Особенности современной российской преступности

^[1]

Вывод о том, что между тенденциями преступности и социально-экономического развития в мире в целом и в отдельно взятой стране нет скорых, жестких, однозначных и прямых корреляций, имеет большое значение для понимания сложной причинности в криминологии в современных условиях. При анализе связей конкретного преступного поведения с обстоятельствами жизни субъекта или учтенной преступности с какими-то конкретными событиями в стране (например, сменой министра внутренних дел) мы относительно легко «находим» или предполагаем их криминогенные влияния. Но когда мы обращаемся к глобальным и криминологически значимым явлениям, например к тенденциям научнотехнического прогресса, социальным, экономическим и политическим процессам в человеческом обществе, пытаясь выявить их связи с нравственно-правовым развитием людей, с динамикой криминала, то порой оказываемся в тупике, поскольку там уже нет той однозначности, которая как-то проявляется на уровне индивидуального преступного поведения и к чему мы склонялись в недалеком прошлом при анализе преступности в целом.

Не могут же быть, наивно полагаем мы, позитивные процессы криминогенными. Общество вроде бы развивается в нужном направлении, а преступность растет. Однако криминологические оценки часто не совпадают по знаку с экономическими, социальными и политическими факторами. А поскольку предметом нашего изучения является преступность, то и основным критерием оценки изучаемых явлений должна быть степень их криминогенности или антикриминогенности. В противном случае к криминологической объективности приблизиться будет трудно.

Если реальные криминогенные процессы в обществе и фактический контроль преступности ни коим образом ни с чем и ни кем не соотносятся и не согласовываются, то ситуация запутывается окончательно. В связи с чем на законодательном и управленческом уровнях они нередко формируются не только и не столько в интересах безопасности народа, общества и государства, сколько для демонстрации демократизма, а также по законам «купли-продажи», теневого лоббизма, корпоративной выгоды, для личностного, должностного (депутатского) самоутверждения.

Реалии российской преступности и борьбы с ней имеют ряд характерных особенностей^[2]. Некоторые особенности в той или иной мере свойственны криминогенным реалиям других стран постсоветского пространства и даже мира в целом.

Первая особенность. В стране, да и в мире, идет социальнопсихологический процесс привыкания населения к растущей преступности, в том числе и к ее относительно новым и особо опасным формам — организованной, террористической и коррупционной. Два десятка лет тому назад организованный кровавый терроризм, массовые захваты заложников, работорговля, непрекращающиеся публичные заказные убийства, многомиллионные мошенничества и открытая беспрецедентная и циничная коррумпированность высших государственных должностных лиц глубоко шокировали бы россиян. А сейчас они видят (или слышат) это почти ежедневно и принимают как данность. Вспышки возмущения в СМИ мимолетны, не влекут за собой никаких серьезных выводов и уж тем более реальных мер-последствий. Преступность приводит в негодование многих только тогда, когда они оказываются потерпевшими. Осознание обыденности криминала порождает безысходность и понимание бесполезности борьбы с ним.

Более того, значительное число людей воспринимают криминальный путь решения жизненных проблем как нормальное явление. Иначе не выжить — убеждены они. На эту позицию прямо или косвенно становятся даже власти. Хотя понятно, что без преодоления криминала полноценные реформы в стране неосуществимы. Поставленные руководством страны серьезные задачи (программы) не будут выполнены, если не будет эффективной борьбы с криминалом. Он высасывает и ВВП, и богатства страны, а также разрушает воинские устои. Здесь имеется в виду не уличная общеуголовная преступность (пусть даже и опасная), а институциональная экономическая, организованная, коррупционная, поскольку в настоящее время даже самые кровавые преступления (как бы цинично это ни звучало) являются всего лишь «пеной» на этой преступности.

Но о борьбе с ней (за исключением терроризма) в последние годы говорилось очень мало. Лишь с приходом нового президента РФ Д. А. Медведева этот вопрос стал инициироваться, да и то только в рамках коррупции, с которой трудно будет справиться без общего фронта противодействия криминалу. Отрицательное влияние преступности недооценивается и властями, и обществом.

В связи с делом ЮКОСа прежний Президент РФ В. В. Путин высказался определенно и жестко: «Перед ним (судом. — В. Л.) так же, как и перед законом, должны быть равны все — и скромный клерк, и государственный чиновник — даже самого высокого ранга… и рядовой гражданин, средний предприниматель, крупный бизнесмен вне зависимости от того, сколько миллиардов долларов числится на его личных или корпоративных счетах… В некоторых странах созданы системы по борьбе с коррупцией. Считаю целесообразным сделать то же самое и у нас»^[3]. Такие высказывания обнадеживали. По прошествии двух десятков лет разговоров о всепоглощающей коррупции все же стало формироваться новое антикоррупционное законодательство, которое касается и высших эшелонов власти, где присваиваются миллиарды и где тормозятся, а то и вовсе сворачиваются невыгодные высоким коррупционерам реформы. Возбуждение «шумных» уголовных дел, арест «оборотней в погонах»^[4] и некоторых других чиновников не решают этой проблемы, так как основная и разрушающая государство коррупция и экономическая преступность институциональны и находятся в более высоких и более организованных властных структурах.

Таким образом, безопасность народа от различных форм преступности, судя по всему, не входит в актуальную политику властей. Причин может быть несколько: желание выглядеть либеральными (возникают вопросы: к кому? ради кого?); правовое бессилие; отсутствие политической воли; страх, что ничего не получится и привыкание к преступности. Последний фактор — самый разрушительный, поскольку привыкание к преступности деморализует и народ, и власть, снижает реальные возможности противодействия криминалу.

Вторая особенность. В виртуальном кино-, телемире, прессе, а также в Интернете нам непрерывно показывают криминальные картины, различного рода шоу, журналистские «расследования» и ужасы реальной действительности, что вызывает у раскрепостившегося народа массовый интерес. Бандитские боевики, «мокруха», «чернуха» и «порнуха» находятся на одном из первых мест по популярности. И тому есть некоторое социально-психологическое объяснение. Американский писатель Джон Стейнбек в своей книге очерков «Путешествие с Чарли в поисках Америки» пишет, что мы любим добродетель, но нас больше интересуют не честный бухгалтер, верная жена или серьезный ученый, а бродяга, шарлатан, растратчик, преступник, бандит и т. д.

А. И. Герцен писал Георгу Гервегу: «У меня сжимается сердце при виде того, что происходит вокруг изо дня в день. Это даже не борьба: представь себе растрепанную, пьяную, полуголую женщину всю в синяках от жестоких побоев своего грубияна-мужа, представь себе, что она даже не протестует, что она терпит это унижение, а тот не унимается, — вот такой лаокооновой группой выглядит столица вселенной. И при каждом новом ударе безмозглые друзья подстрекают: „Прекрасно, теперь эта женщина будет знать, как себя вести!“… Homo sapiens — лишь озорная выдумка Линнея!»^[5] Может быть, поэтому великая литература и высокое искусство прошлого пытались из homo homini lupus est (человек человеку волк) и homo homini monstrum (человек человеку чудовище) формировать homo novus (человек новый) и homo sapiens (человек разумный). Но в наш безумный век об этом забыли.

Современные пресса, кино, телевидение, поп-культура и набирающий огромное влияние Интернет пытаются (особенно в России) вернуть человека к примитивному исходному состоянию. А поскольку это близко к его природе, он к этому тянется. И потому аудитория некачественного продукта огромна. Основным же критерием успешности кино и телевидения являются не ближайшие и отдаленные криминальные и аморальные разрушительные последствия, а рейтинг, и с ним прибыль, сверхприбыль. «Самый кассовый фильм» — высший критерий современного киноискусства, что зависит непосредственно от уровня «балдения» систематически зомбируемых масс.

Московские «Татушки» завоевали мир несколькими песнями в одну примитивную повторяющуюся строчку и лесбийскими поцелуями на сцене. Победительница «Евровидения-2004» украинка Руслана выступила полуобнаженной с песней «Дикие танцы» такого же первобытного содержания, где основным рефреном было: «Хочу, чтоб ты хотел меня». В рейтинговых передачах «Фактор страха», «Естественный отбор» участники проходят садистские испытания ради денег. Журналист «Российской газеты» в статье под заголовком «Назад, в Средневековье!» пишет: «Когда эфир заполняют сплошные боевики, страшилки, сериалы, реальные шоу… так и хочется призвать на помощь матушку-природу, чтоб она пощадила нас грешных и вразумила не портить человеческий разум некоторыми зрелищами». В нашей стране в последние десятилетия «разрешено все, что не запрещено», а запреты считаются возвратом к тоталитаризму. Круг замыкается.

Таким образом, и объект, и субъект легко находят друг друга в этом порочном круге. А российские власти, несмотря на требования истинной отечественной интеллигенции и положительный опыт в этом деле многих европейских стран, боясь упреков в ущемлении «свободы криминала», практически бездействуют. Лишь в последнее время стали вырабатываться хоть какие-то нравственные антикриминогенные нормы сообществами самих журналистов, кинематографистов и телевизионщиков. Но криминальная «зараза» уже укоренилась в сознании (и даже в подсознании) современного человека, и ее одними лишь «проповедями» не излечить. Привыкание и интерес к криминалу, особенно среди подростков и молодежи, — очень опасные и долгосрочные социально-психологические криминогенные тенденции.

Третья особенность. Доминирующая мотивация различных видов преступного поведения утилитарна: корысть, различные формы личной выгоды, власть, месть, секс и т. д. Суть побуждений не изменилась с библейских времен, только чрезвычайно упростилась и усилилась. Еще более ста лет тому назад французский историк Эрнест Ренан предсказал, что тенденция предстоящей эпохи будет стремиться к тому, «чтобы заместить во всем моральные двигатели материальными»^[6]. И если этими мотивами руководствуются бизнесмены от культуры, то было бы наивно ждать иного от преступников. Удельный вес корысти в преступном поведении достигает апогея — 80−90% и более. Процесс «окорыствования» общественных (экономических, социальных, политических, правовых) отношений продолжается. «Доллары», «баксы», «зеленые», «мани» — самые распространенные слова среди молодежи. Корыстолюбие, дикость и примитивность человеческого поведения проявились сейчас еще в большей мере, чем в прошлые века, и стали нормой в нашу претендующую на цивилизованность эпоху. В России этот процесс приобрел лавинообразный характер. Надежды на то, что прогресс, основанный на научно-техническом, демократическом, социальном и экономическом развитии, приведет к облагораживанию мотивации человека, не оправдываются.

Автор «Всемирной истории» П. Фрай пишет в предисловии: «Из всех живых существ только человеку дано воздействовать на окружающую среду и осмысливать собственное развитие. Много ли он достиг? Исследования космоса и расщепление атома не уничтожили рабство, нищету и расовую дискриминацию. Потребовались тысячелетия войн и революций, чтобы люди наконец стали искать мирные способы решения конфликтов. Грядущие поколения найдут путь к миру и согласию. Но прежде стоит внимательно изучить прошлое, чтобы понять, почему это не удалось человечеству раньше»^[7]. Удастся ли это будущим поколениям?

Четвертая особенность. За прошедшее столетие мировая преступность в среднем увеличилась на порядок. Аналогичная тенденция отмечалась и в нашей стране. Ежегодно в мире совершается до 450−500 млн преступлений на 6 млрд населения. Это около 8 тыс. деяний на 100 тыс. населения. Реальная преступность выше по меньшей мере вдвое. В некоторых мегаполисах европейских стран уже регистрируется до 16 тыс. и более преступлений на 100 тыс. населения. Латентная (незаявленная, неучтенная, неустановленная) преступность даже в самых организованных обществах сравнима с регистрируемой или превышает ее. В нашей стране она оценивается отношением 1: 5, т. е. на одно учтенное деяние приходится 4−5 латентных преступлений, а следовательно, и безнаказанных. Но и то, что преступление было учтено, вовсе не означает, что виновное лицо будет наказано. Преступление может остаться нераскрытым, а виновность лица недоказанной или же это лицо по различным основаниям (законным и незаконным) может избежать наказания. В этом случае удельный вес безнаказанности в структуре реальной преступности может достигать 90%. Безнаказанность поощряет преступность.

Безнаказанность лиц за совершение преступлений, начиная от бомжей и заканчивая руководством страны, по объективным (не заявили, не раскрыли, недоказали) и волюнтаристским, субъективным причинам (не зарегистрировали, не расследовали, освободили от ответственности или наказания, прикрыли дело по указанию свыше и т. д.) — одна из характерных черт нашей действительности. Речь идет не о жестокости наказания, а о его объективно возможной неотвратимости. Ш. Монтескьё заметил: «Закон должен быть похож на смерть, которая никого не щадит». В буквальном смысле это, конечно, наивный максимализм. А вот если закон для всех один — не щадит ни сильного, ни слабого; ни богатого, ни бедного; ни рядового, ни начальника, то это чрезвычайно важно. Однако в нашей стране, где господствует выборочная уголовная ответственность и еще более выборочное уголовное наказание, данный принцип пока осуществить невозможно. И это мотивация все новых и новых преступлений.

Пятая особенность. Параллельно с фактическим ростом преступности идет непрерывный процесс криминализации (возведение в ранг преступления) все новых и новых видов общественно опасного поведения. При этом законодательная деятельность не обеспечена серьезными научными исследованиями, законопроекты не проходят криминологической экспертизы (на их обоснованность и криминогенность), непрерывные и противоречивые изменения и дополнения законодательства, на основе которого осуществляется борьба с преступностью, не имеют продуманного концептуального подхода. Многие депутаты и другие субъекты законодательной инициативы вносят десятки законопроектов, не согласованных между собой. Одновременно могут «пробиваться» несколько законопроектов по изменению и дополнению УК РФ, и попыток интегрировать их не предпринимается.

Процесс адаптации уголовного законодательства к меняющейся криминологической обстановке, если это научно обосновано и юридически проработано, а не ориентировано на интересы криминальных кругов, — естествен. Однако когда криминализация в 3−4 раза превалирует над декриминализацией, требуется серьезное криминологическое осмысление. В настоящее время в сферу преступного часто зачисляются менее значимые угрозы, а особо значимые, наоборот, исключаются. В этих условиях государственным органам не под силу взять под контроль беспредельно расширяющуюся сферу уголовно наказуемого поведения. В данном случае вряд ли можно оспорить слова древнекитайского философа Лаоцзы: «Когда множатся законы и приказы, растет число воров и разбойников» (III в. до н.э.), как и французского писателя Ж.-Ж. Руссо: «Чем больше размножаете вы законы, тем презреннее вы их делаете» (XVIII в. н.э.). Эти прогностические констатации прошлого очень точно отражают положение дел с уголовным законодательством и с законотворческой деятельностью в России. Прогрессирующая безнаказанность связана и с этой особенностью.

Шестая особенность. Процесс интенсивной криминализации новых деяний, совершаемых рядовыми гражданами зачастую от безысходности, отрицательно коррелирует с торможением возведения в ранг преступлений общественно опасных деяний, совершаемых политической, экономической и правящей элитой. Единичные случаи экстремистских действий скинхедов и других агрессивно настроенных групп граждан в 2002 г. напугали власть имущих и побудили их в спешном порядке принять недостаточно проработанный, а в ряде положений порочный Федеральный закон от 25 июля 2002 г. № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности» (уголовно-правовая составляющая этого Закона расширялась в 2006, 2007 и 2008 гг.). Хотя прежнее законодательство позволяло довольно успешно контролировать и экстремистские, и вандалистские, и хулиганские проявления. В принципе, оперативные действия властей по упреждению развития экстремизма, для которого в стране есть серьезная социальная база, вполне понятны. Но наряду с расширением и ужесточением уголовной ответственности за экстремизм следовало бы по всем канонам криминологии попытаться минимизировать заброшенность молодежи, сократить социальную базу для экстремистских выступлений. Однако этого-то и не произошло. Напротив, звучат требования ужесточить уголовные наказания^[8].

Элитарные круги с криминальным прошлым, пытаясь защитить себя от возможного экстремизма, в число мотивов его совершения включили не только традиционную расовую, национальную и религиозную ненависть (вражду), но и идеологическую, политическую и особо выделенную социальную. Такого открытого законодательного цинизма по уголовно-правовой защите интересов олигархии, ее идеологии и политики нет ни в одном уголовном кодексе Западной Европы. Там эти действия квалифицируются как политизированный вандализм, хотя его субъекты обычно выступают против чего-то (глобализации, войны и т. д.). Подобного не было даже в идеологизированных уголовных кодексах тоталитарного СССР. Но наши и зарубежные правозащитники совершенно ничего предосудительного не заметили. Необходимость принятия закона о борьбе с беспрецедентной коррупцией вообще и в высших эшелонах власти в особенности была осознана законодателями только сейчас, хотя российская и зарубежная общественность уже давно озабочена этой актуальной проблемой.

Многие видные правозащитники остаются на стороне чеченских террористов и даже получают от них награды. Подсчитали (правда, неизвестно как), что в России около 50 тыс. человек состоят в экстремистских организациях^[9]. Это 0,03% в структуре населения.

В действительности же в стране насчитывается несколько миллионов подростков и молодых людей, выброшенных из нормальной жизни и готовых, чтобы выжить, в том числе и на совершение преступлений. Но это правозащитников не волнует. Даже при «широкозахватном» законодательном подходе к так называемым экстремистам в самый пиковый 2003 г. (после введения соответствующих статей в действие) в России было зарегистрировано 157 деяний экстремистской направленности (0,006% в структуре учтенной преступности). В 2007 г. зарегистрировали 356 деяний, преступность которых была доказана лишь в 28,4% случаев. Основания для реального осуждения имели единицы. Экстремизм даже в единичных проявлениях обоснованно привлекает внимание правозащитников. А вот то, что десятки тысяч российских граждан ежегодно пропадают без вести и затем оказываются в числе неопознанных трупов (в 2007 г. пропали без вести 120 тыс. человек^[10]) или миллионы реально пострадавших от общей, организованной и коррупционной преступности граждан не получают никакой правовой помощи, это, видимо, за пределами интересов так называемых правозащитников. Искаженное отношение к преступности элиты и простых граждан является особо криминогенным обстоятельством, снижающим эффективность борьбы с преступностью.

Не случайно эта проблема была затронута в Послании Президента РФ 2004 г., в котором В. В. Путин обвинил неполитические общественные организации в том, что они далеко не все ориентированы на отстаивание реальных интересов людей: «Для части этих организаций приоритетной задачей стало получение финансирования от влиятельных зарубежных фондов. Для других — обслуживание сомнительных групповых и коммерческих интересов. При этом острейшие проблемы страны и ее граждан остаются незамеченными. Должен сказать, что когда речь идет о нарушениях фундаментальных и основополагающих прав человека, об ущемлении реальных интересов людей, голос подобных организаций не слышен. И это не удивительно: они просто не могут „укусить руку“, с которой кормятся» .

^[11].

Седьмая особенность. Интенсивное расширение сферы уголовно наказуемого поведения в принципе ошибочно расценивать как укрепление правопорядка. Сфера уголовно наказуемого поведения должна быть ограничена наиболее опасными деяниями. Конкретный криминологический анализ показывает, что российская система уголовной юстиции плохо перерабатывает даже выборочно регистрируемую преступность. И если она сегодня с трудом справляется с расследованием выборочно учтенных 2,5−3 млн преступлений (в значительной части совершенных в условиях очевидности) и около 1 млн подсудимых в год, то эта система и вовсе рухнет под грудой 12−15−22 млн реально совершаемых деяний (уголовных дел), охватывающих фактический российский криминал. Отечественные правоохранительные органы вынужденно, но целенаправленно учитывают не более ¼−1/5 части реальной преступности, выявляют менее половины виновных по зарегистрированным деяниям и доводят до суда не более одного из пятидесяти фактических преступников. Нужны другие подходы, другие стратегии в борьбе с преступностью^[12]. Но их, к сожалению, нет. Стратегия предупреждения преступности фактически перестала существовать в процессе перестройки и рыночных реформ. Федеральные программы по усилению борьбы с преступностью, которые, хотя и формально, но принимались в 1990;е годы, также остались в прошлом. Есть одна стратегия: расширение сферы уголовно наказуемого поведения с одновременным снижением реальной борьбы с преступностью. Отечественный уголовный процесс до предела бюрократизирован. Еще в 70-е годы прошлого века предлагалось упростить уголовное судопроизводство, поскольку уже тогда система уголовной юстиции не справлялась с реальной преступностью. Подобные предложения, а также предложения по поиску оптимального соотношения уголовной, административной, гражданской, имущественной, дисциплинарной ответственности выдвигались и позднее^[13]. И вот только когда система уголовной юстиции зашла в тупик, начали разрабатывать законы по переводу некоторых деяний в административные правонарушения, по сокращению и упрощению досудебного производства и повышению эффективности органов дознания и предварительного следствия. Кроме того, предлагалось при признании вины подозреваемым и при согласии потерпевшего не начинать предварительное следствие, а единым актом возбудить уголовное дело и направить его в суд (американский вариант). Дела небольшой и средней тяжести могут расследоваться в таком порядке, а ведь это около 2/3 общего количества деяний. Получается большая экономия средств, времени и сил^[14].

Восьмая особенность. Кто же эти пойманные преступники? По данным МВД России 2005 г., из 1,3 млн выявленных правонарушителей 60,3% - это лица, не имеющие постоянного источника дохода, 21,7% - совершили преступление в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, 28,8% - ранее совершали преступления, 13,8% - женщины (идет процесс феминизации преступности), 11,6% - несовершеннолетние и только 3,4% совершили преступления в составе организованных групп или преступных сообществ. Эти данные были таковыми и пять, и десять лет назад, похожая статистика наблюдается и в последние годы. Таким образом, система уголовной юстиции нацелена в основном на бедные, слабо адаптированные, маргинальные слои населения, совершающие традиционные уголовные деяния. И такая статистика при внедренной в сознание масс декларации «все равны перед законом и судом» почти всех удовлетворяет: власть, элиту, правоохранительные органы, суды, тюрьмы, криминологов (которые вроде бы открыли истину о бедности как основной причине преступности) и большинство населения, кроме той части, которая «попалась». Эта «выборочная» статистика дает возможность абсолютному большинству «латентных преступников», особенно из правящей, политической и экономической элиты чувствовать себя порядочными людьми (хотя коррупционная и иная криминальная распущенность их достигла предела), поскольку, как мы знаем, преступник не тот, кто совершил злодеяние, а тот, кого уличили. А сейчас, как и в советское время, пока делается все, чтобы высокопоставленные преступники попадались как можно меньше.

В УПК РФ предусмотрены особенности производства по уголовным делам в отношении отдельных категорий лиц. Согласно описанной в нем до предела усложненной процедуре от возможной уголовной ответственности фактически освобождены:

• 1) члены Совета Федерации, депутаты Государственной Думы, депутаты представительных и члены иных выборных органов вплоть до местного самоуправления;
• 2) судьи всех уровней — от Конституционного, Верховного, Высшего арбитражного судов до мировых судей;
• 3) аудиторы Счетной палаты, ее председатель и его заместители;
• 4) Уполномоченный по правам человека;
• 5) прекративший исполнение своих полномочий Президент РФ и кандидаты в президенты;
• 6) прокуроры всех уровней;
• 7) следователи всех уровней;
• 8) адвокаты;
• 9) члены избирательной комиссии, комиссии референдума.

Новый УПК РФ существенно расширил перечень лиц, пользующихся иммунитетом. Их общее число приближается к 100 тыс. человек, а доля в структуре населения колеблется в пределах 0,06−0,07%. Но именно они во многом определяют доминирующую (если можно так сказать — официальную) нравственность в стране. Эти категории лиц, как и во многих странах, должны быть защищены от ложных обвинений, связанных с их служебной деятельностью, но в нашей стране они пользуются абсолютными привилегиями. Во-первых, наше законодательство не проводит различий между преступлениями «по службе» и не связанными со «службой». Во-вторых, для возбуждения уголовного дела, привлечения в качестве обвиняемого, избрания меры пресечения, проведения обыска по многим категориям, кроме решения Генерального прокурора (соответствующего прокурора), специальных коллегий судей, необходимо согласие «своих коллег», Государственной Думы, Совета Федерации, Конституционного Суда, Высшей квалификационной коллегии судей (квалификационной коллегии судей). Такое согласие дается крайне редко. Пословица «Ворон ворону глаз не выклюет» продолжает действовать в наше время, как и во времена ЦК КПСС, который оберегал партийных работников от наказания. Более того, пока согласие публично испрашивается, у преступников от власти есть достаточно времени уничтожить улики и «поработать» со свидетелями, и не только с ними.

Это одна из причин беспрецедентной коррумпированности судей и других привилегированных лиц. Именно эта привилегия (а также большие возможности в ведении предпринимательской деятельности, поскольку запрет на нее существует лишь на бумаге) влечет предприимчивых преступников в представительные органы власти. Высказываются идеи о сокращении числа «недосягаемых» .

И это было бы важным шагом к демократии.

Министры и другие должностные лица федерального уровня исполнительной власти в России не имеют законного иммунитета, однако привлечение их к уголовной ответственности сопряжено с большими трудностями. Они пользуются «неписаными» привилегиями «начальственного права». В прессе было столько сообщений о преступлениях федеральных министров и их заместителей, но ни один из них даже по возбужденным уголовным делам реальной уголовной ответственности не понес. Региональных чиновников к уголовной ответственности привлекают, федеральных — нет. Видимо, у правоохранительных органов «руки коротки». «Олигархи» — тоже люди с реальными привилегиями. Б. Н. Ельцин пришел к власти под лозунгом борьбы с привилегиями. Но они лишь умножились, особенно в отношении его самого и его семьи^[15].

К уголовной ответственности привлекаются в основном те, кто совершил примитивное и очевидное деяние; кто не смог замести следы; кто не способен квалифицированно защищаться (кто не умеет врать); кто не прикрыт депутатской и иной должностной неприкосновенностью; у кого нет защиты наверху, кто плохо понимает презумпцию невиновности; у кого нет оснований блефовать, что его преследуют по политическим мотивам; у кого нет средств на известного адвоката; кто не может внести залог и выйти на свободу до суда, чтобы замести следы; кто не может сфабриковать или добыть необходимый компромат на своих преследователей; кто не может просто откупиться от них и т. д. Такая практика серьезно подрывает конституционный принцип — все равны перед законом и судом — и является особо криминогенным обстоятельством.

Девятая особенность. Преступления совершают и богатые, и образованные, и высокопоставленные; правящая, политическая, экономическая элита; президенты, премьер-министры, министры и губернаторы. Коэффициент поражаемости реальной преступностью элитарных групп (как отношение преступников из этих групп к общему числу лиц данных групп) не ниже (или не намного ниже) коэффициента поражаемости самых неблагополучных слоев населения. Другой вопрос, что в каждом слое общества совершаются характерные для него преступления: образованные и высокопоставленные лица совершают интеллектуальные и трудно раскрываемые деяния, а представители низов общества — насильственные, нередко в условиях очевидности. Но у тех и других доминирует мотив корысти.

Высокопоставленному должностному лицу ничего не надо делать самому, ему надо лишь намекнуть о своих потребностях; государственному чиновнику нет нужды совершать грабежи, он может обогатиться за счет продажи конфиденциальной информации и т. д. А ответственность наступает по-разному. Нищие, бедные и слабо адаптированные к жизни люди легко попадают в жернова системы уголовной юстиции, а представители власти и состоятельные граждане почти не значится в орбите деятельности правоохранительных органов. Хотя именно в высших слоях общества причиняется колоссальный материальный, физический и моральный вред, рушатся вера в демократию, проводимые экономические и политические реформы, подрывается доверие к власти и государству. Сложилась такая ситуация, что если ты украл булку хлеба — пойдешь в тюрьму, а если — железную дорогу, будешь сенатором. Будучи составной частью государства, свою выгоду преступники от власти и бизнеса умеют находить всюду, а также профессионально защищаться.

Салтыков-Щедрин в середине XVIII в. в одной из своих сказок писал о прокуроре Куролесыче, у которого было два ока: одно — дреманное, а другое — недреманное. Дреманным он ничего не видел, а недреманным видел пустяки. Говорят ему: «…Чего вы, Прокурор Куролесыч, смотрите! Вон они хищники-то, вон! — Где хищники? Кто казенное добро тащит? — Вот хищники! Вон они! Вон он какой, домино на краденые деньги взбодрил! А то вон — ишь сколько тысяч десятин земли у казны украл! — Врешь ты, такойсякой! Это не хищники, а собственники! Они своим имуществом спокойно владеют, и все документы у них налицо. Это вы нарочно, бездельники, кричите, чтобы принцип собственности подрывать! Взять его под арест!» Что изменилось с тех пор? А прошло ведь более 150 лет.

Краткий анализ тенденций преступности дает основания судить и о возможных тенденциях борьбы с современной преступностью. Общим трендом этой борьбы является заметное снижение социально-правового контроля преступности в силу социально-правовой беспомощности перед криминалом и непродуманной гуманности к опасным преступникам в России, которые, кроме грубой силы, ничего не воспринимают. В нашей стране этот процесс сопровождается также искусственным уменьшением числа регистрируемых деяний, проведением систематических и массовых амнистий, сокращением возможностей системы уголовной юстиции в условиях неадекватного процессуального режима и другими «показушными» обстоятельствами.

Вопрос эффективности борьбы с преступностью всегда был актуален, но он почти никогда — и в советское время, и сейчас — серьезно не решался. Лишь в начале 1960;х годов, когда криминология, социология и статистика в стране вышли из-под запрета, проблема эффективности была востребована. Появились работы (правда, в значительной мере сугубо теоретические) отечественных криминологов и социологов права об эффективности правовых норм, уголовного закона, уголовного процесса, предварительного следствия, деятельности прокуратуры, судов, органов внутренних дел и системы уголовной юстиции в целом^[16]. Но годы перестроечных метаний, перешедших в строительство криминального капитализма, снова сделали эти исследования ненужными.

Под знаменем демократии, свободы и прав человека стали решаться главным образом узкопартийные и своекорыстные задачи. Достаточно вспомнить неоднократное вето, налагаемое на законы о борьбе с организованной преступностью, коррупцией и о контроле за доходами должностных лиц под надуманным предлогом, что их применение якобы нарушает права на неприкосновенность частной жизни чиновников и их семей. Или исключение из УК РФ конфискации, которая есть во всех уголовных кодексах европейских стран и в международных конвенциях, подписанных и ратифицированных Россией.

Опыт демократических западноевропейских стран, где установлен строгий государственный и гражданский контроль за соблюдением законов должностными лицами, игнорировался полностью. И эта тенденция (лишь с незначительным улучшением ситуации) доминирует до сих пор. Фактическая нацеленность системы уголовной юстиции главным образом на бедные, маргинальные и социально не защищенные слои населения, совершающие легко раскрываемые уголовные деяния, и оставление вне правового контроля институциональной организованной и коррупционной преступности власти, состоятельных граждан, элиты противоправны и разрушительны. Эффективность борьбы с преступностью при таком подходе минусовая. Он не только подрывает конституционный принцип равенства всех перед законом и судом, но и представляет собой особо криминогенное обстоятельство, детерминирующее новые преступления как обездоленных слоев населения (в ответ на социально-правовую несправедливость), так и элитарных (как результат их безнаказанности). С приходом нового президента Д. А. Медведева появляются некоторые надежды на улучшение ситуации, но реализуются ли они системно и надолго?

Необходимо исходить из того, что контроль над преступностью является целью системы уголовной юстиции, а соблюдение прав личности — одним из самых важных, но средств его достижения. Без контроля над преступностью, которая в нашей криминальной стране является самой грубой и крайней формой нарушения прав человека, вообще невозможна успешная реализация защиты прав личности.

Для криминологии и социологии права, разрабатывающих основы борьбы с преступностью, наиболее важны не идеологические догмы, а фактические криминальные реалии. Общество нуждается в непрерывном системном изучении этих реалий, их тенденций и закономерностей, которые складываются на основе существующего, пробельного или криминогенного законодательства.

Необходим серьезный, критический и продуктивный анализ криминологических и правовых реалий, угроз и возможностей. Выход из создавшегося положения заключается в гармонизации эффективности и гуманности, эффективности борьбы с интенсивно растущей преступностью и строжайшем соблюдении фундаментальных прав человека в каждой стране и в мире в целом.

И в этом плане совершенствование уголовного, уголовно-процессуального и иного законодательства, на основе которого осуществляется борьба с преступностью, на базе глубокого изучения реалий и прогноза их возможного развития в ближайшем будущем, является стратегической задачей юридической науки уголовноправового цикла.

• [1] Данный параграф в главе о преступности является переходным от анализа преступности к анализу причин преступности и других правонарушений, к анализу мер противодействия криминалу, поскольку в нем, с одной стороны, раскрываются особенности российской преступности, а с другой — анализируются те обстоятельства, которые обусловливают эти особенности.
• [2] К изучению особенностей современной российской преступности автор обращается не впервые. См., например: Лунеев В. В. Особенности современной преступности в России // Куда пришла Россия?.. / под ред. Т. И. Заславской. М., 2003. С. 263−271; Лунеев В. В. Преступность в России: тенденции, эффективность, прогноз // Организованная преступность, терроризм и коррупция. Криминологический ежеквартальный альманах. 2003. № 3. С. 95−108; Лунеев В. В. Тенденции современной преступности и борьбы с ней в России // Государство и право. 2004. № 1. С. 1−18; Лунеев В. В. Преступность в современной России и борьба с ней // Уголовное право: проблемы и перспективы: сб. статей / под ред. С. В. Бородина, С. Г. Келиной. М., 2004. С. 3−20. На основе этих работ и был подготовлен данный параграф.
• [3] Российская газета. 2003. 28 окт.
• [4] Российская газета. 2003. 26 июня.
• [5] Герцен А. И. Собр. соч. М., 1961. T. 23. С. 273.
• [6] Ренан Э. Де Саси и либеральная школа. ПСС: в 12 т. T. 3. Киев, 1892. С. 12.
• [7] Фрай П. С. Всемирная история. Лондон, Нью-Йорк, Штутгарт, Москва, 1999. С. 5.
• [8] Колесников А. Кто и куда идет. Закон «О противодействии экстремистской деятельности» содержит ряд нежизнеспособных норм // Российская газета. 2004. 26 нояб.
• [9] Российская газета. 2004. 18 июня.
• [10] Российская газета 2008. 28 окт.
• [11] Российская газета. 2004. 27 мая. В связи с заявлением 15 правозащитных организаций о новой кампании нападок на них (так были расценены слова В. В. Путина) в программе «Постскриптум» (5 июня 2004 г.) правозащитникам были заданы следующие правомерные вопросы:
  • 1. Почему когда при Б. Ельцине шло разворовывание страны, превращение ее в «черную дыру» коррупции, мы не слышали голоса правозащитников? Разве тотальная коррупция не препятствие для гражданского общества, не угроза для демократии и прав человека?
  • 2. Почему когда средний возраст мужчин у нас в стране упал с 70 лет до 57, а дети стали умирать тысячами, едва родившись, наши правозащитники не говорили ни слова?
  • 3. Почему когда в тюрьме оказались два человека, которые баснословно обогатились в результате сомнительных операций, правозащитные организации стали кричать о возвращении сталинизма?
  • 4. Почему правозащитники так ненавидят Россию, требуя принять к ней самые жесткие меры и изгнать из «Большой восьмерки» лишь потому, что правые проиграли последние выборы? И при этом они никогда не осуждают Запад, США в связи с пытками задержанных в иракской тюрьме «Абу-Грейб», бомбежками мирных жителей в Югославии и Ираке, незаконным содержанием заключенных в Гуантанамо на Кубе и т. д.