Эмотивность и перевод: особенности языковой передачи эмоций при художественном переводе с английского языка на русский

Описание и языковое выражение человеческих эмоций можно по праву назвать • основным строительным материалом, служащим для создания произведений художественной литературы. Едва ли можно представить себе художественное повествование, в котором отсутствуют прямые или косвенные отсылки к эмоциональному состоянию его персонажей — в каком бы жанре, стиле или формате это повествование ни преподносилось, ведь, как справедливо отмечает в своем исследовании экспрессивного синтаксиса О. В. Александрова, «язык в своей коммуникативной функции служит человеку не только для выражения мысли, но и для выражения его субъективного отношения к высказываемому — чувства, воли, оценки и т. п., ибо эмоции, воля, оценки, желания — неотъемлемые факторы в познании человеком действительности» (Александрова 2008, с.6). И хотя, по наблюдениям исследователей, эмотивность (т.е. языковое выражение эмоциональности) не чужда даже текстам официально-деловой и научной направленности (Васильева 1976; Ионова 1998; Ковшикова 1996; Матвеева 1990; Разинкина 1975; Телия 1986; Шмелев 1977), в первую очередь эта категория отождествляется с художественным стилем, единогласно признается его важнейшей составляющей и главной отличительной чертой.

Затрагивая область нерационального восприятия, эмотивность текста нацеливается в первую очередь на то, чтобы вызвать у реципиента определенную эмоциональную реакцию, психологический резонанс, и, посредством чувственного сообщения предоставить ему более яркую, отчетливую картину рациональной стороны художественного произведения, преподнести концептуальный, идеологический, эстетический замысел автора в живой и органичной форме. Реципиент художественного произведения воспринимает идеи автора не методом логического анализа, а через сопереживание его героям, порой даже не фиксируя на сознательном уровне те или иные выводы по мере чтения, а осмысливая их уже позже. Таким образом осуществляется прагматическое воздействие на читателя, одна из основных функций категории эмотивности.

На протяжении последних десятилетий проблема эмотивности входит в число наиболее обсуждаемых в антропоцентрической лингвистике (Апресян 1995; Арнольд 1981; Балли 1961; Баранов 1993; Гак 1981; Кунин 1986; Кухаренко 1988; Пиотровская 1993; Сандомирская 1991; Сорокин 1982; Телия 1984, 1986, 1991, Шаховский 1987, 1996, 1997; Вежбицкая 1996; Уо1ек 1987 и др.). Как характеризуют сегодняшнее положение в науке о языке специалисты, «лингвистика, поставившая в центр своих научных интересов личность человека, в качестве основного исследовательского принципа использует положение о том, что научные объекты должны изучаться прежде всего по их роли для человека, по их назначению в его жизнедеятельности, по их функциям для развития человеческой личности и ее совершенствования» (Кубрякова 1994; цит. по: Ионова 1998). Эмоции и разнообразные способы их выражения с незапамятных времен представлялись одним из самых интригующих вопросов, когда-либо возникавших в процессе человеческого самопознания, поэтому повышенный интерес к словесному оформлению эмоций удивления не вызывает. Однако несмотря на пристальное внимание, которое лингвисты уделяют проблеме эмотивности уже более двадцати лет, многие ее аспекты по-прежнему остаются дискуссионными. При том, что определение эмотивности («эмотивность — имманентно присущее языку семантическое свойство выражать системой своих средств эмоциональность как факт психики, отраженные в семантике языковых единиц социальные и индивидуальные эмоции» (Шаховский 1987, с.24)) и определение экспрессивности («экспрессивная функция языка [.] — способность выражать эмоциональное состояние говорящего, его субъективное отношение к обозначаемым предметам и явлениям действительности» (Александрова 2008, с.7)) сами по себе на данный момент уже не вызывают у исследователей существенных сомнений, до сих пор нет единого мнения по поводу соотношения этих двух категорий, также как и по поводу соотношения категории эмотивности с категориями модальности и оценочности (Левина 1999). Не достигнуто понимания в вопросе о том, какие именно компоненты лексического значения слова формируют эмотивность языковой единицы, каковы структура эмотивного компонента, его статус в семантической структуре языка и слова, как он соотносится с понятием (Шаховский 1987).

Многие вопросы, связанные с изучением динамики эмотивного значения, эмотивной валентности, эмотивной коммуникации и прагматики, оказываются неразрешимыми на лексическом и даже синтаксическом языковых уровнях (Ионова 1998). Еще менее изученным феномен эмотивности представляется с точки зрения контрастивной (или сравнительной) лингвистики. С одной стороны, не вызывает сомнений то, что эмотивность является категорией интерлингвистической: абсолютно все люди, независимо от того, на каком языке они говорят, испытывают эмоцииво всех культурах так или иначе наличествует, продиктованная естественной потребностью, традиция языкового отражения эмоций. С другой стороны, опыт межъязыкового общения показывает, что аналогичные эмоции и эмоциональные ситуации в разных языках зачастую выражаются не только различными частями речи или разным порядком слов в пределах одного предложения, но иногда их выражение разнится от языка к языку на уровне целых абзацев или сложных, развернутых метафорических образоввременами же эмоция, находящая четкое словесное отражение в одном языке, в другом языке вообще «замалчивается» и угадывается лишь из контекста. Поэтому в числе неосвещенных аспектов эмотивности филологи единогласно отмечают отсутствие способа адекватной передачи эмотивного содержания высказывания и текста на иностранный язык (Гак 1977; Комиссаров 1973; Шаховский 1987; Швейцер 1973).

Почему языковое отражение эмоций вызывает сложности при переводе?

Во-первых, потому что эмоциональное выражение, в отличие от рационального, проявляет большую склонность к имплицитным формамнедоговоренностям, иносказаниям, опущениям, намекам, двусмысленностям, которыевоплощаясь в лексических и синтаксических формах, часто дают совершенно неожиданный, с точки зрения формальной языковой логики, результат, и этот результат оказывается абсолютно неподдающимся не только буквальному, но даже хоть сколько-нибудь традиционному толкованию в другой языковой системе. Как отмечает в своем исследовании восприятия и интерпретации художественного текста В. Я. Задорнова, «в контексте художественного произведения языковые единицы живут своей особой жизнью, приобретают особое содержание» (Задорнова 1984, с.37). Эту мысль развивает И. В. Гюббенет, утверждая, что в рамках художественного текста прецедентые эмоциональные ситуации семантически и коннотативно. развиваются, приобретают подтекст, вторичные значения, смысловые наслоения, за счет чего создается вертикальный контекст на содержательном уровне (Гюббенет 1981).

Во-вторых, потому что для выражения эмоций больше, чем для любого другого типа языкового изъяснения характерны сложные, многоступенчатые символы — фразеологические обороты, развернутые метафоры, порой охватывающие намного более обширное текстовое пространство, чем одно словосочетание или предложение. Подобные формы в подавляющем большинстве случаев не совпадают в различных языках и попытки переводить их устойчивыми эквивалентами далеко не всегда увенчиваются успехом как со стилистической, так и с собственно эмотивной точки зрения. Задача переводчика эмоционально нагруженного высказывания или текстового отрывка — не просто донести до иноязычного реципиента некую фактологическую информацию, а вызвать у него эмоции, максимально приближенные к тем, которые подлинник данного высказывания или текстового отрывка вызывает у носителя исходного языка.

Наконец, в-третьих, как можно понять из приведенных выше доводов, перевод эмотивных высказываний и текстовых отрывков в большей степени, чем другие виды перевода ориентирован на контекст, что создает определенные сложности для выведения неких универсальных способов адекватной передачи эмотивного содержания высказывания и текста на иностранном языке. Последнее обстоятельство объясняется, отчасти, общей «недоизученностыо» — т. е. отсутствием четких определений и классификаций не только эмотивных высказываний и слов, но языковых единиц, несущих вообще какую бы то ни было эстетическую нагрузку. По меткому замечанию A.A. Липгарта, «общесистематические дисциплиныфонетика/фонология, лексикология, морфология, синтаксис, тембральные исследования — не создают необходимой основы для суждений относительно лингвопоэтической значимости тех или иных единиц, так как последнюю эти единицы приобретают, главным образом, в контексте, тогда как названные дисциплины стремятся по возможности отвлечься от него и по вполне понятным с методологической точки зрения причинам рассматривать языковые единицы разных уровней в их „эмической“, системно-языковой, а не „этической“, речевой, ипостаси» (Липгарт 2007, с. 35).

Безусловно, перевод эмоционального выражения, как и вообще любой художественный перевод, требует от переводчика не только глубокого знания и чувства языков, с которыми он имеет дело, но и моральной готовности к несовершенству собственного детища, ибо вряд ли мы имеем право говорить об абсолютном соответствии какого бы то ни было перевода оригинальному произведению. Помимо сугубо языковых препон достижению «идеального» перевода препятствуют свойственные каждому народу различные особенности восприятия, которые формируются под влиянием исторического и культурного наследия, политической и экономической ситуации, географического положения и множества других экстралингвистических факторов. Как пишет в своей книге «Язык и межкультурная коммуникация» С.Г. Тер-Минасова: «проблема [конфликтов культур] затрагивает все виды человеческой жизни и деятельности при любых контактах с другими культурами, в том числе и „односторонних“: при чтении иностранной литературы, знакомстве с иностранным искусством, театром, кино, прессой, радио, телевидением, песнями. [.] В отличие от прямого, непосредственного конфликта культур, возникающего при реальном общении с иностранцами, такого рода контакты и конфликты с иностранной культурой (книги, фильмы, язык и т. п.) можно назвать косвенными, опосредованными. В этом случае культурный барьер менее видим и осознаваем, что делает его еще опаснее» (Тер-Минасова 2000, с. 23).

До определенного времени языковеды придерживались пессимистического взгляда даже на принципиальную возможность адекватного перевода. Знаменитый немецкий лингвист и видный переводчик античной поэзии Вильгельм фон Гумбольд писал: «Всякий перевод представляется мне безусловно попыткой разрешить невыполнимую задачу. Ибо каждый переводчик неизбежно должен разбиться об один из двух подводных камней, слишком точно придерживаясь либо своего подлинника за счет вкуса и языка собственного народа, либо своеобразия собственного народа за счет своего подлинника. Нечто среднее между тем и другим не только трудно достижимо, но и просто невозможно» (цит. по: Федоров 1983).

Однако при всех сложностях и неизбежных потерях перевода нельзя не признать того, что плоды труда переводчиков художественной литературы всегда служили и продолжают служить ведущим средством культурного сообщения между нациями, фундаментом их взаимного духовного обогащения.

Сегодня вследствие мирового технологического и культурного бума контакты между странами с каждым днем становятся все тесней, важность литературного и просто языкового обмена стремительно возрастает. Снова цитируя С.Г. Тер-Минасову, «[попытка рассмотреть проблемы человеческого общения с особым вниманием к языку как главному — но не единственному! -средству общения] особенно важна сейчас, когда смешение народов, языков, культур достигло невиданного размаха и как никогда остро встала проблема воспитания терпимости к чужим культурам, пробуждения интереса и уважения к ним, преодоления в себе чувства раздражения от избыточности, недостаточности или просто непохожести других культур» (Тер-Минасова 2000, с. 8).

Работа переводчиков в современном мире и упростилась и усложнилась по сравнению с прошлым. С одной стороны, международное взаимопроникновение информационных сфер способствует более свободному языковому заимствованию, что, безусловно, облегчает процесс перевода. С другой стороны, сегодняшние темпы культурного развития во всем мире таковы, что языки просто не успевают обновлять друг друга. Кроме того, в результате охватившей мир информационной революции меняются и общепринятые каноны оформления художественного текста, в том числе (и в особенности) преобразуются нормы эмоционального выражения в литературе. Варианты лексического наполнения и синтаксического построения текста, которые еще невозможно было представить себе полвека назад, широко используются современными авторами. Хорошо это или плохо, сказать трудно. Как написал в одной из статей теоретик и практик художественного перевода В. К. Ланчиков, в сфере языка художественной литературы сейчас целесообразно говорить не о том, что правильно, а что неправильно, но скорее о том, что уместно, а что неуместно. При таких «правилах игры» писателям и переводчикам следует быть особенно осторожными в выборе средств. Как ухитриться не перейти тонкую грань между оригинальным самовыражением и претенциозной безвкусицей, когда каноны столь размыты?

Ситуация, сложившаяся на сегодняшний день в сфере перевода художественной литературы — в частности, перевода многочисленных произведений современных английских и американских писателей на русский язык — требует выведения закономерностей обращения с языком, характерных для качественных переводов, и разработки неких общих правил, на которые переводчики могли бы ориентироваться, сталкиваясь с «труднопереводимыми» элементами. В связи с этим, целью данной работы является установление лексических и синтаксических средств адекватной передачи описаний и выражений эмоционального состояния при художественном переводе произведений современных англоязычных писателей на русский язык.

Указанная цель обуславливает постановку следующих задач:

1) выявить лексические и синтаксические средства эмоционального выражения, общие для русского и английского языков;

2) определить лексические и синтаксические средства эмоционального выражения, свойственные английскому языку, но не свойственные (или в меньшей степени свойственные) русскому;

3) изучить лексические и синтаксические средства эмоционального выражения, свойственные русскому языку, но не свойственные (или в меньшей степени свойственные) английскому;

4) определить степень взаимозаменяемости лексических и синтаксических средств эмотивности, общих для двух языков, с точки зрения адекватности перевода;

5) выявить лексические и синтаксические средства эмотивности английского языка, наиболее подверженные трансформациям при переводе на русский;

6) установить лексические и синтаксические средства эмотивности русского языка, наиболее часто и успешно применяемые в качестве материала для трансформаций при переводе описаний эмоциональных состояний с английского языка на русский;

7) выяснить потенциальные лексические и синтаксические способы усовершенствования перевода описаний эмоциональных состояний с английского языка на русский.

Объектом исследования выступают художественные тексты современных англоязычных авторов, содержащие эмотивные аспекты, и их официально изданные переводы на русский язык.

Предметом исследования являются лексические и синтаксические средства адекватной передачи на русском языке эмотивной информации, содержащейся в анализируемых англоязычных текстах.

Актуальность работы определяется необходимостью более углубленного изучения категории эмотивности в практическом аспекте, в частности в применении к работе с текстом при его интерпретации на другом языке. Актуальность исследования обуславливается также активным развитием межкультурной и межъязыковой коммуникации, вследствие которого повышается важность дальнейших исследований в области теории и практики перевода, в частности интегрирования в них теоретических данных и практических навыков, полученных при изучении категории эмотивности, что представляется особенно значимым для сферы художественного перевода и до сих пор не было предметом специального рассмотрения.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что явления текстовой эмотивности рассматривается с точки зрения сравнительного языкознания в общем и теории перевода в частности, расширяются рамки лексикологического аспекта лингвистики эмоций за счет выявления контекстуально обусловленного эмотивного потенциала нейтральной лексики, отражается тесная взаимосвязь лексического и синтаксического пластов языка в процессе формирования эмотивного содержание текста. В исследовании обосновывается и наглядно демонстрируется неравнозначность понятий эквивалентности и адекватности перевода.

Научная новизна работы состоит в том, что проводится сравнительный анализ средств эмотивности английского и русского языков на лексическом и синтаксическом уровнях, определяются и классифицируются лексические и синтаксические средства передачи эмоционального состояния как общие для двух языков, так и индивидуальные для каждого языка. В ходе исследования устанавливается степень взаимозаменяемости общих для двух языков средств эмотивности при художественном переводе с английского на русский-и изучаются возможности и способы компенсации индивидуальных эмотивных компонентов одного языка индивидуальными эмотивными компонентами другого.

Практическая ценность исследования определяется возможностью применения содержащихся в нем результатов в практике художественного перевода, в практике преподавания методики перевода (в частности, обучения адекватному переводческому подходу к «труднопереводимым» языковым элементам: фразеологизмам, авторским неологизмам и окказионализмам, оборотам, построенным на игре слов и т. п.), в разработке дидактических пособий по теории и практике перевода, в практике преподавания английского и русского языков на старших курсах вузов, на практических и семинарских занятиях, в спецкурсах. Основные положения диссертации могут внести определенный вклад в оптимизацию устной и письменной межъязыковой коммуникации, служить повышению ее эффективности. Кроме того, практическая значимость работы обуславливается возможностью использования представленных в ней материалов и выводов в развитии методологической базы для дальнейших исследований в области контрастивной лингвистики. Результаты исследования также могут быть применены при составлении справочных источников для изучения категории эмотивности как лингвистической проблемы.

Методологической основой диссертации послужили научно обоснованные и ассимилированные современной лингвистикой теоретические положения, относящиеся к сфере исследования текстовой эмотивности и к области теории и практики перевода. Главным критерием отнесения анализируемых текстовых фрагментов к эмотивным выступает их соответствие определению, предлагаемому В. И. Шаховским: «Эмотивный текст — высказывание устное/письменное в пределах одного и более предложений, эмоционально описывающее действительность или передающее наряду с фактуальной также и эмоциональную информацию (или только ее) с помощью минимум одного эмотивного средства, выражающего определенную эмоцию, более или менее адекватно осознаваемую всеми коммуникантами данной ситуации» (Шаховский 1987, с.28). В качестве эмотива, также вслед за В. И. Шаховским, в работе расценивается любая «языковая единица, в семантической структуре которой имеется эмоциональная доля в виде семантического признака, семы, семного конкретизатора, значения, благодаря чему эта единица адекватно употребляется всеми носителями языка для выражения эмоционального отношения/состояния говорящего» (Шаховский 1987, с.24) — к эмотивным же средствам относятся также и перечисляемые в диссертационном исследовании C.B. Ионовой синтаксические, морфологические и фонетические элементы, такие как суффиксы субъективного отношения, просодия (в письменном тексте выражаемая пунктуационными знаками) коммуникативные типы высказывания, различные виды инверсии (Ионова 1998) и т. п. Данная работа концентрируется на лексических и синтаксических эмотивных средствах, поскольку основные средства эмотивности, рассматриваемые исследователями на других уровнях (а именно, фонетическом и морфологическом), могут быть в условиях письменного текста отнесены к двум первым (так, просодия (фонетическое средство) в письменном тексте как правило отображается с помощью пунктуационных знаков, следовательно, может анализироваться на уровне синтаксисасуффиксы субъективного отношения (морфологическое средство) являются частью лексических единиц, т. е. могут рассматриваться как модификации таковых и т. п.). В основу исследования также лег принцип контекстуальной обусловленности эмотивного заряда или наличия у любого нейтрального слова коннотационного эмотивного потенциала, реализуемого контекстом — сформулированный В. И. Шаховским принцип наведения эмотивных сем.

В рамках теории перевода диссертация базируется на предложенной В. Н. Комиссаровым концепции художественного перевода как вида переводческой деятельности, основная задача которого состоит в порождении на языке перевода речевого произведения, способного оказывать художественно-эстетическое воздействие на рецептора перевода, что предопределяет отклонения от максимально возможной смысловой точности с целью обеспечить художественность перевода (Комиссаров 1990). Это положение обуславливает два других взаимосвязанных принципа, лежащих в основе данного исследования: принцип необходимости переводческих трансформаций и принцип функциональных соответствий как основы лингвистического подхода к тексту при переводе.

В качестве основного метода в работе используется метод контрастивного анализа при сопоставлении англоязычных оригиналов с русскоязычными переводамипри сравнении способов выражения эмоций в литературе разных жанров задействуются методы жанрового и функционально-стилистического анализа. Также методика исследования включает описательно-аналитический метод — непосредственное рассмотрение англоязычных эмотивных текстовых фрагментов и их переводов на русский с последующим обобщением полученных результатов и основанных на них выводов.

Достоверность и обоснованность результатов исследования обеспечивается его методологической базой — последовательным анализом категории эмотивности на общелингвистическом, психолингвистическом и когнитивном уровнях, построении практической части работы на основе полученных в ходе этого анализа данных и на основе концепции поиска функциональных соответствий при переводе, а также тщательным анализом обширного материала.

Фактическим материалом исследования послужили произведения английских и американских писателей второй половины двадцатого — начала двадцать первого века: Джона Фаулза, Джулиана Барнза, Иэна Макьюэна,.

Ника Хорнби, Стивена Фрая, Тибора Фишера, Джона Ирвинга, Стивена Кинга, Ирвина Шоу, Джорджа Оруэлла и т. д. (полный перечень исследуемых произведений представлен в Списке текстов для анализа). В целях максимально полного и объективного выявления общих тенденций, характерных для современной англоязычной прозы и ее русскоязычных переводов, в исследовании делается акцент на разнообразие и контрастность жанров анализируемой литературы: в работе представлены произведения, относящиеся к жанру философского романа, психологического романа, исторического романа, авантюрного романа, научной фантастики, утопии, фантасмагории, молодежного «слэнгового» романа и т. п. Кроме того, хотя рассматриваемые в диссертации произведения объединяются в группу под общим названием «современная литература», их отбор, в вышеуказанных целях, производится на основе принципа максимально широкого временного разброса в рамках последних пятидесяти-шестидесяти лет. Стиль авторов начала этого периода характеризуется отчетливо наблюдаемыми отличиями от манеры писателей 1990;2000 годов, что, естественным образом, находит отражение в переводах этих книг и требует отдельного сопоставления и сравнительного анализа, которые проводятся в настоящем исследовании.

В ходе исследования были использованы следующие основные лексикографические и справочные источники: Webster’s New Encyclopaedic Dictionary. New YorkBlack Dog and Leventhal Publishers, 1993. — 1787p.- Roget’s Thesaurus of English Words & Phrases. LondonPenguin Books Ltd, 2000. — 81 Op.- Macmillan English Dictionary. OxfordMacmillan Education, 2007. — 1748p.- Webster’s New Dictionary of Synonyms. — Springfield: Merriam-Webster Inc., Publishers, 1984. — 909p.- Oxford Dictionary of Phrasal Verbs. A. P. Cowie & R. Mackin. OxfordOxford University Press, 1993. — 518p.- Oxford Idioms. OxfordOxford University Press, 2001. — 465p.- Oxford Dictionary of Slang. J. Ayto. New YorkOxford University Press, 2003. — 474p.- Oxford Collocations Dictionary. OxfordOxford University Press, 2002. — 897р. и другие. (Полный список лексикографических источников приводится в Библиографии).

На защиту выносятся следующие положения.

1. Наиболее ярко выраженной особенностью перевода эмотивных элементов английских художественных текстов на русский представляется детальность, развернутость русской фразы по сравнению с английской.

2. Среди типичных лексических средств эмотивности, подверженных расширенному, детализированному переводу с английского на русский можно выделить: фразовые глаголыавторские неологизмы.

3. Среди потенциальных средств усовершенствования художественного перевода с английского на русский на лексическом уровне можно выделить:

— возможное «следование» за английской краткой и емкой фразойболее смелое сокращение, «обрубание» русской фразы — в тех случаях, когда это согласуется с синтаксическими нормами построения русского предложения, не искажает смысл и не снижает степень выраженности эмотивной тональности;

— более гибкое, творческое отношение к русскому языку — более смелое введение неологизмов в русскую фразу (в первую очередь при переводе экспериментальной литературы — фантастики, «молодежных» романов и т. п.).

4. Среди типичных синтаксических средств эмотивности, подверженных расширенному, детализированному переводу с английского на русский можно выделить различные виды инверсии.

5. Среди синтаксических средств эмотивности, распространенных в русском языке, но не свойственных английскому языку, успешно применяемыми в целях интенсификации выраженности эмотивной тональности при переводе с английского, представляются: специализированные безличные конструкции со значением физического и эмоционального состояния, основанные на использовании глаголов страдательного залога и предикатов эмоционального состоянияэллипсис подлежащего.

Данные средства могут также считаться потенциальными приемами усовершенствования перевода с английского на русский.

Структура работы. Диссертация состоит из Введения, четырех глав, Заключения, Примечания, Списка сокращений, Библиографии, Списка текстов для анализа и Приложения.

Выводы к главе IV.

Исходя из приведенных выше наблюдений, можно сделать следующие общие заключения:

I. Среди синтаксических средств эмотивности английского языка наиболее подверженными трансформациям и, следовательно, наиболее интересными с точки зрения художественного перевода представляются различные виды инверсии, в частности:

— конструкции с инвертируемым сказуемым и предшествующим сказуемому наречием «there» или «конструкции, где начальное место в предложении, т. е. место подлежащего, занимает наречие „there“, а подлежащее, следуя за сказуемым, передает некую эмоционально или фактически значимую информацию».

По нашим наблюдениям данные конструкции можно условно подразделить на два типа по качеству маркируемых ими эмоциональных состояний: а) маркирующие резкое изменение состояния героя, или состояние, вызванное неожиданным изменением обстановки б) маркирующие стабильное, навязчивое состояние, или состояние, вызванное устойчивым обстоятельством.

— построение отрицательного предложения без вспомогательного глагола, при котором отрицательная частица помещается в постпозицию по отношению к сказуемому.

П. Типичными переводческими трансформациями, применяемыми при переводе на русский английских эмотивных высказываний, содержащих вышеперечисленные средства, наиболее распространенными представляются:

1. модуляция (или смысловое развитие) — замена словарного ■-соответствия контекстуальным, логически связанным с ним (различные метафорические и метонимические замены, производимые на основе категории скрещивания) (см. классификацию переводческих трансформаций В.Н. Комиссарова).

2. экспликация (описательный перевод) (см. классификацию переводческих трансформаций В.Н. Комиссарова).

3. членение предложения (см. классификацию переводческих трансформаций В.Н. Комиссарова).

4. грамматические замены (см. классификацию переводческих трансформаций В.Н. Комиссарова).

Ш. Среди переводческих приемов, применяемых при переводе на русский английских эмотивных высказываний, содержащих вышеперечисленные средства, наиболее распространенными представляются:

— для инверсии любых видов:

1) различные типы расширения фразы (использование нескольких слов или словосочетаний вместо одного, всевозможные уточнения, усилительные обороты’и т.п.).

2) замещение нейтрального или менее эмотивно окрашенного глагола на ИЯ более эмотивно окрашенным глаголом (или словосочетанием) на ПЯ.

3) введение в текст на ПЯ фразеологических единиц и разнообразных «переводческих» метафор

— для конструкции с инвертируемым сказуемым и предшествующим сказуемому наречием «there», маркирующей резкое изменение состояния героя, или состояние, вызванное неожиданным изменением обстановки, помимо вышеперечисленных, также:

4) введение в высказывание на ПЯ наречий и идиом, традиционно выражающих внезапность).

IV. Среди синтаксических средств эмотивности, распространенных в русском языке, но не свойственных английскому языку, успешно i I применяемыми в целях интенсификации выраженности эмотивной тональности при переводе с английского, представляются:

1. специализированные безличные конструкции со значением физического и эмоционального состояния, основанные на использовании глаголов страдательного залога и предикатов эмоционального состояния.

2. опущение подлежащего.

V. Среди наиболее успешно применяемых переводчиками средств интерпретации эмотивных высказываний при художественном переводе с английского на русский на уровне синтаксиса можно выделить:

1. обязательное восполнение синтаксических средств, существующих в английском языке и не существующих в русском лексическими или приемлемыми в русском синтаксическими средствами.

2. замещение английских глаголов действительного залога русскими глаголами страдательного залога в сочетании с предикатами эмоционального состояния в тех случаях, где это представляется уместным (в частности в описаниях эмоций ранимых, неуверенных в себе или угнетенных ситуацией персонажей).

3. замещение английских предложений с полной структурой русскими эллиптическими конструкциями с опущением подлежащего в тех случаях, где это представляется уместным (в частности в описаниях острых переживаний, напряженного или томительного ожидания, быстрого развития ситуации, или для создания атмосферы таинственности).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

В настоящем исследовании были рассмотрены лексические и синтаксические средства репрезентации эмоционального состояния в современной англоязычной прозе с точки зрения художественного перевода с английского языка на русский. В ходе исследования были проанализированы общеязыковые средства эмотивности на лексическом и синтаксическом уровнях, на этих уровнях были установлены средства эмотивности английского языка, как наиболее, так и наименее подверженные трансформациям при переводе на русский язык, для «высокотрансформативных» английских средств эмотивности были определены основные виды трансформаций, осуществляемые при переводе на русский, также были определены наиболее эффективные способы перевода эмотивов и эмотивных текстовых фрагментов с английского на русский." В результате исследования были сделаны следующие выводы.

Основу эмотивного потенциала языка составляют его лексические средства. Особое место лексической составляющей в эмотивном фонде языка обусловлено многообразием лексических средств эмотивности, которое, в свою очередь, обеспечивается феноменом эмотивной валентности — «потенциальной способностью любой языковой единицы выражать эмоции и разрешать эмотивные сочетания за счет актуального или вероятностного семантического признака „эмотивность“, латентно присущего значениям всех полнозначных слов» (Шаховский 1987, с.25). Лексические средства эмоционального выражения подразделяются на аффективы (эмотивы, значения которых для данных слов являются единственным способом означивания отраженной эмоции, без ее названия — междометия, ласкательные и бранные слова и т. п. (Шаховский 1987, с.25)), коннотативы (эмотивы, эмотивная доля значений которых является компонентомконнотацией, т. е. сопутствующим основному логико-предметному значению созначением (Шаховский 1987, с.25)) и контекстуальные эмотивы (нейтральные языковые единицы, к семантике которых окказионально приращиваются эмотивные семы).

Среди лексических средств эмотивности английского языка наиболее низкой степенью трансформативности при переводе на русский характеризуются аффективы, некоторые коннотативы (слова с оценочной коннотацией, эпитеты и т. п.), а также слова, называющие эмоции, которым специалисты отводят отдельную группу — лексика эмоций. Наиболее высокой степенью трансформативности при переводе отличаются контекстуальные эмотивы и некоторые коннотативы (метафоры, определенные виды фразеологизмов, неологизмы/окказионализмы и т. п.).

При сопоставлении современных английских и американских эмотивных текстовых фрагментов с их официально изданными переводами на русский прослеживается ряд закономерностей, определяющий отношение последних к первым. Так, русскоязычные переводы обнаруживают тенденцию к более подробному, многословному изложению эмоционально нагруженной информации, чем англоязычные подлинники. Помимо очевидной склонности любого переводного текста к использованию большего, чем подлинник, количества лексических единиц для передачи той или иной мысли, объяснением этого свойства русскоязычных переводов может служить меньшая контекстуальная обусловленность (или обеспечиваемая контекстом ясность) русских эмотивных высказываний по сравнению с английскими, а также направленность первых на максимально полное раскрытие семантического наполнения отдельно взятых лексических единиц.

Типичной чертой русскоязычных переводов по сравнению с англоязычными подлинниками является детализированная интерпретация английских фразовых глаголов — одного из наиболее экономичных лексических средств передачи и описания эмоций. Распространенной моделью интерпретации английских фразовых глаголов при переводе на русский представляется замена одного фразового глагола ИЯ двумя глаголами или двумя грамматическими основами ПЯ.

Как уже отмечалось, русский язык, по сравнению с английским, тяготеет к информационно исчерпывающим, полновесным формам эмоционального выражения, в то время как английский склонен спрессовывать лексические формулы, делая их максимально компактными и предоставляя внесение ясности контексту. Эта особенность распространяется на отношение двух языков к эмотивным фразеологическим клише: помимо указанного выше способа, английские фразовые глаголы (одни из самых употребляемых контекстуальных эмотивов в современной англоязычной литературе, которые в рамках настоящего исследования предлагается рассматривать как «компактную фразеологию») часто и эффективно переводятся на русский полнозначными фразеологизмами, содержащими от двух-трех слов до целого предложения. Англоязычные же авторы, напротив, сравнительно редко задействуют развернутые идиоматические формы и полновесные фразеологизмы (к примеру, пословицы), предпочитая использовать лишь части оных, и свободно деформируя их (активная генерация метаметафор — еще одна характерная черта современной англоязычной прозы (Изотова 2001)).

Возможно, наиболее ярко контраст между авторским и переводческим подходом к репрезентации одних и тех же эмоционально нагруженных ситуаций выражается в отношении англоязычных писателей и русскоязычных переводчиков к эмотивной номинации. В то время как современные англоязычные авторы весьма смело обращаются с языком, изменяя и творчески комбинируя существующие лексические единицы с целью создания новых, русскоязычные переводчики, как правило, отваживаются на замену авторских неологизмов переводческими только в контексте крайне специфических по стилю и сюжету произведений (фантастики, «молодежной» литературы), а, переводя более каноническую прозу, стараются избегать введения новых слов в текст ПЯ и интерпретировать авторские неологизмы традиционными лексическими единицами русского языка, при этом значительно расширяя объем высказываний. Говоря о современной литературе, можно утверждать, что по сравнению с другими эмотивами английского языка на английские авторские неологизмы приходится наибольшее количество эмотивных лакун44 в русском языке.

Рассуждая о потенциальных способах усовершенствования художественного перевода эмоционально нагруженных текстов на лексическом уровне, на основании наших наблюдений можно отметить по возможности более гибкое и смелое отношение к русскому языку. К примеру, русскоязычным переводчикам рекомендуется взять на вооружение английский принцип компрессирования фраз: контекст нередко приходит на помощь и вносит достаточную ясность не только в английское, но и в русское повествование, а чрезмерная словарная перегруженность не идет на пользу эмотивным высказываниям, где крайне важна компактная образность и немногословность. Кроме того, как подтверждают приводимые в нашем исследовании примеры, весьма «выигрышными» с точки зрения выраженности эмотивной тональности и создания художественного образа оказываются переводы, в которых авторская эмотивная номинация трактуется посредством переводческой, а не разъясняется при помощи традиционной лексики45. Распространенным способом повышения эмотивной тональности (и, в некоторых случаях, средством компрессии русского высказывания и придания ему большей компактности по сравнению с английским) является использвание суффиксов субъективного отношенияэто весьма распространенное в русском языке морфологическое средство можно назвать одним из наиболее эффективных приемов при переводе английских эмотивных высказываний. Наконец, согласно нашим наблюдениям, адекватным средством перевода как авторских неологизмов, так и эмотивных фразовых глаголов практически без исключения оказываются развернутые фразеологические обороты и устойчивые метафоры на ПЯ.

Проведенный в настоящем исследовании сравнительный анализ синтаксических средств эмотивности, задействованных в современных англоязычных прозаических произведениях и их переводах на русский также выявил ряд закономерностей взаимоотношений переводов с оригиналами на уровне выражения эмоций.

44 Эмотивная лакуна — отсутствие в языке перевода или его семантической системе эмотивного адеквата того же уровня языка-оригинала (определение В.И. Шаховского).

45 Здесь, безусловно, следует сделать оговорку, что главным ориентиром для переводчика должен быть стиль оригинального текста. При переводе серьезного повествования, возможно, стоит воздержаться от чересчур смелых лексических экспериментов и перевести неологизм описательно, учитывая, что русский язык менее морфологически либерален, чем английский, и новое слово, органично вписывающееся в структуру английского предложения, может придать его русскому эквиваленту неуместную комичность или вычурность. Однако если автор подлинника сам задает переводчику более «игривый» тон, тогда задача переводчика — как можно более творчески подойти к русскому языку — ведь русский, будучи языком синтетическим, по природе своей обладает ничуть не меньшим (если не ббльшим) потенциалом построения новых слов и оборотов, чем английский.

Фонд эмотивного синтаксиса русского и английского (как и большинства европейских) языков представлен различными коммуникативными типами высказываний, клишированными структурами, тяготеющими к эмотивным текстам, конструкциями, приближенными по своему строению к оборотам разговорной речи и т. п. В общем и целом эти средства отличаются интерлингвистической динамичностью и с относительной легкостью «дрейфуют» из одного языка в другой. Однако есть ряд синтаксических приемов, более характерных для одного языка, чем для другого, или свойственных только одному языку из пары ИЯ/ПЯ. Относясь к ИЯ, такие языковые проявления наиболее часто требуют восполнения при переводе, а, представляя фонд эмотивного синтаксиса ПЯ, служат эффективным средством переводческой трансформации.

Наибольший контраст с эмотивным синтаксисом русского языка создается различными типами английской инверсии — средства, имеющего в английском намного больший эмотивный «вес», чем в русском. К разновидностям эмотивной инверсии относятся конструкции, где открывающую позицию, или место подлежащего, занимает наречие «there», за которым следуют сначала эмоционально нагруженное сказуемое, затем подлежащее. В английской литературе эти структуры используются для репрезентации двух полярных типов состояний: динамичного наплыва новой эмоции, контрастирующей с общим, относительно устойчивым эмоциональным фоном и статичного угнетенного, или, наоборот, статичного умиротворенного состояния. К типам английской эмотивной инверсии также можно отнести построение отрицания без вспомогательного глагола, при котором смысловой глагол предшествует отрицательным элементам «not» / «no more» .

По результатам нашего исследования, в качестве средств переводческого восполнения всех названных типов эмотивного нарушения порядка слов чаще всего задействуются лексические средства, и наиболее универсальным из них оказывается замена нейтрального глагола ИЯ эмотивным глаголом ГШ. Также, эффективными средствами восполнения любых видов инверсии можно считать введение в переводную версию инвертированного высказывания идиоматических сочетаний (данное средство «безотказно» и весьма значительно повышает уровень перевода) и всевозможные, зависимые от контекста виды расширения высказыванияразличные усилительные обороты, уточнения (к примеру, конструкция с предшествующим сказуемому наречием «there» «динамичного» типа успешно компенсируется посредством введения в высказывания на ПЯ наречий, маркирующих неожиданную перемену обстановки или состояния: «вдруг», «внезапно» и т. п.).

Фонд эмотивного синтаксиса русского языка также располагает рядом средств, не представленных в английском языке и могущих, таким образом, служить материалом для переводческого восполнения английских лексических и синтаксических приемов, отсутствующих, или менее распространенных в русском. В рамках данного исследования мы рассматриваем два таких средства: специализированные безличные конструкции со значением физического и эмоционального состояния, основанные на использовании глаголов страдательного залога и предикатов эмоционального состояния и эллиптические конструкции с отсутствующим подлежащим.

Опираясь на результаты наших наблюдений, на уровне синтаксиса также можно выделить несколько наиболее значительных аспектов передачи эмоционально нагруженной информации при переводе с английского на русский. В первую очередь хотелось бы обратить внимание переводчиков на важность компенсации синтаксических средств, наделенных в английском языке большим эмотивным потенциалом, чем в русском — прежде всего это относится к инверсии. Высказывания на ПЯ, в которых эмотивное изменение порядка слов ИЯ не находит какого-либо лексического или синтаксического восполнения, отличаются заметно более низким уровнем выраженности эмотивной тональности, чем оригинальные предложения. Кроме того, мы выделяем ряд эмоциональных состояний, для маркировки которых оптимально подходят средства эмотивного синтаксиса русского языка, отсутствующие в английском. Так, нами замечено, что весьма эффективным средством передачи чувства одиночества, тоски, печали, неуверенности и т. п. являются глаголы страдательного залога в сочетании с предикатами эмоционального состояния, которые мы рекомендуем использовать для интерпретации на русском английских глаголов действительного залога при переводе описаний эмоций такого рода. Отмеченные нами выше эллиптические конструкции с опущением подлежащего представляются оптимальным средством репрезентации целого ряда состояний, общая черта которых — эмоциональное напряжение (тревога, смущение, озабоченность, неловкость, смятение, страх, стыд и т. п.), и рекомендуются для интерпретации на русском языке англоязычных описаний действий, сопровождаемых подобными эмоциями.

В целом можно утверждать, что русскоязычные переводчики современной англоязычной литературы справляются с поставленной задачей, в большинстве случаев проявляя языковое чутье, выдерживая стиль оригинального произведения и, как отмечалось выше, иногда весьма находчиво оперируя русским языком и создавая новые, остроумные лексические формы. Говоря о недостатках их работы, следовало бы отметить встречающуюся временами небрежность в отношении смысловой части отдельных фрагментов текста ИЯ (некоторые примеры обсуждались выше) и проявляющуюся иногда «робость» при интерпретации «труднопереводимых» элементов, из-за которой возникает ощущение некоторой формальности и сухости переведенного текста по сравнению с подлинником.

Сравнивая лексический и синтаксический уровни эмотивности с точки зрения перевода, можно сказать, что оба уровня могут и должны эффективно использоваться для достижения адекватности текста ПЯ. Проведенный нами анализ показывает, что лексический уровень, по сравнению с синтаксическим, ставит перед переводчиком несколько более сложные задачи, невыполнение которых сильнее сказывается на качестве перевода, однако он же и предоставляет широкий репертуар средств для решения этих задач. Синтаксический уровень создает для переводчика трудности, в основном, за счет несовпадения конкретных средств эмотивности в ИЯ и ПЯ, но, с другой стороны, это обстоятельство нередко приходит на помощь переводчику, поскольку при использовании на ПЯ синтаксического средства, отсутствующего в ИЯ, переводное высказывание может в отдельных случаях превзойти оригинальное по выразительности.

Говоря о перспективах дальнейших исследований на стыке областей эмотивности и перевода нам хотелось бы обратить внимание на явление авторской и переводческой эмотивной номинации. Писательская эмотивная номинация может представляться и исследоваться как основное (и, вероятно, единственное) средство заполнения «эмотивных лакун» в родном языке. Переводческая же генерация неологизмов может анализироваться как один из наиболее эффективных способов заполнения собственно эмотивных лакун (т.е. перевода на родной язык «непереводимых» эмотивов другого языка).

Психолингвистические и нейронсихолингвистические исследования как научная основа для дальнейшего изучения явления эмотивности.

Лингвистические исследования, проводимые на протяжении последних десятилетий, убедили научное сообщество в том, что одного языкознания недостаточно для построения полноценной теоретической картины языка, в том числе и эмотивности как одного из его неотъемлемых свойств. Ученые единодушно признают необходимость комплексного подхода к изучению языка • в целом и лингвистического выражения человеческой эмоциональности в частности: «[К неразработанным вопросам] относится проблема выражения в речи воли и чувства. Если вопросы о соотношении значения слова и понятия, суждения и предложения как-то решаются, по ним уже намечаются некоторые направления и выводы, то в области изучения волеизъявления и эмоциональной окраски речи почти ничего не сделано. Грубые и подчас совершенно субъективные деления речи на мало эмоциональную, более эмоциональную и сильно эмоциональную достаточны лишь для приблизительных описаний. Не вскрыт самый механизм фиксации и включения эмоциональных реакций в речь» (Жинкин 1958, с.9). Подчеркивается важность привлечения результатов исследований в смежных с лингвистикой и филологией научных областях, в особенности в психологии и нейрофизиологии, как в дисциплинах, исследующих непосредственную физиологическую основу эмотивности — эмоциональность (Шаховский 1987, с.8).

Пожалуй, наиболее академически оправданным в этой связи представляется интегрирование в общетеоретическую базу для изучения эмотивной семантики новейших достижений в области психолингвистики и нейропсихолингвистики, поскольку эти сравнительно молодые, но набравшие за последние десятилетия стремительный темп развития отрасли объединяют лингвистику, психологию и неврологию, три фундаментальные научные сферы, разделяющие между собой составные элементы эмотивности, как научного понятия. В. И. Шаховский отмечает: «Поскольку эмотивные средства речи выражают определенные психические состояния говорящего, обуславливающие его эмоциональное отношение к предмету, объекту, адресату речи и ситуации общения (что составляет содержание эмотивной функции языковых единиц), у эмоциональности имеется и психолингвистический аспект. Речь у человека управляется не только собственно языковыми, но и психологическими факторами» (Шаховский 1987, с. 11). На примере эмотивной номинации (Леонтьев 1971; Гридин 1976; Шаховский 1981), отчетливо проявляется роль психики и ассоциаций в номинации вообще и во вторичной (косвенной) номинации — в частности (Телия 1977, 1981, 1986). Эта закономерность объясняет все более широкое распространение термина «психосематика» в лингвистических трудах. (Chafe 1973). Основываясь на анализе эмотивной номинации английского языка,.

В.И. Шаховский высказывает предположение, что она является одной из областей «психосематики» речевого поведения человека, так как в ней участвуют не всегда предсказуемые ассоциативные связи — источники наведения, индуцирования и актуализации виртуальных сем, их признаков и конкретизаторов. «Вероятно, — полагает он — этим и объясняются многие прагматические (воздействующие) моменты неожиданной эмотивной номинации» (Шаховский 1987, с.11). С психосемантическим аспектом эмотивной номинации связывается и теория значения как психологического феномена (теория психологической структуры значения — Леонтьев, 1971), и предложение выделить психолексикологию (Miller 1951), а в нейсамостоятельный раздел — психосемантику, который бы специально анализировал психологический аспект значения (Шаховский 1987, с.11). Этим же объясняется и методика ассоциативного эксперимента (Deese 1962; Фрумкина 2007), и создание словарей ассоциативных норм того или иного языка (Шаховский 1987, с.11).

По утверждению В. И. Шаховского в принципе любое значение, а не только эмотивное, психично, и в том, что это пока не всеми осознается, виноват в известной мере метаязык, несовершенство которого приводит к путанице различных типов психичности значения слова и речевого высказывания. Он считает привлечение психологии к изучению семантики попыткой найти в ней объяснение работы некоторых семантических механизмов языка (Шаховский 1987, с. 12). У. Чейф подчеркивает в этой связи, что и психология может почерпнуть полезную информацию из тех лингвистических явлений, которые отражают работу мозга (Чейф 1975, с.6).

В то время как лингвистика изучает все составляющие и приложения языка в их целостности, психолингвистика концентрируется на психологических аспектах языка и речи, которые «в самом общем виде могут быть разделены на процессы производства и восприятия речи, понимания и усвоения языка» (Секерина 2006). Предметом нейропсихолингвистики, по определению А. Р. Лурия, являются «мозговые механизмы речевой деятельности и те изменения в речевых процессах, которые возникают при локальных поражениях мозга» (Лурия 1975, с. З). Вопросы, на которые, в числе прочих, стремятся дать ответ две последние дисциплины, можно назвать наиболее актуальными для изучения эмотивности на его современном этапе не только потому, что их освещение обогатит лингвистику новыми теоретическими данными об эмотивности как о явлении, но и поскольку результаты исследований в этих областях могут быть широко применимы в художественной литературе и в литературном переводе. Как передает свои эмоции ребенок до овладения языком, в какой степени обогащение эмоционального опыта, а также расширение «эмоционального репертуара» у развивающегося индивида обуславливает усложнение и усовершенствование его языкового эмоционального выражения? Существует ли обратная связь: способствует ли развитие языка и речи интенсификации эмоций и вносит ли оно разнообразие в их палитру? Модифицируют ли поражения речевых центров мозга языковое оформление эмоции, и если да, то распространяется ли их влияние только на форму передачи эмоций, или также затрагивает и непосредственно эмоциональную сферу (то есть, «эмоциональное содержание») личности? Какие мозговые центры задействуются при литературном выражении эмоционального высказывания, и есть ли способы «тренировать» мозг с целью увеличения возможностей творческого излияния эмоции при создании художественного произведения и его переводе на иностранный язык?

На сегодняшний день психолингивистика и нейропсихолингвистика могут ответить на эти вопросы лишь в общих чертах, однако, выявленные исследователями тенденции взаимодействия языка и мышления уже сейчас подталкивают к дальнейшим, более глубоким, выводам.

Согласно результатам многолетней работы, проводимой в данной области такими психологами как Ж. Пиаже и Л. С. Выготский, язык может способствовать развитию мышления и иногда интенсифицировать его в той мере, в какой он участвует во взаимодействии интеллекта растущего индивида с предметным миром и окружающими людьми, однако сам по себе язык не определяет этого развития (Слобин 2006, 168).

С другой стороны, Л. С. Выготский в своей классической работе «Мышление и речь» высказывает предположение о существовании внутренней речи («особой формы речи, лежащей между мыслью и звучащей речью». Не исключено, что это явление, при условии «выведения» его на сознательный уровень способно значительно обогатить язык, выражаемый в устной и письменной форме: «Мысль не состоит из отдельных слов — так, как речь. Оратор часто в течение нескольких минут развивает одну и ту же мысль. Эта мысль содержится у него в уме как единое целое, а отнюдь не возникает постепенно, отдельными единицами, как развивается его речь. То, что в ' мысли содержится симультанно, то в речи развертывается сукцессивно». (Выготский 1956, с. 378). Мнение Л. С. Выготского разделяет Ю. Д. Апресян, полагая, что язык мыслей и язык слов не совпадают друг с другом (Апресян 1966, с. 245), поскольку запоминание мысли не требует запоминания слов, которыми эта мысль была выражена. Доказательством является то, что попытка воспроизведения мысли теми же словами значительно затрудняет восстановление в памяти самой мысли. Эксперименты показали, что осмысленные фразы, которые произносит носитель языка, являются своеобразным переводом с «языка мысли» на «язык слов», а понимание этой фразы другим человеком есть обратный перевод с «языка слов» на «язык мысли» (Апресян 1966, с.254).

Идея «нетождественности» мысли ее словесному излиянию находит любопытное отражение в книге Б. Гизлина «Процесс творчества», где представлены многочисленные описания некоего «зарождения» эмоций, мыслей, вопросов и дилемм, которые потом находят спонтанное мыслительное разрешение, а затем творцу приходится решать еще одну сложнейшую проблему — придавать плодам своего мыслительного процесса форму слов (вЫзеПп 1985).

Теория существования внутренней речи нашла развитие у одного из основателей советской психолингвистики, Н. И. Жинкина, который, проведя ряд экспериметнов, проанализировал механизм работы внутренней речи, представив его как мысленное построение логически связанных визуальных образов или «предметно-схемный код»: «Предметно-схемный код, обнаруженный у разных испытуемых, может быть охарактеризован некоторыми общими чертами. Во-первых, это код непроизносимый, в нем отсутствуют материальные признаки слов натурального языка. Здесь нет последовательности знаков, а есть изображения, которые могут образовать или цепь или какую-то группировку. Этот код отличается от всех других тем, что обозначаемое других языков в этом новом коде является вместе с тем и знаком. Когда мы говорим: Большой театр, то за буквами или звуками языка разумеем самое вещь — Большой театр. Когда же мы представляем себе Большой театр, то независимо от каких-либо букв или звуков, мы имеем в виду самое эту вещь как предмет, могущий породить множество высказываний (например, мысль о том, что находится справа, слева, сзади от Большого театра и т. п.). Поэтому такой код и может быть назван предметным. Такой предметный код представляет собой универсальный язык, с которого возможны переводы на все другие языки. Язык внутренней речи свободен от избыточности, свойственной всем натуральным языкам. Формы натурального языка определены строгими правилами, вследствие чего соотносящиеся элементы когерентны, т. е. наличие одних элементов предполагает появление других, — в этом и заключена избыточность. Во внутренней же речи связи предметны, т. е. содержательны, а не формальны, и конвенциональное правило составляется ad hoc, лишь на время, необходимое для данной мыслительной операции. Как только мысль переработана в форму натурального языка, кодовый, мыслительный прием может быть забыт.» (Жинкин 1964, с.35). Н. И. Жинкин подчеркивает прямую зависимость принципиальной возможности общения между индивидами от внутренней речи каждого из них и описывает процесс переосмысления лексических значений в процессе «перевода» внутренней речи на натуральный язык: «Натуральный язык является для участников общения средством выработки такого субъективного кода, который, будучи переведен на натуральный язык, сделал бы возможным самый процесс общения и соответственно сравнения разных субъективных представлений и сглаживание различия между ними. Применение натурального языка возможно только через фазу внутренней речи. Решить мыслительную задачу — это значит найти контролируемый выход из ситуации, в определенном отношении. В языке это отображается в переосмыслении лексических значений. Слово не может обладать постоянным значением. Иначе при ограниченном количестве слов было бы ограниченное число высказываний, и вновь возникающие предметные ситуации не могли бы быть высказаны. Поэтому в процессе общения неизбежно меняется интерпретация лексики в силу того, что контекст определяет переосмысление лексических значений. Мысль в ее содержательном составе всегда пробивается в язык, перестраивает его и побуждает к развитию. Это продолжается непрерывно, так как содержание мысли больше, чем шаблонно-узуальные возможности языка. Именно поэтому зарождение мысли осуществляется в предметно-изобразительном коде: представление так же, как и вещь, которую оно представляет, может стать предметом бесконечного числа высказываний. Это затрудняет речь, но побуждает к высказыванию. Таким образом, механизм человеческого мышления реализуется в двух противостоящих динамических звеньяхпредметно-изобразительном коде (внутренняя речь) и речедвигательном коде (экспрессивная речь). В первом звене мысль задается, во втором она передается и снова задается для первого звена» (Жинкин 1964, с. 35−36).

Если теория Н. И. Жинкина справедлива, можно предположить, что двухзвенный процесс выведение внутренней речи на уровень речи звучащей включает в себя и некое промежуточное звено — непосредственный «перевод» визуальных образов (или предметно-изобразительного кода) в слова натурального языка. Эта стадия, время активности которой исчисляется долями секунд, может, тем не менее, представлять собой довольно сложную ментальную операцию (или, в зависимости от сложности выполняемого «перевода» — последовательность операций, включающих в себя волевое усилие индивида, осуществляемое с целью как можно более точно расшифровать и «озвучить» те или иные единицы предметно-изобразительного кодаотбор известных индивиду и более или менее подходящих для выполнения данного «перевода» лексических единицотказ от наименее «адекватных» из этих единиц и определение одной или нескольких наиболее «адекватных»). Вполне вероятно, что генерация неологизмов, в большинстве случаев подстегиваемая эмоциональной фрустрацией невозможности точного и быстрого выражения мысли.

46 средствами существующего языка, напрямую связана с промежуточным звеном между предметно-изобразительным кодом в сознании субъекта и порождением этим субъектом единиц речевигательного кода. Стремление как можно более точно «перевести» единицы (или образы) внутренней речи на речь, выражаемую в устной и письменной форме, побуждает субъекта привлекать, за не имением прочих, лексические и морфологические средства существующего языка, при этом перестраивая и перегруппировывая их по-новому. В. И. Шаховский отмечает в этой связи: «Мотивами всех эмотивных номинаций являются: эмоции говорящих (психологический мотив), стремление по-новому, оригинально и потому экспрессивно обозначить объекты отражения (прагматический мотив), игра с языком (стилистический мотив). Кроме того, эмотивная номинация объясняется нехваткой словарных единиц для выражения разнообразных эмоциональных отношений применительно к бесчисленным эмотивным ситуациям (мотив необходимости заполнения эмотивных лакун в языке)» (Шаховский 1987, с.139). Таким образом, рождаются новые слова подобные «manservitude» .

46 Исключение из этого правила, возможно, составляют лишь профессиональные неологизмы, к созданию которых индивида подталкивает, скорее, необходимость более эффективного общения в профессиональной сфере, нежели чем эмоциональное отношение к тому или иному явлению.

Fowles) — раболепное, заискивающее отношение слуги к господину (неологизм составлен путем слияния существующих в английском языке слов «manservant» — «слуга» и «servitude» — раболепие) — «smart-aleckry» (McEwan) — «заумные рассуждения» (присоединение суффикса обобщающих понятийry- (witchery, grocery, etc:) к разговорному выражению «smart-aleck» («умник»)) и т. д.