзывырекомендации к печати работ В. Н. Кораблева «Славянские письма» и «Славяноведение 1 на службе самодержавия», и др.

Развернутую характеристику научных достижении II.H. Дурново содержат две неопубликованные рекомендации коллег-академиков, представленные в 1929 г для так и не состоявшегося избрания ученого в действительные члены АН СССР. Они свидетельствую! также о стремлении ученых бороться как за сохранение академических традиций в науке, так и во внутренней жизни самой Академии и противостоять политике властей, направленной на уничтожение названных принципов В записках имеются интересные наблюдения над общим состоянием изучения славянской филологии В них отмечены серьезные утраты, понесенные данной отраслью пауки в предшествующие десятилетия.

Особую группу источников составляют протоколы заседаний и приложения к ним Отделения русского языка и словесности, Отделения гуманитарных наук (ОГП), Отделения общественных наук (ООН), а также протоколы заседаний Института славяноведения и производственные планы научной и издательской деятельности. Исследование протоколов ОРЯС позволяет проследить поддержку Академией участников Семинария В Н. Перетца, способствовавшую успешному формированию его научной школы Среди материалов Канцетярии ОРЯС помещены и протоколы заседании Славянской комиссии Академии234, отражающие научную проблематику, интересовавшую славистическую элиту в 1920;е годы.

Анализ протоколов ОГП и ООН235 несмотря на то, что их подробность оставляет желать лучшего, а в приложениях к протоколам очевидны у граты многих документов, предоставляет возможность проследить и историю организации Института славяноведения в контексте формирования гуманитарных институюв Академии, и неудачную борьбу академиков-славистов за создание такого Института, который соответствовал бы традиционному представлению о славистике. Воссоздать облик Института славяноведения, сложившегося в результате победы нового «марксистского» славяноведения, позволяют как документы ОГН и ООН, так и комплекс документов, образовавшихся уже в результате деятельности самою Инслава Таковы в первую очередь «Положение об Институте славяноведения Академии наук СССР» 237, а также «Протоколы заседаний Кол7егии Института славяноведения» за 1931 г. — 1933 гг., производственные планы Института239 и индивидуальные планы сотрудников240, а также отчет о первых месяцах его работы241.

Привлечение в работе документов высоких партийно-государственных инстанции дает дополнительные возможности для понимания процессов, происходивших как в целом в гуманитарной науке, так, в частности, и в славяноведении. В этом отношении особенно ценны опубликованные решения и постановления Политбюро, касающиеся Академии наук242 Отмеченные благосклонностью властей и тесно сотрудничавшие с нею академики типа Н. Я. Марра могли серьезно влиять на формирование гуманитарного подразделения Академии наук как в отношении персоналии, так и институций. Другой государственной структурой, имевшей особое влияние на жизнь и деятельность научного сообщества, были органы государственной безопасности. В диссертации использованы опубликованные документы ОГПУ-НКВД (протоколы, аналитические записки, донесения секретных сотрудников, показания арестованных и осужденных), касающиеся судеб как отдельных ученых (1I.H. Дурново, М. С. Грушевского и др.) и относящиеся к «Академическому делу» 244 и «Делу славистов». Круг используемых источников позволяет представить изучаемые проблемы в контексте истории Академии наук в целом.

Научная новизна работа состоит в разработке широког о круга проблем, которые раньше не становились предметом специального изучения, в системном анализе их взаимосвязей, в помещении этих проблем в бопее общий контекст исторического развития и развития гуманитарной науки Важнейшей предпосылкой проведения исследования послужил отказ от идеологизированной парадигмы истории науки, рассматривавшей историю науки как постепенное и последовательное осваивание в 1920;е г. дореволюционными специалистами марксистской методологии.

На источниковом уровне новацией явилось не только введение в оборот бопьшого массива выявленных нами материалов, практически вся работа выполнена на архивных источниках, но и такой их подбор, который позволил представить в динамике процессы, происходившие в отечественном академическом славяноведении, определить истинное отношение академической элиты к радикальным изменениям в научной и политической жизни страны.

Примечания.

1 Марков ДФ Славистика как комплекс научных дисциплин // Методологические проблемы истории славистики. М, 1978 С 8 (Исследования, но истории мировой славистики. Международный комитет славистов. Комиссия по истории славистики).

2 См, например: Горяиновыи, А Н, Достичь МЮ, Робинсон МА Методологические проблемы истории славистики как объект анализа в рамках Международных съездов славистов // История, культура, этнография славянских народов. XI Международный съезд славистов. Братислава, сентябрь 1993 г. Доклады российской делегации. М., 1993. С 196−209.

3 МарковДФ Славистика как комплекс. С 11.

4 Там же.

5 Кудечка М О славистике как сфере научного познания // Методологические проблемы истории славистики. С. 20,23.

6 Лаптева JIII Оринизация славистических исследований в рамках Отделения русского языка и словесности Академии наук // Славяноведение в доревопюционнои России. С. 345.

7 Академия наук СССР. Краткий историческии очерк М., 1974. С. 277.

8 Ашин Г К, Охотский Е В Курс элитологии. М., 1999. С. 70.

9 Ашин Г К Миф об элите и «массовом обществе». М 1966. С. 3.

10 Нарта М Теория элит и политика. К критике элитаризма М., 1978. С. 5.

11 АшинГК, Охотский ЕВ Курс элитологии С. 117.

12 I ам же. С. 118.

13 1ам же.

14 Ашин Г К, Охотский Е В Курс элитологии. С. 129.

15 Там же. С. 292.

16 Ачферов Ж И, Колчинский Э И, Iponn Э, А Предисловие // Академия наук в Санкт-Петербурге в XVII — XX веках. Исторические очерки. СПб., 2003. С. 17.

17 Коччинский ЭИ В поисках новых форм организации российской науки // Академия наук в Санкт-Петербурге в XVII — XX веках. Исторические очерки. СПб, 2003. С. 336.

1 Я.

Ачферов Ж И, Коччинский Э И, ТроппЭА Предисловие С 17.

19 Коччинский ЭИ Борьба за выживание: Академия наук и Гражданская война // Академия наук в Санкт-Петербурге в XVII — XX веках Исторические очерки СПб., 2003. С 379.

20 Там же. С. 389.

21 Коччинский ЭИ Переезд Академии наук и ее ленинградские учреждения в 1930;е годы // Академия наук в Санкт-Петербурге в XVII — XX веках. Исторические очерки. СПб., 2003. С. 457.

См: Славяноведение в дореволюционной России. Биобиблиографический словарь. М., 1979.

КоролюкВД, Хренов И, А Итоги и задачи славистических исследований в СССР (1945;1959) // Вопросы истории. 1960. № 6. С. 117.

24 Там же С. 115.

25 Кора чюк В Д, То четой Н И, Хренов И, А, Шептунов И М, Шер чаимова С, А Советское славяноведение. Краткий обзор литературы. 1945;1963. М., 1963. С. 4.

26 Там же. С. 3.

27 Корочюк В Д Советские историко-слависгичсские исследования (1917;1967) // Советское славяноведение 1967. № 5. С. 37−38.

28 Там же. С. 38.

29 I ам же. С. 39.

Бернштейн С Б Советской славянской филологии 50 лет // Советское славяноведение. 1967. № 5 С. 79.

31 Там же. С. 87.

32 Белявская И М Совегское славяноведение за 50 лет // Советское славяноведение Материалы IV конференции историков-славистов (Минск 31 января — 3 февраля 1968 г.) Минск, 1969. С. 13−14.

33 ВД Короток Славяноведение // СИЭ. 1971. Г. 13. Стб 18.

34 Там же. Стб 19.

35 Славяноведение в дореволюционной России. Изучение южных и западных славян. М., 1988.

36 Логачев К И Отечественная кирилло-мефодиевская текстология в 1910 — 1920;е годы (Из истории русской славистики) // Советское славяноведение. 1977. № 4. С. 66−80, Он эюе Советское славяноведение до середины 1930;х годов // Советское славяноведение 1978 № 5 С. 91 — 103. К сожалению, осталась неопубликованной значительная часть диссертационного исследования этого автора: Логачев К И Первый этап развития советского славяноведения (Славистические учреждения Академии наук в 1917 — 1934 гг.). Дис. канд. ист. наук. М., 1979.

XI.

Логачев К И Советское славяноведение до середины 1930;х юдов. С. 91.

38 Там же. С. 97.

39 Там же. С. 98−99.

40 Логачев К И Первый этап развития советскою славяноведения. С. 60 — 79.

41 Логачев К И Советское славяноведение до середины 1930;х годов. С. 99.

42 Там же. С. 99 — 100- Логачев К И Первый этап развития советского славяноведения. С. 92 — 93.

43 Логачев К И Советское славяноведение до середины 1930;х юдов. С. 100.

44 Там же. С. 100.

45 Логачев К И Первый этап развития советского славяноведения. С. 105.

46 Логачев К И Советское славяноведение до середины 1930;х годов. С. 101.

47 Логачев К И Первый этап развития советского славяноведения.,. С. 128.

JB.

Логачев К И Советское славяноведение до середины 1930;х юдов. С. 101.

49 Дьяков В, А О некоюрых аспектах развития славистики в 1918 — 1939 годах // Советское славяноведение 1981. № 1. С 78−92.

50 Дьяков В, А Основные черты славистики в межвоенный период // Zeitschrift Гиг Slawibtik. Berlin, 1982. Bd XXVII. Hf. 1. S 29−37.

51 Дьяков В, А Важнейшие черты развития славяноведения в 1918 — 1939 годах // Slowianoznawstwo w okresie mi^dzywojennym (1918 — 1939). Wroclaw, 1989. S. 9 — 28.

52 Дьяков В, А О некоторых аспектах развития славистики. С 82.

53 Там же С. 87 — 88.

54 Там же. С. 92.

55 Там же.

56 Державин НС Паши задачи в области славяноведения // Труды Института славяноведения Л., 1932. Т. 1 С. 1−14.

51 Дьяков В, А О некоторых аспектах развития славистики. С 88.

58 Там же.

59 Гам же. С. 91.

60 Горяинов АН Советская славистика 1920 — 1930;х годов // Исследования по историографии славяноведения и балканистики. М, 1981. С. 5.

61 Там же. С. 6−7.

62 Там же С. 11.

63 Там же. С. 8.

64 Там же. С. 10.

65 Гам же. С. 16.

66 Сечищев, А М Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917;1926) М. 1928.

А7.

Славяноведение в СССР. Изучение южных и западных славян. Биобиблиографический словарь New York, 1993. С. 373.

68 Горяинов, А Н Советская славистика 1920; 1930;х годов. С. 14- 15.

69 Дьяков В, А О состоянии и перспективах исследовании по истории славистики // Slavia orientalis. 1987. Г. 36. № 3 — 4. S. 405 — 415.

70 Гам же. S.411.

71 Лаптева ЛII К вопросу об основных jranax развития отечественного славяноведения (1835 — 1985) // Вопросы историографии и истории зарубежных славянских народов. К 150-летию славяноведения в Московском университете. М., 1987. С. 12−13.

ТУ.

Горяинов, А И О подютовке славистических кадров в Ленинградском университете (1920;е годы) // Историографические исследования по славяноведению и балканистике М., 1984. С. 261.

73 Там же С. 262.

74 Гам же. С. 264.

75 1ам же С. 266.

76 Там же. С. 267.

77 Там же С. 269.

78 Там же. С. 274 — 275.

79 Там же С. 275.

80 -I.

1 ам же.

81 Гам же. С. 276. ол.

Горяинов АН Из истории университетской славистики в первое десятилетие советской власти // Вопросы истории славян. История зарубежных славян в советской историографии. Воронеж, 1986. С. 128.

83 Там же. С. 130.

84 Там же. С. 130- 132.

85 Там же. С. 132- 133.

86 Горяинов, А II Славяноведение в Московском университете (1917 — 1927). из истории преподавания славистических дисциплин и орипизации Цикла южных и западных славян // Советское славяноведение. 1989 № 4. С. 51 — 61- Он же Цикл южных и западных славян МГУ (1927 — 1930) // Пятьдесят лет исторической славистики в Московском государственном университете М., 1989. С. 13 -33.

87 Горяинов, А Н Из истории университетской славистики. С. 136.

88 Там же. С. 136.

89 Горяинов, А II Славяноведение в Московском университете (1917 — 1927). С. 51.

90 Там же. С. 52.

91 Там же С. 54.

92 Там же. С. 55.

93 Там же С. 56.

94 Там же. С. 57.

95 Там же. С 60.

96 Там же. 60−61.

97 Там же С. 61.

98 Горяинов, А Н Цикл южных и западных славян С. 14−15. «Там же. С. 17.

100 Там же С 19.

101 Там же. С. 20−22.

102 Там же. С. 24−25.

103 Там же С. 27.

104 Гам же. С. 29.

105 Логачев К И Славистика в Петрсл-радском-Ленипградском университете в годы советской впасти // Славянская филология К X Международному съезду славистов. Межвузовский сборник. Л., 1988. Вып. VI. С Там же. С. 53.

106 Там же. С. 55.

107 Там же С. 56.

108 Там же. С. 59.

109 Гам же.

110 Гам же. С. 65.

111 Гам же. С. 66.

Славяноведение в СССР. Изучение южных и западных славян. Биобиблжнрафический словарь New York, 1993.

113 Дьяков Б, А О состоянии и перспективах исследований по истории славистики // Slavia orientalis. 1987.Т. 36. № 3 — 4. S. 406.

114 Славяноведение в СССР. Изучение южных и западных славян. С. 7.

115 Там же. С. 8.

116 Там же.

117 I ам же. С 9.

I 1 8.

Горизонтов Л Е Путь историка // Дьяков Владимир Анатольевич (1919 — 1995). М, 1996. С. 22.

119 Бернштейн СБ Трагические страницы из истории славянской филологии (30-е I оды XX века) // Советское славяноведение. 1989. № 1. С. 77 — 82.

120 Там же. С. 77 — 78.

121 I ам же. С. 78.

122 Там же.

123 Там же С. 78 — 79.

124 Там же. С 79.

125 Там же. 80−81.

126 Димитров Д Славянская филология на путях фашизации (К характеристике ее состояния на Западе) // Языки мышление. 1935. № 5. С 125- 133.

127 Бернштейн СБ Трагические страницы из истории славянской филологии. С. 82.

128 Там же.

Бернштейн СБ Зигзаги памяти. Воспоминания, дневниковые записи / Публ М 10 Досталь и А. Н. Горяинова М., 2002.

130 Горяинов, А Н Славяноведы — жертвы репрессии 1920;х — 1940;х годов. Некоторые неизвестные страницы из истории советской науки // Советское славяноведение. 1990. № 2. С. 78.

131 Там же С. 81.

132 1ам же С. 82.

133 Гам же. С. 83.

134 Там же.

135 Там же. С. 84.

136 Горяинов, А Н Славяноведы — жертвы репрессии. С. 84.

137 Там же. С. 88.

138 I ам же. С. 79.

139 Горяинов, А II «Ленинградская правда» — коллективный организатор «великого перелома» в Академии паук// Весгник АН СССР. 1991. № 8. С 108.

140 Там же.

141 Там же. С. 109.

142 Гам же С. 110.

143 Робинсон МА, Петровский Jill Н. Н. Дурново и Н. С. Грубецкой: проблема евразийства в контексте «Дела славистов» (по материалам ОГПУ — НКВД) // Славяноведение. 1992. № 4 С. 68 — 82.

144 Ашнин ФД, Ачпатов В М «Дело славистов»: 30-е годы. М., 1994.

145 Аксенова EII «Изгнанное из стен Академии». Н. С. Державин и академическое славяноведение//Советское славяноведение 1990 № 5. С. 70, 71.

146 Там же. С. 73.

147 Там же. С. 74,75.

148 Там же.

149 Там же С. 80.

150 Робинсон МА. Государственная политика в сфере науки и отечественное славяноведение 20-х юдов // Исследования по историографии стран Центральной и Юго-Восточной Европы М., 1991. С. 111 — 134- Он же Перелом в довоенном советском славяноведении. Идеолого-теоретические аспекты // L’idea dell’unita е reciprocita slava е il suo ruolo nello sviluppo della slavistica Идея славянской взаимности и ее роль в развитии истории славистики. Доклады конференции Комиссии по истории славистики МКС. Урбино 28 IX — 1 Х.1992. Roma, 1994. Р. 93 — 107- Он же Влияние идеологии на изучение литературы русского средневековья // Veda a ideologia v dejinach slavistiky. Materialy z konferencie Stara Lesna, September 1997. Bratislava, 1998. S. 122 — 135- Он же Слависты и «новая религия» вместо науки (1920;е — начало 1930;х годов) // Славянский альманах 2003 М., 2004. С. 204 — 243.

151 Робинсон МА Русская академическая элита: советский опыт (конец 1910;х — 1920;е годы) // Новое литературное обозрение. 2002 № 53. С. 159 — 198.

152 Аксенова ЕП Очерки из истории отечественного славяноведения 1930;е юды. М, 2000.

153 Там же. С. 18,19.

154 Там же. С. 16.

155 Там же. С. 36.

156 Там же. С. 54.

157 Гам же. С. 43.

158 Там же. С. 54.

159 Достачь МЮ Е. Ф Карскии в годы «советизации» Академии наук // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 1995. Т. 54 № 3. С. 77 — 82- Робинсон МА К Я. Грог — общественные взгляды и судьба в науке (начало 30-х годов) // Славянский альманах 1997. М, 1998. С. 196−210, Он же Академик, А А. Шахматов: последние годы жизни (К биографии ученого) // Славянский альманах 1999. М., 2000. С. 189 — 203- Горяинов АН, Ратобычьская, А В Дмитрий Николаевич Егоров (1878 — 1931) // Портреты историков. Время и судьбы. Т. 3. Древнии мир и Средние века. М., 2004. С. 387−406.

160 Данченко СИ, Чуркина ИВ Сергеи Александрович Никитин (1901 — 1979) // Портреты историков Время и судьбы 1. 4. Новая и новейшая история. М., 2004. С. 323 -336.

161 Достачь МЮ Н. Ф. Карский в годы «советизации». С. 79.

162 Там же. С. 79 — 80.

163 Там же. С 81.

164 Там же.

165 Там же.

166 Робинсон МА Судьбы отечественного славяноведения глазами ученою (По письмам Г. А. Ильинского) // Славистика СССР и русского зарубежья 20−40-х юдов XX века. М., 1992. С. 78 — 90, Робинсон МА, Сазонова ЛИ О судьбе гуманитарной науки в 20-е годы по письмам В Н. Перетца М Н Сперанскому // ТОДРЛ. СПб, 1993. Т. 48. С. 458 — 471- Аксенова ЕП Судьбы советского славяноведения первой половины 1930;х годов в письмах отечественных славистов // Переписка славистов как исторический источник. Сборник научных статей. Тверь, 1995. С. 120 — 133- Баранкова ГС К истории создания второю издания «Праславянской 1рамматики» Г. А. Ильинского // Русский язык в научном освещении 2002. № 2 (4) С. 211 — 248.

167 Аксенова ЕП Судьбы советского славяноведения первой половины 1930;х годов. С. 120.

168 Българо-руски научни връзки XIX — XX век Документи София, 1968; Робинсон МА Судьбы отечественного славяноведения глазами ученою.- Он же Перелом в довоенном советском славяноведении Идеолого-теоретические аспекты // L’idea dell’unita е reciprocita slava е il suo ruolo nello sviluppo della slavistica Идея славянской взаимности и ее роль в развитии истории славистики. Доклады конференции Комиссии по истории славистики МКС. Урбино 28 IX -1. X 1992. Roma, 1994.

169 Аксенова ЕII Судьбы советского славяноведения первой половины 1930;х годов. С. 130.

170 Досташ М10 Российские слависты-эмигранты в Братиславе // Славяноведение. 1993. № 4. С. 49 — 62- Горяинов, А Н, Достачь МЮ A.JI. Петров и его научные славистические поездки 1920;х юдов. Из писем и документов русских и чешских архивов // Переписка славистов как исторический источник. Сборник научных статей Тверь. 1995. С. 94−119.

171 Достачь МЮ, Робинсон МА Письма P.O. Якобсона М Н. Сперанскому и Л. В Щербе // Известия Академии наук. Серия литературы и языка 1995 Г. 54. № 6. С. 63 -71- Робинсон МА. Письма на родину: ученые эмигранты и российская славистическая элита (20-е юды) // Славянский альманах 2000. М., 2001. С. 211 — 235, Он же Русские слависты-эмигранты и их контакты 20-х юдов с коллеыми, оставшимися на родине (по материалам переписки) // Emigracja rosyjska. Losy i idee. Lodz, 2002. S. 135 — 150.

172 Достачь MЮ Российские слависты-эмигранты в Братиславе. С. 52.

173 Там же. С. 59.

174 Горяинов, А Н, Достачь МЮ А. Л. Петров и его научные славистические поездки. С 99.

175 Там же. С. 101.

176 Гам же С. 99.

177 Там же. С. 109,111, 112,113.

178 Там же. С. 112.

179 Робинсон МА В. И. Ламанекий и ею историософский трактат «1ри мира Азийско-Нвропейског о материка» // Славянский альманах 1996. М, 1997. С. 90−106.

I ЙЛ.

Робинсон МА Академик В. Н. Перетц — ученик и учитель // Славянский альманах 2002. М., 2003. С. 178−236.

IX1.

Робинсон МА Отделение русскою языка и словесности в период реформирования Академии наук (1920;е годы): взгляд изнутри //Славянский альманах 2001. М., 2002. С. 234 — 262- Он же Отделение русскою языка и словесности Российской Академии наук (конец 1910;х — 1920;е годы) // Histoire de la slavistique. Le role des institutions. История славистики. Роль научных) чреждений. Paris 2003. P. 68 — 87.

182 В защиту Отделения русскою языка и словесности Российской Академии наук (1920;е п.) По поводу проекта о слиянии II и III отделении в «Отделение истории и филологии» / предисл и публ О. В. Никитина // Известия Академии паук. Серия литерагуры и языка 2002. Т. 61. № 4. С. 59 — 64.

183 Там же С. 58.

184 Робинсон МА Отделение русского языка и словесности. С. 249.

185 Аксенова ЕП Очерки из истории отечественного славяноведения. С. 59 — 90.

1 ЙА.

Робинсон МА К истории создания Института славяноведения в Ленинграде (1931 -1934 гг.) // Славянский альманах 2004. М, 2005. С. 210 — 239. 187 Там же. С. 59−60.

Там же. С. 61 -64.

189 Там же. С. 62.

190 Логачев К И Первый этап развития советскою славяноведения. С. 128.

191 ПФАРАН. Ф 827.0ц 1. Д 6.

192 Там же Л. 1,2,3.

193ПФАРАН Ф 220. Оп 1. Д 15. Л 29.

194 Аксенова ЕП Очерки из истории отечественного славяноведения. С. 65−66.

195 Там же. С. 77 — 85.

196 Там же. С. 85.

197 Там же С 87.

10й.

См., например: Пасько I 3 петербурзьких адресатт М. С. Грушевського. Листи до О. О. Шахматова (за матер1алами apxiey Росшсыаи академп паук у С. ПетербурзО // ApxiBH Украши. 1996 № 1 — 3. С 98 — 109, Макаров BI Лисгування М. С. Грушевського и 0.0. Шахматова// Украшськнй ююричний журнал 1996. № 5 № 6.

199 Ссылка М. С. Грушевскою. С. 207.

200 См.: Макаров ВI Листування М С Грушевського й 0.0 Шахматова. № 6 С. 32 -33.

201 Там же С. 28−29, 31.

Ссылка М. С. Грушевского / Публ. П. Елецкий // Минувшее Исторический альманах СПб., 1998. № 23. С. 207 — 262- «Я никогда не выступал против России» М. С. Грушевский и русские ученые (1914 — 1916 гг.) / Публ, А А. Варльно // Исторический архив 1997. № 4. С. 185- 199.

203 См, например: Цыхун ГА Пятро Бузук i слав1стыка 20−30-х гадоу (штрьш да навуковай б1яграфп) // Беларуская мова i мовазнауства на рубяжы III тысячагодцзя Матэрыялы навуковай канферэнцьп, прысвечанай 70-годдзю 1нстытута мовазнауства шя Якуба Коласа НАН Беларуси, 2−3 Л1стапада 1999 г. Мшск, 2000. С. 198 — 202- Цыхун Г. Институт белорусской культуры (Инбелкульт) и начало белорусской славистики // Histoirc de la slavistique. Le role des institutions История славистики. Роль научных учреждений. Paris. 2003. P. 45 — 55.

204 Robinson M MS. Ilrusevs’kyj, la «questione ucraina» e l’elite accademica Russa//Pagine di ucrainistica europea. Alessandria, 2001. P. 153 — 172- Робинсон MA, Петровский ЛII H.H. Дурново и Н. С. Трубецкой. С. 69 — 72- Робинсон МА Выступление на «круглом столе» «Государственно-политический фактор в развитии украинской и белорусской наций (первая треть XX века)» // На путях становления украинской и белорусской наций: факторы, механизмы, соотнесения М., 2004. С. 214 — 217,244 — 247.

205 Цыхун Г. Институт белорусской культуры (Инбелкульт). Р. 45.

206 'I ам же С. 50.

207 Там же. С. 47.

208 Цыхун ГА Пятро Бузук i слав1стыка 20−30-х гадоу. С. 201.

209 Горяинов, А Н. Трактовка славянской взаимности и славяноведения советскими учеными (1920 — 1930;е годы) // L’idea dell’unita е reciprocita slava. P. 81 — 92- Робинсон MA Перелом в довоенном советском славяноведении. Р 93 — 107, Он же Влияние идеологии на изучение лшературы русского средневековья. S. 122 — 136, Цыхун Г. Институт белорусской культуры (Ипбелкульт). Р. 45 — 55- Робинсон МА Отделение русского языка и словесности Российской Академии наук. Р 68 — 87.

210 Brogi Bercoff G. Some Remarks on the IV International Congress of Slavists held in Moscow in 1958 // Veda a ideologia v dejinach slavistiky. S. 22 — 37- Эгеберг Э. Исключение норвежского слависта Олафа Брока из рядов АН СССР // Ibid. S 136−139, Мыльников, А С. Независимое объединение славистов в советском Ленинграде (1976 -1989 11) // Histoire de la slavistique. Le role des institutions. Paris 2003. P. 122 — 128.

211 Лаптева ЛП К вопросу об основных этапах развития отечественного славяноведения (1835 — 1985) // Вопросы историографии и истории зарубежных славянских народов. К 150-летию славяноведения в Московском университете. М, 1987. С. 13.

Славяноведение в дореволюционной России Изучение южных и западных славян М, 1988. С. 384.

213 Лаптева Л П История славяноведения в России в XIX веке М, 2005. С. 9.

214 Большинство из этих ученых благодаря своим исследованиям заняли в истории славяноведения достойное место. Оценку их научных трудов и библиографию работ см.: Славяноведение в дореволюционной России Биобиблиографический словарь.- Славяноведение в СССР. Изучение южных и западных славян. Биобиблиографический словарь.

215 См, например: Българо-руски научни връзки XIX — XX век. Документи. София, 1968, или публикация писем Г. А. Ильинского БМ. Ляпунову (Баранкова Г. С К истории создания второго издания «Праславянскои грамматики» .).

216 Критский ЮМ Эпистолярное наследие историков как историографический источник (середина XIX в — 1917 г.)//История и историки. 1973. М., 1975 С 85−112.

Переписка славистов как исторический источник Сборник научных статей. Тверь, 1995.

218 Бернштейн СБ Зигзаги памяти. С. 294.

219 Топоров ВН Николай Серюсвич 1рубецкои — ученый, мыслитель, человек (к столетию со дня рождения) // Советское славяноведение 1991. № 1. С. 94.

220 Гам же.

221 РНБ Ф. 326. Д 18,20.

222 ПФА РАН. Ф. 281. On. 1. Д. 142.

223 Вернадский В И Дневники 1917 — 1921. Октябрь 1917;январь 1920. Киев, 1994.

224 ПФА РАН. Ф. 825. On. 1. Д 19.

225 Там же. Ф 827. Он. 1 Д 47.

226 Там же. Ф. 284.0ц. 1. Д 21.

227 Там же. Ф. 827. Он. 5. Д 74.

228 Там же. Он. 1.Д. 790.

229 Там же. Д 766.

230 Гам же. Д. 119.

231 Там же Д 1021.

232 Там же Ф. 292. Он. 1. Д 5.

233 Там же. Ф. 9. Он. 1. Д 946,963,979,992, 1025,1043,1045,1062, 1150.

234 Там же Д 1150.

235 Там же. Ф. 1. On. 1 — 1929. Д. 253, Там же. Ф. 1 On. 1 — 1930. Д 256, 259.

236 Там же. Ф. 1 Оп. 2 — 1929. Д. 29.

237 Там же Ф. 220. Оп. 1.Д.2.

238 Там же. Д. 7, 15, 29.

239 Гам же. Д. 22- Д. 32.

240 1 ам же. Д. 23.

241 Там же Д 5.

242 См., например: Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б) -КПСС. 1922; 1952. М., 2000.

243 Пристайко BI, Шаповая Ю1 Михайло Грушевський i ГПУ — НКВД. Грапчне десятшиття. 1924; 1934. Кш’в, 1996.

244 Академическое дело 1929 — 1931 гг. Документы и материалы следственною дела, сфабрикованного ОГПУ. СПб., 1993. Выи 1.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПЕРВЫЙ СОВЕТСКИЙ ОПЫТ АКАДЕМИЧЕСКОЙ ЭЛИТЫ.

Заключение

.

Период 1917 — начала 1930;х годов стал временем столкновения традиционного филологического славяноведения и его ведущих представителей, составлявших элиту Академии наук, с проблемами, никогда ранее не встречавшимися не только в истории развития российской науки, но и в обыденной жизни ученых.

Надежды либерально настроенной части научного сообщества, вызванные Февральской революцией, довольно быстро развеялись и сменились шоком после революции Октябрьской. Академическая элита, в том числе ее славистическая часть, встретила приход к власти большевиков в основном враждебно. На какое-то время лейтмотивом писем ученых друг к другу становится мысль о неизбежной гибели России. В постоянном психологическом напряжении держали ученых известия о преждевременных кончинах коллег, арестах профессуры и расстрелах заложников.

С утверждением тоталитарного государства во всех сферах жизни страны, в том числе и в науке устанавливалось господство одной определенной идеологии. Новая государственная идеология имела приоритетами не национальные, а интернациональные и классовые ориентиры. Власти строили свое отношение к науке и высшему образованию, исходя из целого комплекса принципов, прежде всего политических, идеологических, а также теоретико-методологических. Поэтому наука, для которой этническое родство славянских народов является аксиомой, а идеологическим обоснованием — идея славянской взаимности, оказалась совершенно не нужной новой власти. С точки зрения как внешней, так и внутренней политики, в довоенный период указанная идея была признана вредной, ибо она, с одной стороны, представлялась большевистской элите пережитком «реакционного панславизма», а с другой, — возможным обоснованием единения новых славянских государств, занявших антисоветскую позицию. Славяноведение в целом и славянская филология как его основа, традиционно сложившееся ядро, остались без какой-либо опоры в сфере идеологии и политики, крайне важной для демонстрации своей актуальности в условиях тоталитарного режима.

Ученые, имевшие до революции высокий социальный статус, превратились в новой для них политической обстановке и социальной среде в элементы чуждые и потому подозрительные. С точки зрения новой власти, они в лучшем случае занимались делом, для общества бесполезным, а в худшем — вредным и даже опасным.

Члены Отделения русского языка и словесности и группировавшиеся вокруг него ученые-гуманитарии внутренне не принимали новых советских порядков, составляя молчаливую оппозицию. На этой почве произошло объединение людей самых разных научных взглядов и общественно-политических убеждений. В политике, проводившейся властями, они видели только пренебрежение национальной культурой, наукой и ее традициями, идеологический диктат, поддержку псевдонаучных теорий, открывавших дорогу в научный мир беспринципным карьеристам.

В самозабвенном служении науке многие из них искали спасения от постоянных жизненных невзгод и состояния моральной подавленности, продолжая развивать традиционную для славяноведения проблематику, приоритетными темами которой являлись славянские древности в самом широком смысле: старославянский язык, кирилло-мефодиана, средневековая литература, этнография и т. д. Несмотря на трудности с реализацией своих научных исследований по причине их «неактуальности» или несоответствию господствующей методологии, ученым все же удавалось печатать свои сочинения. В этом немалую помощь российским славистам оказало европейское славистическое сообщество, которое в 1920;е годы обзавелось рядом специальных славистических журналов. Можно констатировать, что иногда значительная часть научной продукции российских ученых, а зачастую и большая ее часть фактически становились достоянием зарубежной славистики.

Испытания Гражданской войны в полной мере отразились и на жизни научной элиты страны. Письма ученых свидетельствуют, с одной стороны, о той мере отчаяния, а с другой, — о неутраченном оптимизме, которые соседствовали в умонастроениях научного сообщества. Материальные лишения с окончанием войны не закончились. Эпоха нэпа с характерной для нее стабилизацией не принесла принципиального улучшения жизни ученых. Отделение русского языка и словесности понесло к началу 1920;х годов, а потом и в их конце тяжелейшие потери. Некоторые из них драматически отразились на дальнейшем существовании классического славяноведения. Со смертью А. А. Шахматова российское славяноведение потеряло как своего научного лидера, так и человека, пользовавшегося авторитетом у новых властей.

На научной ниве у славистики появился в 1920;е годы принципиальный противник — «новое учение о языке», причем противник, имевший самую активную поддержку со стороны носителей и выразителей «передовой» идеологии и государственной власти.

Приверженцы марризма и близкого ему в своей идеологизированное&tradeсоциологизма отличались нетерпимостью к иным научным направлениям, ратуя за их полное уничтожение. Если социологизм был отмечен гипертрофированной односторонностью, то марризм, или «новое учение о языке», являл образец чрезвычайно агрессивной антинаучной теории. Теоретические постулаты марризма не оставляли для славистики места в науке. После окончательного превращения «нового учения о языке» в «марксистское языкознание» и методологический фундамент значительной части филологической науки славяноведение было обречено на уничтожение. Поэтому в неприятии учения Марра объединились все академики-слависты, а наиболее резкие оценки высказывали в письмах слависты-лингвисты, которые в полной мере были способны профессионально оценить эту теорию. Некоторые из них, например, Г. А. Ильинский, имели смелость принять участие и в публичных дискуссиях с осуждением взглядов Марра и его последователей.

Забота о научной преемственности всегда входила в круг академических традиций. Важнейшим фактором в создании научной школы является общение: между учителем и учениками. Образцом такого общения могут служить отношения Соболевского с Перетцем. Высшим типом научной школы мы считаем такую ее организацию, которая отвечает четырем критериям: педагогическое общение, общие методы работы с источниками, теоретико-методологическое единство, близость в тематике исследований. Подобной школой, безусловно, был существовавший два десятилетия Семинарий Перетца, в котором учитель успешно прививал своим ученикам и «тип научной культуры». В Семинарии получили первоклассную профессиональную подготовку многие будущие специалисты в самых разных областях филологической науки, прежде всего в области изучения средневековой русской и других славянских литератур. Перетц принимал самое живое и разноплановое участие в судьбе своих учеников по Семинарию и тех молодых ученых, кто формально в него не входил. Так, М. Н. Тихомиров, общавшийся с Перетцем около двух лет в самарский период его биографии, всю жизнь считал ученого своим учителем.

В традиции академической жизни входили не только толерантное отношение к общественно-политическим воззрениям ученых, но и уважительные отношения между представителями разных научных школ, придерживавшихся как различных методологических воззрений, так иногда и очень несхожих взглядов по конкретным научным вопросам. Выше всего ценился профессионализм исследователя. Новую власть подобные традиции не устраивали — было принято принципиальное решение, направленное к прямому уничтожению института научных школ. В конце 1920;х годов высшими партийно-государственными органами принимаются постановления, требовавшие устранения профессуры в выборе аспирантов и соблюдения при этом «классового принципа» .

Ведущие представители нового советского славяноведения, особенно такие, как академик Державин, исходили в оценке достижений предшественников не из их собственно научных достоинств, а, прежде всего из соображений политической конъюнктуры. Именно она заставляла Державина изменять в течение одного десятилетия свою оценку лидера целой школы дореволюционного российского славяноведения В. И. Ламанского от осуждения до восхваления.

Радикальные меры по уничтожению научных традиций не имели полного успеха. Живую память об учителях сохранили ученики, что позволило, как только появилась возможность, возродить и продолжить академические традиции. Прямыми продолжателями школы В. Н. Перетца, разработавшего многие методологические подходы и идеи в науке о средневековых славянских литературах, были в Ленинграде В. П. Адрианова-Перетц и И. П. Еремин, а в Москве — Н. К. Гудзий. Благодаря им и их ученикам изучение средневековых славянских литератур не прекращалось и в пору самых жестких гонений.

Отношения старой славистической элиты с коллегами, представлявшими гуманитарные науки Украины и Белоруссии, зачастую были отягощены обстоятельствами политического свойства. Вскоре после образования СССР в национальных республиках была провозглашена политика «коренизации». Активная украинизация и белорусизация захватила и созданные в республиках Академии наук.

Наиболее дальновидные члены новых Академий и учреждений академического типа стремились, и небезуспешно, привлечь к сотрудничеству ученых из Москвы, Петрограда-Ленинграда и других городов Российской Федерации. Но вместе с тем наблюдались случаи использования расхождений по некоторым теоретическим вопросам как повод для обвинений русских коллег в «великодержавности». Некоторые русские ученые предпочли покинуть Украину (Д.Н. Зеленин), другие же, напротив, смогли найти применение своим профессиональным знаниям и в новых условиях (В.И. Резанов, А. И. Томсон и др.).

Ученые-гуманитарии Украины и Белоруссии представляли поддерживавшуюся республиканскими властями политику «коренизации», а академическая элита центра могла опираться лишь на собственные научные и этические традиции и не только не пользовалась особой поддержкой властей, но страдала от натиска новых концепций, считавшихся в те годы марксистскими и поэтому одобрявшимися официальными властями. Превращение науки в заложницу национально окрашенных идеологических схем не только не способствовало единству славистического научного сообщества страны, но напротив, вело к его разделению. С одной стороны, Е. Ф. Карский не предлагался к избранию в Белорусскую Академию наук, а с другой, Г. А. Ильинский демонстративно отказался от чести избрания ее членом-корреспондентом.

Страну покинули ученые, которые являлись представителями научной элиты или пополнили бы ее в перспективе. Все же основные силы российского славяноведения остались на родине. Письма эмигрировавших ученых свидетельствуют о высоком статусе оставшихся ученых-славистов как наиболее авторитетных в своей области. Слависты-эмигранты старались привлечь их к совместной научной деятельности, и те со своей стороны охотно откликалась на эти предложения. Добившись определенного положения в науке зарубежных славянских и западноевропейских стран, ученые-эмигранты направляли в СССР своих учеников, которые со временем заняли в славистике своих стран ведущие позиции (Р. Ягодич, К. Менгес, М. Вольтнер и др.). Таким образом, и сами эмигранты, и их ученики переносили в мировую славистику академические традиции русской науки. Эпоха «великого перелома» пресекла налаживавшиеся контакты обеих частей российского славяноведения.

В традициях Академии было стремление оградить науку в целом от вмешательства в нее политики. Предлагая к избранию новых сочленов в Отделение русского языка и словесности, академики как до, так и после революции не особенно обращали внимание на неблагоприятное мнение о кандидатах государственных властей или высшего академического руководства. Подобные принципы, безусловно, власть не устраивали. По Уставу 1927 г. была изменена структура Академии, существовавшая почти 90 лет, ликвидирована самостоятельность ОРЯС, введены новые принципы выдвижения и выборов академиков. Большинство членов Отделения восприняли это как полное подчинение науки политике. Ликвидация самостоятельности ОРЯС явилась первым серьезным шагом по ослаблению «старой» Академии наук в целом.

Крайне негативную оценку всех членов Отделения вызывала политика руководства Академии наук и особенно роль ее непременного секретаря С. Ф. Ольденбурга. Стремясь к мирному сосуществованию с властями, оно шло на всевозможные уступки, возможно, искренне надеялось, что подобная тактика способна уберечь Академию от грозивших ей гонений. Вначале такая линия поведения приносила определенные позитивные для науки результаты, но объясняется это не столько плодотворностью компромиссов, сколько тем, что у власти были другие, более важные для нее задачи. Когда же очередь дошла до Академии наук, диктат властей превратил готовность Академии к компромиссам в беспринципный конформизм. Прежние доказательства лояльности перестали приниматься во внимание, был удален с поста непременного секретаря Академии С. Ф. Ольденбург.

Выборы 1929 г. в корне изменили состав Академии, руководство ею фактически перешло к созданной внутри нее «комячейке». Широким фронтом развернулось наступление на академические традиции, положение о независимости научной работы было объявлено «недомыслием». Резолюции съездов научных работников призывали к применению теории «обострения классовой борьбы» к реформированию жизни научного сообщества. На самом высоком государственно-политическом уровне рассматривались предложения обязать академиков соответствовать «политическим требованиям» .

По новому уставу Академии 1930 г. условием выдвижения в ее члены стало, кроме научных достижений, и чуть ли не в первую очередь активное участие «в социалистическом строительстве». Как полагал Ильинский, властям следовало бы переименовать Академию наук в «Академию общественной деятельности». Таким образом, было покончено с принципом, который ясно сформулировал Шахматов: «В Академию проходят только за ученые, а не за какие-либо другие заслуги» .

Именно этого ученого, пользовавшегося несомненным моральным авторитетом у коллег, можно считать образцом высокого служения академическим традициям. В русле этих традиций стремление не смешивать науку и политику было объединяющим моментом. Подчеркнем, что речь идет о лучших традициях академической науки, том идеале поведения в науке, который сформировался еще в дореволюционное время и получил свое воплощение в жизни и деятельности лучших представителей научной элиты. Им были присущи такие качества, как принципиальность, порядочность, чувство долга, что, например, в полной мере продемонстрировал Ильинский, отказавшийся от избрания во Всеукраинскую Академию наук, полагая, что его научные взгляды не совпадают с общей атмосферой в этой Академии.

Общее недовольство научной элиты российского славяноведения не часто переходило в открытый протест, и отнюдь не все готовы были вступать в конфронтацию с руководством Академии и тем более с властями. Большинство были уже немолоды, пережитые трудности и лишения, пример коллег, оказавшихся в ссылках и лагерях не способствовали решительным действиям. Бороться открыто позволяли себе только такие сильные натуры, как Перетц и Ильинский.

Политика властей привела к расколу научной элиты. В «реакционеры» была зачислена большая часть академиков-славистов, справедливо усматривавших, кроме чисто политических и административных устремлений коллег, вступивших в союз с властями, предательство академических идеалов свободы науки, которое вело к уничтожению Академии как независимого сообщества научной элиты.

На рубеже 1920 — 1930;х гг. последовало изгнание многих носителей академических традиций из науки и высшей школы, сопровождавшееся открытой травлей в печати, безусловно, ускорившей уход поколения дореволюционных ученых из жизни. Закрылась и возможность избрания в Академию наук крупнейших представителей славянской филологии, обладавших несомненными научными достоинствами и моральными принципами, таких, как Н. Н. Дурново, Г. А. Ильинский, А. И. Томсон. Руководящую роль в науке начинают играть академики нового типа, вроде Н. С. Державина. Таким образом, действиями властей была ликвидирована сложившаяся система, при которой члены Академики наук, являясь научной элитой страны, соответствовали критериям и положения, и качества. Вместе с тем именно Державину, благодаря достигнутому положению, удалось организовать в системе Академии наук.

Институт славяноведения, тогда как долгая борьба представителей классического славяноведения за создание подобного института успехом не увенчалась, поскольку их планы не отвечали идеологическим установкам властей.

Проект Державина декларировал полный разрыв с прежней традицией, предполагалось привлекать для работы только ученых, перешедших на «материалистические» позиции. Приоритетным для изучения периодом объявлялась «эпоха империализма и пролетарских революций», что уже в постановке темы предполагало крайнюю политизацию славяноведения. Славянская филология оставлялась за стенами Института, но славистике в ее традиционной историко-литературной части все же удалось закрепиться в Институте.

Славянская филология оставлялась за стенами Института, но славистике в ее традиционной историко-литературной части все же удалось закрепиться в нем. Следует отдать должное Державину за то, что он не вполне последовательно выдерживал выбранную идеолого-методологическую линию и привлек к работе Института и в его «Труды» академиков Перетца, Сперанского и Ляпунова. Невозможность обойтись без квалифицированных научных кадров вела к компромиссам с представителями классического славяноведения, поэтому Институт не смог выполнить изначально возложенную на него функцию полного искоренения академического славяноведения. Вероятно, последнее обстоятельство явилось одной из причин его ликвидации. Закрытие Института в 1934 г. вполне логично совпало с волной арестов славистов, многие из них оказались выключенными из общественной жизни страны, некоторые пережили тюремное заключение, ссылку или были физически уничтожены.

Оживление славяноведения в конце 1930;х годов связано с надвигающимся столкновением СССР и Германии, когда на арену вновь выходит идея славянской взаимности. Возрождение славяноведения при неизменности господствующих идеологических доктрин в области филологической науки могло произойти только на иной основе, и такой основой стала историческая наука. Таким образом, присутствие или отсутствие в политической и общественно-научной жизни Советского Союза идеи славянской взаимности оказывало весьма существенное и зачастую определяющее влияние на состояние и развитие славяноведения как науки.

С течением времени необходимость продолжения традиции российского славяноведения становилась все более очевидной для немногочисленных представителей славянской филологии. Так, ученик Селищева С. Б. Бернштейн записал в своем дневнике 2 апреля 1946 г.: «Нужно постепенно возрождать те разделы славяноведения, которые прежде занимали в нем господствующее положение, а позже исчезли. Последними их представителями были еще в советское время П. А. Лавров, М. Н. Сперанский, В. К. Никольский, А. В. Михайлов, Г. А. Ильинский и др. Речь идет об изучении славянской письменности, ее языка, деятельности Кирилла, Мефодия и их учеников, об издании древних текстов и т. п.» 1 И действительно, славяноведение в его филологической части не только возродилось, но и достигло больших успехов.

Рассмотренный в диссертации период в истории российского славяноведения предоставляет богатый материал для размышлений о путях науки и превратностях судеб научной элиты. Стремление ее представителей следовать в любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах, высоким академическим традициям являет поучительный пример нравственного служения науке.