Особенности мотивации преступного поведения

Мотивации преступного поведения в целом и ее отдельным элементам (стадиям) свойственны общие признаки человеческого поведения. Наряду с ними потребности, мотивы, цели и другие элементы мотивации преступного поведения по своему социальному содержанию, условиям формирования, а иногда и динамической характеристике имеют специфические черты или характерные особенности. Общая совокупность этих особенностей дает возможность отличать мотивацию общественно опасных деяний от мотивации социально полезной деятельности и на этой основе выявить внутренние закономерности формирования криминальных мотиваций. Исходя из этого попытаемся последовательно рассмотреть внутренний стержень мотивации преступного поведения как системы по ее элементам или этапам (стадиям) (горизонтальный срез). Данный анализ следовало бы начать с рассмотрения исходного взаимодействия внутренних (мотивационной сферы субъекта) и внешних (социальных причин деяния) условий мотивации преступного поведения. Однако, учитывая, что эти вопросы в силу большой значимости подлежат специальному рассмотрению в последующих параграфах данной главы, анализ мотивации как системы целесообразно начать с актуализации мотива, ее центрального элемента. Вот как эту стадию описывает немецкий психолог X. Хекхаузен: «Поведение человека в определенный момент времени мотивируется не любыми или всеми возможными его мотивами, а тем из самых высоких мотивов в иерархии (т.е. из самых сильных), который при данных условиях ближе всех связан с перспективой достижения соответствующего целевого состояния или, наоборот, достижение которого поставлено под сомнение. Такой мотив активируется, становится действенным… В данном случае мы сталкиваемся с проблемой актуализации мотива, т. е. с проблемой выделения ситуационных условий, приводящих к такой актуализации»^[1].

Наличие доминирующего мотива не препятствует актуализации сопутствующих мотивов. В силу этого субъективный вектор преступного поведения нередко бывает полимотивированным. Подросток, совершая грабеж, желает не только добыть денег на спиртное, но и самоутвердиться в кругу своих сверстников. Насильник, удовлетворяя свои сексуальные потребности, полагает, что этим вынудит девушку выйти за него замуж. Организованные преступники, совершая корыстные деяния, стремятся к власти над своим окружением. Выборочное (не претендующее на репрезентативность) сопоставление результатов опроса осужденных с объективными обстоятельствами дела показывает, что примерно каждое третье-четвертое деяние полимотивированно. Однако это не находит какого-либо отражения в следственно-судебной практике. Следователь и суд в лучшем случае озабочены лишь выяснением мотива как квалифицирующего признака, да и то, как уже говорилось, нередко принимают мотивировку преступника за реальное побуждение.

Полимотивация в основе своей предполагает непротиворечивый ряд исходных побуждений (потребностей) и целей преступного поведения. Эта непротиворечивость, как правило, сочетается с доминированием ведущего мотива и основной цели, которые в процессе совершения преступных действий могут трансформироваться во второстепенные детерминанты. Словосочетание «в основе своей», отнесенное к непротиворечивости нескольких мотивов преступного поведения, употреблено не ради связки. Дело в том, что при полимотивации мотивы не только сочетаются, но и не согласуются между собой и даже противоречат друг другу. В этом случае говорят об амбивалентности, диалогичности мотивов^[2], и это имеет большое значение для углубленного изучения мотивации преступного поведения, где «борьба мотивов» нередко приобретает исключительную остроту. Не случайно авторы, обосновывающие эту идею, опираются на описание мотивации криминального поведения героев Ф. М. Достоевского.

Полимотивация встречается как при совершении одного преступления с множеством целей, входящих в состав преступления или выпадающих из него, так и при совершении нескольких преступлений в их идеальной или реальной совокупности. При эксцессе исполнителя наблюдается либо расширение сферы первоначально сформулированных групповых устремлений, либо ситуативное возникновение новых побуждений. Это не исключает совершения целого ряда однородных и разнородных преступных посягательств, объединенных целостным видовым мотивом.

Мотив (мотивы) присущ любому преступному поведению. Эта позиция разделяется многими отечественными юристами^[3], хотя она и не является единственной^[4]. Каждое общественно опасное и противоправное действие или бездействие, совершенное с прямым или косвенным умыслом, по самонадеянности или небрежности, является волевым и сознательным. Всякое волевое и сознательное действие (бездействие) мотивированно и целенаправленно, т. е. совершается по определенному мотиву и для достижения конкретных целей. В зависимости от форм вины можно говорить лишь о различиях степени «охвата» наступивших последствий желанием виновного. Например, выстрел из пистолета может внести в окружающую среду целый ряд изменений (последствий): причинение смерти или телесных повреждений, уничтожение или повреждение имущества, нарушение общественного порядка, испуг присутствующих и т. д. При широком социальном подходе к последствиям преступления для субъекта можно отнести уголовное наказание, возможную утрату жизненных перспектив, семьи, оставление детей без должного воспитания и т. д. Одни из последствий указаны в уголовном законе (прямо или косвенно), а другие — нет. Среди последствий, указанных в законе, одни для субъекта могут быть желательными, другие, хотя и нежелательными, но допустимыми, третьи — нежелательными, четвертые — не только нежелательными, но и непредвиденными. Поэтому даже при прямом умысле, когда желание виновного «включает» в себя все предусмотренные законом последствия, мотив не является всеобъемлющим. Из него выпадает значительная часть реально наступивших, но нежелательных и даже непредвиденных последствий. То же самое и еще в большей мере мы наблюдаем при косвенном умысле, самонадеянности или небрежности, где в числе допустимых, нежелательных или непредвиденных последствий имеются последствия, запрещенные уголовным законом. Таким образом, умышленные и неосторожные деяния различаются не наличием или отсутствием мотива как побуждения к действию, а его разной направленностью по отношению к преступным последствиям или разной степенью «охвата» преступных последствий желанием (мотивом) виновного. При прямом умысле мотивом выстрела, повлекшего смерть человека, может быть желание мести, при косвенном — желание избежать задержания, при самонадеянности — желание напугать окружающих, а при небрежности — желание опробовать новый боек. Причем некоторые мотивы, свойственные преступлениям, совершенным с прямым умыслом, не могут быть мотивами преступлений, совершенных с косвенным умыслом. С. В. Бородин справедливо замечает, что умышленное убийство из корыстных побуждений не может быть совершено с косвенным умыслом^[5]. Учитывая, что в неосторожных преступлениях наступившие последствия даже косвенно не охватываются желанием виновного, следует различать мотивы умышленных преступлений и мотивы противоправного поведения, объективно приведшего к общественно опасным последствиям, в неосторожных преступлениях. И те и другие мотивы могут быть названы мотивами преступного поведения.

Мотив, как и потребность, не всегда осознается субъектом в качестве побудителя к действию. В связи с этим вызывает сомнение высказывание В. И. Ковалева, считающего очевидным вопрос об осознанности причин, потребностей и мотивов своих действий^[6]. Многочисленные опросы осужденных показывают, что около половины из них легко приводят мотивировку своих действий^[7], но далеко не всегда (осознанно или неосознанно) излагают истинные побуждения к ним. В работе Ю. М. Антоняна и Е. Г. Самовичева о психологических механизмах насильственного преступного поведения (они изучили по специальной методике 300 убийц) указывается, что «преступник в отношениях с людьми до и во время совершения преступных действий бессознательно воспроизводит или пытается воспроизвести те отношения, которые имели место в его жизни и сформировали его личность»^[8]. Вряд ли в полной мере можно согласиться с этим «фаталистическим» тезисом, однако анализ фактического материала, приводимого авторами, убеждает в другом: большинство убийц, отдавая отчет в своих действиях, не сознавали действительных мотивов и причин своих преступлений. При этом, конечно, надо иметь в виду, что мотивация убийств занимает особое место в психологии преступного поведения.

Согласно одному из теоретических положений 3. Фрейда, противоположность сознательного и бессознательного не распространяется на влечение, поскольку объектом сознания может быть не само влечение, а представление субъекта о нем, отражающееся в сознании^[9]. Представление о побуждении выражается через мотивировку, цель планируемого действия или предмет влечения, поэтому представление о мотиве может лишь косвенно отражать глубинные побуждения и влечения субъекта.

Это положение получает некоторое подтверждение при сопоставлении необходимости и свободы воли в человеческом поведении. Необходимость, пишет А. Н. Косенко, -это проявление детерминации поведения бытием человека, а свобода воли — проявление регуляции поведения психическим отражением этого бытия. Детерминирующее поведение бытия проявляется в мотиве, а регулирующее поведение сознания — в цели. Она-то более полно и осознается субъектом^[10].

Однако независимо от степени осознания субъектом своих побуждений или «словесного формулирования» преступное поведение всегда мотивированно, и это можно установить, поскольку мотивы открываются сознанию только объективно, путем анализа деятельности, ее динамики. Такой подход вытекает из известного положения. «По каким признакам судить нам о реальных „помыслах и чувствах“ реальных личностей? — спрашивал В. И. Ленин и отвечал: — Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей… социальные факты»^[11]. Установление мотива в уголовном судопроизводстве как раз и должно строиться на всестороннем и объективном исследовании всех доказательств и анализе преступного поведения в целом. Более того, на предварительном следствии и в суде должны исследоваться не только исходные побуждения, но и цель, выбор путей их достижения, предвидение субъектом возможных последствий и другие элементы криминальной мотивации. На этой основе вывод о содержании мотивации преступления, сделанный органами правосудия, может быть достаточно надежным. Не случайно в психологической литературе подчеркивается, что материалы уголовного судопроизводства привлекают ученых своей документальностью, скрупулезностью и достоверностью, а поэтому они имеют большое преимущество перед другими источниками информации о внутреннем мире человека^[12]. Ученых — да, привлекают. В недалеком прошлом на эти источники можно было опираться. В современном состязательном процессе объективность этой опоры ослабла.

Мы уже говорили, выражая «личностный смысл», что мотив преступного поведения является субъективным отражением объективных причин преступления и непосредственной субъективной причиной преступного поведения. Мотив — побуждение внутреннее, субъективное, идеальное; в конечном счете он детерминирован внешней средой, т. е. социально обусловлен; его функцию в виде актуального желания выполняют потребности и связанные с ними интересы, чувства и другие детерминанты; в нем отражено единство интеллектуальных, эмоциональных и волевых свойств личности, взаимодействующих с социальной средой. Указанные признаки являются общими. Имея значение для понимания природы мотива и мотивации в целом, они не позволяют отличить мотивы преступного поведения от мотивов правомерной деятельности. Для решения этой задачи необходимо попытаться выделить специфические признаки побуждения антиобщественных посягательств.

Такими особенностями мотивов преступного поведения, на мой взгляд, являются:

• а) относительная антисоциальность, проявляющаяся в узколичностных побуждениях, противопоставленных в конкретной ситуации более высоким общественным интересам;
• б) преобладание материальных и витальных (естественных) побуждений над духовными;
• в) доминирование побуждений типа влечений, а не долга;
• г) господство побуждений с ближайшими целями, а не с жизненно важными перспективами;
• д) низкий уровень побуждений в иерархической системе социальных ценностей, официально принятых в обществе.

Рассмотрим перечисленные особенности более подробно.

А. В юридической литературе нет единства мнений о социальной сущности мотивов преступного поведения. Одни считают все мотивы преступлений общественно опасными^[13], другие кроме общественно опасных выделяют мотивы общественно нейтральные и общественно полезные^[14], третьи находят, что мотивы преступного поведения в большинстве своем являются общественно нейтральными^[15].

П. С. Дагель, занимавший твердую позицию в том, что преступления могут совершаться по положительным мотивам, считал, что авторы, отрицающие социально положительные мотивы преступлений, смешивают понятия мотива и мотивации. Действительно, как это было показано выше, объемы этих понятий неодинаковые. Мотив хотя и является одним из основных элементов мотивации, но последняя не сводится к нему. Однако отрицание положительных мотивов преступлений представляется обусловленным не понятийной путаницей.

Реальное побуждение к антиобщественному посягательству практически не существует вне мотивации и вне преступления. Его можно вырвать из преступного поведения лишь условно, но нельзя оценить вне преступления, причем оценить, как это предлагал П. С. Дагель, раз и навсегда, зачислив то или иное побуждение в группу социально положительных, нейтральных или отрицательных мотивов^[16].

В жизни по одному и тому же потенциальному побуждению (потребности) могут быть совершены преступление и благородный поступок. Приведем примеры, построенные на классификации П. С. Дагеля. Возьмем явно негативный мотив — месть. В принципе, она действительно тяготеет к антисоциальным побуждениям. Но ее социальная сущность несколько изменится, если месть представляет собой соразмерное возмездие за причиненное зло. Для этого даже придумали устойчивое словосочетание «справедливое возмездие». Вспомним роман А. Дюма-отца «Граф Монте-Кристо». Последствия возмездия главного героя, конечно, жестоки, но в контексте той ситуации, в которой он действует, они представляются справедливыми. А смертная казнь, примененная к преступнику по приговору суда? По сути своей она является чистой местью. Существование смертной казни свидетельствует о беспомощности общества в социализации и ресоциализации отдельных лиц. Однако многие видные ученые прошлого и наши современники считают ее вынужденной, необходимой, допустимой и даже справедливой, если она применяется к убийце.

Другой пример. Желание поступить в институт, скорее всего, относится к нейтральным мотивам. Оно может подтолкнуть человека к титанической работе над собой, к даче взятки или подделке документов.

Социальная оценка мотива, очевидно, будет зависеть не от того, каков он по своему абстрактному содержанию, а от того, в систему каких общественных отношений включен и каким общественным отношениям противопоставлен. В первом случае последнего примера желание поступить в институт противопоставлено личному отдыху (положительный мотив), а во втором — государственному порядку зачисления в вуз (отрицательный мотив). Социальная оценка не может быть абстрактной, а мотив, сформированный на основе той или иной потенциальной потребности, — явление актуальное, конкретное, включенное в определенный поведенческий акт. В результате при более глубоком анализе обнаруживается, что эти внешне одинаковые мотивы существенно отличаются друг от друга не только по характеру включенности в систему конкретных общественных отношений (что, на наш взгляд, является главным), но и по своему внутреннему содержанию, оцениваемому через общую мотивацию деятельности или общую ориентацию личности, рассматриваемые опять-таки в системе общественных отношений, хотя и более общих. В первом случае, например, желание поступить в институт может быть «подмотивом» более общего мотива — жажды знаний, а во втором — «подмотивом» других общих мотивов: «престижно выглядеть среди сверстников», «откосить от службы в армии» .

Вопрос о социальной оценке мотива преступного поведения, может быть, и не заслуживал бы такого внимания, если бы он не имел большого практического значения. Воспитательно-профилактическая работа, по нашему глубокому убеждению, должна главным образом ориентироваться не столько на формирование абстрактной системы «положительных» мотивов, сколько на выработку у воспитуемых умения правильно соотносить свои личные желания с общественными интересами, умения правильно определять свою линию поведения в системе человеческих общественных отношений.

Таким образом, абстрактно, т. е. вне связи с конкретными общественными отношениями, мотив не удается оценить с точки зрения общественной полезности или вредности. Существование таких мотивов, как корысть, жадность и др., содержание которых явно негативное, не опровергает данного утверждения, поскольку в этих терминах отражаются не только исходные побуждения (потребность в материальных предметах и т. д.), но и отношение субъекта к действительности. Вне связи с конкретными общественными отношениями мотивы, как и потребности, социально нейтральны. Но в отличие от потребности мотив конкретен. Его можно вырвать из поведения лишь условно. Побуждение к антиобщественному посягательству практически не существует вне преступления, а следовательно, не может быть правильно понято и оценено вне его. Как, впрочем, не может быть правильно оценено преступное действие вне мотива.

Попытки оценить мотивы вне связи с деятельностью представляются малопродуктивными. Но что такое специфическая направленность мотива преступного поведения? Это прежде всего его включенность в конкретные (в данном случае криминальные) общественные отношения. Поэтому отличие мотива преступного поведения от мотивов правомерной деятельности конкретно. Оно, как правило, заключено не в характере мотивов как таковых, а в соотношении их с другими элементами преступного поведения (целью, средствами ее достижения, наступившими последствиями), в соотношении с теми социальными ценностями, которыми пренебрег субъект, реализуя свое желание. «В самом человеческом желании, — писал А. С. Макаренко, — нет жадности. Если человек пришел из дымного города в сосновый лес и дышит в нем счастливой полной грудью, никто никогда не будет обвинять его в том, что он слишком жадно потребляет кислород. Жадность начинается там, где потребность одного человека сталкивается с потребностью другого, где радость или удовлетворение нужно отнять у соседа силой, хитростью или воровством»^[17]. В этом случае главным моментом, определяющим социальную оценку мотива, является не вид побуждений, а то, в какую систему действительных отношений с реальным миром включено его удовлетворение, т. е. в каком соотношении находится мотив личности с общественными интересами.

Таким образом, антисоциальная сущность мотивов, приведших к преступлению, не абсолютна, а относительна. Она проявляется в конкретных условиях места и времени и заключается в узколичностном характере побуждений, удовлетворение которых правонарушитель сознательно противопоставляет другим, более значимым социальным ценностям и общественным интересам. В этом заключено первое и основное отличие мотивов преступного поведения от мотивов правомерной деятельности.

Новое толкование соотношения «общественное — личное» обсуждается учеными разных наук. Несомненно, в соответствии с принципом «все разрешено, что не запрещено» объем прав и законных интересов личности заметно расширяется. Однако зона запрещенного всегда остается. Поэтому личные интересы никогда не будут тождественны по своему объему законным правам и интересам личности. Следовательно, признание приоритета любых личных (воплощенных в деятельности) интересов перед общественными — это косвенное признание анархии и вседозволенности, симптомы которых наглядно проявляются. Зона запрещенного представляет собой приоритет общественного над личностным, и она определяется не формальными, а сущностными основаниями. Такие ограничения имеются во всех человеческих общностях от семьи до государства, которые были бы невозможны без соподчинения интересов. Таким образом, следует различать личные интересы и интересы личности, охраняемые законом. Приоритетными являются только последние. Подобное противопоставление свойственно всем мотивам преступного поведения.

Б. Духовные потребности и интересы обычно не без оснований считаются, по сравнению с материальными и витальными, более высокими и общественно значимыми побуждениями. Исходя из этого в криминологии иерархия мотивов по соотношению общественного и личного иногда идентифицируется с иерархией мотивов по соотношению природы образующих их потребностей (витальных, материальных и духовных), где духовные детерминанты здесь становятся синонимичны общественным мотивам.

?. М. Бабаев, исследовавший вопрос о духовной культуре и преступности, приводит многочисленные данные о заметных различиях в удельном весе духовных потребностей и их структуре у осужденных по сравнению с показателями контрольной группы. Преступники, например, в 2 раза меньше желают повышать свое образование в часы досуга, в 2 раза больше предпочитают истратить свободные деньги на выпивку, в 5 раз больше предпочитают смотреть по телевизору хоккей или футбол, а не концерт или спектакль и т. д.^[18] Эмпирически установив, что правонарушители меньше читают, меньше ходят в театр, меньше тянутся к прекрасному, можно сделать вывод, что приобщение к перечисленному изменит их социальную ориентацию. И этот вывод в определенной мере, возможно, будет правильным. Еще Демокрит писал: «Причина ошибки — незнание лучшего»^[19]. Отсутствие глубоких духовных потребностей подменяется ситуативными примитивными влечениями и квазипотребностями. Более того, недостаток духовной информации восполняется на уровне обыденного сознания слухами, предположениями и домыслами, которые могут иметь криминогенный характер. Но было бы большим упрощением сводить причины преступного поведения к ограниченности преступника. Более того, из сказанного не вытекает, что духовные потребности не могут иметь антиобщественной направленности. Эстетствующий эгоист — вполне реальный социальный тип. В то же время сугубо интимная потребность может иметь в конкретной ситуации высокую общественную значимость. Изучение мотивации преступного поведения показывает, что материальные и витальные потребности статистически больше тяготеют к личностному, а духовные — к общественному. Но это не может служить основанием для идентификации двух разных сторон, двух разных измерений мотивации преступного поведения.

Мотивация преступного поведения (как правило) прагматична. Она направлена в основном на удовлетворение базовых потребностей. Поэтому доля мотивов преступного поведения, в основе которых лежат витальные и материальные детерминанты, достаточно велика и составляет около 80%. В остальных случаях мотивация преступлений, хотя и бывает связана с духовными потребностями, но они проявляются в виде желания развлечься, ложного самоутверждения, обладания предметами культуры и т. д. и по своему содержанию не могут быть отнесены к высоким духовным побуждениям. Герострат из честолюбия, чтобы увековечить свое имя, сжег в 356 г. до н.э. великолепный храм Артемиды Эфесской, который считался в древнем мире одним из «семи чудес света» .

Суд приговорил Герострата к смертной казни. Дабы не прославлять его, имя его было запрещено произносить. Преступление Герострата мотивировано, в принципе, духовной потребностью, но его слава — позорная. Доминирование витальных и материальных потребностей в структуре детерминантов преступной мотивации является второй отличительной особенностью мотивов преступного поведения.

В. В отечественной литературе по психологии говорится о двух формах побуждений: о побуждениях типа влечения (тенденциях влечения), или непосредственно реализуемых потребностях личности с положительной модальностью переживания, и о побуждениях типа объективно заданной необходимости (долг, обязанность, приказ, обстоятельства и т. д.) с отрицательной эмоциональной модальностью. Мотивация современного человека, несомненно, обусловлена не только внутренними влечениями, которые обладают большой побуждающей силой и меньше подвержены критическому пересмотру, но и объективной необходимостью, которая хотя и не всегда согласуется с его личностными устремлениями, тем не менее постоянно управляет его поведением. Психологи подчеркивают, что эти две тенденции в личности не противопоставлены одна другой. С. Л. Рубинштейн предостерегал, что противопоставление влечения и долга есть «раскалывание человеческого бытия надвое»^[20]. Влечение и необходимость — не только и не столько разные виды побуждений, замечает В. Г. Асеев, сколько два противоречивых, но диалектически взаимосвязанных момента мотивации, которые в зависимости от конкретных внутренних и внешних условий могут выступать и слитно, и самостоятельно^[21].

Исследование преступного поведения в таком плане показывает, что в структуре мотивов преступлений доминируют тенденции влечения с положительной модальностью переживания. Это не значит, что конфликта между должным и желаемым, между «надо» и «хочу» у преступников не существует, но моральный мотив долга в процессе мотивации обычно нейтрализуется имеющими социально-психологическую природу стереотипами мышления: «не я один, все так поступают», «сделаю только один раз», «ситуация требует», «нет другого выхода», «почему я, а не другой», «он сам виноват», «я не знал, что это преступно», «совершал и буду совершать преступления» и т. д. Одна из форм такого долженствования — это стремление субъекта идентифицироваться с мнением референтной группы, своей «компании». В этом случае мотивация преступного поведения обусловливается ожиданиями «друзей», групповыми нормами. И хотя, как писал Ю. Д. Блувштейн, многие из этих норм никогда не были четко сформулированы и человеку подчас очень трудно изложить их содержание, он, как правило, избирает ту линию поведения, которая отвечает ожиданиям группы, особенно среди подростков и молодых людей^[22]. Преобладание побуждений типа влечений с положительной для правонарушителя эмоциональной модальностью является третьей особенностью мотивов преступного поведения.

Некоторые из этих влечений служат «фактической базой» для биокриминологов, пытающихся объяснить преступления инстинктоидными и другими биологическими потенциями человека. Давно известно, что инстинктоидные влечения не могут сами по себе обеспечить полноценное целенаправленное поведение. Для этого нужен соответствующий опыт, приобретенный в процессе предшествующей жизнедеятельности. Поэтому прямое связывание биологических влечений с преступным поведением означает полное игнорирование содержательно-смысловой стороны мотивации (выбора цели, средств и способов ее достижения, прогнозирования возможных последствий, принятия решения и т. п.), где любое влечение вменяемого человека на уровне сознания хоть как-то, но соотносится с действительностью, с реальными возможностями его удовлетворения, что и является решающим моментом в утверждении исходного побуждения.

В этом отношении показательна пролонгированная привычная биосоциальная полимотивация цепи однородных и опасных преступлений Михасевича, осужденного в 1988 г. Верховным Судом СССР за убийство 33 женщин. Все преступления были совершены им в Витебской области в течение 1971−1985 гг. Михасевич вырос в деревне, служил в армии, его возвращения ждала девушка, но он на ней не женился, так как боялся позора из-за своей половой слабости. Половая неполноценность и неудачный опыт первого коитуса сформировали у него ненависть к женщинам с одновременным желанием чувствовать себя настоящим мужчиной. Такое иллюзорное удовлетворение он попытался получить, насилуя женщин, когда они были лишены возможности оказывать сопротивление и осознавать его неполноценность. Для этого он душил жертву, после чего не всегда успевал совершить половой акт, так как за счет сформировавшегося механизма замещения удовлетворение наступало в процессе насильственного удушения жертвы. После совершенного Михасевич обирал ее и закапывал.

Актуализация криминальной мотивации происходила у него при виде жертвы привычно и мгновенно. На первый взгляд, мотивация была неодолимой. Однако она ни разу не парализовала его осторожность. В целях безопасности Михасевич никогда не нападал на знакомых женщин — боялся дать повод для подозрений, а когда почувствовал возможность разоблачения, чтобы направить следствие по ложному пути, написал в газету анонимное письмо о том, что все жертвы — это месть мужчин своим изменницам. Поскольку анонимка не помогла, он поехал в Витебск и там совершил еще одно убийство, оставив на месте преступления записку с подписью «патриоты Витебска» .

Ко времени разоблачения он был женат, имел двух детей, считался квалифицированным и добросовестным работником, не совершал никаких других порочащих его поступков. Более того, когда в мужской компании кто-то нехорошо говорил о женщинах, мог сделать замечание, а если заходил разговор на сексуальную тему, смущался. Мотивация преступного поведения Михасевича возникла на основе биологических влечений и половой неполноценности, но на уровне его сознания она формировалась в соответствии с его опытом и реальной действительностью. Последние факторы были решающими. Отрицать это — значит отрицать сознание человека, его социальный опыт, личность в целом как совокупность общественных отношений.

" Голод есть голод, — пишет К. Маркс, — однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, — это иной голод, чем тот, при котором проглатывается сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов"^[23].

Признавая, что биологические влечения выполняют функцию мотивов преступного поведения, следует иметь в виду, что доминирующее положение этих влечений в структуре потребностей правонарушителей определяется не биологическими, а социальными причинами и правонарушитель, принимая решение действовать вопреки закону в целях удовлетворения своих влечений, выступает не как биологическая особь, а как социальное существо. А то, что из огромной гаммы человеческих побуждений правонарушители нередко выбирают влечение животного характера, свидетельствует не о внутреннем спонтанном и автономном развертывании биологических детерминантов в преступное поведение напрямую, а о явно недостаточном уровне социализации данных субъектов, об ущербности их воспитания, искаженном и ограниченном бытии (при условии, что субъект был вменяем).

Как природа не любит пустоты, так и человек не может жить в «мотивационном вакууме» (В. Г. Асеев) и пребывать вне деятельности. Если лучшая и значительная часть человеческих побуждений и правомерных путей их удовлетворения ему неведомы и недоступны (объективно или субъективно), он делает то, что знает, к чему его подготовила жизнь, что ему ближе и доступнее. По данным одного исследования, соотношение субъективных и объективных помех содержательному проведению досуга у законопослушных граждан составило 1:4, а у осужденных 1:1,5, т. е. осужденные в 2,7 раза чаще указывали на то, что им не мешали объективные причины в организации своего свободного времени должным образом, но «они просто не знали, как это делать, и главное — не испытывали в этом потребности»^[24]. В подобных условиях примитивные влечения могут оказаться доминирующими и определяющими, ибо «все примитивные чувствования, — писал К. Д. Ушинский, — сами по себе ни дурны, ни хороши, а делаются дурными только тогда, когда одно из них преобладает над остальными и усиливается так, что под неотразимым его влиянием начинает формироваться и душевный мир человека…»^[25]

Г. Мотивы человеческого поведения различаются по временному параметру. Одни мотивы ориентированы на сиюминутные интересы, другие — на дальнюю перспективу, что в немалой степени определяет значимость поведенческих актов. Социальную и психологическую характеристики «короткой» и «далекой» мотивации мы находим в работах А. С. Макаренко, С. Л. Рубинштейна и других авторов. В последние годы интересные выводы по этому вопросу сделаны психологом В. Г. Асеевым. Полученные им результаты помогают криминологам глубже разобраться в особенностях криминальной мотивации. Установлено, что чем ближе временная зона мотивов, тем она уже, тем меньше событий она вмещает в себя, а следовательно, и мотивация, и поведение в целом являются менее значимыми. В данном случае речь идет о содержательной характеристике значимости, которая главным образом включает в себя перспективные возможности достижений. Наряду с ней есть динамическая характеристика значимости, которая отражает высокую актуальность текущих событий, необходимость и неотложность сиюминутных побуждений. По общему правилу, чем отдаленнее мотивация, тем выше содержательная и ниже динамическая значимость поведения, и наоборот: чем короче мотивация, тем выше динамическая и ниже содержательная значимость^[26]. В этом случае может действовать и другая закономерность, названная в психологии «градиентом цели»: чем ближе желанный предмет, тем больше стремится приблизиться к нему индивид. Узник, проведший 10 лет в заключении, совершает побег за 10 дней до освобождения^[27].

Мотивы преступного поведения, как правило, имеют близкую временную перспективу. Они часто устойчиво коррелируют с высоким для субъекта уровнем динамической характеристики и с низким значением содержательной характеристики, которая отражает социальную суть личности преступника. Доминирование побуждений «тактического характера», рассчитанных на жизнь «сегодняшнего дня», на ближайшую ситуацию, на непосредственное и скорое удовлетворение возникшей потребности, — четвертая особенность мотивов преступного поведения.

Только определенная часть должностных, организованных и других предумышленных деяний внешне выходит за пределы ближайшей ситуации. Однако и эту мотивацию не назовешь «далекой», или «дальнего прицела», поскольку она не ориентирована на действительную позитивную перспективу личности, так как преступники объективно исключают себя из продуктивных общественных отношений. У них нет (если даже преступление осталось нераскрытым) позитивного будущего, по крайней мере в пределах срока давности. Вряд ли мотивацию именитых преступников, которые рассчитывали обеспечить безбедную жизнь многих поколений своих потомков, можно назвать далекой и перспективной. Эти черты свойственны лишь высоконравственной или по крайней мере правомерной мотивации. Жизнь подтверждает порочность доминирования социально короткой мотивации вообще и в преступном поведении в особенности.

Публичная критическая оценка нашего прошлого с позиций общечеловеческих нравственно-правовых принципов низвергает с пьедестала почета многих «деятелей» политики, науки, культуры, чьи устремления с точки зрения этих принципов были «тактическими», и возводит на этот пьедестал тех, кто не только имел право смотреть в глаза своим современникам, но и старался заглянуть в будущее. С этим контрастирует короткая мотивация типа «живем один раз», «я хочу жить сегодня, а не завтра», «хочу всего и сейчас». Ф. М. Достоевский писал, что «реализм, ограничивающийся кончиком своего носа, опаснее самой безумной фантастичности, потому что слеп»^[28].

Д. Последней интегрированной характеристикой мотивов преступного поведения является низкий уровень, который они занимают в иерархии социальных ценностей человеческого общества.

Рассмотренные особенности (отклонения) мотивов преступного поведения можно назвать основными. В процессе «наслоения» других элементов мотивации они вместе с мотивом опредмечиваются, конкретизируются и углубляются. Кроме основных особенностей мотивам преступного поведения свойственны и частные отклонения, статистически тяготеющие к отдельным видам мотивации. Специфические признаки мотивов преступного поведения не абсолютны, а относительны, поскольку они хотя и в меньшей мере, но свойственны и мотивам социально полезной деятельности. В преступном же поведении эти особенности доминируют.

Целеобразование, включающее в себя формирование целей, выбор их и определение отношения к выбранной цели, является составной частью процесса мотивации. Его анализ подтверждает те выводы, которые были сделаны при исследовании мотива. Еще Н. С. Таганцев писал, что «мотив и цель — это два корреля тивных понятия»^[29]. Однако в понятии «цель» более отчетливо представлена внешняя, предметная компонента, а в понятии «мотив» — личностная, отображающая замыкание цели на субъекте. Мотив преступного поведения, соотносясь с целью, конкретизируется и опредмечивается. Вместе с тем уточняются и, можно сказать, обнажаются все его особенности. Таким образом, на стадии целеобразования антисоциальная сущность мотивации, как правило, становится более явной для субъекта и осознанной. Кроме того, в ней начинает прорисовываться и ее противоправная направленность. В целях преступного поведения и путях их достижения довольно точно отражается объективная сторона возможных преступлений, признаки которых обычно описываются в диспозиции статей уголовного закона. Доминируют и такие цели, как «проехать на автомашине с ветерком», «продемонстрировать свою ловкость», «смогу или не смогу» (Р. Раскольников) и др. В повести «Записки из подполья» Ф. М. Достоевский пишет: «…Человек — существо легкомысленное и неблаговидное и, может быть, подобно шахматному игроку, любит только один процесс достижения цели, а не самую цель»^[30]. Ошибкой было бы распространять это утверждение на человека вообще, но оно довольно точно характеризует целеобразование некоторых видов преступного поведения. Низкий уровень мотивов преступного поведения в иерархической пирамиде человеческих ценностей более четко и предметно отражается в целях. Потребительство («себе», «для себя», «ради себя», «во имя себя») свойственно целеполаганию многих видов мотивации преступного поведения в современных условиях.

Пути, средства и способы совершения преступлений изучаются в криминологии для выработки эффективных мер профилактики. Пути хищений, орудия убийств, способы уклонений от военной службы и т. д. имеют особую криминологическую значимость тогда, когда их использование преступником было обусловлено пробелами и просчетами в деятельности должностных лиц и отдельных граждан, когда социально терпимые цели либо вообще недостижимы законными путями, либо средства и способы их достижения регулируются противоречиво, неопределенно, неэффективно (аномия). В этих случаях рассматриваемые элементы косвенно выступают в роли обстоятельств, способствующих совершению преступлений.

Поскольку мотив вне связи с другими элементами мотивации социально нейтрален, а определяемая им цель не всегда жестко связывает его реализацию с антиобщественными действиями, то последующий выбор путей, средств и способов достижения цели во всех оставшихся случаях подводит субъекта к альтернативе противоправного и правомерного. На стадии выбора путей, средств и способов в тесной связи с исходными побуждениями и поставленной целью у субъекта, кроме исключительных случаев полного социально правового невежества (вроде случая с чеховским злоумышленником), не остается сомнений в общественной опасности и противоправности замышляемых действий. Он окончательно определяется в противоправном разрешении этой ситуации.

Между мотивами, целями и путями преступного поведения нет жестких, однозначных связей. В то же время выбор путей, способов и средств осуществляется только на основе оценки их эффективности для достижения поставленной цели и удовлетворения актуального желания. Поэтому на статистическом уровне анализа становится очевидным, что цели преступного поведения связываются со вполне адекватными путями, способами, средствами, которые, будучи разнообразными по форме, всегда одинаковы, а точнее — аналогичны, по социальной сущности — безнравственные, неправомерные. В этике считается, что нравственно и целесообразно лишь то средство, которое необходимо и достаточно для положительно нравственной цели. Принцип единства целей и средств (путей) их достижения, характерный для нравственных и социально полезных поступков, в негативном (перевернутом) плане действителен и для преступного поведения. Поэтому сущность цепи «мотив — цель — путь» в преступном поведении всегда антисоциальна.

Симптоматичны в этом отношении признания Василия Овечкина, руководителя джаз-группы «Семь Симеонов», который вместе с матерью, братьями и сестрами (11 человек) 8 марта 1988 г. совершил угон самолета, имевший тягчайшие последствия. Как сообщалось в газетах, он в дружеском кругу говорил, что «стать настоящим артистом можно только в том случае, если хватит духу переступить через труп матери». На аэродроме перед Выборгом, когда провал затеи с угоном самолета стал очевидным, мать именно к нему обратилась с просьбой застрелить ее, и он сделал это.

Преступный путь выбирается правонарушителем только в том случае, когда он в рамках усвоенной системы ценностей представляется ему более коротким, экономным и выгодным по сравнению с правомерными путями достижения тех же целей. С точки зрения преступника, «это наилучшая ставка», основанная на выводах из прошлых взаимоотношений со средой. Возможной уголовной ответственности абсолютное большинство правонарушителей намеревается избежать. Этому способствует ряд причин.

Иногда складываются парадоксальные ситуации, когда любой путь влечет нежелательные для субъекта последствия, например: выполнить производственную задачу путем незаконных операций или сорвать ее выполнение, выполнить незаконный приказ начальника или отказаться от его исполнения и т. д. Такая альтернатива, именуемая в этике нравственным конфликтом, возможна в случаях расхождения планов или приказов с реальными условиями жизни и деятельности. В состоянии такого конфликта находятся многие лица, освободившиеся из мест лишения свободы. Удел их — положение бомжа. Из-за отсутствия жилья, прописки или отказа предприятий, которые не хотят связываться с ненадежными ранее судимыми, им трудно устроиться на работу.

Без средств к существованию выжить невозможно, а иметь свой заработок в этих условиях можно лишь путем совершения преступлений. Актуальные потребности, личностные дефекты, криминальный опыт, привычка к зоне и дезадаптация к нормальной жизни приводят их в ситуации безысходного нравственно-правового конфликта ко вполне определенному выбору: пусть недолго буду на свободе, но в достатке.

Вероятностное прогнозирование преступных действий и последствий, условно вынесенное нами в виде самостоятельного этапа, в реальном поведении является неотъемлемым моментом каждого элемента мотивации. Под вероятностным прогнозированием понимается предвосхищение будущего, основанного на вероятностной структуре прошлого опыта, информации и конкретной ситуации. И если, как утверждают специалисты, опережающее отражение действительности является фундаментальным свойством человека и в его деятельности практически нет ситуаций, в которых предвосхищение будущего не играло бы существенной роли, то уголовно наказуемые деяния вменяемых субъектов, сознательно ставящих на карту не только общественные, но и свои личные интересы, тем более не могут совершаться вне прогностических операций. Мотивация преступника может включать в себя прогнозирование: 1) собственных действий; 2) применения возможных способов, средств, орудий, годных для достижения цели или сокрытия следов преступления; 3) поведения других лиц, как способствующих (соучастников и др.), так и могущих противостоять ему (потерпевших, работников милиции и др.); 4) развития события в природе и социальной жизни, обусловливающих и тормозящих совершение преступления; 5) наступления желательных и нежелательных (прямых и побочных, ближайших и отдаленных) результатов деяния; 6) привлечения к уголовной ответственности и наступления других последствий негативной оценки обществом преступного посягательства. Причем первым аспектам правонарушители обычно уделяют достаточное внимание, а к каждому последующему их интерес постепенно ослабевает. Как правило, менее всего анализируются последние из названных аспектов, имеющие наибольшую криминологическую значимость.

Основываясь на психолого-правовых исследованиях, к аналогичным выводам пришли А. Р. Ратинов и Г. X. Ефремова. Они пишут, что расчет на безнаказанность, неверие в реальность нежелательных последствий преступного поведения входят в мотивацию большинства преступлений. При их совершении преступники полагают, что им удастся избежать наказания, возможность наступления нежелательных последствий не принимается в расчет^[31]. Прогноз безнаказанности строится не только на субъективных заблуждениях, но и на объективных фактах. Если принять реальную, а не зарегистрированную преступность за 100%, то фактическую уголовную ответственность в местах лишения свободы несут не более 5% действительных преступников!

Кроме того, психологи установили, например, что в зависимости от уровня интеллектуальной активности человека изменяются его прогностические способности и диапазон этих изменений существен^[32]. Среди правонарушителей такие исследования не проводились, но есть основания полагать, что они обладают невысокими способностями вероятностного прогнозирования своего поведения и его последствий.

Принятие решения — готовность лица совершить преступление или модель его будущего поведения, в которой опережаются события, — является переходным кульминационным этапом (элементом), на котором в основном завершается формирование мотивации преступного поведения и начинается ее реализация. Принятие решения о преступном поведении как мысленный образ состава будущего преступления имеет криминологический и уголовно-правовой аспекты. Исследования показывают, что многие решения о совершении тяжких преступлений принимались на эмоциональном, а не на логическом уровне. Сначала субъект под воздействием актуальной ситуации действует и лишь потом пытается понять и объяснить совершенное, а некоторые не делают и этого. Важную для криминологов мысль высказал Б. Ф. Ломов: «Все модели принятия решения относятся только к уму… По существу рассматриваются решения, принимаемые „рациональным человеком“. Между тем в реальной жизни человек нередко принимает решения не на основе взвешивания вероятностей возможных событий, определения величины риска и полезности, а под влиянием эмоциональных состояний, импульсивно»^[33]. И это подтверждается экспериментально. Определяющими факторами будут все предшествующие элементы мотивации. Принятие решения, завершая мотивацию, является ее необходимым и закономерным следствием. Уточняя и утверждая исходное побуждение, выбор цели, пути ее достижения, результаты прогнозирования, оно интегрирует в себе все элементы мотивации, свойства личности и социальную ситуацию (рис. 9.4).

Рис. 9.4. Процесс мотивации:

1 — прямые связи; 2 — обратные связи Анализ процесса мотивации показал, что если субъект, сознавая невозможность удовлетворения своей потребности правомерным путем, не препятствовал ее актуализации, а включился в разработку цели, путей, способов и средств ее достижения с соответствующим прогнозом на будущее, то без коренного пересмотра социального содержания всего проделанного решение практически сводилось лишь к его констатации. На 90% оно предопределялось уже в стадии «предрешения». Экспрессивно описывает этот процесс Ф. М. Достоевский: «И будто ты решился? Ты еще не решился. Ты всю ночь будешь сидеть и решать: идти или нет? Но ты все-таки пойдешь и знаешь, что пойдешь, сам знаешь, что как бы ты ни решался, а решение уж не от тебя зависит. Пойдешь потому, что не смеешь не пойти. Почему не смеешь — это уж сам угадай, вот тебе загадка»^[34].

Выбрав преступный путь, субъект еще больше утрачивает адекватность отражения реальной действительности, поскольку даже на уровне нейрофизиологических механизмов, по К. В. Судакову, «происходит отметание всей информации, мешающей удовлетворению… потребности»^[35]. Поэтому права О. Л. Дубовик, считающая, что принятое решение «прекращает (или значительно уменьшает), по крайней мере временно, действие положительных, сдерживающих факторов; затрудняет получение дополнительной положительной информации, искажает ее…»^[36]. Этому способствуют множественные психологические механизмы, представляющие собой разновидности самообмана и искажения криминальной мотивации в целях защиты собственного " я" и принятого решения. Содержание решения о преступном поведении как по характеру, так и по перспективе интегрирует в себе все отклонения предшествующих элементов криминальной мотивации (низкий уровень побуждений, «недалекость» цели, социально порицаемые пути ее достижения, ущербность прогностических выводов и т. д.). Эти исходные параметры предопределяют его ошибочность. К сожалению, как свидетельствуют выборочные данные, большинство правонарушителей осознают это тогда, когда интеллектуальная ошибка становится социальным фактом: около ¼ (главным образом неосторожные) — в момент совершения преступления, другие (более 3/5) — на предварительном следствии и в суде, остальные — в процессе отбывания наказания, а некоторые из них -лишь спустя много лет после его отбытия. Закономерность здесь такова: чем глубже социальные причины преступного поведения и чем устойчивее внутренние условия субъективных заблуждений, тем дальше отодвигается осознание правонарушителем своей интеллектуальной ошибки. А. Р. Ратинов и Г. X. Ефремова установили, что более половины изученных подсудимых (55−60%) признали себя виновными в тактических целях, так как психологический анализ их показаний противоречил сути признания. Фактическое раскаяние, полное и глубокое самоосуждение, угрызения совести — крайне редкое явление для всех категорий преступников.

Совершение преступных действий контролируется субъектом. Контроль этот, как замечает В. Н. Кудрявцев, гибкий и активный. Он представляет собой сложнейшую систему обратных связей «от каждого акта его поведения, включая физические действия, их последствия, изменения текущей обстановки»^[37]. В самоконтроль входят контролирующая и эталонная составляющие. Специфические особенности и отклонения, свойственные этим элементам мотивации преступлений, существенным образом влияют на внутренний контроль преступника.

Контроль преступного поведения осуществляется путем непрерывного оценивания фактических результатов с удовлетворением исходного желания, достижением поставленной цели, совпадением действительных последствий с прогнозируемыми. Возникшие расхождения способствуют дальнейшему уточнению и конкретизации исходного побуждения и всех остальных элементов мотивации. Столкнувшись с непредвиденными обстоятельствами, правонарушитель вынужден заново прорабатывать весь мотивационный цикл со всеми вытекающими отсюда последствиями. Выбор альтернатив (преступное — правомерное) продолжается. Встреча с препятствием, которое не входило в предмет решения субъекта, может закончиться добровольным отказом от доведения преступления до конца либо принятием нового решения о преодолении возникших помех. При совершении преступлений по предварительному сговору подобные случаи нередко приводят к эксцессу исполнителя.

Для абсолютного большинства правонарушителей совершение преступления — ситуация стрессовая, экстремальная. В состоянии стресса «неправильно оценивается текущая ситуация, ошибочно используются следы памяти, неверными оказываются прогноз развития ситуации и планирования деятельности, снижается контроль за собственными действиями»^[38]. Снижает самоконтроль как чрезмерная и высокоэмоциональная мотивация, наблюдаемая чаще всего при совершении насильственных (агрессивных) посягательств, так и ее отсутствие при некоторых формах неосторожных деяний. По принципу обратной связи сниженный самоконтроль способствует достраиванию криминальной мотивации. Все это не смягчает ответственности виновного (за исключением случаев аффективного состояния, вызванного неправильными действиями потерпевшего), а лишь помогает уяснить генезис мотивации на одном из решающих этапов преступного поведения, особенности личности некоторых преступников и возможные пути предупреждения и пресечения антиобщественных посягательств.

Анализ наступивших последствий, раскаяние в совершенном, мотивировка, выработка защитного мотива являются логическим завершением преступного поведения. Эти элементы свойственны и правомерному поведению человека, но в данном случае они имеют определенное своеобразие. Их социальное содержание закономерно вытекает из предыдущих элементов мотивации, с одной стороны, и фактически наступивших и возможных нежелательных последствий — с другой. В мотивировке или защитном мотиве субъект неосознанно может более или менее верно или искаженно отражать исходные побуждения, а может умышленно подтасовать их, рассчитывая избежать ответственности, смягчить свою участь, затушевать или облагородить низменный характер своих целей.

Способы внутреннего и внешнего самооправдания относятся к элементам мотивации, механизма преступного поведения и личности виновного. В их числе: облагораживание побуждений преступления; умаление своих способностей по предвидению последствий деяния и контролю своих действий; истолкование криминальной ситуации в свою пользу; представление ее как рокового стечения обстоятельств; ощущение себя жертвой принуждения или обмана со стороны других лиц; убеждение в формальности нарушенных запретов; обесценение жертвы преступления и предмета преступного посягательства; утверждение своей исключительности, позволяющей пренебрегать правом; умаление своей роли в совершении преступления. Именно за счет этого происходит внутреннее высвобождение субъекта от нормативных ограничений до совершения преступления и от угрызений совести, осознания справедливости привлечения его к уголовной ответственности после.

Таким образом, мотивация преступного поведения, представляя собой сложную динамическую многоэлементную и многоуровневую систему, специфична по своему социальному содержанию. Сущность специфики заключена в наличии множества особенностей (отклонений), которые практически (в таком объеме и взаимосвязи) отсутствуют в мотивации правомерной деятельности.

Выявляя особенности криминальной мотивации, следует избегать идеализации. Чувство глубокого раскаяния не перед судом и народом, а перед самим собой свойственно немногим преступникам. Большинство из них никогда не задумываются о нравственной стороне своих деяний, тут же забывают о совершенном, а если и вспоминают, то с удовольствием. Хотя с возрастом некоторые из очерствевших душой рецидивистов начинают осознавать, что смотреть открыто в глаза людям намного ценнее сиюминутного удовлетворения желаний преступным путем. Это убедительно показано в кинокартине Василия Шукшина «Калина красная». Об этом свидетельствуют и психологические исследования преступников.

• [1] Хекхаузен X. Мотивация и деятельность: пер. с нем. М., 1986. Т. 1. С 34.
• [2] Мотивационная регуляция деятельности и поведения личности. М., 1988. С. 37−41.
• [3] Волков Б. С. Мотив и квалификация преступлений. Казань, 1968. С. 9; Дагелъ П. С., Котов Д. П. Субъективная сторона преступления и ее установление. Воронеж, 1974. С. 188; Квашис В. Е. Преступная неосторожность. Владивосток, 1986. С. 101; Тарарухин С. А. Преступное поведение (социально-психологические черты). М., С. 70−71; Харазишвшш Б. В. Вопросы мотива поведения преступника в советском праве. Тбилиси, 1963. С. 4.
• [4] Аванесов Г. А. Криминология и социальная профилактика. М., 1980. С. 263; Курс советского уголовного права: в 6 т. М., 1970. Т. 2. С. 291.
• [5] Бородин С. В. Квалификация убийств по действующему законодательству. М., 1966. С. 28.
• [6] Ковалев В. И. К проблеме мотивов // Психологический журнал. 1981. № 1. С. 40.
• [7] Между мотивом как побуждением к преступлению, которое далеко не всегда осознается преступником, и мотивировкой как осознанным объяснением имеется существенная разница. Поэтому трудно согласиться с одним из авторов Курса советской криминологии, утверждавшим, что «мотив, понимаемый как субъективная причина поступка, может сформироваться последействия, если действие было аффективным или рефлекторным или если улица не было времени на осмысление ситуации и его действием руководила общая ценностная ориентация» (Курс советской криминологии / под ред. В. Н. Кудрявцева и др. М., 1985. С. 356).
• [8] Антонян Ю. М., Самовичев Е. Г. Неблагоприятные условия формирования личности и преступное поведение. М., 1974. С. 47−48.
• [9] Лейбин В. М. Психоанализ и бессознательное: уточнение понятий // Психологический журнал. 1989. № 3. С. 22.
• [10] Косенко А. Н. Принцип отражения в криминологии. Киев, 1986. С 18−24.
• [11] Ленин В. И. ПСС. Т. 4. С. 423−424.
• [12] Вилюнас В. К. Психология эмоциональных состояний. М., 1976. С. 26.
• [13] Курс советского уголовного права: в 6 т. М., 1970. Т. 2. С. 289.
• [14] Дагель П. С. Неосторожность: уголовно-правовые и криминологические проблемы. М., 1977. С. 61−62.
• [15] Кудрявцев В. Н. Причинность в криминологии (о структуре индивидуального преступного поведения). М., 1968. С. 134.
• [16] Дагель П. С. Указ. соч. С. 212.
• [17] Макаренко А. С. Книга для родителей. М., 1957. Т. 4. С. 334.
• [18] Влияние социальных условий на преступность / под ред. И. М. Гальперина. М., 1983. С 66−67.
• [19] Материалисты Древней Греции. М., 1955. С. 156.
• [20] Рубинштейн С. Л. Человек и мир (отрывки из рукописи) // Методологические и теоретические проблемы психологии. М., 1969. С. 371.
• [21] Асеев В. Г. Мотивация поведения и формирование личности. М., 1976. С. 104−115.
• [22] Блувштейн Ю. Д. Криминологические аспекты теории малых социальных групп // Изучение и предупреждения преступлений. Вильнюс, 1971. С. 27.
• [23] Маркс К. Из экономических рукописей // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 718.
• [24] Связь юридической науки с практикой / под ред. В. Н. Кудрявцева. М., 1986.
• [25] Ушинский К. Л. Избранные педагогические сочинения. М., 1953. С. 601.
• [26] Асеев В. Г. Значимость и временная стратегия поведения // Психологический журнал. 1981. № 6. С. 28−37.
• [27] Анциферов Л. И. О динамическом подходе к психологическому изучению личности // Психологический журнал. 1981. № 4. С. 11.
• [28] Достоевский Ф. М. Подросток // Собр. соч.: в 10 т. М., 1958. Т. 2. С. 155.
• [29] Таганцев Н. С. Русское уголовное право. Часть общая. СПб., 1902. Т. 1. С. 594.
• [30] Достоевский Ф. М. Записки из подполья // Собр. соч.: в 10 т. М., 1958. Т. 4.
• [31] Ратинов А. Р., Ефремова Г. X. Правовая психология и преступное поведение. Красноярск, 1988. С. 142.
• [32] Вероятностное прогнозирование в деятельности человека / под ред. И. М. Файгенберга и др. М., 1977. С. 237−240.
• [33] Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М., 1984. С. 58.
• [34] Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Собр. соч.: в 10 т. М., 1958. Т. 10. С. 185.
• [35] Судаков К. В. Указ. соч. С. 201.
• [36] Дубовик О. Л. Принятие решения в механизме преступного поведения: автореф. дисс… к. ю.н. М., 1975. С. 5.
• [37] Кудрявцев В. Н. Причинность в криминологии. С. 148.
• [38] Китаев-Смык Л. А. Психология стресса. М., 1983. С. 58.