Мы можем считать советскую монументальную пропаганду социальным заказом, который содействовал привлечению интеллигенции к сотрудничеству с советской властью и ее переформатированию в духе советской революционности. Многие произведения советского монументального искусства имели беспрецедентную идеологическую и воспитательную функции, они привлекли широкие и достаточно малообразованные слои к феномену искусства как таковому. Раздел 3: Специфика постсоциалистических практик мемориализации в странах Балтии.
В данном разделе мы будем рассуждать о коммеморативных практиках, связанных с реинтерпретацией истории Второй мировой войны в странах Балтии и об их роли в политике исторической памяти. Память о войне «определятся как конструируемый контекстуальный феномен — «место памяти (термин П. Нора), значение которого выкритализовывается в ритуале коммеморации». Практики коммеморации определяют стратегии формирования национальной идентичности и перспективы национального самоописания на будущее. По мнению В.
Рудометофа. &# 171;необходимо рассматриваться коммеморативные ритуалы (сооружение памятников и поклонение им) как политические проекты, цель который состоит в том, чтобы культивировать и популяризировать определенные интерпретации прошлого как часть текущей политической повестки дня".Мы хотим привести несколько примеров военных коммеморативных практик, которые определяют память о Второй мировой войне и связаны с культом героя-солдата в постсоциалистических странах Балтии и в России. В 1990;е гг. постсоциалистические прибалтийские общества отличались дестабилизированными национальными идентичностями и нуждались в политических проектах по конструированию &# 171;правильной" истории и формированию историко-культурных и культурно-политических отличий по отношению к социалистическому опыту, который был обречен на отторжение и элиминирование из коллективной памяти.
Приоритетной задачей политики исторической памяти являлась реабилитация и апологетизация досоциалистического и европейского прошлого прибалтийских обществ. В таком контексте создавалась «новые места памяти для репрезентации однажды потерянного прошлого и социалистического периода как исторической травмы. В балтийских образах досоциалистического национального прошлого преодоление разрыва с воображаемым прошлым изначально определялось как возвращение в Европу в качестве центрального условия для преодоления травмы социализма. Европейская сущность балтийских обществ должна была быть восстановлена в значении легитимного и общепризнанного исторического субстрата и политической модели для перестраивания национального сообщества. Консенсус в реабилитации национального пространства как европейского требовал вновь пережить и «восстановить «европейской потерянное историческое время. Следовательно, требовалось развивать те культурные, в том числе и коммеморативные практики, чья инструментальность состоит в создании и утверждении общих исторических смыслов и чувства принадлежности».Настоящий Музей оккупации в Риге в советское время был музеем красных латышских стрелков, являясь «советским символом латышской политически нормативной мужественности — верные стражи заветов Ленина и Октябрьской революции 1917 г.» В начале 1990;х гг. этот памятник заменили на идеализированные образы латышей, сражающихся против &# 171;коммунистической оккупации». Музей оккупации в Риге сейчас призван символизировать историческую травму латышской нации в течение советского периода.
В Эстонии Музей оккупация также стал частью господствующего политического дискурса о двойной оккупации и геноциде — нацистском и советском. Латышские герои «павшие или пострадавшие за нацию против советской оккупации, увековечены на Кладбище воинов в местечке Лестене под Ригой. Священной добродетелью воинов, ради памяти которых было создано это место, считается их смерть в борьбе против коммунизма. На церемонии открытия мемориала глава Ассоциации ветеранов-легионеров провозгласил: „…целая страна теперь увидит, что у нас есть объект национального почитания“. Имена погибших высечены на мемориальной стене с сопровождающим посвящением: „Мы ждем, когда справедливость восторжествует“. Именно к этому мемориалу как к символу военного братства привозят латвийских солдат перед их командировками в Ирак». Пример данной коммеморативной практики в постсоциалистической Латвии демонстрирует, что они были политически и идеологически ангажированными, направленные для преодоления «исторических разрывов» и национальной социалистической травмы. Взаимосвязь между господствующим политическим дискурсом и коммеморативными практиками демонстративно проявилась в решении эстонского правительства в 2007 г. демонтировать и перенести советский военный мемориал на холме Тынисмяги, в центральной части Таллинна, на военное кладбище.
&# 171;Демонтаж «Бронзового солдата» за несколько дней до Дня Победы был воспринят русскоязычным сообществом Эстонии как открытый политический вызов его коллективной коммеморативной памяти". Этот коммеморативный конфликт можно объяснить спецификой текущего балтийского политического контекста, в дискурсивной пространстве которого господствует троп возвращения в Европу. Это событие в практике исторической политики постсоциалистической Эстонии направление на конструирование образа Балтии в целом и Эстонии в частности как стратегической границы между Европой и «Другой/чуждой цивилизацией». В массовое сознание современных эстонцев вкладываются представления о справедливой войне против коммунизма и культурной чуждости русскоязычных жителей Эстонии. Отсутствующий «Бронзовый солдат» в центре Таллинна стал своеобразным символом политически ангажированной мемориализации прошлого. &# 171;Бронзовый солдат" в своем отсутствии и присутствии одновременно стал эффективным иконическим знаком в риторике несовместимости между эстонцами и русскоязычными, между Европой и русскостью, между Своими и Чужими, между доминантным пониманием нации как «жизнеспособного аутентичного сообщества» и «виктимизированным» существованием нации, «загрязненной» присутствием нелояльной диаспоры. «Бронзовый солдат» стал новым местом «контр-памяти» для русскоязычной диаспоры Эстонии и, вероятно, всей Балтии".
Заключение
.
Памятники выдающимся историческим и политическим деятелям являются инструментами монументальной пропаганды, направленной на решение конкретный идейно-политических и культурных задач определенной эпохи. Сооружение, охрана и снос памятников являются неотъемлемой частью государственной политики памяти, или исторической политики, целью которой всегда является легитимация, нередко ретроспективно-историческая, господствующего политического класса в его притязаниях на власть. Формирование культуры монументальной пропаганды начало формироваться в России, начиная с эпохи правления Петра I. Практически на всем протяжении императорского периода истории российской государственности коммеморативные практики (воздвижение памятников) были связаны с необходимостью конструировать имперскую национальную идентичность российской элиты, так как памятники в основном воздвигались императорам и полководцам. В советский период коммеморативные практики стали мощно идеологизироваться и являлись одним из инструментов государственной идеологической и агитационно-воспитательной работы.
Монументальная пропаганда сыграла определяющую роль в становлении феномена советского вождизма. В постсоциалистический период в так называемых национализирующихся государствах Восточной Европы и Балтии началась борьба за возвращение историчсекого сознания наций в европейское символическое пространство. Трансформация коммеморативных практик в странах Балтии, имеющая место в таких странах, как Латвия и Эстония в постсоциалистический период, в высшей степени наглядно свидетельствуют о важнейшей роли монументальной пропаганды в плвне формирования национальной идентичности. Список использованной литературыPro et Contra, Том 13, № 3−4 (46), май-август 2—9. А. Миллер. Россия: власть и история. Хобсбаум Э.
Изобретение традиции.
http://melek.narod.ru/Hobsbawm_rus.PDFБ. Андерсон. Воображаемые сообщества. М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2001.
Пьер Нора. «Всемирное торжество памяти».
http://magazines. russ. ru/nz/2005/2/nora22.htmlМорис Хальбвакс. «Коллективная и историческая память».
http://magazines. russ. ru/nz/2005/2/ha2.htmlБурдье П. «Социология социального пространства». — Москва: Ин-т экспериментальной социологии; СПб.: Алтейя, 2007.
Мохов С. В. Городские памятники в политике формирования национально-гражданской идентичности: историческая память московских студентов / С. В. Мохов // Бизнес. Общество.
Власть. — 2011. — № 7. — С.
17−29.Шухободский А. Б. Памятник истории и культуры как специфический вид культурной ценности. Извести Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, 2009, № 97.
Качалова В. Г. Проблемы охраны культурного достояния России как фактор формирования национального сознания народа // Credo New. 2002. № 3. С.
1−13. Сокол К. Кратная история российских монументов. Научно-популярный журнал Знание-сила//.
http://znanie-sila.su/?issue=projects/issue77.html&r=1Об охране и использовании памятников истории и культуры: Закон РСФСР от 15 декабря 1978 г. // Свод законов РСФСР. М.: Советская Россия, 1983. Т. 3. С. 498−526.
Голотин И. В. Государственная политика в области охраны памятников истории и культуры в 1953;1985 гг.: по материалам Ярославской области: Автореф.
дис.на соис.
степ. кандидата исторических наук, Ярославль 2011.
Бескровный Л. Г., Крайнов Д. А., Маковецкий И. В., Тельтевский П. А., Трусова H.C., Швидковский О. А. Классификация исторических памятников // Методические рекомендации по подготовке сводапамятников истории и культуры СССР / Ред. Л. Г. Бескровный, В. Е. Быков, В. Н. Иванов, О. А. Швидковский. М., 1972.
Вып. 4. С. 8−16.Монументальная пропаганда. Большая советская энциклопедия//.
http://dic.academic.ru/dic.nsf/bse/110 533/Данилова Н. Мемориальная версия афганской войны (1979;1989). Неприкосновенный запас, 2005, № 2−3//.
http://magazines.russ.ru/nz/ 2005/2/dan17.html Roudometof V. B eyond Commemoration: The Politics of Collective Memory// Journal of Political and Military Sociology. V ol.
31 (2003)? # 2. Новикова И. И.
Солдат возвращается снова: образы военной коммеморативной мужественности в странах Балтии и России//Визуализация нации. Альманах Центра этнических и национальных исследований Ивановского государственного университета, 2008, вып. 2, стр. 91−92.
