Границы определений. 
Логика для юристов

Можно отметить, что наши обычные загадки представляют собой, в сущности, своеобразные определения. Формулировка загадки — это половина определения, его определяющая часть. Отгадка — вторая его половина, определяемая часть.

«Утром — на четырех ногах, днем — на двух, вечером — на трех. Что это?» Понятно, что это — человек. Саму загадку можно переформулировать так, что она станет одним из возможных его определений.

Контекстуальный характер определений хорошо заметен на некоторых вопросах, подобных загадкам. Сформулированные для конкретного круга людей, они могут казаться странными или даже непонятными за его пределами.

Древнекитайский буддист Дэн Инь-фэн однажды загадал такую «загадку»: «Люди умирают сидя и лежа, некоторые умирают даже стоя. А кто умер вниз головой?» «Мы такого не знаем», — ответили ему его ученики… Тогда Дэн встал на голову и… умер.

Сейчас такого рода «загадка» кажется абсурдом. Но в то давнее время, когда жил Дэн, в атмосфере полемики с существующими обычаями и ритуалом, его «загадка» и предложенная им «разгадка» показались вполне естественными. Во всяком случае, его сестра, присутствовавшая при этом, заметила только: «Живой ты, Дэн, пренебрегал обычаями и правилами и вот теперь, будучи мертвым, опять нарушаешь общественный порядок!».

Многие наши затруднения возникают потому, что мы путаем слова «неясный» и «неопределимый». Когда-то или иное явление называют неопределимым, нам сразу же представляется что-то гуманное, расплывчатое, вроде облака. Но мы грешим здесь даже против здравого смысла. Нужно помнить, что-то, что нельзя определить, — первоначально, первично. Наши руки и ноги, чувства и стремления, предметы домашнего обихода и т. д., как правило, не являются определимыми. То, что принимается в какое-то время без всякого спора, считается людьми определенной эпохи и определенной культуры само собою разумеющимся, неопределимо.

Невозможно определить абсолютно все, точно так же как невозможно доказать все. Определение сводит неизвестное к известному, не более того. Оно всегда предполагает, что есть вещи, известные без всякого определения и разъяснения, ясные сами по себе и не нуждающиеся ни в каких дальнейших уточнениях с помощью чего-то еще более очевидного.

«Неясное» и «неопределимое» — это не одно и то же. Как раз наиболее ясное, «само собой понятное и очевидное», по выражению Паскаля, меньше всего нуждается в определении, а зачастую и просто не допускает его.

Определения действуют в довольно узкой области, с одной стороны ограниченной тем, что признается очевидным и не нуждающимся в особом разъяснении, сведении к чему-то еще более известному и очевидному, а с другой — тем, что остается пока еще недостаточно изученным и понятым, чтобы дать ему точную характеристику. Попытаться определить то, что еще не созрело для определения, — значит создать обманчивую видимость ясности.

Наиболее строгие определения, как правило, встречаются в науках, имеющих дело с абстрактными объектами. Легко определить, скажем, квадрат, конус, совершенное или нечетное число. С трудом даются определения конкретных, реально существующих вещей, взятых во всем многообразии присущих им свойств.

В разных областях знаний возможности определения различны. Нельзя требовать, допустим, от этики, изучающей сложные явления нравственности, таких же строгих и точных определений, как от математики. Как отмечал немецкий философ Г. Гегель, геометрическое определение линии остается неизменным тысячи лет, в то время как определения государства меняются каждое десятилетие.

Определение того, что связано с человеком, свойствами его личности и особенностями поведения, представляет особую сложность. Возьмем такую черту человека, как интеллигентность. Мы без колебаний оцениваем некоторых людей как «подлинно интеллигентных», другим отказываем в этом качестве. Наша оценка принимает во внимание уровень образования человека, его общую культуру, но не только. Она опирается на сложный комплекс свойств самого человека, на наши субъективные ощущения, и ее нелегко суммировать в общем определении.

Нет сомнения в том, что определения важны. Но из этого еще не следует, что чем больше их вводится, тем точнее становятся наши рассуждения.

Искусство определения как раз в том и состоит, чтобы использовать его тогда, когда этого требует существо дела. При этом следует обращаться именно к тем формам определений, которые наиболее уместны в конкретной ситуации, в одном случае это может быть явное родовидовое определение, в другом — контекстуальное, в третьем — определение путем указания на интересующий предмет и т. д.

Требовать везде и всюду точных и притом именно популярных родовидовых определений — значит не считаться с реальными обстоятельствами и проявлять негибкость. Например, в одном руководстве по пожарному делу содержалось такое определение: «Сосуд, имеющий форму ведра с надписью „пож. вед.“ и предназначенный для тушения пожаров, называется пожарным ведром».

В науке, как и в любых других областях, определение ценно не само по себе. Оно должно быть естественным итогом и закономерным результатом предшествующего процесса изучения предмета. Подводить же итоги на каких-то начальных стадиях этого процесса все равно что считать цыплят до прихода осени.

Есть еще одна разновидность неопределимого. Существуют выражения, которые все употребляют и никто не может разъяснить. Во многих случаях первое необъяснимое выражение и есть самое важное. Его невозможно определить, и, значит, заменить. Если кто-нибудь то и дело говорит «вульгарно» или «здорово», не следует думать, что эти слова бессмысленны, если человек не может дать им определения. Если бы он был способен выразиться с помощью других слов, скорее всего, он бы их употребил. Когда человек восклицает: «Это просто низость!», он выражается как раз очень понятно. Нельзя лучше охарактеризовать низость, кроме как словом «низость», и оно вряд ли нуждается в определении.

Конечно, «низость» можно попытаться определить точно так же, как, скажем, жалость, сочувствие, непосредственность и т. п., имея в виду не столько буквальную неопределимость «низости», сколько ненужность такого определения. Слово, стоящее на своем месте, действительно является единственно нужным. Его не нужно заменять какими-то разъясняющими оборотами. Его смысл и без того прозрачен. Устойчивость и ясность такому слову придает та целостная система слов и их смыслов, в которую оно входит в качестве необходимого, ничем не заменимого элемента.

Ясность и обоснованность той целостной системы, в которую входит понятие, — лучшая гарантия и его собственной ясности.