Принцип материальной (объективной) истины как основание разрешения уголовного дела

Правила о недопустимости доказательств, установленные ст. 75 УПК РФ, это публичное выражение недоверия каждому из судей, всему судейскому сообществу. И не только ему. Это еще и недоверие прокурорам, следователям, оперативным работникам — в отношении последних оно усугубляется акцентами, содержащимися в ст. 89 УПК РФ, устанавливающей вопреки своему наименованию недопустимость использования результатов ОРД в уголовном процессе.

Формула: для принятия окончательных решений по уголовному делу, а также окончательных решений для большинства стадий уголовного процесса, за исключением ситуаций, в которых законом предусмотрено принятие решений в случаях, когда объективная истина не постигнута, необходимо уголовно-процессуальное познание объективной истины.

Уголовно-процессуальное познание объективной истины специфично, что особенно ярко проявляется в соотношении в нем объективных и субъективных элементов. Именно потому, что в рассматриваемом случае в познании объективной истины наиболее важны субъективные элементы, то понятны стремления исследователей дать специфичному объекту (уголовно-процессуальному познанию истины) и специфичное обозначение — материальная истина.

Базовым элементом принципа материальной истины является положение, содержавшееся в ст. 20 УПК РСФСР 1960 г. и не включенное в УПК РФ: суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание, обязаны принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела, выяснять как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, а также смягчающие и отягчающие его вину обстоятельства. Отметим, что некоторые правоведы полагают, что данная идея является самостоятельным принципом уголовного процесса^[1].

То, что разработчики проекта УПК РФ не слишком жаловали объективную истину в уголовном судопроизводстве, уже неоднократно отмечалось процессуалистами. Внесенные разработчиками и принятые законодателями правила, стесняющие процедуры доказывания (в частности, с достаточно спорными — впрочем, можно сказать и иначе: с бесспорно беспомощными с гносеологических позиций критериями недопустимости доказательств), в совокупности с пристрастными нормами толкования сомнений в пользу тех, кому это выгодно, создают все больше не только обходных, но и вполне законных путей для обладающего финансовыми или иными возможностями виновного уходить от ответственности.

Как было сказано выше, характер уголовно-процессуального познания объективной истины особо специфичен в плане соотношения и, добавим, взаимодействия (субординации или координации) в нем объективных и субъективных элементов. Повторим: очевидно, что в процедурах уголовного судопроизводства в познании объективной истины особенно опасны проявления субъективных элементов истины и механизмы ее постижения.

Отнюдь не для доказывания очевидного, а просто для иллюстрации приведем выдержку из одной из многочисленных священных книг. Причем, чтобы автора не заподозрили в распространенном ныне в российском обществе быстром переходе из атеизма в православие, заметим, что это выдержка из редкой в употреблении в евразийском государстве священной книги. Мы приводим цитату из нее, чтобы сослаться на здравый смысл: «…Летопись, которую я пишу, соответствует истине, и я пишу ее моей собственной рукой; и составляю ее сообразно своему знанию»^[2].

Совершенно необходимые, на мой взгляд, возможности расширения гносеологических основ уголовного процесса позволяют подумать о том, чтобы дополнить хорошо усвоенную нами из диалектического материализма и не всеми еще забытую формулу «практика — критерий истины» возможностями неопозитивистских (логический позитивизм) подходов к проверке доказательств и истинности выводов, в частности верификации методов познания как способа обеспечения достоверности их результатов.

Уголовно-процессуальный кодекс не только не содержит термина " истина" , но и существенно затрудняет ее познание по уголовным делам. Например, такие статьи УПК РФ, как 75, 86 (ч. 1), 89 и некоторые другие, реально препятствуют познанию истины по уголовным делам. Кроме того, на наш взгляд, п. 1 ч. 2 ст. 75, как и институт понятых в УСП, определенно основан на презумпции виновности следователя, а ст. 89 УПК РФ — на презумпции виновности оперуполномоченного и органа дознания в целом. Указанные нормы не только препятствуют, а временами и полностью блокируют познание по отдельному делу, ставят не основанные на законах гносеологии барьеры на пути развития практики и теории доказывания вообще. В УПК РСФСР 1960 г. одной из наиболее отработанных была норма, регламентирующая предъявление лица для опознания. Такого следственного действия УПК РСФСР 1923 г. не предусматривало. Тем не менее потребности практики и здравый смысл диктовали необходимость его включения в текст уголовно-процессуального закона, который и закрепил апробированное практикой средство доказывания.

Как быть теперь, когда ч. 1 ст. 86 УПК РФ, исходя, видимо, из того обстоятельства, что с принятием этого нормативного акта дальнейшее развитие теории и практики доказывания закончилось, устанавливается следующее: «Собирание доказательств осуществляется путем производства следственных и иных процессуальных действий, предусмотренных настоящим Кодексом (выделено авт. — В. Т.)»? Кому приносит пользу запретительный характер ст. 86 УПК РФ? Чьи законные интересы он гарантирует? На мой взгляд, при провозглашении в качестве общего положения теории доказывания «свободы оценки доказательств», что делает УПК РФ в ст. 17, перечень источников доказательств, приводимый законодателем в ч. 2 ст. 74 УПК РФ, не только излишен, но и вреден.

В настоящее время способы совершения преступлений совершенствуются. Беловоротничковые, общеуголовные, организованные преступники и террористы не дожидаются чьего-либо дозволения, чтобы применить достижения науки, техники или криминальной практики для оптимизации modus operandi преступной деятельности. Трудно также рассчитывать на то, что вышеназванные лица будут соблюдать установленные законом условия, в соответствии с которыми формируются доказательства их вины. А вот органам уголовной юстиции, судьям, следователям и прокурорам для того, чтобы применить достижения криминалистической науки, техники или судебно-следственной практики, необходимо дожидаться, пока будут внесены изменения в ч. 2 ст. 74 УПК РФ.

Кроме того, наличие исчерпывающего перечня дозволенных к применению источников доказательств, указан ных в ч. 2 ст. 74 УПК РФ, противоречит ч. 1 этой же статьи. Согласно ей доказательствами по уголовному делу являются любые сведения, на основе которых суд, прокурор, следователь, дознаватель в порядке, определенном УПК РФ, устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по уголовному делу, а также иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела.

Итак, согласно одной части статьи — «любые доказательства», согласно другой части этой же статьи — только те, которые получены из перечисленных в ней источников. Такой перечень содержался и в ст. 69 УПК РСФСР 1960 г. Но в нем не было той западни, которую создают в УПК РФ ст. 75 и ст. 83: они запрещают производство следственных действий, не указанных в Кодексе.

• [1] См., например: Научно-практический комментарий к Уголовно-процессуальному кодексу РСФСР / под общ. ред. В. М. Лебедева; науч. ред. В. П. Божьев. М.: Спарк, 1996. 624 с.
• [2] Книга Мормона: Летопись, написанная на листах рукою Мормона, взята с листов Нефия / пер. с листов на англ, язык Иосифа Смита-мл. (переводчик с англ, на русский не обозначен). Солт-Лейк-Сити, Юта, США: Изд-во Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, 1988. 1 Нефий. Гл. 1. П. 3.