США и революционная Россия в 1917 г.: к вопросу об альтернативах американской политики от Февраля к Октябрю

Актуальность темы

исследования. В работе «Россия выходит из войны» крупнейший американский историк Дж. Кеннан проводил ту мысль, что после Февральской революции лидеры США неадекватно представляли себе ситуацию в России и отношение ее народа к войне, а потому русская политика Вашингтона была полна просчетов. Ученый задавался отнюдь не риторическим вопросом: настаивая на продолжении участия России в войне, выдвигая это требование в качестве критерия для поддержки Временного правительства, не ускорил ли Вашингтон тем самым его падение? Иными словами, ученый высказывал предположение, что США и западные союзники несли немалую долю ответственности за падение русской демократии, а потому и за вступление России и США на путь конфронтации, продолжавшейся без малого 70 лет. Та же мысль прозвучала и в исследовании Кеннана «Россия и Запад при Ленине и Сталине»: «Долей той ужасной цены, которую пришлось заплатить народам западных стран за их настойчивое желание победоносно завершить войну с Германией в 1917;1918 гг., стали русская революция и отчуждение русского народа от западных демократий на десятилетия вперед» 1.

Принято было считать, что до весны 1917 г. внешнеполитическая деятельность двадцать восьмого президента США, Вудро Томаса Вильсона протекала весьма успешно. На европейском направлении Вильсон, особенно после начала мировой войны, последовательно решал сложнейшую стратегическую задачу приобщения США к элите европейских государств, определявших судьбы мира. Вашингтон умело лавировал между Антантой и Четверным союзом, следовал отвечавшей чаяниям значительного большинства американского народа политике нейтралитетаготовил почву для вступления США в войну и выбирал момент, когда этот шаг будет в наибольшей степени удовлетворять их национальным интересам.

Занятость" европейских держав войной позволила США в период нейтралитета усилить экспансию в Западном полушарии, нередко используя силовые методы — в Мексике (в апреле 1914 г. и марте 1916 г.) — в Гаити (1914;1915 гг.), Доминиканской республике (1916 г.), на Кубе (1914 г.). Там, где Вашингтон встречал сильное сопротивление или его интересы надежнее обеспечивались более гибкими методами, Вильсон их использовал. Так действовали США в отношении Мексики (Вильсон дважды — в ноябре 1914 и феврале 1917 гг. — выводил оттуда войска), Никарагуа (договор Брайана-Чаморро 1914 г.), Колумбии (обязательство уплатить ей 25 тыс. долл. за отторжение в 1903 г. территории Панамского канала), Филиппин (создание двухпалатного парламента в.

1916 г.). Стремление завоевать доверие американских государств проявилось во время панамериканских экономических конференций (май 1915 г., Вашингтонапрель 1916 г., Буэнос-Айрес) — в приглашении Аргентины, Бразилии и Чили к посредничеству в конфликте между США и Мексикой (май-июнь 1914 г.). Скромнее успехи Вашингтона выглядели на Дальнем Востоке, где ему пришлось столкнуться с сильным, агрессивным конкурентом — Японией2. Развитие и обострение американо-японских противоречий было, однако, делом будущего.

На фоне этого, в целом, благополучного ведения Вильсоном внешнеполитических дел фиаско его политики в отношении России в переломном для ее судеб революционном.

1917 г., где к власти пришли большевики, представляется как минимум крупной неудачей. Она стала тем рубежом, который положил начало взаимного отчуждения России и США, в последующие годы усиленного участием американцев в попытках «силового решения» русской проблемы, поддержкой антибольшевистских сил в годы Гражданской войны и интервенции. В этот период уходят корни продолжавшейся десятилетиями конфронтации двух великих держав и международной напряженности, конфликтов больших и малых. Неудача «русской политики» в 1917 г. как бы предвосхитила поражение Вильсона при подведении итогов войны в Париже, крушение планов либерального мироустройства, отказ Сената ратифицировать Версальский мирный договор.

Между тем, в плане взаимодействия России и США этот хронологически короткий, но чрезвычайно насыщенный, «спрессованный» событиями период от Февраля к Октябрю 1917 г. имел качественное своеобразие. История русско-американских отношений на протяжении многих десятилетий — со времен Войны за независимость до сегодняшнего дня — не раз являла собой примеры взаимного расположения и сотрудничества двух стран. Их совместные действия, однако, чаще диктовались не родством общественно-политических институтов, а совпадением внешнеполитических целей при наличии общих вызовов и врагов. Период от Февраля к Октябрю 1917 г. был исключителен именно тем, что короткое сближение России и США определялось не только действиями в рамках антигерманской коалиции, но и природой происходивших после Февраля изменений в России, ее движением (как полагали в США) к демократическому обществу. Казалось, складывались условия для тесного сближения России и западных демократий во имя утверждения демократического, справедливого миропорядка. Однако в ноябре 1917 г. пути России и США решительно разошлись.

Актуальность темы

исследования определяется прежде всего тем, что обстоятельства потери" России Соединенными Штатами и Соединенных Штатов Россией в 1917 г. детальному анализу подвергнуты не были. Остаются нерешенными принципиальные вопросы: так ли был безгрешен Запад, что ему пришлось вступить на путь конфронтации с большевистской Россией? Какую лепту внесли сами западные демократии, десятилетиями обвинявшие Советскую Россию в экспансионизме, «экспорте революции», в феномене тоталитарной диктатуры, что, начиная с ноября 1917 г., противоборствовавшая капитализму система начала утверждаться в крупнейшей стране мира? Действительно ж «русская политика» Вильсона, этого неординарного политика и мыслителя, оказалась только заложницей внутриполитических процессов в России, а его попытки повлиять на течение событий после Февраля 1917 г. были обречены на провал?

Представляется, эти вопросы являются весьма актуальными не только в связи с идущей острой научной полемикой по проблемам российского общества. Сегодня оно также переживает процесс кардинального переустройства, сопряженного с движением — подчас импульсивным, полным осложнений и поворотов — к гражданскому обществу. И этот путь приходится преодолевать в условиях весьма сложных, болезненных изменений в системе международных отношенийвоздействия политики Запада и их бесспорного лидера, США, на ситуацию в России и ее интересы в мире. В этой связи обращение к опыту русской демократии от Февраля к Октябрю 1917 г., изучение того влияния, которое оказала на ее судьбы политика западных государств, представляются злободневным и правомерным.

Степень изученности проблемы. Изучение сложной, многогранной темы внешней политики России в годы Первой мировой войны, включая и период нахождения у власти Временного правительства, было сильной стороной отечественной историографии. Этим сюжетам были посвящены серьезные монографии И. В. Алексеевой, А. В. Березкина, B.C. Васюкова, З. М. Гершова, В. А. Емеца, A.B. Игнатьева, А. Е. Иоффе, В. В. Лебедева, A. J1. л.

Сидорова и ряда других авторовмногочисленные статьи. Особо отметим глубокие исследования Р.Ш. Ганелина4. В этих трудах, опиравшихся на серьезное изучение богатых материалов отечественных архивов, содержится всестороннее исследование экономических, военно-политических, культурных отношений России с США и союзниками, причем главным образом на официальном, межгосударственном уровне. Взаимоотношения государств рассматривались в органической увязке с революционным процессом в нашей стране. Были показаны попытки политических лидеров Запада повлиять на ситуацию в России, удержать ее на рельсах буржуазно-демократических преобразований.

Анализ названных проблем отмечен бесспорными достижениями. Другое дело, что в силу известных идеологических стереотипов, он не был полон, а в ряде аспектов — весьма уязвим. Советская историография десятилетиями утверждала тезис об Октябрьской революции как о подготовленном объективными законами общественного развития поворотном моменте мировой истории, который определил следование человечества по пути социалистического переустройства. Наоборот, антибольшевисткие силы разных оттенков и в России, и за ее пределами изображались и как регрессивные, и как заведомо обреченные на неудачу противники едва ли не фатального движения России и всего остального мира к радикальному обновлению. Вопрос о возможности иного варианта развития событий, включая и альтернативы в «русской политике» Вашингтона, даже не поднимался. Деятельность Временного правительства неизменно рисовалась в негативных тонах, примером «служения» интересам империалистических союзников.

При этом с развивавшимися отечественными историками тезисами о неравноправной (если не сказать унизительной) природе отношений западных стран с Россией в 1917 г., об их заинтересованности, с прицелом на будущее, в усилении зависимости от них восточного партнера, об их эгоистической политике во имя сохранения России в войне (несмотря на очевидную невозможность добиться этого) нельзя не согласиться. А вот та точка зрения, что единственной мишенью американской политики якобы была монолитно следовавшая за Лениным партия большевиков, нам представляется спорной: картина была более сложной, учитывая и недоверие политической элиты США к социал-реформистским силам вообще.

Американскими исследователями вильсоновский курс в «русском вопросе» от Февраля к Октябрю 1917 г., в силу ряда причин, глубоко изучен не был. Долгое время в условиях «холодной войны» тема Временного правительства в американской историографии не относилась к разряду «работавших» на реальную политику. Период в несколько месяцев мог рассматриваться как не имевший большого значения для определения главных тенденций русско-американских отношений. В работах многих авторов открыто проводилась мысль, что Россия едва ли не плавно перешла от царизма к большевистской диктатуре. Политическая подоплека подобных спекуляций очевидна: ничто не нарушало преемственности утверждавшихся в России антидемократических режимов, они несли постоянную угрозу «цивилизованным» государствам. Происходившее от Февраля к Октябрю 1917 г. в России, при отсутствии иных значимых демократических «экспериментов», представлялось явлением исключительным и малозначимым. Кратковременный и неудачный «опыт» русской демократии вроде бы логично было представить как необратимый процесс нарастания анархии и хаоса, когда Россия «вынашивала» большевистскую диктатуру.

Политика США в отношении России между Февралем и Октябрем 1917 г. в изображении Ф. Шумана, Р. Уорта, П. Бойла, Л. Гарднера и многих других выглядела весьма упрощенной: эйфория в США после свержения царизманадежды Вашингтона найти в. «русской демократии» верного союзника и помочь Временному правительству. Но они были похоронены его скорым падением, что якобы едва ли не целиком определялось обострявшимся внутриполитическим кризисом. Злой рок словно тяготел над Россией, в момент выбора в пользу демократии на Временное правительство свалилось непосильное бремя: «разгребать завалы» накапливавшихся десятилетиями проблем русского общества и одновременно сражаться с внешним врагом. Так что обстоятельства благоприятствовали целеустремленной партии леворадикалов, в ноябре захвативших власть5. Общая концептуальная направленность не исключала известных разногласий в трактовке событий. Например, В. А. Вильямс выдвигал представляющееся нам слишком спорным утверждение, что Вашингтон, к концу лета утратив веру в Керенского, фактически поддержал корниловский мятеж6. Монографические исследования и статьи западных ученых были насыщены ценнейшим фактическим материалом, весьма полно и точно воспроизводили многие конкретные сюжеты истории отношений России и США в 1917 г.

Однако, как свидетельствовала работа Кеннана, сомнения в том, что Вильсон в 1917 г. исчерпал резервы поддержки русской демократии, присутствовали. Видный американский историк Дж. Гэддис признал, что политика Вашингтона строилась с опорой на весьма искаженное понимание ситуации в России: «В то время как Д. Фрэнсис был плохо подготовлен к анализу событий там, его подчиненные, такие, как Н. Уиншип в Петрограде и М. Саммерс в Москве, регулярно передавали в Вашингтон детальные и, в целом, содержательные доклады о происходившем. Кажется, однако, маловероятным, чтобы Вильсон когда-либо видел их или действоват на основании содержавшейся в них информации». Так, пунктиром обозначались те направления вильсоновской «русской политики», где решения могли быть более адекватными и обоснованными (участие России в войне, жесткое отрицание американской дипломатией поисков петроградскими социал-реформистами лозунгов «мира без аннексий и контрибуций» и ряд иных)7. Разработки тема, однако, не получила. Появление реальных альтернатив в «русской политике» Вашингтона ряд видных исследователей — и среди них Дж. Кеннан, Л. Гарднер, Д. Мак-Фэдден — относили к начальному периоду власти большевиков. Называя их,.

Л.Гарднер считал крайними вариантами нормализацию отношений с Советским правительством (вплоть до признания), или решительную поддержку антибольшевистских сил. Глава Белого дома избрал средний путь: поощрения (нередко завуалированного) противников Ленина и ограниченного участия в антисоветской интервенции8.

Глубокие перемены, которые переживает мировое сообщество и Россия с конца 80-х гг. XX в., стимулировали переосмысление отечественными и зарубежными исследователями событий судьбоносного периода Первой мировой войны и русских революций 1917 г., Гражданской войны. Разброс мнений — от идеализации дореволюционной России, «которую мы потеряли», изображения событий Октября 1917 г. едва ли ни как «заговора кучки» большевиков до отстаивания принятых в советской историографии представлений о Великой пролетарской революции. Исследователи обращаются к изучению сложных многоплановых теоретических проблем (таких, как «война и революции», «революции и реформа»), новых оригинальных сюжетов (среди прочих — анализ широкого спектра социально-психологических, поведенческих проблемнациональных аспектов революционных событий 1917 г.- деятельности партий и личностей, социальных слоев, ранее в силу политической предвзятости «забытых» или получивших неадекватную оценку) — обогащают и совершенствуют инструментарий научного исследования9. Все большее признание и применение получает, в частности, альтернативный анализ исторических процессов, завоевавший популярность в зарубежной историографии, например при исследовании проблем военной истории10. Как показали работы отечественных и западных ученых, этот подход успешно применим при анализе процессов той революционной ломки, которую русское общество переживало в 1917 г. Впрочем, новое — это хорошо забытое старое. Многие видные политические деятели той поры, и среди них П. Н. Милюков, В. А. Маклаков, А. Ф. Керенский, Ф. И. Дан, P.A. Абрамович, В. М. Чернов, В. Д. Набоков, Ю. О. Мартов, впоследствии мысленно возвращались к событиям 1917 г., анализировали открывавшиеся перед русской революцией пути развития и пытались объяснить причины, которые не позволили помешать приходу большевиков к власти, развязыванию Гражданской войны". Подхваченная историками проблема альтернатив, многовариантности развития революционного процесса в России в 1917 г. вылилась в конце 80-х — начале 90-х гг. в плодотворную дискуссию, в которой участвовали П. В. Волобуев, Ю. А. Поляков, А. Рабинович, В. И. Старцев, Г. З. Иоффе. Ю. А. Поляков, резюмировав прозвучавшие мнения, назвал среди более или менее реальных альтернатив социалистическому пути: «.установление военной диктатурыпарламентское (буржуазное) развитиеполная анархия, хаос, развал государства с непредсказуемыми последствиями». Сделаны результативные попытки раскрыть все многообразие факторов и обстоятельств, субъективных и объективных, перекрывших дорогу этим возможностям и определивших выбор в пользу однопартийной власти12. Особое внимание в полемике уделено развитию революции после Корниловского мятежа, когда перед левыми силами открывалась перспектива реорганизации власти на основе создания широкой демократической коалиции, без цензовых элементов13.

Эти дискуссии, однако, по большей части ограничивались рамками внутриполитических процессов, вне органичной увязки их с проблемами международными. Между тем новаторские тенденции их исследования не обошли и вопросов русско-американских отношений периода 1914;1918 гг. В России изданы сборники не публиковавшихся ранее важных документов. В серьезном монографическом исследовании «История внешней политики и дипломатии США, 1867−1918 гг.» написанный Р. Ш. Ганелиным раздел этой книги объективно трактует ряд вопросов русско-американских отношений периода Первой мировой войны и русских революций среди них — ряд аспектов темы «Вашингтон и российская социал-демократия»). Авторы первого тома коллективного труда «Мировые войны XX века», подытожившего многолетнюю плодотворную работу российских ученых в изучении глобальной катастрофы 1914—1918 гг., предложили непредвзятый анализ, в том числе, проблем развития России, США и отношений между ними в этот период14. Появились оригинальные монографии и статьи О. В. Будницкого, СВ. Дрокова, В. И. Журавлевой, Е. Ю. Сергеева, C. J1. Ткаченко, В. В. Романова, А. И. Уткина и ряда других авторов, в которых для исследования различных, нетрадиционных аспектов русско-американских отношений первых десятилетий XX в. привлечены новые материалы, использованы новые методы (тема «образа», восприятия народами других стран Россиимеждисциплинарный подход, позволяющий анализировать тему на стыке дипломатической, экономической, интеллектуальной, политической истории)15. Особый интерес вызывают работы B. J1. Малькова, рассматривающие период 1917;1920 гг. как качественно новый, в широком контексте формирования глобалистских устремлений лидеров США и начала борьбы за их реализацию (в чем В. Вильсону принадлежит особая роль), этап16.

Из вышедших в США монографий, посвященных русско-американским отношениям 1914;1918 гг., следовало бы выделить вскрывающую новые их грани, подробную книгу Н. Солаглубокую работу Д. Фогльсона, посвященную главным образом периоду после прихода большевиков к властиисследование У. Аллисона, показывающее «русские события» 1917 г. глазами ряда видных американских дипломатов. Однако рассмотрение русской" политики В. Вильсона периода существования Временного правительства в этих трудах, как нам представляется, лишено концептуальной новизны. То же можно сказать и о недавно изданной в переводе на русский язык работе Д. Дэвиса и Ю. Трани, в изображении русско-американских отношений в 1917 г. тяготеющих к традиционным выводам и интерпретациям. Ф. Нинкович, по существу, обошел эту тему стороной. Пожалуй, только Дж. Шилд вернулся к вопросу: почему, понимая шаткость позиций Временного правительства, лидеры США все же старались удержать Россию в войне? Но объяснение это, исходя из мотивации политических лидеров США, В. Вильсона и Р. Лансинга, получилось недостаточно убедительным17. В целом, достижения отечественных и зарубежных ученых в изучении русских революций, принципиальных вопросов русско-американских отношений в 1914 — 1918 гг. стали естественной основой для постановки задач данной диссертационной работы.

Объектом изучения данной диссертационной работы являются русско-американские отношения в широком контексте международной политики времен первой мировой войны, поисков президентом США В. Вильсоном новаторских подходов к решению мировых проблем. Предметом исследования стала «русская политика» Вашингтона между Февралем и Октябрем 1917 г.- те альтернативы, которые перед ней открывались и те обстоятельства, которые помешали их использовать.

Задачи и цель исследования. В диссертации внимание сконцентрировано на изучении оценок ситуации в России политическими кругами США и на политике вильсоновской администрации по отношению к ней. При этом не ставится цель детального рассмотрения официальной линии Вашингтона — этот важный, «верхний пласт» проблемы, как представляется автору диссертации, достаточно хорошо изучен.

Сделана попытка, во-первых, осмыслить процесс принятия решений Белым домом, наиболее полно раскрыть роль главных, помимо В. Вильсона, «игроков» на поле «русской политики» (Э. Хауз, Р. Лансинг, Д. Фрэнсис, С. Харпер). Во-вторых, представить более широкий круг лиц, причастных к ее формированию, и те источники информации, которые президент и его окружение использовали в 1917 г. для принятия решений по «русскому вопросу». В-третьих, ставилась задача показать широкий поток разноречивых сведений о событиях в России между Февралем и Октябрем 1917 г., а также те каналыдипломатические, военные, информационные, личные, по которым эти сообщения поступали в США и получали оценку соответствующих ведомств. В-четвертых, в работе показан динамичный, противоречивый образ революционной России — продукт осмысления русской революции рядом профессионально владевших темой американских дипломатов, военных, журналистов, по разным причинам не вхожих в коридоры власти и нередко весьма критически оценивавших действия Вильсона в «русском вопросе». В-пятых, в диссертации поставлена задача проанализировать обстоятельства и факторы, помешавшие вильсоновской русской политике в 1917 г. стать более разнообразной, энергичной, убедительной. А потому различные ее направления — отношений с широким спектром политических сил России, и прежде всего умеренно социалистических, участия России в войне и переосмысления ее целей, помощи Временному правительству рассматриваются под углом зрения открывавшихся перед Белым домом альтернатив.

Цель исследования — не только представить вильсоновскую «русскую политику» в 1917 г. и раскрыть определявшие ее факторы и мотивации, но и показать, какие варианты ее намечались и в силу каких обстоятельств не были реализованы в условиях, когда Временное правительство сдавало позиции перед лицом нараставшей угрозы как «слева», так и «справа».

Методологическую основу диссертации составляет совокупность общенаучных принципов исторического исследования. Метод историзма позволил рассмотреть эволюцию вильсоновской внешней политики в 1914 — 1918 гг. в целом и ее «русского направления», в частности, в нерасторжимой связи с изменчивыми конкретно-историческими обстоятельствами Великой войны и русских революций 1917 г. Объективность исследования обеспечена привлечением самого широкого круга документальных источников, учетом всей полноты исторических фактов и оценок, подчас весьма неоднозначных. Сравнительно-исторический подход помог диссертанту выделить «общее и особенное» процессов, захвативших в годы Первой мировой войны американское и русское общества — последнее в весьма специфических условиях поразившей страну революционной ломки. Анализ сложных перипетий русско-американских отношений с учетом всех определявших их компонентов — социально-экономических, политических, военных, идейных и культурных стимулировал широкое использование автором междисциплинарных подходов. При объяснении действий Вильсона на «русском направлении» автор вводит элементы психоанализа, представляет события русских революций через личностное восприятие американскими политиками и государственными деятелями.

Структурно-функциональный подход был использован, в частности, при раскрытии механизмов взаимодействия составлявших иерархию исполнительной власти США элементов — президента и его советников, министров, глав специальных ведомств — в процессе принятия Белым домом внешнеполитических решений. Системный анализ позволил выявить и рассмотреть, как составляющие единого целого, различные направления вильсоновской русской политики: «личную» дипломатию и разведку, идейный и практический срезы реакции на вызовы и инициативы Петросовета, помощь Временному правительству и т. д.

Поставленные в диссертации задачи предполагали их исследование с позиций альтернативной истории, изучения открывавшихся перед Вашингтоном (и не всегда реализованных) вариантов действия. В основу построения диссертации был положен проблемно-хронологический принцип, что сделало возможным показать динамику, стадиальность русских революций в увязке с многообразием откликов и реакций на них американского общества, политической верхушки США.

Хронологические рамки исследования, включая вводную часть и заключение, охватывают период: с августа 1914 г. — учитывая ту определяющую роль, которую сыграла Первая мировая война в вызревании революций в России и эволюции ее восприятия в США — до весны 1918 г., т. е до момента, когда процессы революционной ломки приобрели известную завершенность (разгон Учредительного собрания в январе 1918 г.). К этому моменту был подведен итог участию России в войне (Брест-Литовский мирный договор), а отношения с бывшими партнерами по антигерманской коалиции приобрели новое качество (в марте началось вооруженное вмешательство во внутренние дела России). В центре внимания автора диссертации — чрезвычайно насыщенный событиями, сыгравший поворотную роль в определении судеб России и ее отношений с США период между Февралем и Октябрем 1917 г.

Источниковая база исследования. Работа построена, главным образом, на неопубликованных документах зарубежных архивов, в основном американских19. В диссертации широко использованы материалы Отдела рукописей Библиотеки конгресса, Отдела Специальных коллекций Джорджтаунского университета (г.Вашингтон), Библиотеки Стерлинг, а также Богословской школы Иельского университета (г. Нью-Хэвен, штат Коннектикут), Библиотеки Мадц Принстонского университета (г.Принстон, штат Нью-Джерси), Исторического общества штата Висконсин (г.Мэдисон, штат Висконсин), Гуверовского института (г.Стэнфорд, штат Калифорния), Бахметевского архива Колумбийского университета и ряда библиотек г. Нью-Йорк — Нью-Йоркской публичной библиотеки, Библиотеки Темимент (собрания коллекций социалистических организаций).

Проработано более пятидесяти индивидуальных коллекций видных государственных и общественных деятелей, бизнесменов, военных, журналистовряда общественнополитических организаций, политических партий. Содержащиеся в них материалы позволяют показать сложную, мозаичную картину откликов в США на революционные события в России, столкновение мнений и позиций, понять механизмы принимавшихся на самом высоком уровне решений. В равной мере ценен находящийся в Национальном архиве большой массив документов — сотни донесений из России, поступавших по линии Государственного департамента, а также Военного министерства. Особую ценность имеет множество сопутствующих дипломатической переписке документов — письма простых граждан, ученых и политиков, резолюции общественных организаций20.

Поскольку американские политики и дипломаты заимствовали информацию, а нередко и оценки международных событий у более изощренных в их понимании британских коллег, учитывая их откровенные мнения о вильсоновской политике, автор привлек документальные материалы ряда ведущих архивов Великобритании — Государственного, Библиотеки Бивербрук (Лондон), Библиотеки Бодлеан (Оксфорд). Пониманию общей картины русско-американских отношений на официальном уровне, анализу ряда принципиальных аспектов темы (в частности, возвращения политических эмигрантов из США, попыток организации Россией информационной работы в Америке и ряда других) помогло использование документов Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА).

Ко второй группе источников следует отнести осуществленные в России и в США многочисленные публикации документов периода Первой мировой войны и русских революций 1917 г. Это материалы, отражающие их этапные моменты (протоколы.

Государственного совещания 12−25 августа, стенограммы Частных совещаний членов.

Государственной Думы, и др.) — деятельность Временного правительства и Петроградского.

Совета рабочих и солдатских депутатов, развитие социалистического движения в России в 1917 г.- документы дипломатической истории Великой войны. Ценнейшим справочнодокументальным источником стало осуществленное в 1923;1926 гг. шеститомное издание.

Революция 1917 г. Хроника событий", содержащее информацию о каждом дне 1 охваченной потрясениями страны. Среди сборников американских документов выделим 69-томное издание бумаг президента В. Вильсона, подготовленное выдающимся исследователем А.Линком. Не утратили своей ценности изданные Государственным департаментом в 30-е гг. дипломатические документы русско-американских отношений, а также дневники ближайшего советника президента полковника Э. Хауза22.

Важной составляющей источниковой базы исследования стала богатая мемуарная литература. Нередко восполняющая пробелы официальных и личных материалов например, важный эпизод встречи В. Вильсона и журналиста Л. Стеффенса в Белом доме 26 июня 1917 г.), она несет отпечаток переосмысления их авторами первоначальных оценок и выводов, личный взгляд на события.

Наконец, в диссертации широко использованы материалы прессы, американских газет и журналов (более 20 наименований за 1914 — 1917 гг.), популярных и хорошо информированных, придерживавшихся различных общественно-политических взглядовот либеральных «Нейшн», «Нью рипаблик» — до весьма консервативных «Норе америкен ревью», «Аутлук», «Нью-Йорк тайме». Весьма ценными для понимания динамики общественного мнения США по вопросам русско-американских отношений стали статьи журнала «Литерари дайджест», публиковавшего наиболее яркие отклики заокеанской прессы на «горячие» международные новости. Таким образом, для решения поставленных в диссертации задач автору удалось привлечь самый широкий круг источников высокой информационной ценности.

Научная новизна исследования.

В диссертации дан нетрадиционный, не имеющий аналогов в отечественной и зарубежной историографии, анализ альтернатив, открывавшихся перед американской политикой по отношению к России в судьбоносный для нее период Первой мировой войны и революций 1917 г. Автор обстоятельно исследует те механизмы, которые были использованы президентом при выборе возможных вариантов действия на «русском направлении», мнения ряда видных деятелей и специалистов — госсекретаря Р. Лансинга, профессора Чикагского университета С. Харпера, Э. Хауза, правого социалиста У. И. Уоллинга. Этот круг близких к Белому дому лиц дополнен новыми, малоизвестными именами советников, а также участников «личной» дипломатии президента: предпринимателя и филантропа Ч. Р. Крейна, журналистов Л. Стеффенса и А. Булларда, британского разведчика и дипломата У. Вайзмана, и ряда других.

Автор диссертации, учитывая неразработанность многих аспектов темы, сконцентрировал внимание на том альтернативном, нередко весьма отличном от официально принятого, восприятии революционных событий в России, которое создавали не услышанные в Белом доме дипломаты, военные, ученые — в том числе М. Саммерс, Н. Уиншип, Ф. Паркер, У. Джадсон, нередко предлагавшие оригинальные варианты решения «русской проблемы».

Рассмотрен малоизученный круг проблем, относящихся к теме отношений вильсоновской администрации с широким спектром социал-демократических сил России, и прежде всего их умеренного крылапрослежены главные направления идейнополитической полемики (обсуждение целей войны) и практического ответа Вашингтона на русский «вызов» (реакция на идею созыва Социалистической конференции в Стокгольме, влияние «русских лозунгов» на пацифистское движение в Америке, выезд из США политэмигрантов).

Дана новая интерпретация ряда важных событий русско-американских отношений 1917 г. — в частности, миссий в Россию сенатора Э. Рута, известного специалиста-железнодорожника Дж.Стивенса. Проблемы помощи России, ее основных составляющих: поставок военного снаряжения, предоставления кредитов, пропаганды, деятельности в России Американского Красного Креста (АКК) и Американской ассоциации христианской молодежи (ААХМ) — рассмотрены под углом зрения неиспользованных США возможностей поддержки терявшего летом и осенью 1917 г. почву под ногами Временного правительства. Широкое использование диссертантом документальных источников зарубежных и отечественных архивов позволило по-новому решать многие важные исследовательские задачи.

Практическая значимость исследования состоит в возможности использования его содержания и выводов при написании исторических и политологических трудов, посвященных сложным проблемам развития русского общества на переломном этапе Первой мировой войны и русских революций 1917 г., их международных аспектов — с учетом переживаемых российским обществом в наши дни измененийрассматривающих внешнюю политику США конца XIX — начала XX вв., включая и такой важный аспект, как внешнеполитическая мысль США на переломных этапах новейшей историипри подготовке общих и специальных курсов по истории России, США и международных отношений.

Апробация работы. Автор диссертации неоднократно выступал на российских и международных конференциях и симпозиумах, посвященных дискуссионным проблемам первой мировой войны и русско-американских отношений, в том числе Четвертом семинаре Общества по изучению Великой войны (г. Лисл (штат Иллинойс), США, сентябрь 1994 г.), «Первая мировая война и XX век» (Москва, май 1994 г.), «1 августа 1914 г.: как начиналась война» (Москва, май 2004 г.) — серии конференций по общей проблематике «Россия и внешний мир: диалог культур» (Москва, ИРИ РАН, 1996 — 2004 гг.), круглых столах и семинарах, проводившихся в 2000 — 2004 гг. Ассоциацией историков первой мировой войны. Исследование рассматриваемых в диссертации проблем было в 1994 — 1995 и 2000 — 2001гг. поддержано грантами американских фондов Фулбрайт и АЙРЕКС.

Такой весьма специфический аспект широкой темы «США и революционная Россия в 1917 г.», как реакция на события в ней американского рабочего движения, был проанализирован автором в монографии «Профсоюзное движение США в годы первой мировой войны (борьба идейно-политических течений)» (М.: «Наука», 1987 г.), специально в диссертационном исследовании не рассматривался. По теме диссертации опубликованы две индивидуальные монографии, разделы в коллективных трудах, статьи в тематических сборниках и журналах общим объемом в 60 п.л.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, двух частей, заключения, списка сокращений и библиографии. Часть первая включает в себя четыре главы, часть вторая — три.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Приход большевиков к власти был воспринят в США как трагедия русской демократии, «дерево свободы» не выстояло под ударами революционной стихии. На страницах «Форчун» Е. Уилкокс в январе 1918 г. размышлял о том, что корни происшедшего крылись в накапливавшихся десятилетиями проблемах русского общества. Временное правительство в феврале унаследовало крайне запущенное хозяйство. В условиях продолжавшейся войны оно не смогло найти выход из кризиса1. Журналист Р. Клэппер склонен был объяснить случившееся крушением в 1914—1917 гг. традиционной системы ценностей, которое пережили миллионы граждан России. После Февраля «царя» больше не быловера в церковь, веками обожествлявшая опостылевший режим, пошатнулась- «отечество» у русского человека в годы войны все более идентифицировалось с государственной машиной, угнетавшей народ и не стоившей того, чтобы проливать за нее кровь2. Освобождаясь от «бремени» старых представлений, миллионы людей не обрели позитивных новыханархическая вольница захлестнула Россию.

Приведенные мнения вполне отразили ту точку зрения большинства американских наблюдателей, что развитие революционного кризиса в России едва ли не целиком определялось поразившим русское общество внутриполитическим кризисом. В развитии русских событий после Февраля западные политики все более подчеркивали элемент роковой предопределенности, обреченности на неудачу. Иронизировавший по поводу тех, кто после свержения монархии питал надежды на активизацию военных усилий России и ее поступательное движение к демократии, лорд Милнер в марте 1918 г. писал: «С момента свершения русской революции у меня не было сомнений, что дела в этой стране и, в связи с ними, положение союзников будут становиться все хуже и хуже. У меня не было приливов оптимизма или уверенности, которые испытывали некоторые на Западе по поводу развития русской ситуации. Я отчетливо видел те силы и фигуры, которые предпочитали оставаться в тени, но на деле «порхали над сценой» состоявшегося в России спектакля"3.

Изложенная позиция наводила на размышления: все ли открывавшиеся в 1917 г. перед западными партнерами России возможности политики в отношении ее были использованы? Нам представляется, что были допущены немалые просчеты, которые могли повлиять на печальное для Временного правительства развитие событий в нашей стране. Причины неудачи вильсоновской «русской политики» следует искать прежде всего в искаженных представлениях о динамичной ситуации в России президента и людей из его ближайшего окружения. Для Вильсона она никогда не была приоритетной темойглубоких знаний о ней президент к 1917 г. не приобрел. Случившаяся революция стала для него приятной неожиданностьюв проведении дальнейшей политики он оказался фигурой, зависимой от советников. Среди них, однако, не нашлось способных дать квалифицированный совет для практического действия. Э. Хауз глубоко «русской темой» не владел, в годы войны посвятив себя в основном налаживанию отношений с западными партнерами, в 1917 г. рассматривая Россию как второстепенный фактор межсоюзнических отношений (хотя и был озабочен угрозой вхождения России в орбиту германских интересов). Госсекретарь Лансинг предпочел в «русском вопросе» держаться в тени президента, высказывая суждения редко и опасливо.

Из тех, кому Вильсон доверял, Ч. Крейн и С. Харпер слишком уверовали в предопределенность для России пути умеренных, постепенных либеральных реформ. Столкнувшись с сильной социалистической альтернативой, они остались в плену отживших представлений о путях трансформации российского общества и ничего дельного предложить не смогли. Влиятельный, но державшийся особняком, занявший нишу «независимого эксперта» Кеннан, знавшие предмет дипломаты вроде М. Саммерса быстро впали в глубокий пессимизм, посчитав «русскую партию» проигранной. Наконец, третьи, никогда не стоявшие близко к администрации дипломаты и военные (Н. Уиншип, Д. Фрэнсис, У. Джадсон) потеряли значительное время, вживаясь в обстановку, тем более что события развивались стремительно, не давая времени на серьезный, кропотливый анализ. В. Вильсон, Э. Хауз, У. Вайзман, Дж. Крил отправили эмиссаров в Россию. Однако надо признать, что поиски людей, знакомых со страной и одновременно пользовавшихся доверием президента, весьма затянулись. А. Буллард, Э. Сиссон, С. Моэм прибыли в Россию летом-осенью, когда вера Вашингтона в возможность положительного развития событий в России была основательно подорвана, если не утрачена.

Длинные послания Н. Уиншипа, глубже и полнее других разобравшегося в «русской ситуации», неделями добирались до Вашингтона, содержавшийся в них материал некогда и некому было анализировать. Л. Стеффенс, Э. Рут и его коллеги встречами и донесениями оказали немалое влияние на восприятие «русских событий» Вильсоном. Однако полученная ими информация говорила о неопределенности ситуации, несла слишком много негативных моментов, содержала мало практических рекомендаций. Р. Робине, У. Б. Томпсон, С. Уошборн, хорошо владевшие «русской темой», полагали, что обстоятельства требовали решительных действий с привлечением значительных средств, но они, по разным причинам, не были близки к Белому дому. Мешали то принадлежность к Республиканской партии, то личная антипатия президента, то в дело вмешивались объективные обстоятельства: долго шли донесения, и ситуация в России менялась. Попытки энергичных действий со стороны частных лиц вильсоновская администрация встретила с холодным неприятием. Лидеры АКК были единственными, кто пытался работать по своей инициативе, а этого президент не прощал ни «своим», ни «чужим». И так случилось, что в решающем для России 1917 г. лидер США фактически остался один на один со страной, которую знал весьма поверхностно. Те, кому Вильсон доверял, разумных советов не предложили. Те же, кого стоило слушать, по разным причинам были от президента удалены.

Американские политики и дипломаты посчитали, что русская революция как-то быстро «проскочила» гот короткий, «либеральный», конструктивный этап развития, когда страну можно было удержать от стремительного сползания «влево». Рецептов, как действовать в таких ситуациях, не предлагалось, и Вашингтон лишился перспективы решительных действий в России. Вильсон и его окружение оказались не готовы к динамичному, отмеченному резкими поворотами развитию событий в очень специфической стране. Впрочем, они лишь наиболее рельефно выразили то общее смятение мыслей и чувств по поводу происходившего в России, которое от Февраля к Октябрю переживал каждый американец. Любую новость он неизбежно анализировал сообразно своим представлениямнакладывал на нее собственную «кальку». Февраль был воспринят в США как неожиданное и радостное событие. Со свойственной ему практичностью американец воспринял «русскую революцию» как удачное деловое предприятие, которое следовало поддержать, поскольку оно было выгодно делу союзников.

Гражданам заокеанской республики, включая и представителей политической элиты, глубоко осмыслить развитие событий в России мешала вера в избранность, исключительность и превосходство опыта, институтов, модели общественно-политического и экономического устройства США. Там миллионы не видели тех огромных подводных камней, которые подстерегали «корабль русской демократии», запоздало реагировали на углубление внутриполитического кризиса в стране, усиление леворадикальных тенденций и хаоса. «Я с самого начала верил в русскую революцию, понимал, что она означает и не сомневался в ее исходе», -писал некто Дж.Ф. Пибоди военному министру Н. Бейкеру 3 июля 1917 г., когда события в России уже приобретали самую неблагоприятную направленность4. За океаном нелепо было и думать, что после Февраля Россия отвергнет американскую модель, которая обеспечила гражданам заокеанской республики демократические права, социальное благополучие, материальное преуспеяние. Вот почему миллионы американцев на протяжении 1917 г. последовательно переживали эйфорию, сомнения, неприязнь и враждебность к русским, отвергшим американский опыт и вставшим на путь социалистического эксперимента.

За океаном неадекватно представляли суть происходившего в России, оценивая его по американским меркам. В США восхищались либералами, Милюковыми Гучковыми, увидев в них русский аналог вильсонистов и признав первый состав Временного правительства единственно законной, пользующейся доверием народа властьюне поняли, почему русский народ их отверг.

Однобокая ориентация на кадетов помешала адекватно оценить состояние левых сил в России. В США первые десятилетия XX в. были отмечены известным подъемом социалистического движения. Однако его поддерживало меньшинство граждан, его полагали скорее левым крылом широкой реформистской коалиции сил, нацеленной на совершенствование гражданского общества, стирание резких социальных и имущественных граней. Вот почему в 1917 г. за океаном не смогли адекватно оценить ту исключительно важную, ведущую роль, которую играли сторонники борьбы за социалистический идеал в общественно-политической жизни Россииглубоко разобраться в разнообразии направлений и оттенков русского левого движения.

После Февраля все социалистические силы России, столь богатые оттенками, подавляющему большинству американцев еще долго казались окрашенными в однородный кроваво-красный цвет. Среди политиков, журналистов и дипломатов только единицы, в частности Н. Уиншип, Л. Стеффенс, попытались серьезно анализировать социалистическое движение в России, указав на многие позитивные стороны программ и действий умеренных сил. Некоторые, например Д. Фрэнсис, изучая проблему месяцами, осознавали необходимость контактов с социалистами только тогда, когда понимали бессилие кадетов изменить ситуацию в свою пользу и упускали драгоценное времяэто лишало американскую политику в России возможности маневра. Признав со временем, что Россия оказалась куда более «социалистической», чем США, за океаном так и не смогли преодолеть инстинктивного страха перед русскими левыми как якобы деструктивной силы в процессе становления русской демократии. Та мысль, что среди социалистов можно выделить реформистскую составляющую, которая чужда идеям радикального, быстрого революционного переустройства общества, на которую можно было опереться в борьбе с фанатичными леворадикалами, большевиками, в сознании американских политиков и дипломатов пробивала себе дорогу с большим трудом. Как нам представляется, в Вашингтоне не знали, стоило ли произносить с позитивным оттенком имена И. Г. Церетели и Н. С. Чхеидзе, не говоря о В. М. Чернове. Случившийся незадолго до Апрельского кризиса разговор Л. Стеффенса с Д. Фрэнсисом, о котором писал журналист, был весьма показателен. Побывав в Петросовете, он посмел подсказать послу, что подлинная власть в России — там, и услышал в ответ: «У нас есть отношения с правительством. Мы не можем признать Совет и иметь с ним какие-либо дела» 5.

Л. Стеффенс объяснял позицию социал-реформистов, располагавших силой и влиянием, но не желавших после Февраля брать власть в руки, соображениями главным образом идейными и тактическими: невозможностью в условиях войны реализовать программу переустройства общества на социалистических началахстремлением избежать обострения обстановки в стране, что могло привести к гражданской войне. Комментарий Э. Рута в начале октября на излагавшую эти взгляды статью Стеффенса в журнале «Эврибодиз мэгазин» был крайне раздраженным: сенатор отвергал «теоретизирование» подобных «писак», считал социалистическую концепцию силы, не наделенной ответственностью, преступлением, следствием которого мог стать только крах демократического правительства6. Длительное время находившиеся у власти и пользовавшиеся массовой поддержкой «оборонцы» остались «за бортом» американской политики, что лишало ее шансов на успех. При этом даже Робине и Томпсон ограничили свою поддержку малым числом людей, принадлежавших к открытым сторонникам войны (группа Е.К. Брешко-Брешковской).

Большевиков, леворадикалов в США с самого начала восприняли как серьезную угрозу делу русской демократии, но оценили сообразуясь с американским опытом, уподобив ИРМ. За океаном поверили в способность ленинцев пойти на бунт, на кровь. А вот успех большевиков в борьбе за власть считали малореальным, как потом не могли привыкнуть к мысли, что леворадикалы смогут эту власть удержать.

Весьма настороженно отнеслись в США и к правой альтернативе, хотя у Корнилова было много сторонников среди дипломатов и военных. В момент выступления генерала для вильсонистов были неясны внутрии внешнеполитические ориентиры корниловцев. Мятеж случился как-то неожиданно и быстро, Белый дом предпочел отмолчаться.

Прав оказался видный американский социалист-теоретик Александр Трахтенберг, полагавший: важнейшей причиной неудачи «русской политики» Вашингтона в 1917 г. была привычка заокеанских политиков по-своему воспринимать события за рубежом. От этого они становились похожими на отражение в кривом зеркале7. Некоторые американцы, чтобы как-то ориентироваться в российских событиях, пытались опереться на знания о революциях прошлого. Сначала с сожалением пришлось расстаться с надеждами, что русская революция пойдет по сценарию «респектабельной» американской революции конца XVIII в. Модель «Великой французской» казалась «работающей» — с приходом большевиков к власти, считали в США, Россия достигла фазы якобинской диктатуры. Логично было предположить, что за ней последуют и термидор, и Наполеон. Впрочем, Ч. Р. Крейн и А. Буллард в конце 1917 г. уподобили русскую революцию мексиканской (1910;1917 гг.). Журналист писал 9 декабря 1917 г. Дж. Крилу: «Ситуация здесь слишком во многом напоминает мексиканскую» 8.

Были и такие, кто полагал, что русская революция не следует ничьим образцам. Она соединяет специфику развития огромной страны и особенности качественно нового этапа развития человечества, который «открыла» мировая война. А. Трахтенберг был искренне изумлен, насколько узко, антинаучно мыслили те либералы, кто сравнивал русские революции 1917 г. и американскую XVIII в. Как можно было сопоставлять революции принципиально разных исторических эпох? Одна была из тех, которые утверждали торжество капиталистических отношенийрусская — «первая крупная пролетарская революция». И она сама утверждала те правила и каноны, по которым могли развиваться другие пролетарские революции9.

Неспособность адекватно понять события в России была одной из главных причин, объясняющих, почему Вильсон не использовал некоторые из открывавшихся на путях «русской политики» возможностей. Другой было то, что русские революции 1917 г. хронологически совпали по времени со вступлением США в войну и огромным объемом работы по переводу страны на военные рельсы во всех сферах. Администрации Вильсона было не до России. Приходилось решать проблемы в самых болезненных для союзников и США вопросах: транспорта, торгового флота, военного снаряжения, финансов. Все это стало дефицитным, и американцы, полагавшие, что судьба войны решалась на Западном фронте, обеспечивали сначала себя и западных партнеров. Россия же, с нараставшим внутриполитическим кризисом, слабевшими военными усилиями, все более отходила на периферии американской политики, в «русское предприятие» американские политики все менее были склонны вкладывать деньги. Им трудно было следить за хаотичными изменениями в России, где каждый день «что-то случалось» — строить последовательную, продуманную политику в отношении такой страны было крайне сложно.

Все это объясняет, почему курс президента в отношении России в 1917 г. предстал лишенным должной энергии и целеустремленности. Полный надежд на развитие демократии и активное участие России в войне, он после Февраля уверовал, что в этой стране и дальше все будет благополучно. Вильсон в марте-апреле не спеша, солидно готовился придти ей на помощь, особых усилий не прикладывая. После падения Милюкова лидер США, как представляется, не имел ясных представлений о просходившем в России, чувствовал, что течение событий там контролируют неуправляемые силы, больше сопереживал, наблюдал, не пытался как-то активно повлиять на их течение в далекой, огромной, непонятной, со своей спецификой и традициями развития, переживавшей жестокий кризис стране. Добивавшийся единения политических сил США, Вильсон привлек к участию в «русской политике» республиканцев (миссия Э. Рута). Вместе с тем это участие было строго ограниченным, и не могло принципиально повлиять на избранный главой демократической администрации курс.

Вильсон был заинтересован сохранить участие России в войне и избрал для этого жесткую линию. Учитывая рост провоенных настроений в США, расстановку общественно-политических сил в союзных странах, где патриоты выглядели весьма внушительно, питая неприязнь и предубеждение к социалистам вообще, а после апреля 1917 г. — к пацифистам у себя в стране и за рубежом, президент США решительно отверг петроградские идеи «мира без аннексий и контрибуций» и сыграл весьма активную роль в срыве Стокгольмской встречи. Ориентируясь на «более надежных и предсказуемых» западных партнеров, США выделяли России весьма ограниченную материальную помощь. Следовательно, «русская политика» Вильсона в 1917 г. выглядела очень прагматичной. * *.

И все же, как нам представляется, по ряду принципиальных вопросов у лидеров США на «русском направлении» открывались варианты альтернативной политики. Нередко они проявляли себя весьма слабо и протиаворечиво, при наличии многочисленных противодействовавших обстоятельств. В первую очередь это касалось проблемы мира и войны. По воле исторических обстоятельств в 1917 г. Россия и США двигались как бы на «противоположных курсах». Американскому обществу, только «вползавшему» в войну и еще «свежему», лишь постепенно обретавшему энергию и ненависть к врагу, трудно было осознать крайнюю усталость русского народа, дравшегося с врагом с августа 1914 г. Настойчивое давление США, побуждавших Россию продолжать войну с полным напряжением сил, неизбежно несло на себе отпечаток подобного «несинхронного» восприятия партнера.

В их действиях явно прослеживалось стремление максимально использовать Россию для достижения победы. В США уверовали в то, что ее людские ресурсы беспредельнычто после тяжелых поражений Россия способна «чудесным» образом возрождаться и драться сверх сил. Соображения практической целесообразности: оттяжки германских сил с Западного фронта, сохранение жизней американцев звучали весомее, чем аргументы принесенных Россией в войне огромных потерь и дальнейшего углубления внутриполитического кризиса, остроту которого многие в США и представить себе не могли. За океаном громадное большинство граждан, представителей политической элиты воспринимали участие России в войне как факт, как неизбежность, как состояние естественное, конец которому положит только победа над Германией. Всякие размышления, мог или не мог русский народ воевать, теряли смыслвсякие доводы, что «не мог», вызывали озлобление. Логичной казалась и другая мысль: разве только русские смертельно устали от войны? А что же англичане, французы, бельгийцы, бившиеся, казалось, из последних сил?

Среди американских военных специалистов было немало тех, кто признавал критическое состояние русских армий и общества. В декабре 1917 г, Дж. Стивене отмечал, что страна доведена до предела, определял состояние умов как «мятущееся», а общества — как «хаос» — он был особенно очевиден на железных дорогах и в промышленности, где предприятия работали на 20% мощности. Да и в деревне прятали хлеб, не доверяя обесценивавшимся деньгам10. «Знаете, на сколько «подешевел» рубль за годы войны? — спрашивал американский военный Ф. Риггс в середине ноября. — До войны за рубль давали 46 центовтеперь доллар «стоит» 10 рублей. Все страшно вздорожало, самых необходимых продуктов и вещей не сыскать"11.

Однако никто из американцев не решался твердо произнести, что в таком состоянии страна воевать не может. Во-первых, в силу перечисленных выше факторовво-вторых, из-за нежелания противоречить линии Вашингтона. В-третьих, американцы или не думали, или не желали признавать органической взаимосвязи между способностью разлагавшейся русской армии воевать и социально-экономическим кризисом, широчайшим распространением в обществе антивоенных настроений. Представляется, в США несколько преувеличивали независимость боевого механизма России, надеясь, что они все-таки сохранили какой-то порядок, «абстрагируясь» от охваченного смутой тыла. Да и как было, находясь за океаном, нащупать ту грань истощения" незнакомой страны, за которой она «не могла» воевать? Наибольшее, на что соглашались военные специалисты и дипломаты (особенно после неудачи июньского наступления) — России следует ограничиться оборонительными действиями, чтобы не допустить переброски германских войск на Западный фронт.

Сомнения в возможности сохранить Россию в войне, однако, присутствовали. Так считали ближайшие советники Вильсона: Ч. Крейн, Э. Хауз. В посланиях первого (через Фрэнсиса) от 5 июня и второго от 15 августа звучала мысль: даже если США и западные союзники победят Четверной союз, не потеряют ли они Россию, которая может и из войны выйти, и под германское влияние попасть? и не будет ли такая военная победа в полном смысле слова пирровой, не обрекут ли западные демократии себя на долгие годы нового противоборства, на этот раз с бывшим союзником? Не стоит ли вернуться к status quo ante bellum, посредством временного, пускай неустойчивого мира дать правительству России передышку, возможность укрепиться, чтобы потом всей силой антигерманской коалиции навалиться на врага? Вильсон, даже знавший о широком распространении антивоенных настроений в американском обществе, располагавший мощными средствами воздействия на союзников (военные поставки, финансы, а в перспективе — воинские части) и не рассматривал возможность столь радикального поворота политики. Опасения же президентских советников подтвердились: победу над Германией союзники и США отпраздновали в ноябре 1918 г., а с Советской Россией пришлось враждовать многие десятилетия.

В апреле-мае широчайшее распространение в России пацифистских настроений стало хорошо известно Вашингтону. Учитывая заинтересованность американского правительства в участии России в войне, было резонно предположить, что оно как-то «подыграет» русскому партнеру в тех вопросах, от которых это участие зависело. Речь шла прежде всего об его идейном оформлениио широком обсуждении выдвинутых Петросоветом лозунгов «мира без аннексий и контрибуций» и пересмотре союзниками целей войны в этом ключе. Пока «оборонцы» находились у власти, дискуссия могла растянуться не на один месяц, а Россия не выпускала бы винтовку из рук.

Президент и эту идею отверг. Трагическое для русского общества несовпадение фаз его развития с американским: Вильсон, еще в январе 1917 г. говоривший о «мире без победы», по содержанию совпадавшим с весенними «русскими лозунгами», после апреля кардинально изменил позицию, посчитал полемику о целях войны несвоевременной и ненужной. В немалой степени это произошло из-за нежелания ссориться с западными союзниками, лидеры которых не были готовы к пересмотру секретных соглашений, и боялись ослабить острыми дискуссиями «внутренний фронт» .

Англии, Франции, Италии. С американской стороны имели место амбиции и честолюбиеВильсон рассматривал русских левых как конкурента в борьбе за лидерство над пацифистскими и либеральными силами стран Европы и США.

Для Временного правительства жесткая американская линия была пагубной и с точки зрения стабилизации внутриполитической ситуации в стране и перспектив ее участия в войне. Такого мнения придерживался Л. Колкорд, бичевавший президента за нежелание сделать шаг «влево». Он оправданно писал: вопрос войны и мира от Февраля к Октябрю для политической власти в России был определяющим. Керенский держался дольше Милюкова, поскольку миллионы людей поверили, что ему удастся осуществить лозунги Петросовета. Однако союзники и США не приняли их, подтолкнув Керенского к продолжению жесткой линии «войны до победы» .

Натерпевшись, русский народ отверг и Керенского. Влиятельный либеральный политик Э. Пинчот в письме Дж. Крилу от 14 ноября 1917 г. отмечал: не один американец предупреждал своих лидеров, что нежелание союзников искать общую линию с фактически правившим Россией Петросоветом по вопросу пересмотра целей войны может привести к трагедии. Пинчот указывал на известный ему разговор А. Ф. Керенского с Л. Стеффенсомна статьи журналистов Д. Бэзила и И. Дон Левина в «Нью-Йорк трибьюн» 4 и 9 ноября. Но «практичные американцы» посчитали, не без иронии писал автор, что за мир без аннексий и контрибуций может сражаться только «страна полоумных идеалистов». Результат налицо. 15 млн русских солдат «просто перестали сражаться» — Временное правительство потеряло доверие народа и пало13.

Однако наиболее интересными, аргументированными представляются размышления о пагубности союзнической политики в России А. Булларда. Он в конце августа напрямую информировал Хауза, как, отвергнув лозунги Петросовета, США и западные партнеры позволили большевикам увеличивать свою популярность, дарили им надежду на завоевание политической власти. Согласно версии американского журналиста, многие русские социалисты искренне верили и убеждали народ, что в Германии давление социал-демократов и усталость народа от войны заставит правящую верхушку начать переговоры о мире на основе «русских лозунгов». Дело было за американскими и антантовскими политиками, которые, как уверяли те же леворадикалы, служили интересам капиталистов своих стран и на справедливый, скорый мир идти не соглашались.

К несчастью, США и страны Антанты повели себя очень неразумно, в мае отвергнув «русские лозунги» и тем самым подтвердив прогнозы большевиков. Если бы Вашингтон, Париж, Лондон просто промолчали, русские скоро убедились бы, что милитаристская верхушка Германии ни при каких условиях на мир без аннексий и контрибуций не пошла бы. Как следствие, в России возросло бы влияние провоенных сил. Союзники же своим несвоевременным отрицанием, повторенным и позднее, себе все испортили.

И в такой момент приехал Э. Рут, заявивший: мы готовы помогать России только в случае участия ее в войне! «Подарок» был с благодарностью принят большевиками, объявившими, что американцы пытались купить русских солдат как наемников. Одновременно грубейшую ошибку сделало Временное правительство: скорее из политических соображений оно бросило войска в наступление, потеряв наиболее боеспособные и верные части! Проиграв с помощью союзников большевикам дискуссию о войне и мире, Временное правительство не нашло ничего лучше, как обрушить на них после июльских событий репрессии в духе старого режима, что, естественно, только добавило популярности «гонимым» большевикам14. Итак, политика США и союзников, как и действия Временного правительства, представлялась Булларду чередой глупостей и ошибок, толкавших страну к хаосу и леворадикальной диктатуре.

Вывод мог казаться излишне категоричным. Однако мнения Л. Колкорда, А. Булларда, Э. Пинчота сходились в главном: политика США и союзников, не нашедших адекватных подходов для диалога с социал-демократическими, центристскими силами в России, несла немалую долю ответственности за происшедшее в этой стране, в том числе и падение демократического правительства. Отметим, что это мнение во многом совпадало с размышлениями русских политиков и дипломатов. Б. А. Бахметев в меморандуме от 19 декабря 1917 г. отмечал: «Если бы политика правительства Керенского была более успешна в области удовлетворения вожделений народа о мире и бывшему Временному Правительству удалось бы склонить союзников к более внимательному и вдумчивому отношению к России и добиться известных конкретных действий, парализовавших антисоюзную пропаганду большевизма, то надо думать, что участие России в общей союзной войне могло бы продолжаться, с тем или иным успехом, достаточное время» 15.

Отметим, что проблема войны и мира была наиболее значимой, но не единственной, где «русская политика» Вашингтона могла бы быть более гибкой и внятной. Весьма неубедительно выглядела линия демократической администрации в вопросе возвращения на Родину тысяч политэмигрантов, вносивших в возбужденное революционным хаосом сознание граждан России заряд радикальных антивоенных и антиамериканских идей. У вильсонистов не было формальных оснований перекрыть этот канал «подпитки» социалистического движения в России. Тем более, что подобные действия неизбежно вызвали бы протесты обладавших реальной властью в России левых партий. Вместе с тем, выпуская в Россию радикалов и анархистов, Вашингтон одновременно призывал Временное правительство более решительно бороться с теми же людьми. Когда администрация Вильсона хотела действовать жестко, она пренебрегала любыми протестами. Не пустила американских социалистов в Стокгольм, обрушила жесткие репрессии на левые, социалистические силы у себя в стране. В свете этих фактов весьма мягкая позиция американцев в отношении выезжавших в Россию политэмигрантов представляется как минимум нелогичной, противоречивой и, с точки зрения перспектив двусторонних отношений и заинтересованности США в развитии русской демократии, недальновидной.

Другой резерв русской политики Вашингтона, оставшийся неисчерпаннымматериальная, финансовая помощь, носившая весьма нормированный, ограниченный характер. Очевидно, в США искренне хотели поддержать русскую демократию и сделали ряд серьезных шагов (предоставление кредитов, железнодорожная миссия Стивенса). Однако, по мере нарастания кризисных процессов, в Вашингтоне энтузиазм спадалподход к проблеме помощи России становился все более прагматичным. За океаном понимали: в решении многих вопросов — продовольственного, транспортного, военных поставок — партнер страдал от хаоса и дезорганизации, неумения навести порядок, подчас элементарныйот отсутствия твердой власти, политической воли лидеров. При сохранении общего благожелательного отношения к России, Вильсон все более предоставлял ее собственной участи. С точки зрения трезвого расчета, ориентация на потребности США и западных партнеров представлялась совершенно логичной. Но именно прагматизм, эгоистическая политика создавали впечатление, что Америка далеко не исчерпала своих возможностей в борьбе за «спасение» России. А на дело пропаганды в России американцы, упустив время, осенью просто пожалели денег, не надеясь уже чего-то добиться.

Многие из тех, кто внимательно следил за «русской политикой» Вильсона полагали, что ей не хватало энергии, целеустремленности, политической воли. На это указывал, в частности, Э. Рут, считавший, что высокая степень сплоченности американского общества, уверенность в победе создавали реальную возможность проявить больше усилий на «русском направлении» уже в 1917 г. Весной, когда речь зашла о помощи русской демократии, Д. Виллард в письме С. Уошборну высказывал не лишенную здравого смысла идею: в крайне переменчивых обстоятельствах борьбы общественно-политических сил в России нередко с равными шансами на успех, даже незначительная поддержка США Временного правительства на том или ином направлении могла склонить чашу весов на его сторону. Эта поддержка, материальная и моральная, могла стать той «соломинкой», которая «переломит спину верблюду» , — вспоминал Виллард английскую притчу16. Трудно сказать, были ли политические лидеры США способны, воспользуйся они открывавшимися в 1917 г. возможностями альтернативных решений, более весомо повлиять на развитие событий в России. Но нельзя не признать, что Вильсон не сделал многое из того, что мог бы сделать. В выступлениях критиков Вильсона — от либералов Колкорда до консерватора Рута — слышался вопрос: пытался ли президент в отношениях с Россией действовать целенаправленно или он просто плыл по течению, предпочитая дополнительных усилий не прилагать? По мнению А. Булларда, это была только видимость инертностивнешнеполитическая линия Вильсона в России характеризовалась осмотрительностью, сдержанностью, отсутствием резких телодвижений. Такой курс не раз оправдывал себя, вспомнить хотя бы сохранение нейтралитета 1914—1917 гг. или действия США в Мексике. Однако в России, где в ноябре 1917 г. пало дружественное Вашингтону Временное правительство, Вильсон потерпел неудачу. Политика США и союзников на деле способствовала усилению радикальных течений в социалистическом движении России, нагнетала нестабильность в стране, ослабляла позиции Временного правительства, подталкивала страну к миру с Германией17. Резюмируя сказанное американцами о причинах падения Временного правительства, Л. Колкорд писал, что это событие стало следствием «отчаянного недовольства» русского народа своим положением, дезорганизации общества, хаоса, грубейших ошибок Керенского и союзников в.

18 вопросах воины и мира. * *.

Приход большевиков к власти для Вильсона и его окружения еще более «запутал» ситуацию в далекой стране. У них новый режим вызвал реакцию самую негативную, к власти насильственным путем пришли люди, не пользовавшиеся доверием большинства населенияотвергавшие основные принципы организации демократического общества, вынашивающие идеи распространения «социальной революции» в другие страны. История выборов, созыва и разгона Учредительного собрания (25 ноября 1917 г. — 20 января 1918 г.) лишь укрепила американцев в этом мнении. Для них власть большевиков была нелегитимной и противоестественнойв международных вопросах они крушили принятые нормы поведения государств. В странах антигерманской коалиции политики и дипломаты осознавали, что декларированное новой властью в Петрограде желание заключить всеобщий мир, при активном противодействии партнеров по Антанте и США, на деле приведет к заключению сепаратного мира России с Германией. Обнародование секретных соглашений в ноябре вызвало у них негодование. Впрочем, как и действия большевиков по демобилизации армии, ускорившие ее обвал. Следовательно, курс на непризнание большевиков со стороны западных демократий, включая и США, выглядел органичным19.

В Америке многие, включая либерала Л. Коркорда, полагали, что численное, военное и нравственное преимущество противников большевиков очевидно. Петроград напоминал осажденную «красную крепость», народ огромной страны не мог быть доволен происшедшим незаконным захватом власти и, казалось, пережив первый шок, готовился нанести ответный удар. Столкнувшись с мощной внутренней оппозицией, упорным противодействием Запада, большевики долго у власти удержаться не могли. Однако в силу конкретных обстоятельств конца 1917 — начала 1918 г. курс США и союзников по отношению к большевикам нельзя было назвать жестко враждебным. В какой-то мере потому, что на протяжении 1917 г. у власти в России сменялись представители самого широкого спектра политических сил — от либерала Милюкова до социалистов Церетели и Черновав той или иной степени они утратили доверие народа. На что способны большевики, было неясно. Их первые победы в ноябре-декабре (подавление мятежа Краснова-Корнилова, восстания юнкеров в Петрограде и кровавый захват власти в Москвегибель старой Ставки во главе с генералом H.H. Духонином) не могли не породить у западных дипломатов сомнений, не ошиблись ли они в прогнозах относительно скоротечности власти большевиков. Столкнувшиеся со сложнейшими внутриполитическими проблемами, они, как полагали некоторые американские наблюдатели, не выглядели обреченными. Стивене в «Нью-Йорк тайме» в конце декабря 1917 г. утверждал: Ленина и его сторонников следует воспринимать серьезно потому, что они постараются жесткой рукой навести элементарный порядок в стране и уже этим завоевать доверие народа20. В донесениях Фрэнсиса и Джадсона уже в декабре мелькала мысль, что «запас прочности» большевиков был куда большим, чем полагали многие за океаном21.

Действия Ленина и его соратников выглядели последовательными и логичными: они официально предложили всем справедливый мир без аннексий и контрибуцийобъективно оценили невозможность измученной России сражаться. Отметим, что этот факт, скрепя сердцем, вынуждены были признать Д. Фрэнсис, У. Джадсон, У.И.

Уоллинг, С. Гомперс. К тому же в ходе длительных и трудных переговоров в Брест.

Литовске возникали ситуации, когда, казалось, дело заключения мира висело на волоске, а в Лондоне, Париже, Вашингтоне оживали надежды, что обстоятельства заставят Россию продолжать войну. Все эти соображения заставляли Вашингтон на неформальном уровне поддерживать контакты с большевиками. У. Б. Томпсон, Р. Робине и У. Джадсон весьма активно отстаивали эту линиюза ними «стоял» Д. Фрэнсис, не считавший возможным полностью рвать с Лениным и Троцким, конечно, не из симпатий к большевикам, а учитывая неопределенность положения в России24.

В Вашингтоне быстро определились в своих симпатиях к противникам «узурпаторов власти» в России, их поддержка начинала приобретать моральную и материальную силу. 14 декабря 1917 г. в телеграмме на имя Хауза У. Вайзман сообщал: «Все русские хотят мира, и едва ли есть надежда получить помощь для румынской армии от поляков, казаков, украинцев, хотя мы поддерживаем связь с этими движениями». Ответ, полученный от советника президента, гласил: «Президент считает очень важным оказывать любую возможную помощь полякам, казакам или другим, готовым сражаться с Германией. И поскольку у него нет полномочий выделить деньги напрямую подобным неорганизованным движениям, он хотел бы, чтобы средства для передачи им были в распоряжении Англии и Франции» 25.

После прихода большевиков к власти у Э. Хауза, Р. Лансинга, Д. Фрэнсиса появилась готовность акцентировать внимание на процессах национального самоопределения проживавших на территории государства России народовзаметить и найти контакты с возникавшими центрами власти, чтобы использовать их против большевиков в Петрограде. Военные и дипломаты, специалисты «по русской проблеме» выделяли такие добивавшиеся самостоятельности регионы, как Финляндия, Прибалтика, Украина, Сибирь, казацкие области (Дон, Кубань и Урал), Кавказ26. Среди американских дипломатов в России было немало сторонников свержения власти большевиков силой оружия. Об этом говорили, в частности, консулы в Тифлисе (У. Смит), в Москве (М. Саммерс). Их сознание будоражила идея высадки союзных и американских войск в России, взятие под контроль Транссибирской магистрали27. В противовес звучали голоса, предупреждавшие, что любые силовые акции против республики Советов лишь испортят дело. Побывавший в России работник миссии АКК майор Т. Сэчер в начале июня, когда американские войска уже готовились высадиться на русскую землю для участия в иностранной интервенции, предупреждал Вашингтон против роковой ошибки. Он утверждал: павшие режимы — и царский, и Временного правительства — ожиданий народа не оправдали. Власть Советов сильна именно тем, что пустила глубокие корни в «низах», и свергать ее военным путем — занятие неблагодарное28.

Учитывая разнобой мнений, американское правительство в отношении антибольшевистских сил придерживалось осторожного курса. А еще потому, что антибольшевистский фронт выглядел очень разношерстным, объединял и умеренных социалистов (Н.Д. Авксентьев, М. И. Скобелев, А.Ф. Керенский), и генералов, считавшихся в США «правыми» (Л.Г. Корнилов, A.M. Каледин, М.В. Алексеев). В США допускали, что в случае их победы Россия могла повернуть к авторитарному правлению.

На пути сотрудничества американцев с умеренными социалистами существовала и другая сложность. Н. В. Чайковский, М. И. Скобелев, Д. В. Соскис в ноябре-декабре продолжали настойчиво ставить вопрос о пересмотре союзниками и США целей войны в духе мира без аннексий и контрибуций. Между тем, попытки Э. Хауза на Парижской межсоюзнической конференции 27 ноября — 3 декабря 1917 г. поднять эту тему показали, что европейские союзники не были готовы к серьезному ее обсуждению .

Так что в первые месяцы после прихода большевиков к власти, когда ситуация в России была неясной, американское правительство вело себя осторожно, ожидая, что сгустившаяся над Россией «мгла» рассеется и ориентиры можно будет определить более точно. В конце декабре 1917 г. Дж. Крил, сообщая Б. Майлзу об отказе президента выделить средства для поездки С. Уошборна в Россию, приводил следующее обоснование: глава государства еще не наметил какую-либо определенную политику в «русском вопросе» 30. Вашингтон стремился поддерживать, в том числе и через союзников, отношения с наиболее значительными центрами власти на территории огромной страны, по возможности поощрять антибольшевистские силы (посредством скрытых разведывательных операций, посильного финансирования, поставок вооружений, оказания медицинской помощи и т. п.), и ждал большей определенности31. * *.

Американские дипломаты, политики, военные старались просчитать влияние трагических событий в России на судьбы войны, будущее мироустройство. Приходилось признавать: выход России из войны самым негативным образом сказывался на ситуации на Западном фронте. В проекте телеграммы, которую английский премьер-министр намеревался отправить в середине января 1918 г. Э. Хаузу, говорилось: немцы перевозят войска из России «так быстро, как они способны» — перспектива Западного фронта не может не вызывать «самого тяжелого беспокойства». От военных и гражданских — в частности, генерала Т. Блисса поступила информация о передаче Россией, в связи с выходом ее из войны, «ненужных» ей более военных припасов Германии. Наконец, США всерьез опасались самого широкого использования Германией природных богатств России. Дж. Стивенс считал такую угрозу вполне реальной33.

Американские и антантовские наблюдатели, и среди них Ч. Э. Рассел, признавали: после ноября 1917 г. баланс сил враждующих коалиций изменился в пользу Четверного союза. Волею судеб США становились, по существу, единственным резервом и надеждой стран Антанты34. Дж. Херон в письме, датированным декабрем 1917 г., вопрошал: успеют ли американские армии прибыть в Европу к решающим сражениям? Прагматизм американской позиции был для него очевиден. В марте 1918 г. правый социалист высказался откровенно: США долго накапливали силы и выжидали, чтобы стать вершителями судеб европейских народовтеперь они, фактически, добились желаемого35.

Наконец, многие ожидали из-за океана другой «помощи» Европе. Американские, европейские либералы и социал-реформисты прекрасно понимали, сколь мощное воздействие оказали действия большевиков на развитие антивоенного и социалистического движений, усиление левых течений в нем при возраставшем недовольстве миллионов войной, ее тяготами и потерями. Переломить опасную тенденцию мог человек, пользовавшийся большой популярностью и устойчивой репутацией либерала и пацифистатакой фигурой был Вильсон. Л. Колкорд, Дж. Херон, Р. Клэппер определяли альтернативу: либо использованная большевиками «идея мира» взорвет ситуацию в Европе, а в США будут нарастать консервативные тенденциилибо президент США предложит позитивную, прогрессивную программу послевоенного переустройства мира, «успокоит народы» 36.

8 января Вильсон выступил со своими знаменитыми «14 пунктами». Тема России была их лейтмотивом. 4 января У. Вайзман информировал Лондон о разговоре с президентом, в котором он раскрыл планы и сообщил: грядущая речь Вильсона — ответ большевикам. Последние, провозгласив «мир всеобщий и справедливый», на деле, выводя страну из войны, готовили сепаратный мир с Германиейпрезидент сказал, что все разногласия должны решаться не между двумя, а между всеми сторонами конфликта.

При внешней схожести идей позиции большевиков и Вильсона были кардинально противоположны. Вильсон своими «14 пунктами» в первую очередь определял цели войны. Он объяснял народам, почему надо ее продолжать, силой сокрушить германский авторитарный режим, намечая контуры того справедливого мира, который должен был быть построен только после военной победы. И далее, из того же интервью Вайзману: «Ему (президенту. -СЛ.) хотелось еще раз самым решительным образом подтвердить доктрину «мира без аннексий и принудительных контрибуций» с акцентом, как он сказал, на слове «принудительные» «37. Не заговорил ли Вильсон языком «большевистских формул»? Нам думается, он, наоборот, очень близко подошел к повторению формулы добольшевистского Петросовета, целью которой было объяснить русскому народу, «за что сражаться». Отметим, что тонкое, но глубоко принципиальное различие двух прочтений лозунга «мира без аннексий и контрибуций» в России при почти полном словесном совпадении хорошо передал Б. А. Бахметев. В ноябре журналист J1. Колкорд спросил у него: не считает ли он, что лозунги большевиков являются в известном смысле развитием идей реформистского Петросовета времен Временного правительства? Да, отвечал посол, но только в «искаженной форме». Керенский и умеренные социалисты добивались пересмотра целей войны ради продолжения участия в ней России, что им не удалось сделать. Те же лозунги большевики использовали для фактического движения в направлении.

38 сепаратного мира. Иными словами, там, где Временное правительство ставило плюс войне, большевики поставили жирный минус.

Что касается пункта 6 «14 пунктов» январской речи президента, посвященного России, то он в большей степени, чем что-либо другое, отразил неясность понимания Вильсоном ситуации в далекой стране, его метания в поисках определения «русской политики». Вильсон высказал общие принципиальные пожелания39. В условиях «русской смуты», столкновения противоборствующих, неоформленных сил и движений, с неясными для Вашингтона программами и перспективами другим этот пункт и быть не мог. И едва ли можно было определить позицию президента как пассивную. Даже если внешне дело выглядело именно так, поведение Вильсона было весьма «активным»: давление на большевиков (непризнание, прекращение поставок, дипломатические демарши) — контакты и негласная поддержка оппозиционных большевикам сил, многочисленные консультации с союзниками говорили, что Вашингтон весьма деятельно искал свою линию в «русском вопросе». Перед ним открывалось немало альтернативных вариантов политики.

Wune. 1918. Jan. 1.Р.381.

2R. Clapper to wife. December 9,1917 // MD LC. R. Clapper Papers. Box 1.

3A. Milner to Frewen. March 1,1918// BLO. A. Milner Papers. Box 44.

4J.F. Peabody to N. Baker. July 3, 1917 // MD LC. N. Baker Papers. Box 3.

5The Autobiography of Lincoln Steffens. L., 1931. Vol. II. P. 748−749. 6W.H. Burnham to E. Root. October 10, 1917; E. Root to W.H. Burnham. October 28, 1917 // MD LC. Elihu Root Papers. Box 136.

7Из статьи в «Нью-Йорк уорлд»: A. Trachtenberg. The Message of New Russia. P. 1−2 // TL NYU. People’s Council of America Papers.

8A. Bullard to G. Creel. December 9,1917 // Princeton-Mudd. A. Bullard Papers. Box 9. 9A. Trachtenberg. The Message of New Russia. P. 1 // TL NYU. People’s Council of America PapersW. Wiseman to A.J. Balfour. January 25, 1918 //BL. D. Lloyd George Papers. F.: USA. F/60/2/41.

10J. Stevens interview to the New York Times. December 29, 1917 // В A CU. J.Ph. Stokes Papers. Box 58.

F.E. Riggs to J.A. Riggs. November 15, 1917 // MD LC. Riggs Family Papers. Box 124. 12L. Colcord to B.A.Bakhmeteff. 18 November 1917 // BA CU. B. Bakhmeteff Papers. Box.

1.

13A. Pinchot to G. Creel. November 14,1917 // MD LC. A. Pinchot Papers. Box 34. 14A. Bullard to E. House. August 22, 1917 // Yale-Sterling. E. House Papers. Box 21. 15B. Bakhmeteff. Memo 19. XII. 1917. P. 1−2 // BA CU. B. Bakhmeteff Papers. Box 45. F.: Manuscripts on Russia.

16E. Root to S.Washburn. December 6, 1917; D. Willard to S.Washburn. May 6, 1917 // MD LC. S. Washburn Papers. Box 1.

7A. Bullard to G. Creel. December 9, 1917 // Princeton-Mudd. A. Bullard Papers. Box 9. P. 1−2.

18Colcord to B.A.Bakhmeteff. November 18, 1917 // BA CU. B. Bakhmeteff Papers. P. 13.

19 См. подробнее: Базанов C.H. Демобилизация русской армии // Военно-исторический журнал. 1998. № 2. С. 27−37- Протасов А. Г. Всероссийское Учредительное собрание. История рождения и гибели. М., 1997; Чубарьян А. О. Брестский мир. М, 1964; Ганелин Р. Ш. Советско-американские отношения в конце 1917 — начале 1918 г. Л., 1975; и др.

20J. Stevens interview to the New York Times. December 29, 1917 // BA CU. J.Ph. Stokes.

Papers. Box 58.

См.: Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 88−89, 109. Много лет спустя в мемуарах бывший посол Б. А. Бахметев размышлял: беда всех правительств и партий, находившихся у власти в России от Февраля к Октябрю 1917 г., заключалась в безоговорочной приверженности идеям народовластия, «закона и порядка», в неумении через них переступить", чтобы спасти охваченную хаосом страну. В условиях революционной ломки овладеть ситуацией мог только «человек большевистского типа», фанатик-большевик или его антипод, военный диктатор, не признававший установлений и норм гражданского общества (B.Bakhmeteff. Oral History Memoirs // BA CU. B. Bakhmeteff Papers. Box 38. P. 289−290).

Россия больше воевать не может" , — говорилось, в частности, в телеграмме Д. Фрэнсиса госсекретарю 24 декабря 1917 г. (Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 89). См. также: Гвишиани П. А. Указ, соч. С. 26−27, 39- Foglesong D. Op.cit.P. 37, 66.

ВЭ. Рут еще в начале декабря прогнозировал: если большевики подпишут мир, который не может быть ничем иным, кроме «постыдной капитуляцией», национальный позор и унижение заставят сплотиться всех противников Ленина и придадут движению огромную силу (Е. Root to St. Washburn. December 6, 1917 // MD LC. S. Washburn Papers. Box 1). Переговоры заходили в тупик, прерывались в конце декабря, после предъявления Германией 18 января кабальных территориальных претензий, в середине февраля (после заявления Троцкого от 10 февраля о прекращении переговоров). Впрочем, у историков возникают справедливые сомнения, насколько искренними были Троцкий и Ленин, через Р. Локкарта и Р. Робинса зондировавшие почву (в первой половине марта) для поддержки продолжения участия России в войне у Англии, Франции, США в случае отказа IV Всероссийского чрезвычайного съезда Советов ратифицировать подписанный 3 марта Брест-Литовский мирный договор или нарушения его германским правительством (см.: Мировые войны XX века. М., 2002. Кн. 1. С. 282−288- Фельштинский Ю. Г. Крушение мировой революции. Брестский мир, октябрь 1917 — ноябрь 1918. М., 1992. С. 156−159, 242−268, 299−301- Чубарьян А. О. Брестский мир. М., 1964. С. 203, 209−211).

24Foglesong D. Op. cit. P. 46, 65−66, 146- Gaddis G. Russia, the Soviet Union and United States. N.Y., 1972. P. 68−69- Kennan G. Russia and the West under Lenin and Stalin. Boston, 1961. P. 49−63- McFadden D. Alternative Paths: Soviets and Americans. 1917;1920. N.Y., 1993. P. 75−79.

25W. Wiseman to E. House. December 14, 1917; E. House to W. Wiseman. December 22,1917 // Yale-Sterling. E. House Papers. Box 123.

26 См.: Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 67−89,101−106- ЧубаръянА.О. Указ. соч. С. 108 109, 143- Unterberger В. The United States, Revolutionary Russia and the Rise of Czechoslovakia. Chapel Hill, 1989. P. 72−73- Fike C. The United States and Russian Territorial Problems. 1917;1920 // The Historian. 1962. Vol. 24. N3 (May). P.331−346. В английском «Меморандуме по поводу предполагаемой политики в России», подготовленной для лорда Милнера и Р. Сеснля, согласованного с Ж. Клемансо и С. Пишоном в 20-х числах декабря 1917 г., говорилось о необходимости, помимо неофициальных отношений с большевиками, поддерживать контакты с Украиной, казаками, Финляндией, Сибирью, Кавказом. Для координации усилий по оказанию помощи антибольшевистским силам англичане и французы делили зоны ответственности: первым '.'отходили" Бессарабия, Украина, Крымвторым — Северный Кавказ и Закавказье. Американцы были осведомлены о содержании документа (см.: Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С.100−103- Fike С. Op. cit. Р. 336).

См.: Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 72−75- Unterberger М. President Wilson and the Decision to Send American Troops to Siberia // Pacific Historical Review. 1955. N l.Vol. XXIV. P. 63−65- etc.

Russia and the War. Major Th. D. Thacher Statement. June 4, 1918 // NYPL. Rand School of Social Sciences Collection. Box 2.

См.: Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 23−30, 36−38. «Чего по-прежнему недостает и чего эта конференция не осуществила, — писал Хауз при ее закрытии, — это разумного направления дипломатии. То обстоятельство, что подобное собрание не смогло оценить требований момента, приводит к разочарованию» (Архив полковника Хауза (дневники и переписка с президентом Вильсоном и другими политическими деятелями за период 1914—1919 гг.). М., 1939. Т. III.C. 222−223).

30J. Creel to B.Miles. December 27,1917 // MD LC. S. Washburn Papers. Box 1. 31 Cm.: Foglesong D. Op. cit. См. также рец. Б. М. Антербергер: Diplomatic History. 1997. Vol. 21. N 1. P. 127−131.

32Draft telegram from the Prime Minister to Colonel House. January 15, 1918 // BL. D. Lloyd George Papers. F.: USA. F/60/½.

33T. Bliss. Memo to the Secretary of State. N.d. // MD LC. T. Bliss Papers. Vol. 243. N 44 548- J. Stevens interview to New York Times. December 29, 1917 // BA CU. J.G. Ph. Stokes Papers. Box 58.

34Ch.E. Russell to W. Wilson. November 7,1917 // MD LC. G. Creel Papers. Box 3. 35G. Heron to A. Simons. December 6,1917 // SHSW. A. Simons Papers. Box 1- G. Heron to A. Simons. March 18, 1918 // SHSW. A. Simons Papers. Box 4.

Colcord to B.A. Bakhmeteff. November 18, 1917 // BA CU. B. Bakhmeteff Papers. Box 1- G. Heron to A.Simons. December 6, 1917; March 18, 1918 // SHSW.A.Simons Papers. Box 2- R. Clapper to wife. November 29,1917 // MD LC. R. Clapper Papers. Box 44.

37W. Wiseman to A.J. Balfour. January 4, 1918 // BL. D. Lloyd George Papers. F.: USA. F/60/2/37.

38Статья с изложением беседы J1. Колкорда с Б. А. Бахметевым была приложена к письму журналиста к одному из издателей «Филадельфия паблик леджер», X. Брогаму: L. Colcord to Н.В. Brougham. November 16, 1917 // В A CU.BA. Bakhmeteff Papers. Box 1.

JQ.

В знаменитой речи Вильсон предполагал освобождение Германией всех оккупированных ею территорий, урегулирование всех затрагивающих Россию вопросов, которые обеспечат ей «самое полное и свободное сотрудничество других наций в предоставлении ей беспрепятственной и ничем не стесненной возможности принять независимое решение относительно ее собственного политического развития и ее национальной политики» (см.: PWW. Vol. 45. Р. 536−538).