Перевод как коммуникация

Тот поворот, который произошел в XX в. во взглядах на перевод, во многом похож на революцию в литературоведении. Перевод стал восприниматься как коммуникативный процесс, в котором участвуют живые люди со своими противоречивыми желаниями, целями, потребностями. Неподвижный и непогрешимый оригинал перестал быть центром внимания — теперь исследователей стал интересовать получатель перевода, заказчик перевода и, самое главное, исполнитель, то есть переводчик. Кто заказал перевод? Кому он предназначается? Какие задачи решает? Как реагирует на него читатель? Какие цели ставил перед собой переводчик? Традиционный взгляд на перевод не предполагал постановки этих вопросов.

Идеальный перевод: мечта о прозрачном переводчике

Размышления о переводе в западноевропейской культуре прежде всего концентрировались на переводе художественных и священных текстов, поскольку повседневный, практический перевод (письменный и устный), связанный с торговлей, переговорами, путешествиями, казался деятельностью гораздо более примитивной, понятной, находящейся ближе к ремеслу, чем к искусству. О переводе писали мыслители, философы, богословы, поэты — и наблюдения их чаще всего относились к собственной переводческой деятельности. Переводческое предисловие можно назвать самым ранним жанром переводоведения.

Первые труды о переводе дошли до нас из античности — уже в них была сформулирована основная дихотомия перевода: что важнее — буква или дух, форма или смысл? Соответствие обоим этим принципам одновременно мыслилось как невозможность и как необходимость, и особенно остро эта коллизия переживалась в случае перевода Библии. Так случилось, что центральным текстом европейской культуры стал переводной текст, который в силу своего статуса требовал от переводчика полного подчинения и не позволял выбрать букву в ущерб духу или дух в ущерб букве. То и другое было бы святотатством. Перевод священного текста должен был быть безупречно точным — так родилась мечта об идеальном, полном переводе, об абсолютной переводимости. Может быть, ярче всего эта мечта воплотилась в легенде о том, как создавалась Септуагинта — первый перевод Библии с древнееврейского на древнегреческий. Эта легенда повествует о том, как 72 ученых книжника, по шесть от каждого из двенадцати колен Израилевых, взялись за перевод Библии для Александрийской библиотеки, но заказу царя Птолемея II (285—246 гг. до Р.Х.). Эти 72 мужа каждый из которых работал в отдельной келье — закончили переводы в одно и то же время, и все полученные тексты звучали абсолютно одинаково. То есть перевод был совершенным, истинным, ни один из переводчиков не привнес в него ничего своего! Так, конечно, быть не могло. Но эта иллюзия позволяла считать, что Септуагиита заменяет оригинал, сама становится оригиналом.

Следующим переводом Библии, который Европа стала воспринимать как оригинал, была Вульгата, перевод на латынь, сделанный Св. Иеронимом в IV в. Его переводческое кредо — одно из самых цитируемых высказываний в переводоведении: «…В переводе с греческого, кроме Св. Писания, в котором и расположение слов есть тайна, необходимо передавать не слово в слово, а мысль в мысль». Заметьте эту оговорку: «кроме Священного Писания». Здесь нельзя поменять даже «расположение слов», но нельзя упустить и крупицу смысла. Переводчик — заложник заведомо невыполнимой задачи — мог лишь полностью положиться на свое смирение и трудолюбие.

Библейский канон во многом распространился и на перевод других текстов «повышенной важности» — художественных, философских, богословских. Автор наделялся абсолютным авторитетом, переводчик же воспринимался как инструмент, зеркало (чем меньше дефектов, тем отражение точнее).

Так сформировались основные принципы западноевропейского взгляда на перевод:

• • приоритет оригинала;
• • идеал абсолютной переводимости;
• • статичное представление о переводе;
• • «прозрачность», инструменталыюсть переводчика;
• • прескриптивность (предписательность) переводческой теории.