Две матери. 
Литературная критика.

Года четыре тому назад М. Горький дал образ пролетарской материстарухи, Ниловны, преобразившейся силою материнской любви из забитой деревенской бабы в сознательную, толковую помощницу сыну на его трудном пути борьбы за дело рабочих. Правда, образ Ниловны был необычен, идеализирован, походил скорее на то, что могло бы быть, а не на то, что бывает в повседневной жизни; а потому и Ниловна, борющаяся бок о бок с сыном, представляет тип надуманный, маловероятный. Но зато в ней ярко и выпукло изображена мать — любящая, болеющая за свое детище, мать — «мученица великая».

И как бы желая противопоставить ей и этим противопоставлением дополнить образ матери, М. Горький изобразил нам теперь другую мать — мать буржуазную, и притом на самой неприглядной ступени развития капиталистической семьи, на ступени «первоначального накопления». Это — Васса Железнова. Это тоже любящая и болеющая душой за своих детей мать. «Ты — мать, помни… — говорит она своей дочери. — Для детей — ничего не стыдно, — вот что помни! И не грешно! так и знай: не грешно!» Точно так же рассуждает или, точнее, поступает и Ниловна, которой ничего не стыдно и ничего не грешно для сына, ибо и внешним критерием (стыдно) и внутренним (грешно) для нее является благо ее детища.

Вот эта общая основа психики и этики двух матерей облегчает сравнение их, а вместе с тем и оценку их материнских чувств с общественной и нравственной точки зрения. Тем более, что у них немало и чисто внешних общих черт: обе они почти из того же общественного круга, а потому и первоначальные предпосылки их психики те же. Ниловна — жена рабочего на заводе, расположенном в деревне; Васса — жена фабриканта, предприятие которого тоже в деревне и который сам начал из «ничего», то есть вначале был таким же рабочим, как и муж Ниловны.

Но если они в молодости и росли в сходной обстановке, в дальнейшем их пути разошлись. Муж Ниловны оказался человеком «неприспособленным»: фабрика сломила его, он спился и умер. Карьера Ниловны и ее семьи на этом, естественно, остановилась. Не то Васса. Ее мужу «повезло», то есть он оказался достаточно ловким и наглым хищником и скоро построил на спинах своих же собратьев свое житейское благополучие. Они стали богаты; вовлекли в дело и брата Железнова, который вложил туда сто тысяч. Из «ничего» (читай: из недоплаченных грошей) образовалось крупное состояние и на нем «почтенная» и «добродетельная» купеческая семья. Так ведь делаются все крупные состояния.

Если Ниловна, обреченная, пока не возмужает сын, на полуголодное состояние бедной вдовы, была далека от всяких мечтаний о больших деньгах, о капиталах и обо всем, что с ними связано: о зависти, подсиживании, сживании со света, подлогах и преступлениях; если ее нищенская жизнь была чистой и безгрешной, то именно потому, что она бездействовала вдали от главного источника «греха» нашего времени — денег. Напротив, Васса постепенно впитывала рубль за рублем всю отраву золота: жажду накопления, власти, господства над зависящими от нее; сознание, что золото единственная и самая могучая сила, с которой в руках можно осчастливить всех тех, кого она как мать больше всего и прежде всего любила, хотя эта любовь и таилась незримо где-то под грудами кредиток и золота. И Васса задачей жизни своей ставит накопление, захват всего состояния семьи в свои руки, ибо никому, кроме себя, не может доверить она счастья детей, а на капиталистическом жаргоне это значит — богатства детей.

Но «с трудов праведных не наживаешь палат каменных», и путь к богатству ведет Вассу Железнову через дебри греха и преступлений. Муж ее безнадежно болен, при смерти. Надо прежде всего заставить его подписать завещание в ее пользу, а если он не сможет или не захочет, можно и «за него» подписать, на то есть верный человек, Михайло, связанный с Вассой темными делами, на то есть и «свидетели» — поп, который «согласен» за пятьсот, и «известный вам» Антип Степанов Муходеев, и помещик Рыжов. Но этого мало. В деле лежит сто тысяч дяди и, если их взять оттуда, — а дядя как раз собирается это сделать, — все может рухнуть. Следовательно, надо, чтобы он не брал этих денег. А при его враждебном отношении к семье этого можно достигнуть, только устранив самого дядю из жизненного обихода. И вот сначала его травят, а когда это не удается, подстраивают дикую сцену между ним и пьяным племянником, и дядя отправляется на тот свет.

На этом преступном пути Васса часто приостанавливается, оглядывается, спрашивает себя: «Для чего все? Для кого?» Сыновья все какие-то «никудышники… бездельники». Отдать собранное ценой греха богатство в их руки, все равно что свиньям бросить. И нет у Вассы того радостного удовлетворения и утешения среднего буржуа, что его сытый достаток будут со вкусом пожирать сытые, холеные детки его. Ее дети никудышники. Но так сильна власть денег в ее глазах, так сильна жажда этой власти, что она все-таки, хоть и никудышники они, упрямо идет своим путем, не останавливаясь ни перед каким преступлением, не допуская к себе мысли, что лучше было бы бросить, если нет детей, достойных этого наследия.

Напротив, именно тут-то, в этой обстановке, наиболее неблагоприятной для оправдания накопления, ярче всего сказывается власть денег над умами тех, кто считает себя их властителями. Богатство становится самоцелью, абсолютной жизненной задачей, независимо от того, есть ли кому передать его, или же оно пойдет потом прахом. И к этой формуле богатства ради богатства подгоняются и притягиваются за волосы те человеческие отношения, которыми стараются оправдать и осмыслить такое накопление. Не материнская любовь руководит в конце концов этим стремлением Вассы к деньгам, а само это стремление приводит ее к необходимости сделаться матерью, то есть иметь «законных» наследников. Свои дети никудышники, и вот она подыскивает себе детей-наследников к готовому состоянию. «Со мной живи, — говорит она совершенно чужой ей Людмиле. — Найди хорошего человека — замуж выдам. Ты — найдешь. Детей народи, а я их внуками сосчитаю… И ты, Анна, переезжай ко мне, — обращается она к дочери, — детей вези. Не удались сыновья, внуками жить буду…».

Здесь обе матери — Ниловна и Васса — уже стоят на разных полюсах. Благодаря своей безнадежной бедности Ниловна не привязана к вещам, ибо их у нее нет, вещи не имеют над нею власти, не повелевают ею, она не сидит у них в кабале. Она — свободный человек. И ее чувства свободны. Ее материнская любовь может безбоязненно идти по всем опасным путям ее сына, ибо она не рискует встать в противоречие с какойлибо силой, которой она добровольно закабалила себя. Единственная сила, становящаяся поперек этого пути, — внешний гнет, но пути ее сына как раз умышленно идут в сторону этой силы для борьбы с нею.

Напротив, Васса продала свою волю, свой ум, свои силы дьяволу золота, и все ее чувства и действия отныне подчинены воле этого хозяина. Вещи, деньги — вот настоящие хозяева в доме Железновых, они внушают все мысли обитателям этого дома, они предписывают им действия и подсказывают слова. И горе тому, кто пойдет против их воли.

«Матери — все удивительны, — говорит Васса, — великие грешницы, а и мученицы великие. Страшен будет им господен суд… а людям не покаюсь». Ниловна тоже не кается людям, напротив — она сознательно идет наперекор установленному людскому порядку. Но ей не страшен «господен суд», ибо она мученица, но не грешница. Материнская любовь делает обеих матерей мученицами, а то, как они направляют свою материнскую любовь, какие цели ей ставят, делает из одной — святую, из другой — грешницу великую. Материнская любовь Ниловны толкает ее на путь самопожертвования, работы на благо всех страждущих, на благо всего человечества в конце концов. Материнская же любовь Вассы замыкает ее в тесный крут эгоистической, звериной привязанности к своей «никудышной» семье и толкает на преступление и грех. Первая — своими руками разрушает тихий уют узенького семейного очага и тем самым способствует созиданию большого, необъятного человеческого счастья. Вторая — всю жизнь строит и строит хоромы благополучия для своей семьи, а в результате является жестокой разрушительницей, разлагающим ферментом и своей семьи и своего общества.

Две матери, вышедшие из той же среды, вынесшие сходные душевные задатки, проникнутые тем же чувством материнской любви, попав в различные общественные обстановки, стали противоположностями друг к другу, вечными и неумолимыми врагами. Они стоят, как добрый и злой гений, — что строит одна, разрушает другая, что любит одна, ненавидит другая, чему поклоняется одна, низвергает другая. И нет мира между ними и нет конца их беспощадной борьбе, пока существуют те общественные условия, которые с железной неумолимостью делают матерей либо мученицами, либо грешницами.