Ранние повести («Роковые яйца», «Собачье сердце»)

Повесть " Роковые яйца" написана в 1924 г. Публикация ее в 1925 г. вызвала широкий резонанс в критике и писательских кругах: «„Роковые яйца“ Булгакова — вещь необычайно талантливая и острая — вызвала ряд ожесточенных нападок. Булгакова окрестили контрреволюционером, белогвардейцем и т. п.»^[1].

В повести «Роковые яйца» рассказывается о том, как профессор зоологии Персиков изобрел «луч жизни», который способствовал ускорению созревания и размножения живых существ. Открытие ученого забирает для ускоренного выращивания кур заведующий показательным совхозом «Красный луч» некий Александр Семенович Рокк, человек в кожаной двубортной куртке и с огромным старой конструкции пистолетом в желтой кобуре на боку. Уже в этом описании видна укорененность Рокка в революционной эпохе, его неспособность к вдумчивому, спокойному строительству новой жизни. Персикову остается только сказать: «Я умываю руки». (Подобным образом потом будет вести себя Понтий Пилат при решении участи Иешуа в «Мастере и Маргарите»).

Здесь встает вопрос о нравственной ответственности человека. Так, в одном из ранних рассказов " Красная корона" (1922) Булгаков вслед за Ф. М. Достоевским, считавшим, что человек несет ответственность не только за свои действия, но даже за свои мысли и их последствия («Братья Карамазовы»), вкладывает в уста героя слова, обращенные к его мертвому младшему брату: «С тебя я снимаю вину на себя, за то, что послал тебя на смертное дело». Мотив вины и искупления продолжится практически во всех произведениях писателя. Присутствует он и в «Роковых яйцах». На первый взгляд прав А. К. Воронский, когда утверждает: «Писатель написал памфлет о том, как из хорошей идеи получается отвратительная чепуха, когда эта идея попадает в голову отважному, но невежественному человеку»^[2]. Действительно, открытие Персикова, попав в руки авантюриста-экспериментатора, погубило и самого создателя. В этом проявил себя рок, и именно эту мысль подчеркивает название повести, соединяющее обозначение судьбы (в словаре В. И. Даля среди значений слова «рок» есть «предопределение») с фамилией героя. Но Булгаков хочет сказать не только это.

Повесть открывается словами: «Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этот злосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считать мнение именно профессора Владимира Ипатьевича Персикова». Булгаков постоянно возвращает нас к началу — вине Персикова: «…не бездарная посредственность, на горе республике, сидел у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков» .

Точно так же «ужасным» называет писатель день, когда главный герой повести " Собачье сердце" (1925) профессор Преображенский идет на необычный эксперимент, имевший в качестве побочного эффекта превращение собаки в человека. С самого начала писатель дает понять, что ничего хорошего от этого эксперимента произойти не может, что насильственное вторжение в природу порочно по определению. В одном из ночных разговоров после того, когда Шариков получил имя и отчество, Преображенский сознается, что ошибся и виноват: хотел сделать и сделал открытие, но не подумал о последствиях. В отличие от Персикова, который никогда не признает своей вины и, может быть, именно поэтому наказан, Преображенский вполне определенно и недвусмысленно заявляет:

" Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу! На, получай Шарикова и ешь его с кашей" .

Эта мысль, безусловно, принадлежит не только профессору Преображенскому, но и самому Булгакову. Более того, к своеобразным экспериментаторам можно отнести не только ученых из повестей «Роковые яйца» и «Собачье сердце», но в какой-то степени и Мастера из знаменитого романа Булгакова.

Но вернемся к диалогу Преображенского и Борменталя. Самый главный момент их разговора — вопрос Борменталя о том, было бы все по-другому, если бы они взяли мозг Спинозы. Преображенский отвечает, что в этом случае, видимо, можно было бы «соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящее [существо], но на какого дьявола, спрашивается? Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно!..» .

Замечания Преображенского о новом быте и представителях власти показывают, что и социальную революцию писатель воспринимает как эксперимент против истории. Рассматривая интеллигенцию как «лучший слой в нашей стране»^[3], писатель именно на нее возлагает ответственность за «всю эту социальную кутерьму — просто-напросто больной бред». Согласно Булгакову, отвечает тот, кому принадлежит идея^[4], что подтверждают судьбы Персикова и Преображенского. Оба они искусственно с помощью науки стремятся усовершенствовать человеческое общество и природу, осмеливаются «приподымать завесу» над тайной природы в обществе, которое к этому духовно не готово. В финале «Роковых яиц» наказан не только Рокк (он сходит с ума, а его жена погибает страшной смертью), по и Персиков, при этом толпа расправляется и с невиновными — экономкой Марьей Степановной и университетским сторожем.

Профессор Преображенский (фамилия, безусловно, говорящая) оказался более прозорлив: он раскаялся в стремлении быть демиургом, и потому Булгаков не только сохранил ему жизнь, но сделал выразителем многих своих взглядов, и сегодня не утративших остроты и актуальности.

Особый интерес представляет финал повести «Роковые яйца». То, что не смогли сделать люди, армия, сделала природа. Фантастический финал адекватно отражает философскую мысль писателя: никаких экспериментов-революций — только естественный, природный, эволюционный путь.

/* * *

Значительным событием в творческой эволюции писателя стал роман " Белая гвардия" (1925)^[5]. В 1925 г. Булгаков принял предложение МХАТ о переделке романа в пьесу " Дни Турбиных" .

" Переработка романа в пьесу, — пишет современный исследователь творчества писателя, — осуществлялась в процессе совместной работы с коллективом театра. В результате давления «соавторов», воздействия Реперткома возникло произведение, не только отвечающее требованиям сцены, но и в значительной степени упрощавшее трагедию Турбиных"^[6].

Спектакль имел огромный успех, что вдохновило писателя на создание пьес " Зойкина квартира" (1926) и " Багровый остров" (1928), успешно шедших на сценах лучших театров России. Однако уже к середине 1929 г., как писал Булгаков брату, обе пьесы были «запрещены к представлению в СССР»^[7]. Такая же судьба постигает пьесы, созданные в 1930;е гг.: " Бег" (1926−1928), " Кабала святош. (Мольер)" (1929), " Адам и Ева" (1931), " Александр Пушкин" (1935), " Иван Васильевич" (1936), «Батум» (1939).

Литературоведы единодушно отмечают как новаторский характер «Бега» (восемь снов передают фантасмагоричность изображенных событий), так и автобиографизм этой пьесы: «Сны „Бега“ принадлежат Булгакову, а не Голубкову»^[8].

Об этом же писал К. М. Симонов: «Не проделай он [Булгаков] мысленно тот путь, который проделал его Голубков, не было бы „Бега“. И не вернись он мысленно, проделав этот путь, на родину, „Бег“ не заканчивался бы так, как он заканчивается»^[9].

Творческой удачей писателя стал трагический образ генерала Романа Хлудова, во имя ложно понятой идеи защиты Родины творившего казни, сумевшего прийти к раскаянию и решившегося на мужественный шаг возвращения на родину. Тема суда совести и раскаяния впоследствии станет одной из ведущих в романе «Мастер и Маргарита» .

Автобиографизм характерен и для пьес Булгакова о Мольере и Пушкине. Писатель поднимает в них проблему художника и власти. Король Франции Людовик Великолепный, вершивший судьбу Мольера, по мысли писателя, войдет в историю только как современник затравленного драматурга. В романе " Жизнь господина де Мольера" (1933), как и в пьесах о Мольере и Пушкине, утверждается важная для Булгакова мысль о верности художника своему призванию вопреки всем выпадающим на его долю испытаниям. Все эти темы нашли свое завершение в ставшем вершиной творчества Булгакова «закатном романе» " Мастер и Маргарита" .

В архиве Булгакова хранится журнал «Литературная учеба» со статьей И. В. Миримского о Гофмане^[10]. Именно о пей он писал Б. С. Булгаковой в Лебедянь:

" Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я нрав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, чего стоит это сознание — я прав!"^[11].

Комментарием к этому письму служат воспоминания С. А. Ермолинского о том, как Булгаков мистифицировал его, читая слегка измененный текст статьи Миримского о Гофмане как якобы написанной о самом Булгакове:

" Широкая публика его охотно читала, но высшие критики относительно него хранили надменное молчание, — цитировал Булгаков и продолжал: — К его имени прикрепляются и получают хождение названия, вроде спирит, визионер и, наконец, просто сумасшедший… Но он обладал необыкновенно трезвым и практическим умом… На первый взгляд его творческая система кажется необычайно противоречивой, характер образов колеблется от чудовищного гротеска до нормы реалистического обобщения. У него черт разгуливает по улицам города…" - Тут Булгаков даже руки простер от восторга: — Вот это критик! Словно он читал мой роман! Ты не находишь?"^[12].

Соединение реалистического обобщения с гротеском роднит писателя не только с Гофманом, но и с Н. В. Гоголем — не случайно Булгаков гениально инсценировал «Мертвые души». О своеобразии своего художественного мира автор «Мастера и Маргариты» писал советскому правительству: «Я — МИСТИЧЕСКИЙ ПИСАТЕЛЬ». Далее Булгаков отмечает, что ему присущ «глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции». Наконец, автор «Мастера и Маргариты» утверждает себя в качестве сатирика, изображающего «страшные черты моего народа, те черты, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя ?. Е. Салтыкова-Щедрина». В то же время Булгаков связывает свои надежды на великое будущее России с «упорным изображением русской интеллигенции как лучшего слоя нашей страны»^[13].

• [1] Воронский А. К. Писатель, книга, читатель // Красная новь. 1927. Янв., кн. 1. С. 237.
• [2] Там же. С. 238.
• [3] Булгаков М. А. Собр. соч. Т. 5. С. 447.
• [4] Это перекликается с мыслью И. В. Гете: «В конце концов приходится считаться / С последствиями собственных затей» («Фауст»).
• [5] Отечественный читатель получил возможность ознакомиться с романом в полном объеме только в 1973 г. На Западе роман целиком опубликован в 1927—1929 гг.
• [6] Скороспелова Е. Б. М. А. Булгаков // История русской литературы XX века (20−90-е годы). М., 1998. С. 248.
• [7] Булгаков М. А. Собр. соч. Т. 5. С. 433.
• [8] Яновская Л. М. Творческий путь Михаила Булгакова. М" 1983. С. 181.
• [9] Симонов К. М. Сегодня и давно. М., 1978. С. 334.
• [10] См.: Миримский И. В. Социальная фантастика Гофмана //Лит. учеба. 1938. № 5. С. 63−87.
• [11] Булгаков М. А. Собр. соч. Т. 5. С. 593.
• [12] Цит. по: Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 467.
• [13] Булгаков М. А. Собр. соч. Т. 5. С. 446−447.