Человек – не безличный объект

Если иметь в виду строго экзистенциалистскую проблематику Хайдеггера, то, на первый взгляд, философия Ницше не является антиподом философии Хайдеггера, так как Гегель, а не Ницше олицетворяет собой ту философскую традицию, которую пытается разрушить Хайдеггер. Для раннего Хайдеггера преодоление метафизики есть прежде всего преодоление гегелевской философии тождества. Однако с точки зрения позднего Хайдеггера, метафизической является и философия Ницше. Более того, Ницше для позднего Хайдеггера является более метафизиком, чем Гегель. Ницше — последний величайший метафизик.

Метафизика — это не только традиция, идущая от Платона — рассматривать мир идей добра, истины и красоты как подлинный мир. Такой взгляд был преодолен уже в концепции Ницше, в которой истинной реальностью обладают земля и тело. Существуют гораздо более фундаментальные формы метафизики, а именно принцип субъективности, или рассмотрение вещей такими, какими они даны нашему сознанию, а не как они существуют сами по себе. Сознание при таком подходе рассматривается как абсолютно свободное и независимое от окружающего мира. У Ницше эта независимость выражается в воли к власти. Философия Ницше, с одной стороны, необычайно близка к хайдеггеровской проблематике, а с другой — резко противоречит ей. Ницшеанские атаки на платонизм вдохновляли исследования Хайдеггера, в то же время антропоцентризм Ницше, его учение о неограниченной власти человека над мировым порядком в работах позднего Хайдеггера были подвергнуты резкой критике.

Общность философии Ницше и раннего Хайдеггера заключается в отрицании потустороннего мира (реальность для них есть бытие в мире), в признании единства разума и тела человека при одновременном подчеркивании животной, а не рациональной основы этого единства. Кроме того, как Ницше, так и ранний Хайдеггер считали, что концептуальный порядок в мире есть результат деятельности человека. Расхождение между Ницше и Хайдеггером заключается в следующем. Хотя человек и свободен, с точки зрения Хайдеггера, «заброшен» в реальную ситуацию и его свобода есть балансирование между свободной волей и внешними условиями.

В более поздних работах Хайдеггера этот мотив ограничения свободы внешним миром становится доминирующим. Бытие как нечто независимое от человека начинает все более превалировать над конечным человеческим существованием. Человек более не центр мира, а скорее, участник бытия, воспринимающий его постольку, поскольку оно ему открывается. Конфликт между проектом и заброшенностью, выявленный в работе «Бытие и время», перерастает в конфликт между человеческой техникой и судьбой мира.

Человек лишь участник в борьбе сверхчеловеческих сил, в борьбе света и тьмы, значимости и хаоса, мира и земли. Воля, с точки зрения позднего Хайдеггера, есть лишь готовность принадлежать судьбе. Таким образом, Хайдеггер делает поворот от ницшеанского антропоцентризма к немецкому традиционному мистицизму. С точки зрения Хайдеггера, Ницше остается традиционным метафизиком, так как мир предстает перед ним либо через туман дионисийского опьянения, либо с высот аполлоновского разума. Ф. Ницше всегда рассматривает бытие с точки зрения человеческой перспективы. Более того, в отличие от предшествующих метафизиков, он развил понимание мысли как действий, упорядочивающих мир. У Ницше нет понятия реальности, к которой должен приспосабливаться свободный человек. Реальность есть «ложь», созданная человеком и приспособленная к его нуждам. Хайдеггер же против такого самоуверенного отношения к бытию. Напротив, с точки зрения позднего Хайдеггера, необходимо нс изменять бытие, а вслушиваться — только в результате вслушивания мы можем услышать голос собственной судьбы.

Экзистенциалисты учат: нельзя относиться к человеку как к вещи. Но разве в повседневной жизни, где господствует техника, анонимность человеческих связей, человек не воспринимается как безличный объект? М. Хайдеггер доказывает, что сущность поведенческих стандартов та же, что и в техническом мире. Молотки, гвозди, сверла, отвертки, шурупы и клей взаимосвязаны в многочисленных звеньях ролей, которые созданы нормами плотницкой практики.

Чем отличается использование человеком инструментов от применения палки обезьяной? Дело вовсе не в том, что люди применяют вещи более умно или эффективно и что только человек распоряжается орудиями для обработки других предметов. Главное различие, как считают экзистенциалисты, заключается в том, что орудия в руках человека имеют конкретное применение. Каждое орудие предназначено для чего-то определенного. Если обезьяна берет палку, чтобы достать банан, то она не осознает, использует ли она эту палку по назначению. Может быть, тут годится что-нибудь другое? Возможно, палкой не удастся сбить банан. Именно так и муравей распоряжается тлей: он выдавливает из нее сок, не зная о том, что каждое «орудие» имеет собственное применение.

Иное дело человек. Он может пользоваться отверткой по назначению — для завертывания шурупов, или не по назначению, царапая надписи на стенах метро. Неправильное употребление отвертки для порчи стены или злоупотребление — это не то, для чего отвертка предназначена. Обезьяна не может использовать палку неправильно, что бы они ни делала.

Быть отверткой, как и шахматным королем, означает быть тем, что играет определенную роль по отношению к другим вещам. Эти взаимно определяющие ролевые отношения характерны для техники. Одни предметы техники всегда согласуются с другими: стамеска, рубанок, дрель, топор.

Представим себе общество, члены которого подобны пчелиному рою. Каждая пчела есть орган или придаток некоего роя. Эти рои воспроизводят поведение других роев и контролируют друг друга, тем самым устанавливают нормы поведения роя. Но что такое поведение роя? Если отдельная пчела прилетает на запретный цветок, является ли это действием роя или отдельной пчелы? Для того чтобы пчела держалась в стороне от запретных цветов, достаточно наказать (как можно предположить) сестер той, которая отклонилась от обязательных норм. Рой как целое оценивается с учетом действий его частей. Улей в целом есть единство ответственности и, следовательно, хозяин поведения.

Человек же, по мнению Хайдеггера, выходит за пределы других существ и даже самого себя. Данные примеры показывают, что человек, выходя за пределы реального конкретного бытия, постоянно дополняет, «досоздает» мир, который его окружает, и свой собственный.

Правда ли, что мир, в котором мы живем, стал нам привычным, знакомым? Мы — дети постиндустриального мира — живем в повседневности сложившегося уклада жизни. Может быть, она формирует наши мысли, привычки, представления? Или, напротив, каждый человек несет тайну своей единственности, своей судьбы, своего внутреннего мира? В самом деле, что в человеке «подлинно человеческого»? Иначе говоря, что в нем неизменно, неистребимо, неиссякаемо? Что не поддается влиянию жизненной рутины или преходящего образа жизни? Что не зависит от окружающего нас реквизита постиндустриальной эпохи?