Условия эффективности аргументации: проблема истины и рациональность

Результат аргументации — убеждение — несводимо к пониманию смысла, знанию или познанию. Оно содержит в себе еще и компонент восстановления целостности и гармоничности, веры в справедливость и правильность конкретных взглядов, мнений, позиций, готовности им следовать в практических действиях. Убедительность аргументации предполагает доверие к информации и способствует его росту. Существуют различные концепции измерения эффективности убеждения (балансовая, бихевиористская, семантического дифференциала, роста кредитности и т. д.), раскрывающие разные стороны столь комплексного психического феномена, как убеждение.

Пример

Допустим, были выявлены некоторые парадоксальные обстоятельства. Большую эффективность в плане убеждения со временем приобретают сообщения коммуникатора, обладавшего меньшим кредитом доверия. Более убедительны сообщения, которые предполагают некоторую самостоятельную работу ума реципиента, содержащие «информационный перепад», а отнюдь не полностью совпадающие с его предварительным мнением. Эффективно сначала выразить взгляды аудитории, даже если в процессе аргументирования это совпадение исчезнет.

Убеждать других людей можно по-разному. Стратегия, тактика и способы убеждения определяются рядом факторов, в зависимости от которых строится убеждающее воздействие:

• • проблема: ее предыстория, актуальность, значительность, степень разработанности;
• • позиция выступающего: отношение к проблеме, статус выступающего, вовлеченность в тему, упоминание авторитетных источников, ссылки на мнения большинства;
• • позиция собеседников, оппонентов: ее критика, опровержение, оценка, уподобление, этикетирование (ярлыки);
• • участники, аудитория: апелляция к ним, эмоциональное вовлечение.

Позиции сторон должны быть несовместимыми, выражать взаимоисключающие представления об одном и том же предмете. При полном совпадении позиций спор, с очевидностью, невозможен. Но для спора необходима некая степень взаимопонимания: при отсутствии вообще чего-то общего в исходных позициях сторон спор также невозможен. Стороны просто будут говорить на разных языках, не понимая и не желая понять друг друга. Поэтому важно уяснить, в чем позиции оппонентов сходятся, а в чем разнятся.

Уяснение содержания обсуждаемой мысли связано с уточнением и прояснением характера и содержания используемых суждений.

Главным условием эффективности аргументации, ее убедительности является наличие неких общих позиций участников коммуникации. Эта общность позиций может выражаться в:

• • признании общих объективных законов, вынуждающих признавать некие общие принципы и критерии общения;
• • признании права оппонента на свою аргументацию;
• • демонстрации возможных следствий и, тем самым, ответственности сторон.

Неспроста аргументация играет особую роль в науке, правовой культуре, религии, морали. Также не случайно именно наука является социальной средой, в которой возникло и получило наибольшее распространение мировоззрение либерализма.

В каких случаях можно говорить об эффективности аргументации? С обыденной точки зрения можно сказать, что аргументация эффективна в двух случаях: во-первых, если она открывает истинное положение дел, и во-вторых, если она достигает поставленной цели убеждения (или переубеждения) адресата аргументации.

Что касается «истинного положения дел», то даже беглый анализ идеи истины открывает се неоднозначность. В самом первом приближении под истинным понимается нечто объективно сущее, не зависящее от познающего субъекта, как-то, что есть в действительности: истина как «естина». Но на истинность, даже в обыденном опыте, оценивается не сама действительность, а представления о ней. Поэтому уже начальная стадия обнаруживает, что истинно то, что соответствует реальности. На этом основана широко представленная в философии корреспондентная концепция истины. К ней относятся и теория отражения (сознание как отражение действительности), наиболее развитая французским материализмом и в марксистско-ленинской философии, особенно Т. Павловым, и концепция раннего Л. Витгенштейна, а также философов Венского кружка, видевших между языком и реальностью изоморфное соответствие.

Однако представления не могут соотноситься с самой действительностью непосредственно, а только с некими описаниями, фактами, некими достоверностями и очевидностями. И этой проблемой занимались различные модификации верификациопистских и фальсификационистских теорий истины.

Но рано или поздно с неизбежностью возникает вопрос — а что есть факты и очевидности? Что позволяет их рассматривать как описания реальности? И что есть сама действительность? На эти вопросы пытаются дать ответ конвенционалистские трактовки истины, понимающие последнюю как некую инвариантность опыта, интерсубъективность, фиксируемую социально в виде неких конвенций и норм. В этом случае истина и истинность оказываются зависимыми от социально-культурного контекста — не то, что «есть», а то, что принимается за таковое познающим субъектом. Так, согласно Гегелю истинность — выражение соответствия не представлений реальности, а наоборот — соответствие самой реальности некоей идее.

Не менее радикальный шаг делает прагматическая трактовка: истинно то, что приносит пользу в практической деятельности. Таково понимание истины в американском прагматизме Ч. Пирса, Д. Дьюи, У. Джемса, Ч. Морриса, а также в марксизме («практика — критерий истины»).

Следующее уточнение — уточнение прагматичности — может связываться с пониманием истинности как возможности построения работающих моделей (реальных и идеальных). И такой шаг делают операционализм (истинно то, что может быть измерено), интуитивизм и конструктивизм (истинно то, что может быть построено алгоритмически, т. е. за конечное число операций, действий).

Но если то, что может быть построено, истинно, то оно оказывается зависимым от наличных средств, знаний и т. п. И тогда истинно то, что когерентно, связано с уже имеющимся осмыслением. Но от когерентной концепции истины остается уже только один шаг до чисто логической трактовки истины как непротиворечивости концептуальной схемы, что обеспечивается соответствующими логическими средствами. Непротиворечивость означает не только связность, но и целостность знаний и представлений. Истина — не только соответствие реальности, но и процесс получения знания, и его система, и рациональное обоснование практики.

И тогда остается сделать еще один шаг и сказать, что истинно то, что целостно. А значит — единственно и уникально. А что может быть уникальнее и неповторимее индивидуального самосознания, уникальнее, чем истина как торжество субъективности, индивидуального личностного самоутверждения? Сын Божий, очевидно, мог утверждать: «Аз семь истина, и жизнь, и путь». А может ли это утверждать человек — конечное в пространстве и времени существо?

Задавая свой известный вопрос «Что есть истина?», Понтий Пилат полагал, что он задает чисто риторический вопрос, хотя бы в силу относительности истинности утверждений. Для обыденного сознания эта относительность очевидна. Что ответил прокуратору Иудеи Сын Божий — известно. Но сынам человеческим, которым не дана вся полнота знания бесконечно разнообразного мира, в любой аргументации важно изначально определиться — в рамках какой концепции истины мы оцениваем посылки и аргументы, убеждая (или переубеждая) адресата аргументации.

В проблеме истины мы сталкиваемся с одним из проявлений ловушки тождества бытия и мышления.

Но и с критерием эффективности убеждения все далеко не так просто. Обычно эффективность (как, в известной степени, и истина) связывается с идеей рациональности. О рациональности можно говорить в двух планах.

Традиционно рациональность связывается с эффективностью: адекватно поставленными целями, замыслом, которые при этом еще и достигнуты оптимальными средствами. Именно такое понимание в духе античного «гехне» (искусного преобразования реальности, идеи сделанности) и лежит в основе традиции европейской рациональности. Эта традиция много дала человечеству. Она является определяющей для развития науки, просвещения, научно-технического прогресса, деловой активности и менеджмента. Мир в целом и в своих фрагментах предстал сделанным. Путь познания — путь осознания схематизма этой сделанности. Беспредельное сводится к конечному, финитному. Развитием представлений о сотворенности мира стал деизм, и от него к человеку-инженеру — вот путь европейской цивилизации. На этом основан ее взлет. Но XX в. открыл на этом пути не только благоденствие и процветание. Экологические проблемы, ядерное оружие, техногенные катастрофы, опасные технологии — отнюдь не побочные издержки, а прямые и непреложные следствия «техничной» идеи рациональности.

Традиционная рациональность фактически отрицает гармонию, меру, наполняя «живое» абстрактными схемами, требующими для своей реализации принудительного внедрения, порождая те проблемы метафизики нравственности, с которыми человечество столкнулось в XX в. «Техничная» рациональность или отбрасывает категорию ответственности (и связанные с нею идеи совести, вины, покаяния, стыда и т. д.) как иррациональную, или трактует ее как ответственность за реализацию рациональной, эффективной идеи. Этот вид рациональности ведет к самодостаточности отдельных сфер применения разума: в науке — к крайностям сайенгизма, в искусстве — к формалистической эстетике, в технике — к абсурдности самодельного техницизма, в политике — к маккиавеллизму. Следствием абсолютизации такой рациональности являются имморализм, негативные аспекты научно-технического прогресса, питающего мизологию, антисайентизм и тоталитаризм. Абсолютизация традиции «технической» рациональности ведет к крайностям абстрактного рационализма, чреватого самозванством и самодурством разума, насилием. Кризис мира, распадающегося на самодельные, не стыкующиеся друг с другом сферы бытия, — во многом следствие безудержной экспансии «технической» рациональности.

Свобода при этом понимается как произвол, навязываемый извне природе, обществу, человеку. Человек обязан принять некую схему, он так или иначе оказывается абсолютно несвободен в обосновании своих поступков. Зато полностью свободен от ответственности за последствия и результаты. Ведь он действовал рационально и был всего лишь средством, орудием, исполнителем. Тем самым «технический» рационализм лишает философию нравственности собственно поступка — сознательного и вменяемого действия. Оправданная «техническим» разумом жизнь оправдана вне морали. Сознание, совесть и ответственность как факторы личностного поведения требуют именно личных усилий понимания и осмысления действительности, реализуют личную экзистенцию человека. «Технический» же разум бессовестен. Он нуждается только в объективности знаний, их ясном выражении и эффективности оперирования ими. Рационально то, что позволяет достичь цели, и желательно меньшими средствами. «Ум — подлец», — писал Ф. М. Достоевский, потому что «виляет» в готовности оправдать что угодно. Разум не только бессовестен, но и внеличностен, стремится к обезличиванию знаний, изживанию из них субъективных деталей, страстей, интересов. Более того, рациональность, особенно ее сердцевина — научная рациональность, ориентированы нс только на внеличность, но и, в погоне за объективностью, даже на внечеловечность (бесчеловечность?), па максимально возможное вычищение человека из картины мира.

Разум оказывается данным человеку единственно для того, чтобы встроиться в качестве средства, «винтика» в некую целевую программу замысла высшего субъекта. Стремление человека к свободе оказывается послушанием, а свобода воли — волей к неволе.

В конечном счете сама рациональность, восходящая к «техне», не в состоянии обосновать ответственное сознание и поведение, а разум оказывается вещью сомнительной и весьма проблематичной. «Поглупеть» призывал Б. Паскаль, «быть проще» — Л. Н. Толстой, «избавиться от логики» — Ф. М. Достоевский.

Однако рациональность и существенность связаны не только с целеустремленностью. Можно говорить еще об одном важном свойстве рациональности — целостности.

В этом контексте говорить о другой традиции рациональности, восходящей к античной идее «космоса» — гармоничной целостности мира, когда особое значение приобретает индивидуально-неповторимое — не абстрактный элемент множества, а необходимая часть целого, без которой целое уже иное. Восточным аналогом этого типа рациональности является идея дао-истины как дао-пути — единственного и неповторимого в гармонической целостности мира.

Этот тип рациональности связан с ныне почти забытыми категориями гармонии и меры. Понимание бытия в этой традиции — реализация нс абстрактного общего, а части конкретного единства.

Еще Аристотелем различались три позиции в отношении к миру: теоретическая позиция незаинтересованного наблюдателя, техническая позиция производящего целенаправленного действующего субъекта, ищущего в природе средства и материал для реализации замыслов, и практическая позиция благоразумно и морально действующих личностей. В последнем случае речь идет о необходимости гармонизации интересов, их соотнесения. Это позволяет вполне рационально ставить вопрос о природе изначальной ответственности и не-алиби в бытии. Это ответственность не перед высшей инстанцией в любом ее обличье, не перед общей идеей и ее носителями, а ответственность за изначальную гармонию целого, частью которого является индивидуально неповторимая личность, за свой — именно свой, а не воспроизводящий другие — путь и «тему» в этой гармонии мира.

В наше время все более явной становится зависимость «техничной» рациональности от более фундаментальной «космичпой», которая не отменяет «техничную», а задает ей смысл средства достижения гармонии, погружая ее в контекст, в котором она утрачивает самоценность, становясь осознанием меры, содержания ответственности. Ответственность первична, ум и разум вторичны. Они суть средства осознания меры и глубины ответственности, меры и глубины включенности в связи и отношения, меры и глубины укорененности и свободы в мире. При этом познать меру и глубину ответственности человек может только традиционными рациональными методами (теоретическое знание, моделирование и т. д.).

Логические правила обобщают многовековой опыт эффективной аргументации. Более того, дедуктивный вывод основан на непреложности истинности частного суждения, если обоснована истинность его обобщения. Логика, при всей своей абстрактности, наука эмпиричная, что называется «до мозга кости».

Есть только два пути обоснования истинности или ложности суждений, выраженного в них знания: сравнение мысли с реальной действительностью и обоснование истинности суждений с помощью других истинных суждений. И оба эти способа активно используются в аргументации.

Убедительность доказательств и опровержений — как дедуктивных, так и индуктивных — основана на вполне конкретном мировоззрении, включающем две основные установки:

• • связности и целостности мира;
• • рациональности (разумности) этой целостности мира.

Собственно, эти установки и выражают идею рациональности: гармоничной целостности мира (античное «космос», древнекитайское «дао») и искусства, меры его постижения и преобразования («техне», дао-истина как дао-путь). Именно поэтому логически доказательная аргументации и востребована прежде всего в науке, технике, образовании, юриспруденции, религии, политике, а также в бизнесе и менеджменте.

Именно из этих установок следуют логические требования к доказательствам и опровержениям:

• • независимо от того, о чем идет речь, нельзя что-либо одновременно утверждать и отрицать;
• • нельзя принимать утверждение, не принимая вместе с тем и все то, что вытекает (логически следует) из него;
• • невозможное не может быть возможным, а доказательство — сомнительным.

Но рациональность убедительна лишь для тех, кто разделяет эти установки. Для иррационалиста или носителя мифологического сознания рациональные доводы не убедительны. Это обстоятельство весьма характерно для российского духовного, политического и обыденного опыта, которому свойственны недоверие рациональным доводам и действиям, вера в общую «справедливость бытия», парадоксально выражающаяся в уповании как на «авось», так и на успех «волевого усилия» в иррациональной ситуации.

Однако доказательства и опровержения не сводятся к трансляции убежденности как веры. В этой связи полезно помнить слова И. Канта о том, что упования на Господа должны быть настолько полными, что не должны примешивать его к человеческим делам.