«Третий мир» в условиях глобализации

Взаимообусловленные процессы глобализации и регионализации влекут за собой дальнейшее обострение противоречий по оси «Север — Юг». Складывающаяся система мировой экономики приводит к одностороннему обогащению государств, транснациональных корпораций и других игроков, представляющих благополучные регионы Европы и Северной Америки, в то время как «южная периферия» — страны и народы бывшего «Третьего мира» — все более отстают от их уровня развития, превращаясь в заложников системы. И, разумеется, не везде это вызывает лишь молчаливый протест. Собственно, в этом и заключается одна из основных причин многих социально-экономических и политических потрясений, в том числе и современного международного терроризма. Большинство террористических движений имеют либо антиглобалистскую направленность, либо в целом антизападную, тем самым четко позиционируя себя в мировом политико-идеологическом пространстве.

В эпоху глобализации цели терроризма также глобальны: противостояние западной цивилизации или ее сегменту (например, федерализации ЕС) опирается на антизападные идеологические штампы, которые используются для более эффективного привлечения сторонников. Пропаганда радикальных взглядов и терроризма как метода политической борьбы широко использует возможности глобального охвата и «эффекта присутствия», предоставляемые современными СМИ.

Ярко выражен транснациональный характер современного терроризма. Эта его черта является прямой производной глобализации как таковой. Не только терроризм, но и социальные конфликты, финансовые и торговые отношения, культурные и образовательные контакты все чаще пересекают государственные границы без контроля, а порой и без ведома правительств этих государств. Данный процесс не во всех регионах протекает одинаково стихийно, но все же примеры таких «черных дыр» на политической карте мира, как Чечня 1991—1999 гг. и Афганистан, Ирак, Сомали свидетельствуют о том, что концентрация и активность террористических организаций сильнее там, где отсутствует эффективная государственность.

С точки зрения И. Валлерстайна, преодоление указанных противоречий в рамках капиталистической мир-экономики невозможно без ее разрушения.

Преобладание свободного рынка квалифицированного труда в центре и несвободного рынка менее квалифицированного труда на периферии — это фундаментальная характеристика капиталистической мир-экономики, поскольку неравенство и неравномерность развития входящих в нее элементов становятся важнейшим условием ее функционирования и основой для системной интеграции. Наложение и взаимоусиление проблем и противоречий, по рожденных «эффектом одновременности» процессов модернизации, нациестроительства и глобализации, превращают большинство стран «периферии» и «полупериферии» мира, живущих в иных «часовых поясах», чем «ядерные» страны промышленно развитого Запада, в экономических и политических аутсайдеров.

Растущая неэффективность государства под прессингом глобальной экономической рационализации, всеобщей финансовой зависимости, резкого сокращения ресурсов для осуществления государственной социальной и экономической политики и воздействием навязываемых СМИ западных потребительских стандартов, недостижимых для населения большинства стран, но вызывающих «революцию растущих ожиданий» и др., не только делают проблематичным осуществление цели «догоняющей» модернизации — «догнать и перегнать Запад», но и порождают массовую фрустрацию, преодолеть которую проще всего с помощью формирования «образа врага» в национальной, цивилизационной и (или) конфессиональной «упаковке», поскольку социальные общности «держатся вместе» при наличии внешних угроз и (или) консолидирующей идеологии.

При этом линии этнических и религиозных разломов в отличие от экономических до поры бывают незаметны. «Кровь и происхождение — в душе, а не в теле. Вопрос не в том, „кто принадлежит к нам“, а в том, что само понятие „мы“ часто означает нечто существенное, но невидимое другим» .

Причем осознание реальности этих разломов может быть использовано для обоснования интересов безопасности государств Запада и призыва к единению перед лицом новой угрозы. Как, в частности, пишет Я. Н. Питерсе: «Концепция С. Хантингтона („раскола цивилизаций“ — прим. авт.) — это политическое восприятие культуры, изложенное стандартным языком национальной безопасности. Культура политизирована, разложена в цивилизационные пакеты, совпадающие с геополитическими единицами… Очевидно, в основу положен образ „нового врага“. На деле Хантингтон соединяет два нынешних дискурса о врагах — „угрозу фундаментализма“ ислама и „желтую опасность“, и вся новизна заключается в этой комбинации» .

Существует устойчивая корреляция между подъемом национализма и религиозного фундаментализма и переходным состоянием общества. Американский политолог Д. Снайдер обращает внимание еще на одну зависимость: практически всегда рост массового национализма бывает обусловлен ростом демократии и расширением свободы слова и прессы. Незрелость и неэффективность институтов демократии, неизбежные на начальном этапе транзита, создают благоприятные предпосылки для подъема национализма.

Периоды радикальных перемен — это периоды всеобщей неуверенности, и потому люди, проигрывающие от перемен, испытывающие страх перед новым незнакомым и глобализирующимся миром, обращаются к «заветным» фундаментальным ценностям — этническим и религиозным. «Люди спасаются от экономической неуверенности своего реального мира, — пишет Л. Туроу, — отступая в уверенность какого-нибудь религиозного мира, где им говорят, что если они будут повиноваться предписанным правилам, то будут спасены» .

Свой способ спасения предлагает и национализм, поскольку берется компенсировать издержки «процесса освобождения», порожденного модернизацией и глобализацией. При этом ни один из порожденных национализмом конфликтов не был, по мнению Снайдера, логическим следствием длительной культурной вражды или военной необходимости. Они возникали в результате использования политическими элитами националистических лозунгов для обретения массовой поддержки на «начальном этапе демократизации, когда институты, регулирующие политическое участие, находились еще в зачаточном состоянии» .

По сведениям Д. Снайдера, вероятность вспышки националистических конфликтов в результате демократизации особенно велика в тех случаях, когда элиты воспринимают быстрые политические перемены как угрозу собственному положению, когда расширение политического участия масс предшествует созданию институциональных структур гражданского общества и когда массовая политическая мобилизация осуществляется на основе дискриминации по этническому признаку. В свою очередь к факторам, которые препятствуют возникновению этнических конфликтов, он относит политику элит, направленную на создание и укрепление либеральных институтов, а также формирование «гражданского национализма». Причем второй фактор способствует успеху демократических трансформаций даже при слабых либеральных институтах.

Символичен практический вывод Д. Снайдера. Вместо того чтобы неосмотрительно подталкивать «сомнительные страны» к скорейшему внедрению атрибутов «электоральной демократии» и «свободы прессы», международному сообществу следует проводить более осторожную и опосредованную политику, преследуя прежде всего долгосрочные цели создания социально-экономических условий либерализации и институциональных предпосылок гражданской демократии, что отодвигает мечту о глобальной демократизации и «конце истории» в неопределенно далекое завтра.

Антизападный мятеж в «третьем мире» все чаще направляется также против секулярного национального государства, оставшегося чуждым институтом для большинства незападных культур.

В Азии и Африке за фасадом заимствованных и слабых политических институтов и национальных символов скрывается традиционный мир племен и народностей, который не смогло трансформировать квазинациональное государство. Многие государства, возникшие в результате освобождения от колониальной зависимости, являются, по сути, псевдогосударствами, у которых отсутствуют устоявшиеся институциональные структуры, внутреннее единство и, наконец, национальное самосознание. «Рост популизма, манипуляции неотрадиционалистскими символами, развитие авторитаризма — все это отличительные особенности не столько развития политического процесса, сколько состояния напряженности между импортированным продуктом и общественными структурами — носителями иной политической лексики» , — отмечают П. Бади и П. Бирнбаум.

Ведя освободительную борьбу, страны «Третьего мира» ставили своей целью получение статуса национальных государств и принятия их в международное сообщество в качестве суверенных и полноправных членов. В начале третьего тысячелетия высказываются сомнения относительно того, сохранится ли и в наступившем столетии международный порядок, созданный по западным стандартам.

С точки зрения нынешних исламистов, неудачи и недостатки современных исламских стран вызваны тем, что последние переняли чуждые понятия и обычаи. Они отделились от истинного ислама и таким образом утратили свое былое величие. Поэтому исламисты отрицают секулярное национальное государство и требуют вернуться к идее халифата — «исламского идеального государства». Отсюда рост политического влияния исламского фундаментализма, который тотально отвергает западную модель политического развития. Однако причина кроется не в исламе как религии, а в повсеместной утрате иллюзий, особенно среди молодежи, охватившей население стран, уже вкушающих соблазнительные плоды модернизации, но неспособных обеспечить ими всех граждан.

Более того, государства Азии и Африки и, прежде всего, мусульманские, переживают сегодня процесс запаздывающей модернизации и этнизации одновременно, а в большинстве мусульманских стран модернизация оказалась направленной и против секуляризации, что, в частности, и породило феномен исламского фундаментализма. «На Западе, — писал Э. Геллнер, — национализм возникает в результате того, что высокая культура — культура грамотного меньшинства — распространяется до границ всего общества и становится отличительным признаком принадлежности к нему каждого члена. То же самое происходит и в исламе, только здесь это находит выражение скорее в фундаментализме, чем в национализме, хотя порой эти два течения объединяют свои усилия. Для масс высокая форма ислама служила сертификатом, подтверждающим их новый статус, пропуском в число горожан. Она также определяла их в отличие от пришельцев, с которыми пришлось столкнуться в ходе колониальных конфликтов (новые колониальные нации складывались зачастую просто из всех мусульман, проживающих на произвольно выделенной территории, и не имели до этого никакой коллективной идентичности)» .

Действительно, на Ближнем и Среднем Востоке границы были проведены благодаря дипломатическим соглашениям, временным успехам армий, а, не исходя из общности культур или желаний народов региона. «Ни одно из этих государств не было однородным; языки, религии, культуры перемешались как в Сирии, так и в Ливане или Ираке. В Палестине рост численности еврейского меньшинства начал постепенно порождать скрытую гражданскую войну, которую уполномоченные властью не могли усмирить, ни пресечь. Арабские государства похожи на прошлые мусульманские государства, созданные с помощью оружия и населенные разными племенами, но не имеют эквивалента средних классов Европы, состоявших из буржуа, чиновников или интеллигенции, способных взять на себя ответственность за конституционное государство» , — писал Р. Арон.

Политические реформы, осуществленные в ряде исламских государств в 1990;е гг.: выборы, расширение парламентского представительства и создание неправительственных организаций в подавляющем большинстве случаев имеют целью кооптацию во власть представителей патримониальных структур ради поддержания национальной консолидации «без размежевания». Однако реально действующими социальными организациями, которые могут обеспечить лояльность индивидов, служить надежными сетями политической коммуникации и участвовать в урегулировании возникающих конфликтов, остаются мусульманские общины. Поэтому именно этническая и конфессиональная солидарность приходит в мире ислама на смену национально-государственной идентичности, заимствованной у бывших стран — метрополий.

Глобализация, в формах, навязываемых Западом, воспринимается в этом регионе мира как угроза дальнейшему существованию, которая преодолевается посредством призыва к возвращению к традиционным формам общности — религиозной и этнической. «Арабский мир, — отмечает С. Амин, — остается пленником концепций деспотического государства: он восхваляет деспота за то, что он „истинный“, а не за то, что „просвещенный“ …Политический ислам призывает к подчинению, а не к эмансипации». Тем самым, с одной стороны, укрепляется легитимность авторитарных режимов региона, а с другой, обостряется цивилизационный конфликт между исламскими странами и Западом. Пример Сомали, Ирака, Ирана, Судана и Афганистана наглядно доказывает правоту данного утверждения.

При этом агрессивная энергия этнополитической и фундаменталистской мобилизации может быть канализирована в следующих основных направлениях:

• — против поддающихся идентификации меньшинств, проживающих среди большинства;
• — против соседних этнотерриториальных образований с целью пересмотра границ;
• — против имперского центра или главенствующей национальной группы;
• — против соседнего народа (страны), принадлежащего к другой цивилизации (конфессии);
• — против персонификации «зла глобализации» — Соединенных Штатов Америки и Запада в целом.

Сегодня, однако, капиталистическая мир-экономика достигла в своем развитии той точки, которая делает, по мнению И. Валлерстайна, неизбежной скорую гибель капитализма. Большая часть причин связана с издержками последней стадии эволюции этой мир-системы, т. е. с глобализацией как процессом всепланетного торжества капитализма.

Среди этих причин, ограничивающих дальнейшие возможности ускоренного накопления капитала, такие как: необратимое исчерпание ресурсов дешевой рабочей силы (сельского населения); долгосрочная тенденция к росту доли оплаты труда в стоимости продукции, ставшая результатом постепенной демократизации политических режимов и, соответственно, увеличение политического влияния представителей наемного труда — тенденция, ведущая к предельному уменьшению нормы прибыли, что усугубляется обострением экологических проблем и издержек, поскольку в глобальном мире все меньше мест, где можно было бы «бесплатно» сбрасывать токсические отходы капиталистического затратного производства, и др.

И если даже не соглашаться со взглядом И. Валлерстайна на современный этап глобализации как последнюю «летальную» стадию капиталистической мир-системы, то нельзя тем не менее отрицать неизбежность радикальных перемен мирового масштаба в не столь отдаленном будущем. «И это будет не просто перестройка, — на что, в частности, не раз указывал академик Н. Н. Моисеев, — а реконструкция общего планетарного порядка». Только вот нет согласия о плане этой глобальной реконструкции.