Учение о речи в античной диалектике

Актуальность темы

.

В настоящее время сложилось несколько вариантов употребления слова «диалектика», достаточно далеких друг от друга. Верно это и в отношении древней диалектики: так, например, «История античной диалектики» — совместный труд группы советских философов, отмечает: «.в этот период (т.е. в античности — A.C.) о диалектике следует говорить в двух смыслах, как о первом этапе истории диалектического понимания развития действительности и как о диалектике в античном смысле этого слова» '. Во избежание недоразумений сразу отмечаем, что слово «диалектика» здесь и далее используется именно и только в этом втором смысле,.

Важной и, надо сказать, более в истории не встречающейся особенностью диалектики древних был исключительно живой се характер, непосредственная связь с обычными, повседневными рассуждениями и, соответственно, с обыкновенным разговорным языкомэту связь диалектика, в отличие от древней риторики и поэтического искусства, выработавших особенные, свойственные только им формы изложения, сохранила на протяжении всего своего развития, творческий характер которого, по нашему мнению, завершается в эпоху Древней Стой.

Разумеется, на протяжении всего долгого существования традиции происходила кодификация наиболее удачных приемов и способов доказательства и опровержения, примеры которых в изобилии дают нам Аристотель и стоические мудрецы, но непосредственный и живой характер древней диалектики все же оставался, пожалуй, главной движущей силой и основным.

1 История античной диалектики. 3VL, 1972, с. 27. источником ее развития. Поэтому, сохраняя столь необходимую связь с живым словом, многие великие диалектики, которым, по всей видимости, мы и обязаны основными достижениями этой науки, ничего не писали: среди них не только Сократ, но и Стильпон, 14енедем, Брисон, перечисленные Диогеном Лаэртским1, и многие другие. Эту жажду жизни хорошо выразил известный киник Диоген Синодский, когда на просьбу киренаика Гегесия, прозванного «учителем смерти» дать ему почитать что-нибудь из своих сочинений, ответил: «Дурак ты, Гегесжй, нарисованным фигам ты предпочитаешь настоящие, а живого урока не замечаешь и требуешь писанных правил» 2.

Поэтому, далеко не случайно слово, речь, их свойства и устройство составляли предмет непрестанного профессионального интереса древних диалектиков на протяжении всей многостолетней истории этой науки. Исследованию этого учения о речи и посвящена настоящая работа, в которой, однако, мы будем вынуждены все же следовать «писанным правилам», пользуясь теми немногочисленными свидетельствами, которые донесло до нас время, не забывая, однако, при этом, что большая часть теоретических новшеств рождалась все-таки либо непосредственно в диалектических беседах либо из их анализа, поскольку наиболее замечательные образцы таких бесед записывались, заучивались и тщательно исследовались.

Особенное внимание древних диалектиков к проблемам речи, равно как и мыслимая ими необходимой связь рассуждения с его языковой формой, наложили свой отпечаток и на структуру созданной ими науки, которая в значительной степени разнится и от известных нам образцов логики нового времени, и от средневековых учений. Довольно часто это своеобразие античной диалектики.

1 Диоген Лаэртский. О жизни, учении и изречениях знаменитых философов. I, 16. М., 1979.

2 Там же, VI, 48. вызывает недоумение и непонимание у современных исследователей: «. сразу видно, что для Диогена Лаэрция диалектика стоиков представляется по преимуществу как учение о слове на манер прочих и многих других греческих философов. А именно, эта стоическая диалектика делится на «означаемое1. и на «область звука». Что касается этого означаемого, то, по Диогену Лаэрциго, здесь можно допускать буквально что угодно, и представление, и возможность правильных суждений, и подлежащие, и сказуемые, и вообще тут смесь логического и грамматического без всякой ясной классификации??1 (курсив мой — A.C.).

Разумеется, стоики2 отнюдь не смешивали «без всякой классификации» грамматическое и логическое, а диалектика их вовсе не походила на бюро находок, где можно обнаружить «буквально что угодно» — просто то, что теперь мы называем грамматическим было в то время неотъемлемой частью диалектики, а грамматикой тогда называли только учение о буквах — то, что теперь мы называем «грамотой», т. е. искусство читать и писать. А все, что имеет отношение к теории — учение о подлежащих, сказуемых, частях речи, их свойствах и изменениях все это в древности составляло предмет именно диал е к m ическ их исследований, было специально выделено и изучено диалектиками и для нужд диалектики.

Причины же непонимания, примеров которого, помимо вышеприведенной цитаты, немало, лежат, по нашему мнению, в.

1 А. Ф. Лосев. Диоген Лаэрций о стоиках // Диоген Лаэртский. О жизни, учении и изречениях знаменитых философов, М., 1979, с. 521.

2 Подобный характер имели академическая и перипатетическая диалектики, что также давало повод для недоумений. Так, например, Карл Прантль с удивлением замечал, что «грамматика у перипатетиков считалась чисто логической дисщшлиной» (K.Prantl. Geschichte der Logik im Abendlaiide, Berlin, 1855, B. l, S.353). неоправданном стремлении распространить современные представления о соотношении и функциях различных наук на их древние образцы, что, разумеется, нельзя признать корректным. Конечно, так или иначе мы смотрим на прошлое из настоящего, но при этом не следует забывать, что время, тем не менее, течет совершенно в другую сторону, и если мы пытаемся понять прошлое, то нам придется отказаться от многого из того, что нам представляется очевидно ясным в настоящем (в особенности это касается истории науки), чтобы, вслед за советским философом, не сожалеть о роковой «недоступности» для древних мудрецов диалектического материализма и прочих достижений последних лет^.

В посильном устранении этого и подобных недоразумений автору и видится актуальность настоящей работы. Кроме того, всякое исследование античной диалектики получает, по-видимому, особенное значение для общей истории логики, ведь именно из этого источника развилось впоследствии все то многообразие логических теорий, которые мы знаем теперьи особенно важным оказывается более тщательно прояснить то, что было вначале, поскольку там в возможности содержится как-то, что уже реализовано практикой, так и то, что еще ждет своего времени. Ведь, по словам философа: «Из всего, что изобретено [людьми], одно заимствовано от других, ранее занимавшихся этим, а затем постепенно совершенствовалось их преемниками, другое из вновь изобретенного, как правило, с самого начала преуспевало мало, тем не менее, оно гораздо ценнее того, что из него выросло. Ибо, как говорят, начало чего бы то ни было есть, пожалуй, важнейшая часть, а потому и самая трудная. Ибо чем.

1 «Вот тут-то, вероятно, и помогла бы Эпикуру диалектика, но диалектический материализм был ему пока еще совершенно недоступен». (А.Ф.Лосев. Диоген Лаэрций об Эпикуре // Диоген Лаэртский. О жизни, учении и изречениях знаменитых философов. М., 1979, с. 547). сильней оно по своей возможности, тем меньше оно по размаху и потому труднее всего постичь. Но если начало найдено, то остальное уже легче добавлять и приумножать" !.

Таким образом, всякое исследование диалектического учения о речи представляется актуальным: во-первых, в силу того важного места, которое учение о речи занимало в структуре античной диалектикиво-вторых, потому что такого исследования до сих пор не проводилосьв-третьих, вследствие особенного значения исследований древней диалектики для общей истории логики, поскольку она составляет ее определенное начало во временинаконец, в-четвертых, по причине осуществляющегося ныне возвращения современных логиков к проблемам языка и речи, что небесполезно будет сопоставить с классическими образцами.

Литература

вопроса.

Современные исследования диалектического учения о речи можно разделить на три следующие группы: работы, выполненные в рамках истории логики, работы по истории лингвистических учений и труды, относящиеся к философии языка. Само это деление показывает, что созданные древними диалектиками теории были впоследствии востребованы как логикой, так и лингвистикой и философией языка, причем представители каждой из отмеченных дисциплин считают диалектику древних необходимым началом истории собственной науки.

Однако, как ни странно, в трудах по истории логики диалектическое учение о речи исследовано в меньшей степени, чем в работах по истории лингвистики или философии языка. Обязано это, по нашему мнению, все той же безосновательной абсолютизации.

1 Аристотель. О софистических опровержениях, 183Ь 15−25 // Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т.2, М., 1978. структуры современной логики, о которой речь шла выше. Впрочем, некоторые элементы языковых теорий древних диалектиков так или иначе нашли отражение в трудах Карла Прантля!, И. Бохеньского^, М. и В. НиловЗ, а также наших соотечественников А.О.Маковельского^,.

A.С.Ахманова^, П. С. Попова и Н.И.Стяжкина^, Р.К.Луканина^ и др., но не как предмет самостоятельного интереса, а в связи с другими вопросами. По-прежнему сохраняет свое значение вышедший еще в 1855 г. первый том фундаментальной «Истории логики на Западе» Карла Прантля, включающий наиболее полное на сегодняшний день собрание и описание большей части оригинальных источников, в том числе и малоизвестных фрагментов античных текстов.

Гораздо более обстоятельно учение древних диалектиков о речи изучено в курсе истории лингвистических учений, важной вехой которых явился выход сочинения современника К. Прантля и ученика.

B.Гумбольдта Г. Штейнталя «История языкознания в Греции и Риме с особенным обращением к логике»^. Как и труд Прантля, исследование Штейнталя основано на тщательном анализе источников, многие из которых были впервые введены в научный оборот. Однако, как и Прантль, Штейнталь, в своем изложении истории исходил прежде всего из современных ему учений, в значительной степени стараясь подкрепить авторитетом древних свои собственные взгляды, в частности, настойчиво развиваемую им идею.

1 Prantl К. Geschichte der Logik im Abendlande. 4 Bde. Leipzig, 18 551 880.

2 Bochenski I.M. Formale logik. Freiburg, Munchen, 1956.

3 Kneale M.& W. The development of Logic. Oxford, 1964.

4 Маковельский А. О. История логики. M., 1967.

5 Ахманов A.C. Логическое учение Аристотеля. М., 1960.

6 Попов П. С., Стяжкин Н. И. Развитие логических идей от античности до эпохи Возрождения. М., 1974.

7 Луканин Р. К. «Органон» Аристотеля. М., 1984.

8 Steintahl H. Geschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen und Romern, mit besonderer Rucksicht auf die Logik, 2 Teile, Berlin, 1863. о принципиальной несовместимости логики и языкознания в этом, собственно говоря, и заключается все «особенное обращение к логике». В результате — те элементы древней диалектики, которые были оставлены Прантлем без особого внимания, оказались «встроенными» Штейнталем уже в историю языкознания, причем трактуемого как совершенно независимая от логики дисциплина.

Именно эти работы Прантля и Штейнталя и заложили, собственно говоря, основную и, с нашей точки зрения, глубоко неверную парадигму в отношении истории логики и языкознания, исходящую из очень специального представления о сферах компетенции этих дисциплин, парадигму, влияние которой остается ощутимо заметным и в наши дни. Впрочем, современные историки языкознания уже предприняли ряд попыток переосмысления своего отношения к вопросу о связи логики и лингвистики и проблеме собственного начала языкознания. Характерным выражением этих новых взглядов является программная статья Д.Дж.Тэйлора «Переосмысление истории языкознания классической древности» 1, где автор, признавая логико-философский характер языковых теорий, созданных греками, считает возможным начинать собственную историю языкознания как такового лишь со времени римских грамматиков. Вообще, в последние десятилетия история лингвистических учений на Западе переживает существенный подъем и просто изобилует различными открытиями, с 1974 года издается журнал «Историография лингвистики» (главный редактор — К.Ф.Кернер)2, где также публикуются статьи по истории древней и средневековой логики. На достаточно высоком уровне ведутся.

1 Taylor D.J. Rethinking the History of language science in classical Antiquity // The History of linguistics in the classical period. Amsterdam, 1987, pp. 1−17.

2 Historiogiaphia linguistica. Amsterdam, 1974;. исследования особо значимых персоналий — так, например, Х. Лренсом выпущена прекрасная книга, прослеживающая историю трансформации аристотелевской теории языка на протяжении почти 2000 лет со времени ее создания5.

С близких нам позиций рассматривает начальный этап формирования грамматической теории М. Фреде2, автор одного из наиболее полных на настоящий момент исследований стоической диалектики Важное значение имеют работы датского историка науки Я. Пинборга4, прекрасно владевшего как материалом истории логики, так и истории языкознания, ему же, в частности, принадлежит очерк истории античного языковедения в серии «Современные течения в лингвистике» 5.

Отечественная история языкознания долгое время находилась под влиянием тех идей, проводником которых был Г. Штейиталь и его последователи. Как развитие методологии Штейнталя (с некоторыми коррективами со стороны учения академика li.il.Марра) следует рассматривать хрестоматию «Античные теории языка и стиля» '1, содержащую подборку фрагментов сочинений древних философов, грамматиков и риторов. Безотносительно к диалектике рассматриваются языковые теории древних философов в.

1 Aiens Н. Aristotle s theory of language and its tradition. Texts from 500 to 1750. Amsterdam, 1984.

2 Freue M. The Origins of Traditional Grammar /7 Historical and philosophical dimensions of logic, methodology and philosophy of science. Dordrecht, 1977, pp. 5179.

3 Frede M. Die stoische Logik. Gottingen, 1974.

4 Piiiborg J. Antike Grammatiktheorie. Grundzuge der Literatur und Sprachwissenschaft. Munich, 1974.

5 Pinborg J. Classical antiquity: Greece //Current Trends in Linguistics. V.XIII. Historiography of linguistics. The Haague-Paris, 1975.

6 Античные теории языка и стиля. Под ред. О. М. Фрейденберг. М., 1936. Второе издание — СПб., 1996. предваряющей хрестоматию статье И. Троцкого «Проблемы языка в античной науке», ему же принадлежит статья «Основы стоической грамматики» 1, трактующая некоторые вопросы диалектики древних стоиков. Но наиболее полным изложением античных теорий языка с точки зрения истории лингвистики следует считать серию статей ленинградского языковеда И. А. Перельмутера, помещенных в первом выпуске серии «История лингвистических учений» 2. Благодаря профессиональному знанию предмета и обширности использованных материалов исследования И. А. Перельмутера остаются, пожалуй, лучшим пособием по заявленному курсу на русском языке. Более фрагментарно и менее адекватно история античной науки о языке изложена в академическом сборнике «Очерки по истории лингвистики» 3, значительная часть материалов которого оставляет желать много хорошего.

К общей характеристике тех работ, которые выполнены в рамках истории лингвистических учений следует указать, что, как это повелось со времени Г. Штейнталя, их авторы, за редкими исключениями, все же рассматривают античные теории сквозь призму современного языкознания, практически не учитывая их действительной пр и и, а д л е ж и ости к диалектике, а не грамматике. Исключения, как говорилось, составляют труды М. Фреде и Я. Пинборга, видимо потому, что и тот и другой достаточно хорошо осведомлены не только в грамматической, но и в логической проблематике.

К третьему типу литературы относятся сочинения по истории философии языка и эта группа наиболее разнородна, причина чего.

1 Романо-германская филология. М., 1956, с.299−310.

2 История лингвистических учений. Древний мир. Л., 1980.

3 Амирова Т. А., Ольховиков Б. А., Рождественский Ю. В. Очерки по истории лингвистики. М., 1975. лежит в достаточно произвольном толковании различными мыслителями самой философии языка как таковой. Возникнув в начале Х1Х-го века, философия языка (первоначальный этап в развитии которой связан с работами Г. Гердера, немецких романтиков и В. Гумбольдта1 — знаменитого лингвиста и реформатора прусской системы образования), достаточно рано обретает свою древнюю историю, первым изъявлением которой оказался труд Лаврентия Лерша «Философия языка древних» '. Вышедшее в трех томах сочинение Лерша призвано было обнаружить в древности некоторые, представлявшиеся автору универсальными представления об устройстве языка. Одной из таких идей, по Лершу, является соединение в языке принципов аналогии и аномалии, в соответствии с которыми и строится все исследование.

История философии языка, таким образом, с самого начала оказалась, как это обыкновенно и случается со всякой историей философии, практически неотделимой от своего собственного предмета. Поэтому многими последую щ и м и интересными наблюдениями над историей философии языка мы обязаны тем, кто занимался не столько историей философии, сколько самой философией, да еще и историей языка, и наоборот. К этой категории литературы относятся оказавшие в свое время значительное влияние труды Гербера3, Вундта4, Кассирера5, а в последнее время —.

1 Вообще говоря, философия языка есть немецкое изобретение — Sprachphilosophie. Англичане, например, вовсе не знают ничего подобного, и философией языка в Великобритании называют школы XX века: аналитическую философию, философию «обыденного языка» и проч., причем уже совсем не в том смысле, что у немцев.

2 Lersch L. Die Sprachphilosophie der Alten, 3 Teile, Bonn, 1838−1841.

3 Gerber. Die Sprache und das Erkennen. Berlin, 1885.

4 Wuiidt W. Volkerpsychologie B. l Die Sprache. Berlin, 1901.

5 Cassirer E. Philosophie der symbolischen Formen, T. l, Die Sprache. Berlin, 1923. сочинения представителей герменевтической школы. Попытку придать философии языка более академический характер предпринял Э. Косерю', автор наиболее полного в настоящее время курса лекций по истории философии языка, значительное место в которых занимает изложение античных учений2 Анализу «дократиловской» философии языка древних посвящена работа М. Крауеа «Имя и вещь» 3- кроме того, существует обилие сочинений, также относящихся к истории философии языка, посвященных отдельным авторам или отдельным работам, особенно много создано интерпретаций «Кратила» и философии языка Платона4.

В отечественной мысли интерес к философии языка и ее истории неравномерно, то разгораясь, то затухая, проявляется с середины XIX векаоднако, первоначально, в работах Ф. Буслаева, А. Потебни, Ф. Фортунатова и др. отечественных лингвистов с трудом находят себе место лишь элементы философии языка, но не ее истории. Новый всплеск интереса к философии языка был связан с сектой имяславцев, под непосредственным влиянием5 которой находились П. А. Флоренский и его последователи в этом вопросе А. Ф. Лосев и С. Н. Булгаков, авторы одноименных сочинений по.

1 Coseriu Е. Die Geschichte der Sprachphiiosophie von der Antike bis zur Gegenwart. Eine Ubersicht. T. l, Stuttgart, 1975.

2 См. также: Logos semantikos. v.l. Geschichte der sprachphiiosophie und Sprachwissenschaft. Berlin-NewYork, 1981.

3 Kraus M. Name und Sache. Ein Problem im fmgrieclii sehen Denken. Amsterdam,.

1987.

4 См., например: Leky M. Plato als Sprachphilosoph. Padebom, 1919, Warburg M. Zwei Fragen zum «Kratylos», Berlin, 1929; Haag E, Piatons Kratylos. Stuttgart, 1939; Derbolav J. Der Dialog «Kratylos7». Saarbrucken, 1953.

5 Конечно, имяславие в данном случае выполняло лишь роль импульса, поскольку именно в его защиту были созданы указанные работытеоретически же они основывались на трудах германских ученых. философии имени1. Однако, из троих имяславцев-теоретиков только.

С.Н.Булгаков демонстрирует некоторый интерес к истории философии языка. В частности, в указанном сочинении (правда, в разделе «экскурсов») содержится довольно подробный анализ «К рати л а» Платона и того места из «Софиста», где производится деление слов на имена и глаголы (сс.272−278). Более систематически историей древней философии языка среди отечественных ученых занимался лишь В. Каракулаков2, автор ряда исследований языковых учений греков и римлян.

К общей характеристике литературы по истории философии языка можно отнести, в общем-то, те же замечания, что и к исследованиям по истории лингвистики. Философия языка сама по себе, как мы видели, — сравнительно недавнее изобретение и, разумеется, никакой древней или средневековой истории философии языка в строгом смысле не существует3. Тем не менее, конечно, всякий автор волен находить себе более или менее удаленных по времени знаменитых предшественников, но это должно иметь значение лишь, в первую очередь, для самого автора, но не для истории науки. Соответственно, приложение этих исследований для построения истории античной диалектики возможно лишь с очень большими ограничениями, поскольку создавались они с учетом совершенно иной парадигмы. Действительно — древняя философия,.

1 Лосев А. Ф. Философия имени. М., 1927; Булгаков С. Н. Философия имени. Париж, 1953.

2 См., напр.: Karakulakow W. Die ersten griechischen Philosopher uber die Rolle der Sprache in der Erkentniss. Altertum, 16, 1970, H.4.

3 To же самое можно сказать и о работах по истории семиотики, информатики, кибернетики и проч., где Платон и Аристотель представлены если не основателями то, по крайней мере, предшественниками всех этих дисциплин, что, к сожалению, иногда обосновывается лишь при помощи наспех переписанной статьи из энциклопедии. а вкупе с ней и диалектика составили необходимое начало практически всех позднейших наук, которые очень многим оказались им обязаныно, если мы намереваемся узнать что именно представляли собой древняя философия и диалектика как таковые, то, пожалуй, у нас не будет другого пути, как позабыть обо всем многоцветном многообразии современных дисциплин, которое может только сбить с толку, и обратиться непосредственно к самому предмету исследования.

Таким образом, в настоящее время сложилась ситуация, когда учение о речи, созданное древними диалектиками является достаточно хорошо изученным, но не как диалектическое учение, а как предыстория или древняя история современных языкознания, философии языка, семиотики и проч., что, разумеется, нельзя признать удовлетворительным.

Цели и задачи исследования.

Непосредственная цель настоящей работы состоит в исследовании условий возникновения и особенностей развития учения о речи, созданного древними диалектикамичто, в свою очередь, предполагает некоторое уточнение современных взглядов на структуру древней диалектики и, в перспективе, должно служить более детальному прояснению общей картины взаимоотношений «тривиальных77 дисциплин, в особенности — логики и грамматики.

Основные задачи, входящие в исследование:

1) уточнение своеобразия античной диалектической традиции,.

2) выявление предпосылок обращения диалектиков к проблемам речи;

3) установление места, занимаемого учением о речи в структуре античной диалектики,.

4) анализ собственной динамики развития диалектического учения о речи;

5) определение степени влияния диалектического учения о речи на позднейшую грамматику.

К характеристике предполагаемой новизны работы может быть отнесено следующее: диалектическое учение о речи рассматривается именно в курсе истории логаки, как необходимый элемент структуры древней диалектикиопределены непосредственные причины и условия возникновения диалектического учения о речиустановлено общее направление развития исследований феноменов речи в античной диалектике: от исследования имен — к выделению частей речи и их свойств — определено, что именно учение о речи, разработанное древними диалектиками оказалось источником всех позднейших языковых теорий и показано, как элементы этого учения воспринимались грамматикой.

Методология исследования.

В части метода особенно важным автор посчитал избежать, насколько это возможно, каких-либо сравнений исследуемых учений с их современными аналогами. Наложение разработанной в современных логике и языкознании терминологии на столь значительно удаленный от нас по времени феномен как древняя диалектика, не только не будет способствовать желаемому достижению ясности, но, напротив, приведет к неизбежной путанице и недоразумениям. Таким образом, в общем, мы исходим из предпосылки, что удовлетворительное исследование принадлежащих иным эпохам феноменов духовной жизни возможно лишь при тщательном изыскании их собственных начал и той общей атмосферы" которая им сопутствовалав противном случае неизбежны искажение и модернизация.

В истории логики, например, наиболее заметным примером такой модернизации является распространение современной школьной схемы понятие-суждение-умозаключение, берущей начало от «Логики Пор-Рояля», на всю предшествующую историю предмета. Именно такой подход характерен уже для Карла Прантля, чья фундаментальная четырехтомная «Geschichte der Logik im Abendlande» значительно повлияла на форму дальнейших исследований по истории логики, в том числе и в России. При всех своих неоспоримых достоинствах, оставаясь и по сей день наиболее представительным исследованием предмета (особенно это касается первого тома, посвященного истории античной логики), труд Прантля отмечен характерным раздвоением метода: с одной стороны, автор стремится к наиболее аутентичному изложению, основываясь на соответствующих текстах, с другой же стороны — пытается уложить полученный материал в форму современных ему логических знаний. Так, например, при изложении логики Аристотеля Прантль пользуется следующей последовательностью: диалектика, аподейктика, учение о суждении, учение о категориях, о понятии, силлогизм, наука определений и топика, включая софистические опровержения, накладывая, как можно видеть, на собственную структуру «Органона» схему суждение-понятие-силлогизм, причем уверенность автора в возможности приложения этой схемы к логическому учению Аристотеля не смогло поколебать даже то, что у Стагирита фактически нет ни учения о суждении, ни учения о понятии в том смысле, какой мы обыкновенно связываем с этими словами, и какой принят в современной логике. Подобным же образом Прантль строит и изложение стоической логики, которая включает: диалектику, учение о понятии, о категориях, о суждении и о силлогизме. И это притом, что достаточно хорошо известная! структура стоической логики основана на совершенно иных принципах.

Эта линия синкретизма, отчетливо обозначенная Прантлем, несмотря на очевидные трудности своего осуществления, тем не менее, остается, можно сказать, основным методом современной истории логики. Современных исследователей, придерживающихся этого направления, не смущает и то, что приходится прилагать немалые усилия, чтобы преодолеть «сопротивление материала» и разместить учение, например, Аристотеля в привычных рамках школьной логики. Приведем два характерных примера, оба они касаются учения о понятии, приписываемого Аристотелю. Очень осторожный А. С. Ахманов отмечает: «Учению о понятии Аристотель не посвятил целиком ни одного трактата, и то, что в традиционной логике объединяется в разделе, носящем название „учение о понятии“, Аристотелем исследуется отчасти в „Метафизике“, а отчасти в различных частях его „Органона“. Если иметь в виду понятие в смысле „речи о сути бытия и о сущности“, то оно составляет предмет исследования определенной части логики Аристотеля. Если же иметь в виду понятие в смысле термина суждения, то, можно сказать, что почти вся логика Аристотеля, кроме П-й книги „Первой Аналитики“ представляет собою исследование мыслей путем разложения их на термины»^. Действительно, и «речь.

0 сути бытия", и термины, на которые распадаются посылки являются собственными определениями «Органона», и если есть что-либо у Аристотеля, что можно сопоставить с современным учением о понятии, то как раз эти вещи. Поэтому позиция А. С. Ахманова.

1 См., например: Секст Эмпирик. Против ученых, VII, 227−261- VIII, 67−99. Диоген Лаэртский VII, 39−45.

2 А. С. Ахманов. Логическое учение Аристотеля. М., 1960, с. 162. представляется, пожалуй, наиболее взвешенной — указав, что у Аристотеля отсутствует учение о понятии само по себе, он отмечает, какие элементы его логики могут быть с ним сопоставлены. Впрочем, все равно остается вопрос: а зачем вообще, с учетом всего вышесказанного, потребовалось выделять в особенный раздел аристотелевское учение о понятии? Однако, не многие исследователи отличаются разумной осторожностью А. С. Ахманова. Так, например, Р. К. Луканин, отчаявшись обнаружить пресловутое аристотелевское учение о понятии «в чистом виде», прибегает к следующему сомнительному доводу: «Аристотель не выделял учение.

0 понятии в особый раздел логики, так как вся его логика — это учение о понятии" !.

Разумеется, подобное положение дел характерно не только для истории логики: напротив, по сравнению с издаваемыми ныне историями других частных дисциплин история логики представляется в гораздо более выгодном свете. Это обстоятельство обязано прежде всего тому, что история логики, как правило, тесно увязывается с общей историей философии, а последняя, в отличие от историй частных наук, отличается несравненно большей глубиной и разработанностью. Между тем, публикуемые в наши дни истории частных наук: математики, физики, биологии и т. д. исполнены в таком сугубо модернистском ключе, что поневоле приходит мысль: не является ли это заблуждение (т.е. проекция настоящего на прошлое) неким глубоко укорененным свойством человеческого познания, наподобие тех идолов рода, пещеры и театра о которых писал Ф.Бэкон.

Но достаточно очевидно, что не настоящее определяет прошлое, а как раз наоборотследовательно, правильным будет не объяснение прошлого из настоящего, а, напротив, объяснение настоящего из.

1 Р. К. Луканин. «Органон» Аристотеля. М., 1984, с. 47. прошлого, что вполне соответствует естественному ходу времени. Хотя, конечно, настоящее так или иначе всё же довлеет над прошлым, в том смысле, что, как бы мы не пытались, нам всё равно не избавиться совершенно от влияния настоящего, и с этим нельзя не согласитьсятаким образом, тот факт, что настоящее состояние сознания в значительной степени предопределяет возможности нашего познания прошлого, непременно должен учитываться как необходимая поправка ко всякому историческому исследованию. Но, учитывая важность этого фактора, не следует, однако, преувеличивать силу его влияния: иначе мы придем к мысли, что вообще никакое знание о прошлом невозможно, и всё, что представляется нам знанием прошлого есть лишь некая модификация нашего знания о настоящем.

Легко видеть, что последовательное развитие принципа «настоящее определяет прошлое» приводит к полному отрицанию всякого исторического познания вообще. Но, всё же, знание о прошлом возможно, и возможно именно потому, что прошлое определяет настоящее, и, как следствие, во всяком настоящем можно обнаружить действие некоего прошлого. И объяснить прошлое таким образом, чтобы не нарушать естественного хода времени, оказывается возможным лишь из более отдаленного прошлого, но никак не из настоящего. Хотя настоящее и представляет собой удобнейшую по доступности и очевидности точку отсчета, тем не менее, историческое исследование может основываться лишь на менее доступной и очевидной границе, отодвинутой достаточно далеко в прошлое.

Этот вполне очевидный принцип: объяснять прошлое следует прежде всего посредством более давнего прошлого, однако, не получил широкого распространения в истории науки. Кроме того, упомянутая ошибка перенесения современного состояния на прошлое оказалась тесно связанной с другими заблуждениями: смешением того, что существует, как говорили древние, «по природе» и того, что существует «по установлению», равно как и со смешением чувственно воспринимаемого и умопостигаемого! В самом деле, весь.

V II II существующий по природе чувственно воспринимаемый мир пребывает практически неизменным, и то, что мы называем «деревом», «рекой», «солнцем» и проч., вне всякого сомнения суть те же самые вещи, что представали взору человека 500, 1000 и 5000 лет назад. Но совсем иное дело творения человеческие, особенно произведения духа. И если древние предметы материальной культуры с некоторыми оговорками могут быть сопоставлены с их современными аналогами, то с произведениями духовной жизни дело обстоит много сложнее.

Ведь в истории нередки ситуации, подобные гражданским реформам, проведенным в Риме, о которых Тацит заметил: «при этом названия должностей остались прежними» (Анн.1,3). В истории же науки этот феномен заслуживает особого внимания, и, в известной степени, является «камнем преткновения» для исследователей, поскольку многие известные нам по именам дисциплины, как-то: физика, математика, грамматика, диалектика и др., с течение времени по нескольку раз существенно меняли своё содержание и настолько.

1 Используя эти два критерия все вещи можно разделить на четыре следующие группы: природные чувственно воспринимаемые, природные умопостигаемые, искусственные чувственно воспринимаемые, искусственные умопостигаемые. Только в отношении первых и вторых мы можем что-либо с уверенностью утверждать безразлично ко времени. Напротив, техника и наука, относящиеся, соответственно, к третьему и четвертому классу вещей, не могут быть поняты сами по себе и вне их общего исторического контекста. Ключ и дверной замок времен Гомера — совсем не то, что их современные аналоги (см. об этом у Г. Дильса: «Античная техника», М., 1934, сс. 41−55) — то же верно в отношении античных физики, музыки, математики и проч. отошли от своих одноимённых образцов, что сходство имён только запутывает, а не проясняет дело.

Более того, само представление о науке в древности и в средние века оказывается существенно иным, нежели то, с которым человечество более-менее свыклось за последние 300 лет. Не случайно среди наиболее недалекой части современного научного сообщества укоренился взгляд, согласно которому «настоящая» наука берет свое начало лишь в XVII или даже XVIII веке. С точки зрения сторонников этого заблуждения всё, что было создано человечеством вплоть до недавних времен, нельзя считать наукой в подлинном смысле этого слова. Действительно, исходя из представления о совершенности и завершенности (в известном смысле) современной науки, эти исследователи, будучи людьми относительно добросовестными, не могут обнаружить ничего похожего в более, чем XVII век, удалённых от нас эпохах. Однако, мало кто из них обращает внимание на то, что в некоторой степени верно и обратное: с точки зрения античной или средневековой науки наука современная также не вполне соответствует необходимым критериям «научности». Да и сам по себе взгляд, согласно которому человечество в XVII веке наконец-то напало на некую «золотую жилу», до сих пор коварно от него ускользавшую, очевидно, плохо сообразуется с действительностью, и, кроме того, наводит на мысль: а не найдет ли человечество в будущем более плодотворный источник, овладение которым позволит ещё более свысока рассматривать в том числе и современную науку, относя её также лишь к «предыстории мысли», и не будет ли подобное продолжаться и впредь? Как видим, амнестическая история науки едва может быть признана удовлетворительной, несмотря на то, что она исходит из совершенно правильного представления о том, что наук, во всём подобных современным, в более далёком прошлом не существовало.

К числу методологических заблуждений, наряду с названной здесь амнестической (т.е. беспамятной) точкой зрения, относится также и примитивно-кумулятивная модель 1. Сам механизм постоянного накопления знаний может трактоваться по разномуно, в общем, считается, что, наполняясь новым содержанием, усложняясь и развиваясь, наука, раз возникнув, уже не пропадает из виду, а постоянно наличествует, испытывая, впрочем, иногда и времена упадка. Согласно одной из распространенных точек зрения, всякая последующая стадия развития включает в себя предыдущую, причем устаревшая теория оказывается частным случаем новой, более общей теории, а последняя, таким образом, включает в себя все предшествующие ей схемы знания как некие особенные «моменты». Хорошо известным образцом доведения этой идеи до абсурда служит история философии Гегеля, пример которого, однако, не породил подражаний: работы, подобной той, что Гегель произвел в отношении истории философии, в отношении частных наук никто проделать не смог. Оказалось возможным обнаружить более-менее строгую преемственность лишь на протяжении сравнительно небольших промежутков времени, распространить же этот процесс на более протяженные отрезки оказалось невозможным.

1 Следует отметить, что в последнее время, под влиянием критики со стороны философов и историков науки (имеются в виду работы К. Поппера, Т. Куна, А. Агасси, П. Фейерабенда) распространилось мнение о несостоятельности историй «кумулятивного» типа. Между тем, истории частных дисциплин, охватывающие достаточно большие периоды времени, как излагались, так и излагаются именно в кумулятивном ключе, а возможности для использования новых методологий, предложенных теми же Куном и Фейерабендом, похоже, слишком ограничены. Объясняется это прежде всего тем, что все перечисленные авторы практически не выходили за рамки исследования естествознания последних трех веков, соответственно, распространить их методы на иные науки и иные эпохи оказывается весьма затруднительно.

Как можно видеть, и «амнестическая» и «кумулятивная» истории науки одинаково исходят из предпосылки «прошлое из настоящего», причем амнестиков эта предпосылка приводит к отрицанию самого существования науки как таковой в древности, а кумулятивистов — к неизбежным искажению и модернизации древних систем знания. Обе точки зрения, несомненно, являются заблуждениями, и, хотя в каждой присутствует некая доля истины: так, например, с амнестиками можно согласится в том, что современная наука представляет собой качественно иное образование по сравнению с наукой древней, а с кумулятивистами — в том, что преемственность между системами знания несомненно существуеттем не менее, ни в коем случае нельзя сказать, что истина лежит где-то посредине между этими взглядами.

Между тем, отвергая идею постоянного накопления знаний, не следует, конечно, думать, что вообще никакой преемственности в истории мысли нет. Разумеется, преемственность есть и отрицать ее было бы просто нелепооднако, с другой стороны, указать какой-либо общий механизм осуществления этой передачи знаний, по-видимому нельзя. История показывает, что ни одно учение не наследуется в полном объемепо прошествии времени внутри даже одной конкретной традиции — например, научной школы, накапливается непонимание и последователи какой-либо доктрины никогда не учат точно тому, чему учили основатели. Если же рассматривать учения, выработанные в различных культурно-исторических типах, к тому же разделенные веками, то говорить о каком-либо непосредственном преемстве просто не приходится. Поэтому, преемственность в науке есть, по существу, не что иное, как искажение и модернизация. Таким образом, получается следующее парадоксальное соотношение: то, что является основной характеристикой развития самой науки, рассматривается как основной недостаток при изложении ее истории. Отсюда можно сделать вывод: методы науки и истории науки не только различны, но во многом просто противоположны. Именно для науки и характерна абсолютизация настоящего момента, результирующаяся в том, что из наличной теперь суммы знаний оценивается все прочее: в отношении предшествующей истории это будет выражаться в развитии вышеописанной методологии «прошлое из настоящего». Именно в таком ключе и исполнены, как правило, вводные главы к какому-нибудь предметуно то, что выдается в данном случае за историю, есть по существу, лишь попытка объяснения прошлого науки исходя из современного опыта. История науки, напротив, если она претендует на какую-либо достоверность, очевидно, не может быть привязана всякий раз к новой точке отсчета — порождаемая этим допущением «дурная бесконечность» становится, на деле, дурной бесконечностью заблуждений.

Очевидно, что для достижения достоверности истории науки следует искать точку опоры в прошлом, а никак не в настоящем и этой опорой должно быть именно начало исследуемой науки, во всех тех смыслах, которые вкладывает в слово «начало» философ (Метафизика, V, 1). Конечно, поиск такого начала не представляется задачей легкодостижимой, и, тем не менее, остается единственной возможностью осуществления исторического исследования. Разумеется, указание начал какой-либо науки не сводится к дате и имени основателя, а предполагает исследование этой науки на всем протяжении ее истории, до тех пор, пока она сохраняет свое единство. Это отнюдь не отменяет, как может показаться, принятого выше положения объяснять прошлое посредством более давнего прошлого — оно остается в силе и должно быть применено везде, где только возможно. Однако, зачастую, по недостаточности свидетельств приходится искусственно реконструировать прошлое, исходя не из непосредственных фактов, а из их следствий. Таким образом там, где нет возможности прямо указать действующую причину, приходится ограничиваться обращениям к ее возможным следствиям. А поскольку начала науки относятся к таким причинам, которые сохраняют свое влияние на всем протяжении ее истории, то это обращение к следствиям также представляется вполне оправданным.

Положения, выносимые на защиту.

1. Исходным и древнейшим представлением о речи является примитивное — в соответствии с которым речь сводится к именованию, а язык, соответственно, представляется совокупностью имен.

2. Исторически первой специальной диалектической дисциплиной была «правильность имен», разработанная Протагором и Продиком.

3. Важными этапами на пути становления диалектического учения об имени были выделяющее отношение к имени, получающее особое распространение в религии, ритуальной поэзии и близких к ним сферах духовной жизни и негативное, связанное с кризисом в соответствующих областях.

4. Определяющее влияние на формирование и последующее развитие диалектического учения о речи оказала деятельность софистов, в особенности — Протагора Абдеритак их же заслугам следует отнести оформление диалектики в качестве самостоятельной дисциплины, искусства.

5. Помимо несомненного воздействия диалектики элеатов, существенное влияние на разработку первых диалектических учений о речи оказало также творчество поэтов-теологов, в частности, практиковавшиеся ими этимологии.

6. Общее направление развития диалектического учения о речи идет от исследований имен к дифференциации и последующим исследованиям частей речи, их свойств и соединения.

7. Представление об онтологическом характере диалектики древних верно главным образом лишь в отношении части диалектических новшеств Сократа и сократиковобщее же направление развития традиции — в академической, перипатетической и стоической диалектике свидетельствует о постоянном усилении внимания к феноменам речи, достигающего своей кульминации в логике стоиков.

8. Именно диалектическое учение о речи: в части исследований имен, учения о частях и видах речи, а также учения о соединении слов оказало определяющее влияние на последующее оформление грамматики в виде теоретической дисциплины.

Теоретическое и практическое значение исследования.

Результаты, полученные в диссертации, могут быть использованы для дальнейших исследований и чтения лекций по курсам истории логики и истории древней философии. Кроме того, нельзя исключать возможности обращения современных логиков к таким основательно забытым (но имеющим непосредственное практическое значение) элементам древней диалектики, как учение о правильности имен, этимология, исследование силы слов, учение о частях речи и прочим компонентам диалектического учения о речи, которые вполне могут быть наполнены новым полезным содержанием при условии внимательного обращения со старым.

Апробация работы.

Материалы исследования были представлены в виде сообщений на научных конференциях и теоретических семинарах, в том числе на проводимых ежегодно в Санкт-Петербургском государственном университете Платоновских конференциях (с Ш-й по У-ю) и конференциях «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке» (1996 и 1998 гг.). Отдельные положения диссертации были использованы автором при чтении курсов логики и философии в Санкт-Петербургском муниципальном институте практической психологии и социальной работы, а также при проведении семинаров и практических занятий по тем же предметам в Санкт-Петербургской академии МВД. По проекту диссертации получено два гранта Правительства Санкт-Петербурга (1996 и 1997 гг.).

Структура диссертации.

Диссертация включает введение, две главы, заключение, приложение и список литературы. Деление на главы подразумевает не только теоретическое, но и историческое основание, поскольку детальная разработка учения об именах, в общем, предшествовала учению о видах и частях речи, хотя возникают они практически одновременно. Вследствие этого, взгляды мыслителей, относящихся к начальному периоду оформления диалектического учения о речи — Протагора, Платона и др., рассматриваются и в первой, и во второй главе. Каждая глава начинается с исследования соответствующих воззрений поэтов-теологов, которые, хотя, конечно, и не были диалектиками, однако, по мнению автора, оказали существенное влияние на становление ранней диалектики, частью непосредственно, частью опосредованно, а также и через отрицание. В приложении.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Итак, как можно было видеть, учение о речи составляло немаловажный компонент античной диалектической традиции. Единственное исключение в этом отношении представляет диалектика элеатов и, пожалуй, именно потому, что диалектическое учение элеатов еще не было оформлено в виде устойчивой научной доктрины. Непосредственные же их последователи — мегарики, с деятельностью которых связывается оформление «школьного», пригодного для трансляции диалектического учения, уже, по необходимости, уделяли надлежащее внимание исследованиям различных феноменов речи и их свойств.

Но определяющее влияние на формирование диалектического учения о речи оказала все-таки деятельность софистов и, прежде всего, Протагора. Занимая промежуточную позицию между философами-фисиологами и поэтами-теологами, софисты, эти древние «ремесленники слова», испытывая особенный интерес к проблемам метода, равно пользовались для своих целей обоими источниками. Таким образом, и характерная элейская практика опровержений, и свойственная поэтам рефлексия над именами были восприняты софистами для своих собственных нужд.

С Протагора берет начало и первая специальная диалектическая дисциплина — «правильность имен», дань увлечения которой, как показано в диссертации, отдали Сократ и сократики, Платон, Аристотель и стоики. Помимо исследований имен, Протагор также открывает другую область диалектических исследований речи — учение о ее видах и частях, различие которых и положено в основу деления глав диссертации.

Учение о правильности имен, как показано в первой главе, непосредственно основывалось на примитивном или архаическом отношении к речи, суть которого сводится к представлению всякой речи именованием, а языка — совокупностью имен. Отчетливо выраженное еще поэтами-теологами, это отношение некоторым образом стимулировало возникновение первых исследований речи, по необходимости принявших вид этимологий — т. е. разыскания значений слов (имен). Впоследствии этимология как один из методов анализа речи воспринимается диалектикой, сохраняя свое значение на всем протяжении существования античной диалектической традиции.

Но собственно диалектическое отношение к речи, представляющее слово особенным инструментом мысли оказалось результатом наложения на примитивный взгляд особого выделяющего отношения к имени, преувеличивающего значения выделенных имен и негативного, напротив, преуменьшающего или отнимающего эти значения. Это выделяющее отношение поддерживалось в основном поэтами, жрецами и профессиональными истолкователями, а негативное — первыми философами. Инструментальное же отношение к имени, впервые обозначенное софистами, равно отталкивалось и от выделяющего и от негативного, предлагая обоим некоторую альтернативу и в то же время занимая среднюю между ними позицию.

Поскольку имя было первым результатом рефлексии человека над языковой стихией, то и первое диалектическое учение о речи приняло форму исследований имен. В науку о «правильности имен», созданную Протагором, Продиком и другими софистами вошли и те методы, которые практиковались еще поэтами-теологами, и те, что развивались первыми философами. Основной задачей этой науки стало установление точных значений используемых слов — в этом смысле можно сказать, что «правильность имен» занимала то место в структуре диалектической науки, которое теперь отводится теории определений.

Следующим важным этапом оформления диалектического учения о речи было различение ее собственных частей — имени и глагола, чем окончательно была разрушена примитивная архаическая парадигма, представляющая язык исключительно собранием имен. Намеченное, по всей видимости, еще Протагором, это деление отчетливо было обозначено Платоном в его диалоге «Софист». С этих пор исследования имен уже перестают занимать центральное место в диалектическом учении о речи, будучи потеснены учением о частях речи, их свойствах и соединениях. Так начинает оформляться синтаксическая теория, основывающаяся на дифференциации частей речи.

Параллельно строится разделение видов речи, направленное на выделение таких речей, которые могли бы более строго характеризовать специфику именно диалектического знания, т. е. таких речей, которые бывают истинны или ложны. Первоначально в качестве «диалектических» видов речи Протагором выделяются вопрос и ответ, Платон говорит о речах, составленных из имен и глаголов, мегарики выделяют свои аксиомы, различая их на простые и сложные, а Аристотель приходит к выделению высказывающей речи.

Дальнейшая дифференциация собственных частей речи приводит к выделению союза и члена, падежей глаголов и имен, а также нарицания и наречия (посредства — т. е. среднего между глаголом и именем). Уже мегарики различают союзы условный, разделительный и соединительный, связывая с ними образование соответствующих сложных высказываний. Стоики разрабатывают более совершенную, чем у Аристотеля систему падежей имен, положив в ее основу свое учение о различии представлений, при помощи которых познаются вещи. Мегариками также совершенствуется намеченное еще Протагором деление времен глаголак трем временам: прошедшему, настоящему и будущему добавляется выражение совершенного или продолжающегося действия.

В школе стоиков получает дальнейшую разработку синтаксис — т. е. учение о соединении элементов слова, частей речи и самих речей. Вообще, стоическая диалектика, будучи последней по времени из великих диалектических традиций древности, оказывается также наиболее синтетической, включая в себя элементы диалектики элеатов и мегариков, академиков и перипатетиков. Синтез этот, однако, осуществляется именно на основе учения о речи, которое занимает в диалектике стоиков центральное место. Привычные силлогизмы, разделения и определения нанизываются ими на следующую, постепенно усложняющуюся структуру: звуки речи (буквы) — слова — предложения — соединения предложений.

Но это оказалось возможным только потому, что и в диалектике других школ учение о речи также занимало достаточно важное место. Поэтому распространенное представление об онтологическом характере диалектики древних нуждается, надо сказать, в серьезной корректировке. Как показано в диссертации, наиболее строго «онтологический» взгляд проводился Сократом и, отчасти, Платоном и Аристотелем. Однако у всех перечисленных мыслителей наблюдается определенное несоответствие между представлением о том, какой должна быть диалектика и той реальной диалектикой, которой они пользовались в своих рассуждениях. Действительная диалектика Сократа, Платона и Аристотеля точно также, как и другие традиции, как показано, в значительной степени основывалась именно на анализе феноменов речи и их свойств.

Достигнув своей вершины в творчестве Хрисиппа и его ближайших последователей, диалектика, а вместе с ней и диалектическое учение о речи переживает затем время упадка. Общая деградация античного мира отражается и на характере диалектических учений, часть из которых забывается, а часть — искажается. Представители Средней и, тем более, Новой Стой уже не вносят ничего нового в развитие диалектики, благополучно позабыв и многое из того, что составляло предмет гордости древних стоиков. Точно также оскудевает интерес к диалектическим исследованиям у академиков и перипатетиковпоследняя школа и вовсе сходит на нет уже спустя двести лет после смерти своего основателя.

В это время отдельные элементы диалектического учения речи воспринимаются грамматикой, до тех пор занимавшейся исключительно правилами написания и чтения букв. Этот процесс и осуществляется представителями знаменитой Александрийской библиотеки — Аристофаном Византийским, Аристархом Самофракийским, Дионисием Фракийским и др. Основным заимствованным элементом оказалось учение о частях речи и их свойствах, которое и составило теоретическое основание грамматики александрийцев. Таким образом, грамматика, будучи до того достаточно произвольной дисциплиной, допускавшей различного рода вмешательства в свой предмет (каковы в Греции были реформы Архина, в Риме — менее удачные нововведения Клавдия, а у нас — реформы Петра I и большевиков), обрела более прочную основу. Впрочем, заимствование это не могло, конечно, быть вполне совершенным: включая в состав грамматики то же учение о частях речи, александрийские филологи мало беспокоились о собственных причинах выделения этих частей речи и их свойств, двигавших диалектиками.

Таким образом, первоначальные определения и свойства частей речи, само выделение которых предполагало облегчение разрешения диалектических проблем: установления истинности/ложности высказываний, корректности построения доказательства и пр., существенно затуманились и исказились. Вследствие этого грамматика александрийцев обрела определенно двойственный характер: часть ее, основанная на диалектике претендовала на достижение известной ясности и теоретической строгости, а та компонента, которая оставалась от первоначального содержания грамматики, напротив, давала место случаю и произволу. Подобный характер, надо сказать, имеет и современная грамматика, в том числе и грамматика русского языка, преподаваемая ныне в школаха произошло это потому, что все грамматики европейских языков, начиная с латинских грамматик Доната и Присциана, строились именно по александрийскому образцу.