Трансформация ценностных основ крестьянского мира

Ключевыми ценностями в крестьянской культуре по-прежнему оставались община («мир») и земля. Сакрализованные формулы «мать-земля сырая», «землица-матушка» типичны для лексики и мировоззрения крестьянина. Земля изначально не может принадлежать никому, она ничья, Божья, продавать и покупать ее — грех. Право владеть землей имеет только тот, кто работает на ней. Еще в середине XIX в. находились крестьяне, которые считали грехом продавать не только землю, но и хлеб.

Это убеждение сводило на нет многие попытки аграрных преобразований. Получив землю в результате реформы 1861 г., крестьяне так и не примирились с тем, что часть земли все-таки осталась у барина. В результате крестьянская культура стала более ревностно отгораживаться от дворянской. Презирали даже бывших дворовых крестьян, поскольку они были «испорчены» барскими причудами.

На представлении о земле как данности от Бога основывались и суждения о собственности. Не случайно крестьяне были равнодушны к известиям об аферах чиновников, биржевиков, торговцев: они не затрагивали ценностей сельского мира. А к потравам помещичьих посевов, кражам из господского леса относились как к наказанию за неправедное владение земными угодьями. Зато за нарушение межевой черты на полевых наделах, конокрадство и даже разорение огорода соседской скотиной действовали безжалостно, до кровавых столкновений.

Коллективное владение землей рождало коллективные формы социальной жизни. Совмещение понятий «общины» и «земли» рождало ощущение отдельного бытия, что великолепно передано в русском крестьянском содержании понятия «мир»: «На миру и смерть красна», «Ладом да миром все одолеем», «С миру по нитке…».

Крестьянская община была уникальным институтом организации жизни на основе традиционных моральных норм. Главным и единственным документом, которым закреплялись все решения, служил «мирской приговор». Здесь действовали идеалы справедливости, правды, христианские заповеди, вековые обычаи. Оспаривать решения мирского схода не решались даже зажиточные крестьяне. Община самоуправлялась в системе внутренней автономии, редко и неохотно допуская вмешательство любого начальства. С ним связывались и все враждебные понятия, которые выходили за пределы конкретного мышления: свобода, классы, эксплуатация, право, налоги.

Стойкое недоверие крестьян ко всякой «казенной бумаге» значительно затруднило проведение реформы 1861 г. Юридическим закреплением передела земли между помещиком и его бывшим крепостным должна была стать «Уставная грамота». Но крестьяне столь упорно избегали подписывать какие-либо документы, регулирующие права на землю, что к концу отведенного срока (два года) было составлено менее трети «Уставных грамот», да и то половину из них подписали мировые посредники. Документальное оформление собственности на землю тянулось до 1881 г.

Выделению самостоятельной личности из крестьянской массы препятствовала община. Однако неверны представления о том, что мир, община уничтожали индивидуальность человека. Община защищала от внешнего, чужого и враждебного для крестьянина мира начальников, войн, налогов и прочих напастей, но она же максимально сохраняла свободу его проявлений внутри общины. В общине был свой кузнец, ветеринар, гадалка и повитуха, грамотей, юродивый, неудачник и т. п. Каждому отводилась собственная, но необходимая обществу социальная роль.

Исследователи выделяют два главных компенсаторных механизма выживания: общину и крепостное право. В обоих случаях человеческая индивидуальность реализовывалась внутри искусственно замкнутого социума.

Неверным было бы и идеализировать крестьянскую общину, чем часто грешили славянофилы. Взаимопомощь в миру оказывалась не постоянно, а только в экстремальных ситуациях: «помочь», «дожинки», «капустки». Милосердие —• только к страдальцам, нищим, проезжающим, но очень редко — повседневно и внутри общины. Помощь старикам, инвалидам, убогим оказывалась сообща, индивидуальная благотворительность была редкой. Конокрадов и разбойников ловили тоже сообща, далеко не всегда прибегая к помощи властей.

В некотором смысле мир общины был даже жесток к человеку, если это не требовалось для его самосохранения. Множество пословиц, собранных В. И. Далем, поражают жестокостью и цинизмом:

«Чужие слезы — вода», «Кто смел, тот и съел», «Чужую беду руками разведу». В русских пословицах можно найти почти все оттенки отношений внутри крестьянской общины. А они были далеко не идиллическими. А. Н. Энгельгард замечал, что в каждом крестьянине сидит кулак и мечтатель одновременно. «Каждый гордится быть „щукой“ и стремится пожрать „карася“, но, будучи в положении „карася“, не устает обличать „кровопийцу“ и надеяться на чудо, чтобы поменяться с ним местами».

Общинная жизнь моделировалась на традициях большой патриархальной семьи, монополия которой еще сохранялась в XIX в. В крестьянских семьях с малолетства приучали детей к труду. Сначала поручали пасти гусей, присматривать за меньшими братьями и сестрами, отнести в поле обед работающему отцу, затем — сенокос, уход за скотиной и т. д. по нарастающей сложности навыков и практических знаний. Только на основе личного опыта можно воспринять навыки сельскохозяйственного труда. Семейные отношения приучали человека к жизни в коллективе, к общинному быту. Дети быстро воспринимали жизненный и трудовой опыт и к 15 годам становились полноценными работниками. Да и в своих суждениях они почти не отличались от взрослых.

Патриархальная семья, крестьянская община, самодержавное государство — эти три понятия принадлежат к одному типу коммуникативных связей и вместе составляют устойчивую пирамиду русского общества. Как русское самодержавие строилось на модели патриархальной семьи, так и большая семья крестьянина — «это маленькое абсолютистское государство». Принцип иерархизма является общим для всех трех структур.

В основе внутрисемейной жизни лежал строго выдерживаемый иерархизм по половозрастному принципу. Семья строилась на антиномиях «старшие—младшие» и «мужчины—женщины», которые сложились в древности. Даже если были взрослые сыновья, в доме по-прежнему командовал отец семейства, «большак», «сам»; неподчинение ему означало большой семейный разлад. Он распределял работу среди членов семьи, оценивал ее результаты, разбирал внутрисемейные споры, следил за нравственностью, делал покупки, совершал сделки, платил налоги и отвечал перед общиной за членов своей семьи.

Весомый голос на семейном совете имела и старшая хозяйка, «большуха». Во многих случаях такой семейный деспотизм был просто необходим, чтобы тушить возникавшие споры. В деревнях сохранялось традиционное уважение к старикам, но их роль в строительстве новой жизни уже вызывала протест у молодых, усиливалась тенденция раздела семей. Приобщение к городской культуре, отходничество, малоземелье разрушали прежние большие крестьянские семьи. В то время существовала такая частушка:

Едят блохи, вши кусают, Стары люди жить мешают.

Различные роли мужчин и женщин в крестьянском хозяйстве также создавали известную антиномность в нравственных требованиях, правах и обязанностях. В отличие от дворянской культуры, в крестьянском быте закрепилось представление о второсортности женщины. На нее часто перекладывали тяжелую работу; она здоровалась первой, уступала дорогу, отстранялась от решения общественных и хозяйственных дел. «Русская женщина была постоянной невольницей с детства до гроба» (Н.И. Костомаров). «Отношение женщины к мужу напоминало отношение подданного к монарху или крепостного к помещику» (Б.Н. Миронов).

В середине XIX в. в крестьянском мире появилась относительно новая антиномия «богатство—бедность», которая формировалась вместе с рыночным расслоением деревни. Прежняя иерархия отношений по старшинству нарушилась. Если раньше обычаи довольно строго определяли преимущества старших по возрасту (кому первому здороваться, кому сидеть в красном углу под образами, кому в первую очередь подавать еду и питье и т. д.), то теперь, по мере того как в деревне набирали силу зажиточные крестьяне, закреплялась привычка «ломать шапку» перед богатым, величать его по имени-отчеству, оказывать ему почет и уважение при встрече, независимо от возраста.

Крестьянская семья и община с таким же недоверием относились к внешнему миру, как и самодержавное государство. Антиномия «свой—чужой» принадлежит даже не к традиционному, а к архаическому обществу, но она находила постоянную подпитку и в новое время. Несмотря на выход крестьянина за пределы общины, на расширение коммуникативных и рыночных связей с другими сословиями, психологическая замкнутость прежнего общинного мира давала о себе знать стойким недоверием к «чужакам» в деревне.

Изменения в крестьянской общине и патриархальной семье происходили вместе с трансформацией ее общественных функций. Правительство стремилось законодательно упорядочить жизнь крестьянского сословия, организовать управление государственной и помещичьей деревней. Функции общины, ранее преимущественно хозяйственные, социальные и культурные, становились управленческими и полицейскими. Община постепенно врастала в бюрократическую систему государства, что также лишало крестьянский мир его прежней замкнутости и самодостаточности.