Эллинизм на Ближнем Востоке

Пожалуй, самым главным, что увидели, уловили и хорошо осознали античные греки (в меньшей степени это касалось македонцев, но затронуло и их), так это города. Они были богатыми, хорошо застроенными, весьма благополучными, полными трудолюбивых и искусных ремесленников, зажиточных торговцев, но в то же время ничем не похожими на привычные античные полисы. Разница бросалась в глаза, без особых усилий она доказывала, что восточный город — это центр власти; что позиция в нем любого человека, не причастного к власти, не только сомнительна, но и безнадежна. Конечно, жить можно в каждом городе, но не лучше ли попытаться, коль скоро выдвинута на передний план идея синтеза, сделать что-то для того, чтобы античный полис заменил собой восточный город. Ведь полис с его идейно-институциональным фундаментом, способствующим расцвету не оскопленной рыночно-частнособственнической активности, с его патронируемой гражданским обществом экономикой, открытой для модернизации, может столь много добиться в этом регионе, благодатном со многих точек зрения. А добиться замещения восточных городов античными не так уж и сложно. Важно лишь начать…

Неудивительно, что походы Александра и завоевание им ближневосточного мира вплоть до Индии вызвали к жизни небывалую до того по масштабам колонизацию. Греки и македонцы, охотно вняв обращенным к ним призывам, массами устремились в богатые земли Востока, сулившие им так много, начиная с привычных, привилегированных по сравнению с восточными условий жизни и кончая небывало легкими и весомыми доходами. Именно за счет западной грекомакедонской колонизации быстро возникали десятки новых городов, значительная часть которых представляла собой города-государства, похожие на классические греческие полисы, т. е. являвшие собой самоуправляющиеся территории, подчас включавшие помимо огражденного поселения и обширную примыкающую к нему периферию.

Эти полисы обычно имели не только автономную администрацию, чего в восточных городах (не считая самых древних вроде Иерихона, Чатал-Хююка или Ашшура, да и то с оговорками) никогда не было, но и другие немалые привилегии и иммунитеты. Нечто похожее являли собой и поселения-катэкии, хотя они все же были не обычными полисами, но скорее оплачивавшимися казной гарнизонами. Правда, о полной политической их независимости речи быть не могло. Все вновь возникавшие эллинистические по типу городские поселения включались в единую систему государственной администрации Птолемеев и Селевкидов, чего в античном мире, естественно, не было. Разница с самого начала была в том, что цари неизменно стремились поставить города под свой контроль и для этого направляли туда своих чиновников с большими полномочиями и правами верховного надзора. Словом, хотя эллинистические города на Ближнем Востоке напоминали греческие полисы, да и жили там в основном колонисты-эллины, города эти отличались от классических греческих полисов урезанными правами и свободами, которые были ограничены царской властью. Стоит к тому же заметить, что переселенцев на большой город не хватало и удобствами хорошо организованной жизни в полисах с удовольствием пользовались с охотой селившиеся там местные жители. Это, конечно, влияло на статус гражданской общины города и, более того, было важной причиной постепенной его ориентализации.

Но все же эллинизированные города вместе с военными поселениями, основанными на принципе щедрого наделения воинов и ветеранов земельными участками, нередко с налоговым иммунитетом, достаточно долго, несколько веков, были форпостами эллинизма на древнем Ближнем Востоке. Именно за счет этого на Ближнем Востоке, где правителями основных государств до начала нашей эры были династии диадохов, т. е. греков, осуществлялся процесс эллинизации. Опираясь на это, едва ли можно говорить об успехах исторического синтеза, но проникновение в ближневосточный регион элементов западной структуры и западного типа общества было бесспорным фактом. Более того, данный факт вполне можно считать свидетельством существования первой в истории человечества широкомасштабной зоны общества смешанного типа. Правда, несмотря на размеры зоны, охватывавшей большое количество городов, рядом с ней и особенно в отдаленных от нее районах гигантской ближневосточной деревенской хоры, не говоря уже о значительном числе городов, вроде Вавилона, которые продолжали быть центрами привычного восточного урбанизма, ничего подобного не было. А это значит, что независимо от внушительных размеров зоны эллинизма с обществами смешанного типа, основная масса неохватного Ближнего Востока продолжала оставаться такой, какой она была до появления греков. Практически же это означало, что вся территория ближневосточного региона как бы разделилась на две неравные части:

• 1) эллинистические и эллинизованные города и поселения, оказывавшие определенное воздействие на окружавшую их периферию и включавшие в сферу своего влияния придворную и высшую служилую знать, а также часть аппарата администрации, зажиточных представителей частнособственнического сектора;
• 2) периферию, которая жила прежней жизнью и была мало связана с этими эллинскими центрами, оставаясь совокупностью обществ восточного или первобытновосточного типа.

Разница нашла отражение и в терминах. Именно незатронутая эллинистическим влиянием периферия, т. е. основная часть ближневосточного мира, получила греческое наименование хора. Противопоставление хоры и полисов со временем привело к тому, что этнический термин эллин стал восприниматься как социальный. Эллинами начали именовать всех причастных к власти, привилегиям, всех влиятельных и имущих — в противовес массам разноплеменного непривилегированного и в основном сельского населения.

В птолемеевском Египте с его традиционной централизованной администрацией территориально-административное деление на полисы-катэкии и хору было наиболее наглядным и очевидным. Воины (клерухи, катэки), в основном из греков и македонцев, являли собой привилегированный слой землевладельцев и полноправных горожан. К этому слою примыкали как землевладельцы полисов из числа иных переселенцев, не бывших полноправными горожанами, так и, видимо, представители правящих верхов из числа жрецов и чиновников вне этих полисов. Хозяйства старой знати, как и все традиционные царско-храмовые хозяйства, по-прежнему обрабатывались в основном арендаторами из числа египтян, которые, как упоминалось, теперь именовались греческим термином лаой.

Этим же термином называли и мелких земледельцев, обрабатывавших собственные наделы. Хотя четкой грани между арендаторами и владельцами наделов в птолемеевском Египте, как и прежде, не существовало, все же есть некоторые данные, которые дают основание заключить, что регламентация жизни арендаторов, особенно так называемых царских земледельцев (чем-то напоминавших «царских людей» древности), была особенно мелочной, а контроль чиновников Птолемея ничем не уступал надзору дотошных надсмотрщиков далекой древности, разве что теперь они обходились без палок и бичей.

Новое было, разумеется, и в том, что рядом с традиционной восточной сферой экономических и административных связей существовали крупные анклавы вроде Александрии, где жизнь текла по совершенно иным законам эллинского мира. А так как Александрия была столицей, ее образ жизни оказывал немалое влияние, особенно на имущие слои Египта, которые подвергались эллинизации в первую очередь. Этот процесс активно совпадал с модернизацией, и именно столица, где прослеживается масса технико-технологических и культурных новаций, свидетельствовала об этом. В то же время основной части страны — хоры — процесс эллинизации мало касался. Отсюда и конечный результат: воздействие эллинизма на жизнь страны и народа в птолемеевском Египте было в целом не слишком заметным. И хотя влияние его на правящие и имущие слои — а именно они в первую очередь были причастны к экономическим рычагам и культурному потенциалу Египта — было достаточно ощутимым, во всяком случае для того, чтобы весь исторический период, связанный с таким влиянием, можно было именовать периодом эллинизма, эллинское начало со временем ослабевало. Нечто подобное было и в государстве Селевкидов. Многочисленные Александрии, Антиохия и иные полисы здесь тоже задавали тон, особенно в верхах общества, среди имущих и привилегированных его слоев, включая центральную администрацию и двор. Все эти «эллины» противостояли основной части населения, жителям хоры, тем же лаой.

Что касается рабов и рабства, то следует сказать, что античного типа рабства эллинизм с собой не принес. Роль рабов увеличилась, тем не менее они и в полисах, и вне их обычно обретали привычный для Востока статус, отличавшийся от того, который был характерен для классической античности. Рабов, находившихся в частном владении, было по-прежнему сравнительно мало как в полисах, так и вне их, причем все они имели определенные имущественные и социальные права. Было немало вольноотпущенников из числа вчерашних рабов, часть их была зажиточными горожанами (не гражданами!). Существовало немало казенных рабов в полисах, где они обычно несли службу мелких стражей порядка. Рабы государственные использовались в царско-храмовых хозяйствах и на тяжелых работах, в промыслах, рудниках и т. п.

Период эллинизма как в птолемеевском Египте, так и в государстве Селевкидов принес с собой некоторые изменения в центральной и местной администрации. Так, значительно большую, чем прежде, роль стал играть суд, опиравшийся хотя бы частично на эллинскую практику судопроизводства. В качестве всеобщего административного языка стал использоваться специфический диалект греческого, койнэ, вместе с которым через суд, администрацию и иные официальные институты в гущу эллинистических стран Ближнего Востока проникали элементы культуры и религии греков, их философия, научные достижения, литература, искусство, методы и приемы в сфере просвещения, военного обучения и т. д. И хотя, как уже упоминалось, все это обычно ограничивалось сравнительно немногочисленными полисными анклавами вне хоры и привилегированными слоями населения, «эллинами», в целом результат такого воздействия на протяжении веков достаточно очевиден.

Эпоха эллинизма в I в. до н.э. в большинстве стран ближневосточного региона сменилась римским владычеством, в принципе продолжавшим и в некотором смысле даже углублявшим данный процесс. И хотя проблема нуждается в более глубоком теоретическом осмыслении, она в общем-то ясна. Вопрос разве что в том, почему эллинизация, а затем и романизация, углубленная и усугубленная к тому же во многих ближневосточных странах (те же Египет, Сирия и др.) христианизацией, в конечном счете так и не привели ни к радикальной трансформации структуры власти-собственности и превращению ее в античную (а тип общества в западный), ни к чему-то вроде синтеза. Но это — особая проблема. Пока же стоит заметить, что эллинистическое влияние не было одинаковым на всем Ближнем Востоке. Менее всего оно затронуло районы расселения самих персов. Не исключено, что это было связано не столько даже со сравнительной отдаленностью Ирана от Европы, сколько с горделивой самобытностью иранцев. Впрочем, несмотря на это, греческое влияние ощущалось не только в Иране (в Парфии), но и к востоку от него, в Бактрии и североиндийских землях, через которые оно, в частности, оказало воздействие на формирование иконографии буддизма Махаяны (гандхарское искусство скульптуры).

Великая империя Ахеменидов и последовавшая затем эпоха эллинизма как бы подвели черту под трехтысячелетним развитием цивилизации и государственности в этом регионе. Влияние указанного периода в истории человечества огромно, его невозможно переоценить. Оно — даже не учитывая саму по себе проблему эллинизма, т. е еще до ее появления, перед походами Александра, — создало ту евразийскую средиземноморскую культуру, порождением которой стала античность. Ведь без ближневосточной основы она сама по себе едва ли могла бы появиться на свет.

Античность — уникальный феномен. Ставить вопрос о том, почему такого же рода социополитической мутации не произошло с Финикией или Вавилоном, некорректно, подобная постановка лишает смысла разговор о мутациях. Мы вправе, однако, поставить вопрос иначе: что помешало Вавилону или Финикии оказаться в ситуации, аналогичной античной Греции? И если попытаться ответить на него, то на передний план неизбежно выйдет все то же классическое восточно-деспотическое государство, этот Левиафан. История освободила античную Грецию от давления со стороны подобного чудовища, собственного или чужеземного. За те несколько веков, что в Греции был в этом смысле политический вакуум, как раз и успели возникнуть полисная система и гражданское общество, античные свободы и правовые нормы и главное — потенции для модернизации, проявлявшиеся в результате развития рыночночастнособственнической экономики, пусть в самой начальной ее форме.

Ни у Финикии, ни тем более у Вавилона таких благоприятных условий не было. Оба торговых анклава, как и многие другие центры ближневосточной транзитной торговли, всегда находились под жестким давлением со стороны сильных государств, для финикийцев чужих, для вавилонян и других торговцев — чужих и своих собственных. Когда же наступила эпоха империй, давление со стороны власти, чаще всего чужой, оказалось еще более ощутимым. Правда, оно имело покровительственный оттенок. Имперская власть всегда поощряла транзитную торговлю и, устраняя таможенные барьеры, политические границы и вообще опасности, способствовала расцвету рынка и развитию накоплений собственников. Однако при всем том власть жестко давила и на рынок, и на собственность, не давая ни тому, ни другому свободы — того главного, без чего они не могли стать полноценными. Свободы социополитической и экономической, обеспеченной строго фиксированной системой права и независимостью суда, свободы от контроля со стороны власти и тем более от притязаний и произвола власть имущих. Свободы, огражденной надежным барьером гарантий и привилегий для собственника, индивида, гражданина, субъекта права. Все это было неотъемлемым достоянием античности — и всего этого не было на Востоке и вообще нигде, кроме античности. Не было даже осознанной потребности в такого рода свободе, потому что не существовало условий для формирования подобной потребности в ее сколько-нибудь ощутимом и социально значимом объеме.

Стоит специально акцентировать внимание на принципиальной разнице — это важно для понимания сути проблемы. Допускаю, что в реальной действительности грани были более размытыми; что финикийские колонии типа Карфагена были ближе к античной структуре, чем, скажем, к египетской; что для многих транзитных торговцев эллинизованные анклавы времен эллинизма были ближе, чем находившаяся под традиционным давлением властей провинциальная хора. Но, признавая это, не уйти от того факта, что отдельные исключения погоды не сделали. Больше того, античный мир оставался античным и по структуре, и по образу жизни даже тогда, когда римские граждане подвергались жесточайшему произволу всевластных тиранов-цезарей. В то же время восточный мир оставался восточным и тогда, когда произвола почти не ощущалось, а все текло по традиционному и всех удовлетворявшему руслу каждодневной обыденности. И вот в этом-то и заключается коренная причина того, почему эллинизм остался лишь историческим эпизодом в жизни Ближнего Востока. Эпизодом, растянувшимся на тысячелетие, но принципиально почти ничего не изменившим. Похожим на Европу Ближний Восток так и не стал, что оказалось особенно очевидным после его исламизации.