Короткие рассказы Астафьева

У Астафьева тоже есть свои «крохотки» — цикл «Затеей» (1961—1978). К жанру рассказа Астафьев обращался чаще всего, и даже большая книга «Царь-рыба» названа «повествованием в новеллах».

Пожалуй, главная особенность таланта Астафьева в его удивительном чувстве природы, в умении увидеть, услышать, словом изобразить жизнь зверей (больших и маленьких), жизнь дерева, самой малой травинки. Он живет с обнаженным сердцем и слухом в мире природы: «Мы внушаем себе, будто управляем природой и что пожелаем, то и сделаем с нею. Но обман этот удается до тех пор, пока не останешься с тайгою с глазу на глаз, пока не побудешь с нею и не поврачуешься ею, тогда только воньмешь ее могуществу, почувствуешь ее космическую пространственность и величие»².

Удивительное чувство доверия к природе и дает эффект сопричастности, соприродносги, внутренней свободы и раскованности: «В такие минуты остаешься как бы один на один с природою и с чуть боязной тайной радостью ощутишь: можно и нужно наконец-то довериться всему, что есть вокруг, и незаметно для себя отмякнешь, словно лист или травинка под росою…»³.

Рассказы Астафьева интересны по настроениям, то тревожным, то удивительно спокойным: «И снова тихая умиротворенность кормящей матери-земли, привычно, в труде, прожитый день, привычные сумерки, наползающие из-за холмов, привычные дали, объятые покоем»⁴.

Обращают на себя внимание неожиданные картинки, краски, движения, ощущения: «Ящеркой пробежало легкое пламя и юркнуло за горы. По хлебам, на мгновение освещенным, покатилась легкая дрожь, и они сделались совсем недвижны, склонились покорно, будто ждали, что их погладят, как гладят ершистых детей, ввечеру усталых и ласковых»⁵.

Автор дает возможность вместе с ним пережить минуты, когда все в природе замирает и открывается тайное, неведомое: «И потому, может быть, в те часы, когда по небу ходят сполохи, перестают охотиться звери друг за другом, лосиха и лосенок замирают с недожеванным листом на губах, замолкают птицы, а человек крещеный осеняет себя, землю, небо трепетным троеперстьем, и некрещеный тоже благоговейно, как я сейчас, останавливается середь поля, охваченный тревожным и сладостным волнением»⁶.

Нет сомнения, что перед нами произведения большого художника, мастера, органический талант которого подчиняет читателя, убеждает не логическими выкладками, но чутьем, умением видеть внутренний смысл окружающего мира, способностью осветить и озвучить молчаливые леса, кажущиеся пустыми поля.

В своих коротких рассказах Астафьев практически не отвлекается на публицистические рассуждения. Однако в больших рассказах таких вставок довольно много. Сюжет размывается, в нем теряется художественный стержень, поскольку акцент делается на авторских размышлениях о современном мире, о современных людях. Рассуждения эти в силу своей обобщенности не задевают, не затрагивают душу. К примеру, рассказ о рыбаке («Слепой рыбак»), о внезапно нахлынувших воспоминаниях детства прерывается таким пассажем: «Что с нами стало?! Кто и за что вверг нас в пучину зла и бед? Кто погасил свет добра в нашей душе? Кто задул лампаду нашего сознания, опрокинул его в темную, беспробудную яму, и мы шаримся в ней, ищем дно, опору и какой-то путеводный свет будущего»⁷.

В рассказе «Светопреставление» дается опять предельно обобщенная характеристика современных писателей, оппозиционно настроенных против столь же обобщенно-отвлеченного образа критиков — теоретиков литературы: «Мы, современные сочинители, и без того озадачили и раздражили теоретиков литературы и ученых людей, клюющих крупку на полях отечественной словесности. Они рубахи друг на дружке пластают, споря: нужен или не нужен сюжет в современном художественном произведении?» (с. 209).

Собственный сюжет писатель готов «гнать» по образцу «современного театра»: «гонят, гонят и когда, все в мыле, остановятся, то ни артисты, ни зрители понять уж не могут: куда, кого и зачем гнали?» (с. 219).

В рассказах достаточно часто включаются моменты из жизни автора. К примеру, о домах творчества, где почему-то всегда доставались неудобные комнаты с плохим видом; об эпизодах службы в армии, о ранениях. К сожалению, эти вкрапления, автобиографические штрихи не работают на сюжет, не дополняют характеристики персонажей и ситуаций. Часто они просто переключают разговор на обобщенные обвинения любой власти и любых чиновников. Пример из рассказа «Тень рыбы»: «Всю жизнь пугает власть то изобилием, то гладом и тюрьмою, инстанции грозятся из Союза писателей исключить, напарники — зверем, ладно, хоть жена разводом никогда не пугала, некогда ей потому что было» (с. 685).

Упрощенно дается и характеристика современной интеллигенции, ее взглядов, позиции: «Ведь она, наша интеллигенция, какие рассуждения имеет: без горячительного народ общаться разучился, спивается, порядок на производстве и в обществе качнулся. Сколько алкашей! Сколько человеческих трагедий! А как на семье и на детях пьянство отражается? Но в заключение томный такой, полуленивый, как бы против воли следующий зов: „Мамочка! Что у нас там? A-а, на рябинке? На лимоне? На березовой почке? Х-х-хэ, по науке пьем!“…» (с. 702).

Не лучший, на наш взгляд, публицистический «ход» найден и для характеристики современной деревни, ее «эволюции»: «Происходило неслыханное и невиданное в мире отчуждение людей от родной земли, от отеческого угла. Оседлое крестьянское поголовье превращалось в городское скопище, в людское стадо, в пролетарья, которому ничего уже не жалко: ни земли, ни себя, ни родителей, ни детей своих, ни соседей, ни друзей, ни настоящего, ни будущего родной планеты» (с. 761); «В деревне этому народу было так плохо, что убогая городская житуха казалась ему благом… И уж раем, местом обетованным, желанной пристанью казалось место в городе, плавающем в грязи, в саже, в дыму, да еще в таком, как Красноярск, окруженном промышленной заразой…» (с. 765).

Чуть подробнее остановлюсь на рассказе «Пионер — всем пример», публицистический характер которого заметен уже в названии. Этот пионерский лозунг разоблачительную функцию, может быть, и выполняет, но вряд ли удачен как заглавие повествования о непростой судьбе героя, прошедшего и фронт, и лагерь, и массу других испытаний.

Слишком облегченно представляет писатель путь героя. «Без особой надсады» (с. 423) одолел он лагерный срок в пятнадцать лет; «Усердно и прибыльно» (с. 429) сотворял роман за романом, некоторые аж по тысяче страниц. И на всех участках свой деятельности этот «человек с ружьем» — всегда победитель — и пионеров пугнет и заставит бороться с ими же спровоцированным пожаром, и эскорт современного депутата остановит.

Представляется, что происходит подмена задачи художественного изображения публицистической демонстрацией неблагополучия сначала старого, а потом нового режима: «Научились же в Стране Советов жить граждане Страны Советов, более никто, никакой народ не сумел бы выжить при том режиме, который сами же совтрудящиеся и создали. Но они вот живут и даже радуются — по праздникам» (с. 418).

Центральный сюжетный эпизод с пионерами-экологами дан тоже как публицистический выпад против системы. Живых пионеров в тексте нет — есть знамя, есть звуки барабана и горна, палатка и костерчик. Автор-повествователь мысленно задает вопрос, почемуто адресованный пионерам и «хвастливо гомонящим» кремлевским вождям: «От кого и что защищать-то?» (с. 442).

После отступления об исчезнувших раках герой внезапно засыпает и столь же внезапно просыпается, чтобы увидеть уже горящую деревню и поспешно уходящих пионеров. Ни психологических, ни каких-либо других мотивировок слов, действий просто нет. Не воспринимается правдоподобным жест мальчика, факелом поджигающего дом, как и последующее бегство во главе с вожатыми. Ни в деталях, ни в целом не прорисованная, эта картина венчается очередным публицистическим заявлением о гибели России: «Кинута Россия, спозаброшена, гори она из конца в конец, никому дела до нее нет» (с. 445—446).

Безусловно, интересно задуман характер лагерного друга главного героя отца Никодима. Однако в последнем эпизоде, где он вновь становится действующим лицом, он сам и окружающие говорят высоким стилем, непременно обобщая «судьбу отринутых, спозаброшенных» и слишком уж пафосно возвышая «достославного христианина».

Как отдельный сюжет в рассказ включена жизнь библиотеки и ее работников. Среди этих неустроенных женщин и нашел главный герой свою верную подругу жизни. К сожалению, и в этих эпизодах тенденциозность задачи снимает неоднозначность оценок: «Здесь, в здоровом, сплоченном коллективе, трудились в большинстве своем престарелые девы, мученицы матери-одиночки, какие-то взвинченные интеллектуалки, которые неусыпно заботились о том, чтоб их библиотека не отставала от передовой мысли и достижений прогресса» (с. 431).

Эпизод встречи главного героя с бывшим пионером, а теперь депутатом — пожалуй, самый слабый в тексте рассказа. Связь с прошлым выглядит абсолютно натянутой, поскольку нигде раньше не звучала фамилия мальчика-поджигателя, не было никакой информации о его отце. Не понятно, сколько времени прошло между этими встречами и как вообще могло произойти «узнавание». Но, видимо, автору это не так важно, а вот стандартную внешность «нового русского» и в одежде, и в манере держаться он передал.

Отдельные примеры творческих просчетов могут восприниматься как случайность. В то же время, если включение публицистических рассуждений, сопоставлений становится очевидной тенденцией и в рамках текста повторяется неоднократно, имеет смысл говорить об отходе писателя от художественного изображения, о творческой неудаче, даже если речь идет о неудаче Мастера.^[1]

• [1] Солженицын А. Озеро Сегден// Солженицын А. Один день Ивана Денисовича. М., 2006. С. 301. Далее ссылки на цитаты из «Крохоток» приводятсяпо этому изданию с указанием страницы в скобках за текстом. 2 Астафьев В. Царь-рыба // Астафьев В. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1981.С. 59. 3 Там же. С. 7. 4 Там же. С. 415 («Звезды и елочки»), 5 Там же. С. 423 («Хлебозары»), 6 Там же. С. 424. ''Астафьев В. Слепой рыбак // Астафьев В. Светопреставление: рассказы.М., 2003. С. 248. Далее цитаты из рассказов Астафьева приводятся по этомуизданию с указанием страницы в скобках за текстом.