Племя и племенное протогосударство

Пример

Социологи и антропологи, среди которых едва ли не первым был Эмиль Дюркгейм, подвергли обстоятельному анализу феномен механической солидарности разраставшихся на основе сегментации семейно-клановых групп многочисленных родственных кланов в зоне обитания этнической общности в Нигерии. Базирующаяся на общем происхождении, спаянная вроде бы единой культурой, языком, ритуальными нормами (обряды инициации, мужские дома, празднества) и легендарно-мифологической традицией, такого рода общность, обычно ранее именовавшаяся племенем, весьма многочисленна, она исчисляется десятками тысяч жителей. Именно в ее недрах была зафиксирована солидарность, которая реализовывалась автоматически, но подчинялась законам энтропии. Сила ее убывала с увеличением дистанции, как социально-родственной, так и территориальной (феномен убывающей этнической солидарности). Практически это означало, что каждое хозяйство (большая семья) выступало за своих в случае конфликта с соседями. Вместе с соседями оно было, если конфликт возникал с жителями отдаленной части деревни, вместе со всей деревней — в случае конфликта с другим поселением данной общности. Консолидирующий всю общность импульс возникал лишь в экстраординарной ситуации, когда общности угрожал враг, т. е. чужие. В этом случае общность не просто сплачивалась, но выдвигала из своей среды подходящего предводителя, который временно (это важно) возглавлял ее боевые силы. После успешного отражения опасности глава войска слагал с себя обязанности и спокойно возвращалася домой.

Детально описанная Дюркгеймом ситуация поучительна во многих отношениях, но самое важное то, что она демонстрирует процесс. Общность разрослась; рождаются и институциолизируются новые взаимоотношения между ее частями, но к интеграции она еще не готова, потому что эти взаимоотношения как бы расчленяют ее. Временного сплочения оказывалось достаточно лишь для сохранения общности, которая после победы над внешним врагом, возвращаясь в обычное состояние, сразу же вновь автоматически распадается на аморфную сумму общин, каждая во главе со своим старейшиной. Однако, как отмечают те же исследователи, в случае, если внешняя опасность становится регулярной, ситуация постепенно начинает меняться. Временный вождь, чьи услуги становятся повторяющимися и все время необходимыми для сохранения в целостности всей общности, обретает новый статус и фактически становится постоянно действующим и очень необходимым. Завершается процесс трибализации, и описываемая общность трансформируется. Она становится структурированным племенем во главе с вождем, вначале обычно переизбираемым.

Учитывая, как следует полагать, все такого рода исследования и публикации антропологов и социологов, М. Фрид уже сравнительно недавно резонно предложил отказаться от наименования аморфных общностей племенами и закрепить название «племя» только за теми, которые превратились в структурированные общности во главе с вождями.

• Если у общности есть постоянно существующий вождь, — это племя. Структурированное племя не только становится прообразом протогосударства, но и само, пусть не сразу, не всегда, не везде и не всякое, реально становится первой и наиболее примитивной формой государственности — племенным протогосударством.

Можно представить и другую ситуацию, для чего тоже есть некоторые основания. Снова вернемся к общине. Функционируя в пределах данной этнической общности и имея тесные обменные, ритуальные, брачно-семейные и иные связи с соседними общинами своей общности, каждая община, тем не менее, образовывала замкнутую социальную ячейку. При случае она могла быть связана обменом и с чуждой ей, но оказавшейся по соседству социоэтнической общностью, однако и при этом, естественно, ни о какой интеграции просто так, ни с того ни с сего, не могло быть и речи. Когда же и при каких обстоятельствах в этом случае мог появиться интеграционный импульс достаточной силы, чтобы возникла надобщинная политическая структура?

Пример

Полевые обследования антропологов позволяют реконструировать процесс генезиса первичных надобщинных структур на примере замкнутых анклавов, будь то Тробриандские острова (ныне ПапуаНовая Гвинея) или Полинезия, а также некоторые африканские общности. Механизм здесь примерно одинаков: в ходе соперничества лидеров соседних общин наиболее удачливый из них берет верх и подчиняет себе остальных, превращая их в повинующихся ему руководителей управлявшихся ими прежде коллективов, которые выступают теперь по отношению к возникающему племенному протогосударству в качестве подчиненных ему подразделений. Здесь процесс трибализации как таковой оказывается смазанным, ибо неясно, насколько стерильно в этническом плане население соединившихся общин. Но в любом случае одно дело процесс в замкнутом анклаве, другое в реальности древнейшего исторического прошлого. К тому же в замкнутом мире на островах процесс мог и подождать, пока общность окончательно созреет для интеграции, т. е. для грибализации, при условии, что ничто извне этому не мешает и никак в это не вмешивается. Что же касается реальности древнего Ближнего Востока, где, похоже, складывались первые в истории человечества племена и племенные протогосударства (пока речь только о них), такого рода условий не было.

Как бы то ни было, вывод сводится к тому, что надобщинная интеграция и трибализация были, скорее всего, взаимосвязанными процессами, причем оба они, вместе либо порознь, могли вести к созданию самой примитивной из известных антропологам и историкам формы государственности. Назовем все возможные ее модификации одним и тем же наиболее приемлемым термином " племенное протогосударство" . Встает вопрос, что это за структура, как ее следует охарактеризовать и оценить.

• • Первое, что необходимо иметь в виду, это крайний примитивизм структуры. Собственно, это еще не государство; это первый и очень небольшой шаг на пути его создания. По сути, это лишь зародыш надобщинной администрации, которая, как следует предполагать, состоит уже не из одного вождя, но из некоторой группы, в которую входят вождь и его приближенные, помощники, военная дружина. Так и просится параллель с варягами на Руси, теми самыми, кто во главе с первыми конунгами-князьями типа сына Рюрика Игоря ходили к подчиненным племенам собирать дань — полюдье. Где-нибудь в Тропической Африке недавнего прошлого это могло выглядеть иначе (известно, что вожди там с легкостью, за стеклянные бусы или «огненную воду», продавали работорговцам как захваченных ими чужих, так и соплеменников). Но в любом случае сила правящего вождя заключалась не только в авторитете и престиже, без чего он вождем не стал бы (во всяком случае вначале), а прежде всего в организации аппарата власти, даже если этот аппарат больше напоминал банду головорезов.
• • Второе, что важно иметь в виду, — перспективы эволюции. У варягов на Руси перспективы были, ибо они вышли из общности, уже знакомой с цивилизацией и государственностью более высокого порядка. Мало того, их уровень такого знакомства оказался достаточным не только для развития Руси по тому же пути, чему очень помогла ее христианизация, но и для трансформации завоевавших ее спустя несколько веков кочевников-татар, находившихся на том же уровне племенного протогосударства, необычайно разросшегося, но структурно еще так и не вышедшего за пределы данного уровня. Это вынуждает утверждать, что структура такого рода была лишена потенций для дальнейшей самостоятельной эволюции без активного вмешательства извне.

Вопрос теперь сводился к выяснению того, кто мог бы вмешаться. Понятно, что речь могла идти только об очень серьезном воздействии со стороны более развитого общества. Земледельцам-славянам на Руси для этого оказалось вполне достаточно воздействия со стороны варяжской дружины и христианства. Для татар, знакомых с развитыми государствами, начиная с Китая и имея в виду разгромленных ими по дороге на запад чжурчженей и Хорезма, этого знакомства было недостаточно, ибо они были кочевниками. Для кочевников трансформация их в общество более высокого уровня могла стать реальностью лишь в том случае, если они, выражаясь в стиле древних китайцев, «слезали с коней». Это произошло после завоевания ими многострадальной Руси.

Словом, как свидетельствует история, племенное государство без очень серьезного и интенсивного воздействия извне не имеет потенций для эволюции. Оно в состоянии создать государство более развитого типа только в том случае, если реален его контакт с более развитым обществом. Но как это было в те далекие времена, когда таких обществ еще не имелось, когда на планете существовали лишь общинные общности, которые следовало бы, имея в виду их уровень развития, называть мировой деревней? Специалисты, антропологи и историки, давно осознавая указанный факт, стремились реконструировать обстоятельства, которые могли бы способствовать процессу. В результате их трудов стало ясно, что примитивно-первобытные племенные протогосударства могли достичь уровня надобщинной политической структуры только при контакте с городом или в исключительно благоприятных и очень редко встречавшихся условиях, когда какие-то из них сами могли стать городами. В любом случае речь идет о культуре первых в истории человечества городов, о возникновении урбанизма.