Срединное положение человека в мире

Расколотость мира

По представлениям древних китайцев, человек возникает после того, как изначальный эфир (или пневма, ци) делится на два начала: инь и ян, свет и тьму. Своим появлением он как бы призван преодолеть эту расколотость мира, ибо объединяет в себе темное и светлое, мужское и женское, активное и пассивное, твердость и мягкость, покой и движение. Вместе с небом и землей человечество составляет великую триаду, каждый член которой порождает свой, особый мир, а вместе — всю «тьму вещей» .

Срединное положение человека в мире определяет и «срединный путь» как наиболее приемлемый, диктует ему постоянную роль медиума, посредника. Это видно даже в самом написании некоторых иероглифов, где, например, слово «ван» (царь) изображается тремя горизонтальными чертами, соединенными одной вертикальной, поскольку владыка людей призван объединить своей персоной все три мира: верхний, нижний и средний, а по другой версии: небо, землю и дао — великий путь Вселенной. Он — сын неба, через него небесная благодать нисходит на землю и распространяется повсюду, «вплоть до зверей и насекомых, деревьев и трав» .

В написании иероглифа «мудрец» мы видим изображение уха и рта: мудрый ничего не придумывает, не измышляет, а лишь вслушивается в сокровенное своим внутренним слухом и передает людям. «Передаю, но не творю» , — декларирует свое кредо Конфуций (551−479 до н.э.), первый китайский философ, создатель конфуцианства, выступавший посредником между прошлым и будущим. В воображаемом пространстве времени человек Древнего Китая занимает несколько необычную для нас позицию: он обращен лицом к прошлому, к будущему же повернут спиной, и вся устремленность его, так сказать, ретроспективна. Добавим, что древность для него не «глубокая», а «высокая», она постоянно присутствует в настоящем, и с ней он неизменно сверяется в своих действиях.

Будущее не привлекает слишком большого внимания, ведь время движется по кругу и все возвращается к своему истоку. Возвращается к истокам («желтым источникам») и каждый отдельно взятый человек, совершив положенное и снова уходя во все порождающее небытие или, точнее, инобытие мира. Отсюда взгляд на смерть как на «возвращение» и одновременно как на «превращение», ибо великий гончарный круг — дао — лепит из старого материала все новые формы, разбрасывая их по Вселенной; ничего не пропадает, но ничто и не остается неизменным. Впрочем, жизнь скорее всего — лишь сон, и не нужно бояться великого пробуждения.

Древний китаец полагал, что «меж Небом и Землей человек драгоценнее всего», однако мир создан не ради человека, и вместе с землей и небом (которые тоже подчас воспринимаются как живые существа) творит свою особую сферу бытия, ныне именуемую ноосферой^[1].

Человек — не царь Вселенной, он не может диктовать ей свою волю, покорять и распоряжаться. Наилучшей стратегией поведения для него является недеяние и следование естественности, в крайнем случае — упорядочивание и устранение «смуты», т. е. сбоев и ошибок, вкравшихся в процесс эволюции. Человек вообще не слишком выделяет себя из природы, он «микрокосм», который соединен с Космосом тысячью незримых связей, и они постоянно влияют друг на друга. Отсюда неизменное чувство ответственности за свои действия на высшем, космическом уровне.

На огромных открытых просторах китайской равнины человек привык действовать кучно, в массе, здесь оставалось мало места для инициативы личности. Только всем вместе можно было справиться с разливами желтой реки Хуанхэ или оросить ее водами засушливые земли, только вместе можно было построить тянущиеся на тысячи верст пограничные стены, создать систему оповещения о нападениях кочевых племен. Над всем верховенствовал здесь закон больших чисел: уже первый император Китая Цинь Шихуан сгоняет 700 тыс. человек на строительство своего дворца и гробницы, отправляет более миллиона на возведение Великой стены, его предок в один день предает казни 400 тыс. пленных. Отдельный индивид поистине стоит немного. Человек еще не слишком четко осознает границы собственной личности, с рождения он оказывается включенным в некую человеческую общность, подчас насчитывающую тысячи особей: большую семью, род, клан — и все время воспринимает себя ее частью. Его ближние — ныне здравствующие, еще не рожденные и уже умершие — составляют как бы единое, протяженное во времени тело рода, и человек заимствует у него частичку бессмертия. Мертвые заботятся о живых, живые — о мертвых, и, хотя «пути человека и духа различны», оба мира находятся в постоянном общении. Однако и это общение прежде всего коллективное.

Взять хотя бы регулярные жертвоприношения предкам — исключительно семейный, клановый ритуал. В Древнем Китае невозможен диалог человека с Богом или апелляция к нему отдельной личности. Нет ничего напоминающего библейского Иону^[2] или пророков, впрочем, не существует и самого понятия Бога-Творца — его заменяет безликое дао, черное небытие, творящая мир пустота.

Различные божества древних китайцев не слишком антропоморфны и воспринимаются скорее как предки. Что же касается неба, которое обозначается тем же иероглифом, что и «великий человек» лишь с дорисовкой некоего венца над головой, то прерогатива общения с ним принадлежит лишь «сыну Неба», т. е. императору. Впрочем, он общается с божеством не как индивид, а как потомок, ответственный перед предком за всю Поднебесную. Вообще судьба человеческого сообщества как целого всегда мыслится в Древнем Китае более важной, чем судьба любой его части — та повсеместно приносится в жертву целому, подчас с удручающей жестокостью.

Однако мы были бы не правы, если бы на фоне торжества всеобщности не заметили признаков постепенного самосознания личности. Пусть религиозная школа тоже именуется семьей и все связи в ней воспринимаются как вариации родственных, но уход из родных мест к учителю уже предполагает необходимость индивидуального выбора. В конфуцианстве рождается идеал «благородного мужа», носителя высоких моральных качеств, который «не присоединяется к стае», не мирится с ролью орудия, не воспринимает себя «сосудом» и «утварью» .

Жэнь

Высшей ценностью почитается жэнь — гуманность, милосердие, которое предполагает прежде всего общение между двумя индивидами. Мо-цзы (ок. 470 — ок. 391 до н.э.) выдвигает идею «всеобщей любви», когда человек любит не только своих близких и готов перенести ради другого многие муки. В даосизме поиски индивидуального бессмертия начинают объединяться с идеей добра или хотя бы непричинения зла ничему живому. «Не делай другому того, чего себе не желаешь» , — говорит Конфуций ученикам, и его слова напоминают аналогичный принцип, провозглашенный на противоположном конце Азии пять веков спустя. Иначе говоря, мир в своем развитии един, и столь далекий от нас Китай во всех отношениях демонстрирует это в полной мере.

• [1] Ноосфера — сфера взаимодействия природы и общества, в пределах которой разумная человеческая деятельность становится главным определяющим фактором развития. В научный оборот термин введен Пьером Тейяром де Шарденом (1881−1955) и Эдуа́рдом Леруа (1870−1954).
• [2] Иона — один из малых пророков, который хотел уклониться от выполнения наказа Бога и пытался бежать на корабле, отходящем из Иопции в Фарсис. Когда по пути начался сильнейший шторм, корабельщики стати бросать жребий, кто же виновен в этой буре. Жребий пал на Иону, который предложил корабельщикам бросить его в море. Когда Иона покинул корабль, шторм утих. Бог послал большую рыбу, которая проглотила его. В чреве рыбы Иона молился Богу и через три дня был «отрыгнут» по требованию Бога на сушу.