Перформативность играизации. 
Социология

Играизация выступает как своего рода аутопойетическая операция, зачастую содержащая перформативность, театрализацию. Она нацеливает на развитие саморефлексии и самоорганизации у социальных акторов, побуждает их на извлечение конкретной пользы из следования эвристическим социальным практикам, адекватным утверждающейся нелинейной социокультурной динамике.

При этом современные акторы все более используют перформативную стратегию — своего рода художественное творение самой жизни с использованием мистификаций, манипуляций, хитростей, театрализованных эффектов, представлений себя другим (в том числе ложных) в повседневной жизни^[1]. Здесь доминирует свободный актор-художник: «его эпопея — это эпопея освобождения от всего, что ему мешает управлять собой»^[2], — заявляет Ж.-Ф. Лиотар.

Суть перформативности постмодернистского мира исследует французский социальный теоретик Ги Дебор, предложивший концепцию " общества спектакля", основанную на использовании неомарксистского методологического подхода — концепций отчуждения, товарного фетишизма, гегемонии — к интерпретации современного общества. По его мнению, нынешняя социально-культурная динамика способствует трансформации общества потребления в «общество спектакля»: «вся жизнь обществ, в которых господствуют современные условия производства, проявляется как необъятное нагромождение спектаклей. Все, что раньше переживалось непосредственно, теперь отстранилось в представление… Спектакль — это не совокупность образов, но общественное отношение между людьми, опосредованное образами» .^[3] В этих общественных отношениях, отмечает социолог, доминируют симулякры, которые отчуждают человека от объективной реальности, заменяя ее реальностью виртуальной: «действительность возникает в спектакле, а спектакль является действительностью. Это взаимное отчуждение есть сущность и опора общества»^[4]. Социолог особо подчеркивает роль «звезд» в «обществе спектакля»: «сосредотачивая в себе образ некой возможной роли, звезда — эта зрелищная репрезентация живого человека — концентрирует, следовательно, эту усредненность в себе. Удел звезды — это специализация мнимого проживания жизни… Звезды существуют, чтобы олицетворять типы разнообразных жизненных стилей и стилей понимания общества»^[5]. Иными словами, «звезда» лишь симулирует жизнедеятельность.

При этом под влиянием симулякров и симуляций стираются различия между нормой и девиацией, между китчем и высоким искусством, умаляются традиционные пути формирования профессионализма и мастерства, рушатся привычные тернистые профессиональные и трудовые основы восхождения к славе, которая подменяется известностью и немедленным вознаграждением. В итоге самоорганизация одной социальной системы (социально активных акторов) ведет к дезорганизации других социальных систем, что, в частности, относится и к современной культуре труда (программы «За стеклом», «Последний герой», «Слабое звено», «Фабрика звезд» и др.).

Важной характеристикой «общества спектакля» является нелинейность его развития. Все события «отстраняются на мифологическую дистанцию»^[6], имеют множество интерпретаций, каждая из которых, включая в себя симулякры, не является более истинной, чем любая другая. Тем не менее зарождаются и получают распространение доминирующие симулякры (разумеется, доминирующие в течение весьма короткого времени), позволяющие акторам решать свои прагматические задачи в рамках постоянно обновляющихся правил взаимодействия. Доминирующие симулякры выступают как своего рода «суператтракторы» — установки, «стягивающие» многообразные желания самоорганизованных акторов и тем самым выполняющие функции правил социального взаимодействия^[7].

Играизация обозначает зарождение особого стиля жизни, предполагающего как разрывы, так и парадоксальный синтез серьезного и потешного, реального и виртуального, чувственного и интеллектуального, организационного и дезорганизационного, рационального и иррационального. У многих индивидов возникает потребность к духу страсти, счастливому шансу. Посредством саморефлексии успешные игровые и эвристические практики социально конструируются, а затем включаются в собственно общественно полезную деятельность, соответственно, в хозяйственно-экономические, политические и культурные структуры.

В постмодернистском обществе практически любое принимаемое решение связано с выбором альтернатив, риско-генными последствиями, которые, как было показано выше, делают неопределенность, случайность, по существу, нормой жизни.

Далеко не каждый индивид в этих условиях чувствует себя в онтологической безопасности — по Э. Гидденсу, — субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни. Разумеется, играизация не может всех риск-противников превратить в риск-толерантных индивидов. По, безусловно, она облегчает более или менее адекватное восприятие рисков, способствует утверждению толерантности в отношении рисков {латентно присутствует чувство того, что происходящее осуществляется «как будто» взаправду, «понарошку»).

Рискогенная деятельность в целом означивается как «добро» . Отсюда востребованность играизированных социальных практик. В экономической сфере повсеместно совершаются игры-операции с виртуально осуществляемыми (через Интернет) платежами, покупками, кредитованиями и т. д., что постепенно рутинизируется. Товары продаются и покупаются не только как знаки, но и в перформативной форме, буквально играючи.

Соответственно, значительной частью потребительской стоимости становится возникающая игровая стоимость — способность вещи навязать потребителю участие в той или иной игре и тем самым удовлетворить потребность к счастливому шансу. Многие люди просто не приобретают товары, не пользуются услугами, если они не содержат достаточно выраженные игровые стоимости в виде определенных кодов сигнификации.

По своей функции игровая стоимость близка функции знаковой (символической) стоимости: по С. Лэшу, «постмодернистская культура в большей ступени способствует потреблению благ как символических ценностей, чем потребительских стоимостей»^[8].

При этом играизация вообще и игровая стоимость в особенности постоянно навязывают выбор между альтернативами, что само по себе является рискованным, но при этом, как это ни парадоксально, степень онтологической безопасности увеличивается. Вместе с тем, заметим, что этические и правовые нормы обретают ризомный характер в играизированных социальных практиках, что также способствует формированию более толерантного отношения к возникающим неопределенностям, разрывам и рискам.

Играизируется и политическая сфера. Это прежде всего проявляется в отсутствии политической преемственности, в частности, " смерти Автора" принимаемых решений, что выражается в распространенности безличных политических решений, содержащих новые явные и латентные, ненамеренные последствия, за которые зачастую некому нести ответственность.

Подчас исчезает само представление о политике как, по мысли М. Вебера, целедостиженческой деятельности, предполагающей «самостоятельное руководство» ^[9].

Заметим, что социолог, выделяя три решающие качества политика — страсть, чувство ответственности, глазомер, — понимал их как " ориентацию па существо дела", «способность с внутренней собранностью и спокойствием поддаться воздействию реальностей»^[10]. Сегодня же политика благодаря играизации подчас симулируется субъектами без статуса конкретного инициатора решений.

Почти невозможно найти ответственного актора за их производство, что не имеет ничего общего ни с решением реальных проблем, ни с реализацией конкретных программ, ни даже с выполнением традиционных «обещаний» политиков народу. При этом появляются игровые симулякры самих источников власти — структуры с размытыми функциями, иногда даже легитимно не закрепленными. Возникают виртуальные партии и движения, некоторые из которых вообще не осуществляют самостоятельного руководства, не ориентированы на существо дела, на борьбу за власть, но производят игровые образы политики.

Однако именно через эти образы осуществляется означивание «добра» или «зла»: в итоге разрывается связь образа с реальностью. Решения принимаются кем-то и где-то там, подкрепляются театрализованными спектаклями борьбы с «источниками зла» и «триумфальными победами» над ними.

То же можно сказать об играизации выборов в ходе избирательных кампаний.

Наиболее рельефно играизация проявляется в культуре, через которую входит в нашу повседневную жизнь, привнося неопределенность в ценности и нормы. Игровые социальные практики стали неотъемлемой частью деятельности предпринимателей, политиков, военных, представителей правоохранительных органов. Без них уже не обходятся международные саммиты и дипломатические встречи. Телевидение из средства информации превращается в казино, в котором играют уже миллионы людей, разумеется, разные роли с учетом их дифференцированных статусов. На дорогах не «понарошку» играют как водители, так и те, кто по долгу службы призван контролировать и помогать организовывать движение транспорта.

Подобные примеры, которые можно продолжать, свидетельствуют о том, что играизация практически не обошла стороной ни одну сферу жизни людей. Все эти социальные практики протекают не только и даже далеко не «в свободное время», что характерно для «классической» игры. Но главное — практически играют все, подчеркнем, не «ради игры», «просто для участия, удовольствия», а взаправду, преследуя вполне прагматические цели, обусловленные социальной и профессиональной необходимостью.

• [1] Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М.: Канон-пресс-Ц; Кучково поле, 2000.
• [2] Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998. С. 88.
• [3] Дебор Г. Общество спектакля. М.: Логос, 2000. С. 23.
• [4] Дебор Г. Общество спектакля. М.: Логос, 2000. С. 25.
• [5] Там же. С. 41.
• [6] Там же. С. 128.
• [7] Пожарский С. Д. Парадокс Пригожіша и суператтрактор // Стратегии динамического развития России. Материалы Первой международной научно-практической конференции. Т. III. Ч. 1. Международный симпозиум «Синергетика в решении проблем человечества XXI века: диалог школ». М.: Проспект, 2004. С. 219.
• [8] Lash S. Sociology of Postmodernism. L.: 1990. P. 40.
• [9] Вебер M. Избранное. M.: Прогресс, 1990. C. 644.
• [10] Вебер М. Избранное. М.: Прогресс, 1990. С. 690.