Неокантианская философия историологии

Немецкий историцизм на рубеже XIX—XX вв. был осмыслен группой выдающихся философов, в частности В. Дильтеем, Г. Зиммелем, Г. Риккертом и М. Вебером. На этом основании их часто считают его непосредственными представителями.

По большому счету, против этого не приходится возражать — все они «вышли» из Дройзена. Тем не менее, по ряду оснований они выходят за пределы историцизма.

Дильтей в качестве герменевта развивал исторический метод по преимуществу философскими средствами. Понимая недостаточность такого подхода, Дильтей обратился к психологии. Именно она признавалась фундаментом истории. Но если ее признавать наукой, то непоследовательно сводить одну науку к другой, т. е. историю к психологии. К тому же Дильтей не представил в концептуальном виде и психологию. Слабость научных позиций Дильтея, нечеткость вводимых им концептов подчеркивали и феноменолог Э. Гуссерль, и Риккерт, и Вебер.

Георг Зиммель (1838−1918) вслед за Дильтеем обратился к философии жизни. Историю он понимал как область духа. История может интерпретироваться по-разному, все зависит от опыта личности. История должна познать единичные факты, социология же имеет дело с «формами ассоциации», при выработке которых она, в отличие от истории, становится на путь абстракций. Согласно Зиммелю, социология удовлетворяет критериям науки в большей степени, чем история, которую он рассматривает по преимуществу с культурологических позиций. Строго говоря, он теряет из вида историческую науку, статус которой интерпретируется по существу метафизически. Позиция, занимая Зиммелем, как справедливо отмечает Коллингвуд, не позволяет ему установить связь прошлого с настоящим^[1].

Г. Риккерт (1863−1936) и В. Виндельбанд (1848−1915) — лидеры так называемой Баденской школы неокантианства.

Теоретическая разработка. Решающая новация представителей Баденской школы

Для естествознания характерен генерализирующий (от лат. generalis — общий), а для наук о культуре или исторических науках — идеографический (от лат. idios — особенный и grapho — пишу), или индивидуализирующий, метод.

В отличие от Дильтея и Зиммеля, Риккерт ставил во главу угла рассмотрение логики исторической науки, впечатляющий очерк которой он дал в своем обобщающем труде «Философия истории» (1905)^[2].

Риккерт полагал, что существует лишь индивидуальное, единичное. Это, разумеется, спорное предположение, но оно ничего не портит, поэтому оставим его без специального анализа. Еще один аргумент Риккерта гласил, что наука в силу своей привязанности к абстрагированию, и поэтому, нивелируя единичное, ориентируется на генерализирующий метод. Здесь уже имеет место серьезная ошибка, ибо наука имеет дело не с абстракциями, а с рафинированными концептами. Согласно Риккерту, генерализирующий метод может быть применен и к анализу исторических событий, но в таком случае происходит утрата единичного, с чем может согласиться естествоиспытатель, но не историк. Он непременно использует ценности. С последним положением следует согласиться. По сути, Риккерт расширил свое первоначальное представление о науке — использование ценностей не выводит за ее пределы. Он объяснял приверженность субъекта к ценностям его избирательной природой. Эта аргументация ничего не разъясняет, ибо сам субъект с научной точки зрения интерпретируется посредством ценностей. Определяя субъект ссылкой на ценности, а ценности апелляцией к субъекту, Риккерт вращается в логическом кругу. Достаточно констатировать ценностный характер концептов социальных наук.

Считая, что историк оперирует ценностями, следует понять его задачи и цели. Согласно Риккерту, историк познает историческое целое и причинные связи^[3]. Впрочем, объяснить, как именно он осуществляет познание, Риккерт не был в состоянии. По сути, его аргументация ограничивается некоторыми пожеланиями, едва ли выполнимыми, ибо историк реализует не причинное, а ценностно-целевое объяснение.

Еще одна актуальная проблема исторического познания касается вопроса о личностных оценках историка. Желая избежать крайностей субъективизма, Риккерт ввел различие между теоретическим отнесением к ценности, чего историку в любом случае не избежать, и практической оценкой.

Из первоисточника. Г. Риккерт об отношении историка к ценностям

" Как историк историк не оценивает своих объектов; он лишь просто находит, эмпирически конституируя факт их существования, известные ценности, как например ценность государства, экономической организации, искусства, религии и т. д., а теоретически, относя объекты к этим ценностям, т. е. выясняя, имеет ли, и если имеет, то благодаря чему именно имеет, значение их индивидуальность для этих ценностей, он получает возможность расчленить всю действительность на существенные и несущественные элементы, причем для этого ему отнюдь не нужно вступать в прямую положительную или отрицательную оценку этих самых объектов"^[4].

Заслуживающая внимания аргументация! Но, на наш взгляд, она должна быть продолжена. Оценивая исторические события, историк руководствуется некоторой теорией. Дело обстоит не так, что он при так называемой практической оценке покидает теорию. Историк оценивает изучаемые явления посредством той же самой теории, которой он первоначально постигал исторические события. Историк в состоянии сопоставить свою теорию с теорией других людей, в том числе с воззрениями изучаемых субъектов, но он непременно занимает концептуальную позицию. Именно поэтому не вполне правомерно противопоставлять теоретическую и практическую позиции.

Еще одно спорное утверждение Риккерта гласит, что «лишь философия истории, а не эмпирическая историческая наука, может, как мы это увидим далее, ставить себе задачей построение системы общих понятий ценности»^[5]. Он постоянно нацелен на использование глобальных концептов, например государство и нация. Риккерт не входит в тонкости наук, не рассматривает концепты-ценности, например экономических, политических и юридических наук. Он излишне поспешно переходит от исторической науки к философии истории. В результате его анализ исторических событий оказывается поверхностным. Но в плане анализа логики исторической науки Риккерт явно превзошел и Дильтея, и Зиммеля.

Вебер в значительной степени сумел объединить сильные стороны воззрений своих предшественников. Вслед за Дильтеем он ориентировался на концепт понимания, но отказался от его психологического истолкования. Подобно Зиммелю, он был ориентирован на культурно-социальные аспекты общественных наук, значительно превосходя его в логическом отношении. От Риккерта Вебер воспринял ориентацию на свободу социальных наук от произвольных оценок субъектов, в том числе ученых. Веберу следует поставить в заслугу также выработку представления об идеальном типе, например, общества, которому он, впрочем, придавал не нормативное, а методологическое значение. Основной недостаток веберовских построений видится в недостаточном вхождении в тонкости социальных наук. Возможно, в этом сказывалось его пристрастие к максимально широким обобщениям. Представление Вебера о становлении капитализма благодаря протестантской трудовой этике неоднократно подвергалась резкой критике. Многие исследователи полагают, что прогресс экономических отношений заключен в самих этих отношениях.

Сопоставление позиций Дильтея, Зиммеля, Риккерта и Вебера — нелегкое дело, но, как показал Р. Арон, вполне возможное.

Из первоисточника. Оценка Р. Ароном теорий неокантианцев

" Один из них (неокантианцев. -В. К.)… удовлетворенный логическими разграничениями, остается на поверхности явлений (Риккерт); другой довольствуется увековечением настоящих трудностей с помощью метафизики… (Зиммель); третий, проникнутый определенным взглядом на исторический мир, выражает этот взгляд в позитивных терминах, не отдавая себе отчета в том, что в той же степени, в какой и отвергнутые им системы, он допускает метафизический догматизм (Дильтей. — В. К.). Только Вебер предлагает связную теорию, но она достигает лишь неполной истины в одном аспекте реальности"^[6].

Р. Арон отметил, что рассматриваемые авторы по-разному решают четыре ключевые проблемы исторического познания, а именно: 1) проблему отбора фактов, в связи с которой под вопрос ставится объективность исторической науки; 2) проблему понимания фактов — является ли это понимание психологическим; 3) проблему исторических связей фактов; 4) проблему соотношения настоящего и прошлого как определяемого позицией историка. В этой части своих утверждений французский исследователь, безусловно, прав. Рассматриваемые авторы действительно неодинаково разрешают те или иные проблемы. При желании можно список авторов преумножить и довести, например, до десяти или двадцати. Но даже в этом случае, как представляется, первостепенное внимание должно быть уделено не только относительно частным вопросам, вроде отбора существенных, в противовес несущественным, факторов, но и обобщающей их проблеме. Ее мы интерпретируем как концептуальное выстраивание исторической науки. Именно это является ключевым моментом в построениях рассматриваемых авторов, каждый из которых был историком, но в еще большей степени философом исторической науки. И Дильтей, и Зиммель, и Риккерт, и Вебер стремились сделать из истории подлинную науку. Достигнутый ими успех оказался относительным. Такое положение дел нуждается в объяснении, речь ведь идет о далеко не рядовых авторах. На наш взгляд, это понимание определяется следующими обстоятельствами.

Рассматриваемые авторы были прекрасно осведомлены относительно состояния дел в исторической науке. Сложность состояла в том, что ее концептуальная начинка не была определена достаточно строго. Все концепты, которые фигурировали в трудах историков, в той или иной форме использовались и в других социальных науках. Но в таком случае возникал резонный вопрос о самостоятельности исторической науки и ее соотношении с другими социальными науками. Но, как ни странно, этот вопрос не был поставлен в повестку дня. Полагаем, что во многом это объяснялось состоянием всего корпуса социально-гуманитарного знания. Действительно, далеко не случайно Зиммель и Вебер основные свои усилия направили на создание социологии, которая мыслилась как научное основание всего гуманитарного знания. Они явно действовали по схеме: сначала социология — затем историческая наука. Принципиально другую схему рассуждений использовали Дильтей и Риккерт: сначала философия (но не философия историологии) — затем историология. На наш взгляд, правильная схема рассуждений должна была идти по линии историология — философия историологии. Четыре автора не смогли реализовать ее, ибо они не были в состоянии распознать в ней концептуальную стройность. Дело в том, что вопреки их мнению историческая наука не находится в одном ряду с теми социальными дисциплинами, например экономикой, которые признаются самостоятельными, субстанциальными отраслями знания. Ее концепты во многом те же самые, что у субстанциальных социальных наук. Историология отличается от них в основном лишь построением временных рядов событий. Именно это обстоятельство не было учтено рассматриваемыми авторами. Поэтому, строго говоря, никто из них не преуспел в развитии философии историологии как таковой. Все они остановились на почтительном расстоянии от нее. Но мы отнюдь не собираемся ограничиться пессимистическими замечаниями, как раз наоборот.

Выводы

• 1. Замечательная особенность работ рассматриваемых авторов состоит в их сознательном стремлении преумножить научную составляющую исторического знания, т. е. историологию и философию историологии.
• 2. Бесспорно, на этом пути у них были неудачи. Но благодаря усилиям этих ученых историческая наука, несомненно, окрепла. Проявилось это, в частности, в решительной критике ряда догматических положений как позитивистской истории, не знакомой, например, с институтом ценностей, так и историцизма с его абсолютизацией индивидуализирующего метода.
• 3. Кантианская историология по своему совокупному потенциалу явно превзошла и позитивистскую историю, и немецкий историцизм.

• [1] См.: Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М.: Наука, 1980. С. 164.
• [2] См.: Риккерт Г. Философия жизни. Киев: Ника-Центр, 1998. С. 167−266.
• [3] См.: Там же. С. 195−197.
• [4] Риккерт Г. Философия жизни. С. 208.
• [5] Там же. С. 209.
• [6] Арон Р. Избранное: Введение в философию истории. М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000. С. 191.