Ностальгия в кино и телевидении США: исторический контекст

В поисках истоков «ностальгического бума» многие исследователи обращаются к его историческому контексту. В истории США семидесятые — это своеобразная эпоха застоя, наступившая после шумных шестидесятых. Предыдущее десятилетие было насыщено социальными потрясениями: реализация программ «Великого общества» (в т.ч. борьба за гражданские права), возникновение контркультуры хиппи, сексуальная революция, расцвет феминистического движения. К семидесятым эти проекты исчерпали себя, зато остались неразрешёнными конфликты во внешней политике США: затянувшиеся война во Вьетнаме и холодная война, которая сопровождалась разорительной гонкой вооружений. Не способствовал поддержанию национального оптимизма и Уотергейтский скандал 1972;1974 гг., в результате которого президент США Ричард Никсон подал в отставку. Америка оказалась разочарованной во вчерашнем дне, недовольной сегодняшним и не уверена в завтрашнем. При этом вина за такое состояние всецело возлагалась на предыдущее десятилетие. Как отмечает Двайер, в семидесятые американская нация стремилась как можно скорее распрощаться и более не вспоминать о шестидесятых — о «спорной и даже пугающей эпохе волнений, неуверенности в себе и переворотов» (Dwyer, 2015, 4). С отказом от системы ценностей и взглядов этой эпохи возникла необходимость выбора новой. Она обнаружилась в мире, ещё не «испорченном» шестидесятыми — в пятидесятых. Этот выбор, повторимся, был во многом подготовлен кинематографом, телевидением и СМИ, которые изображали пятидесятые «золотым веком» США (Booker, 2007, 61; Sprengler, 2009, 103). Они создали мифическую Америку прошлого, которая, по заключению Двайера, характеризуется «процветающим обществом потребления, военной мощью, хозяйственной стабильностью, господствующими „семейными ценностями“, национальным оптимизмом и верой в особый „американский образ жизни“» (Dwyer, 2015, 1). Они же назвали дату, с которой началось её разрушение — 22 ноября 1963 г., день убийства Кеннеди (Sprengler, 2009, 64). Это происшествие представлялось как первое в череде событий, изменивших Америку до неузнаваемости. Постепенно в общественном сознании эпохи пятидесятых и шестидесятых образовали бинарную оппозицию (Dwyer, 2015, 30). Первая символизировала мир, стабильность и материальное благополучие, вторая — войны, беспорядки и неопределённость. В 1981 г. американцы, уже уверенные в том, что страна должна вернуться к траектории, заданной пятидесятыми, проголосовали в пользу неоконсерватизма — избрали своим президентом Рональда Рейгана.

В середине двадцатого века Рейган был востребованным актёром в амплуа простодушного американского парня, который не изменяет своим принципам, и чаще всего исполнял роли бесстрашных ковбоев и честных шерифов. Этому образу он продолжил следовать и перейдя на политическую сцену в пятидесятые, и возглавив государство в восьмидесятые. Как отмечает Даниель Маркус, благодаря определённой манере вести себя на публике, проповедуемым консервативным ценностям и культурным вкусам Рейган сам оказался репрезентацией пятидесятых (Marcus, 2004, 62). В его фигуре, считает Маркус, воплощалась «вера и тоска по нации, ещё не потревоженной социальными конфликтами и политическими травмами Америки после 1963 г.» (Marcus, 2004, 62−63). Облик президента США был отражением его политической программы, которую можно свести к формулировке «новая политика старых ценностей» (Grainge, 2000, 29). Эти «истинные американские ценности» были патриархальными и, в резюме Двайера, включали в себя «индивидуальный успех, силу, уверенность в себе, мужественность, милитаризм» (Dwyer, 2015, 154). А главной ценностью общества — и заодно лекарством от всех его недугов — была объявлена патриархальная нуклеарная семья (Dwyer, 2015, 158). Заметим, что Рейган выстраивал эту идеологию не в терминах отрицания (шестидесятых, гражданских прав, коммунизма), а в терминах возвращения (к пятидесятым, к процветанию, к глобальной безопасности и т. д.). В риторике рейганизма шестидесятые и явления, ассоциирующиеся с ними, не были представлены вовсе. В политической борьбе за исключение этой эпохи из коллективной памяти и возвеличивание пятидесятых Рейган был не одинок. Его курс поддерживали т. н. «новые правые», то есть многочисленные политические течения правого толка, которые пользовались успехом в США с 1970;х гг. Все они возникли как реакция на политические и культурные достижения шестидесятых. Их целью было дезавуирование этого наследия, а также отмена реформ «Великого общества», в том числе гражданских прав различных меньшинств (Dwyer, 2015, 8). Именно под влиянием «новых правых», считает Двайер, ностальгия по пятидесятым появилась в кинематографе и музыке — она была их главным культурным проектом (Dwyer, 2015, 17).

Другие исследователи — в частности, Пол Грейндж в своей работе «Ностальгия и стиль в ретро-Америке» — утверждают, что ностальгия была создана вовсе не политикой, а массовым распространением кабельного телевидения (здесь и далее — Grainge, 2000, 29−33). В восьмидесятые сетка вещания таких телеканалов была заполнена оптимистичными ситкомами, где в декорациях пятидесятых воспроизводились и утверждались «семейные ценности». Преобладание такого контента Грейндж объясняет тем, что многие каналы кабельного телевидения, конкурируя с эфирным, выбрали своей целевой аудиторией отдельную демографическую группу — стареющее поколение т.н. «бейби-бумеров». Тогда это поколение составляло четверть населения США, однако эфирное телевидение будто бы не замечало его. Кабельные телеканалы, восполняя этот пробел, реинкарнировали телевидение пятидесятых, которое в полной мере отвечало вкусам «бейби-бумеров». В «новых старых» телепередачах не было обыкновенных для телевидения восьмидесятых и девяностых «секса, насилия и социального цинизма», — с гордостью отмечает президент канала Nostalgia Network Сквайр Рашнелл (Grainge, 2000, 30). Своей целью Рашнелл считал создание телевидения, которое настроено дружелюбно по отношению к зрителю и оказывает на него благотворное воздействие (Grainge, 2000, 31). А отвечали этим требованиям именно те каналы, что были представлены ностальгическими фильмами и сериалами. Впрочем, Грейндж считает, что за подобной филантропией скрываются чисто коммерческие интересы. Случившуюся в восьмидесятые конвертацию пятидесятых в товар он объясняет неизбежными сегментацией рынка и синдицированием медиа. По его мнению, эти факторы, в сочетании с цифровой революцией восьмидесятых, привели к эстетизации прошлого — к возникновению ностальгии.

Приведённые объяснения нельзя назвать исчерпывающими. С одной стороны, ошибочно утверждение, что «ностальгический бум» был искусственно создан политиками. Ведь и до прихода Рейгана ко власти в 1981 г., и до распространения доктрины «новых правых» в конце 1970;х гг. тоска по недавнему прошлому была хорошо знакома американскому кинои телезрителю. На наш взгляд, более вероятно, что неоконсерваторы увидели в ностальгии, уже охватившей напуганное шестидесятыми общество, возможность облечь свою идеологию в привлекательную форму. Этого они и добились в восьмидесятые, выстроив политическую риторику, созвучную идеям ностальгических фильмов и сериалов. С другой стороны, феномен ностальгии не может быть объяснён возникновением кабельного телевидения, ориентированного на т. н. «седеющий сектор». Ностальгия по пятидесятым, если не ограничивать её рамками ТВ, была сфокусирована на тинэйджеров и молодёжную культуру (Dwyer, 2015, 17). Ностальгические фильмы и музыка, во-первых, репрезентировали подростков и, во-вторых, ориентировались на них как на целевую аудиторию. Достаточно вспомнить такие фильмы, как «Назад в будущее» (1985), «Плакса» (1990), «Плезантвиль» (1998), — все они рассказывают о тинэйджерах и рассчитаны на продажи среди тинэйджеров. По заключению Двайера, подавляющее большинство текстов «ностальгического бума» обращены к аудитории, для которой пятидесятые не являются личным жизненным опытом (Dwyer, 2015, 17).

Таким образом, рассмотренные выше объяснения ностальгии актуальны только в отношении отдельных видов медиа и в применении к ограниченным временным промежуткам. Они не предоставляют ответы на более фундаментальные вопросы, касающиеся этого феномена. Почему ностальгия всегда, а не исключительно в эпоху рейганизма, представляет исключительную важность для американской культуры? И почему именно конструкт «пятидесятые» функционирует как «ключевой структурообразующий миф», определяющий «самопонимание Америки»? (Dwyer, 2015, 5) Эти проблемы стали объектом внимания исследователей уже из другой области — теоретиков постмодерна. Важнейшие из их работ будут рассмотрены в следующей главе.