Н. С. Трубецкой: «Мы объединились на некотором общем настроении и» мироощущении"»

Идеи евразийства витали в воздухе, можно сказать, сопровождая ход революционной борьбы в России. В данном случае мы не намереваемся искать какие-либо связи между ними, весьма неоднозначные и порой загадочные (достаточно вспомнить хотя бы операцию «Трест»), поскольку это тема особого разговора. Отметим лишь факт их совместного сосуществования в российском социуме и то, что в 20—30-х гг. XX в. евразийцы так или иначе позиционировали себя по отношению к большевизму, к Советской власти и тем событиям, которые происходили в Советском Союзе. Николай Сергеевич Трубецкой (1890—1938) одним из первых уловил это евразийское идейное движение, о чем он писал 28 июля 1921 г. Р. О. Якобсону, объясняя свое участие в издании совместно с П. П. Сувчинским, Г. В. Флоровским и П. Н. Савицким сборника «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» в Софии в 1921 г.: «Мы объединились на некотором общем настроении и «мироощущении¹⁴, несмотря на то, что у каждого из нас свой подход и свои убеждения… Сущность его (данного сборника — И. К., Д. К.) состоит в нащупывании и прокладывании путей для некоторого нового направления, которое мы обозначаем термином «евразийство⁴⁴, может быть, и не очень удачным, но бьющим в глаза, вызывающим, а потому — подходящим для агитационных целей. Направление это носится в воздухе. Я чувствую его и в стихах М. Волошина, А. Блока, Есенина и в⁴⁴Путях России» Бунакова-Фундаминского, в то же время в разговорах некоторых крайне правых и даже у одного заядлою кадета. Похоже, что в сознании интеллигенции происходит какой-то сдвиг, который, может быть, сметет все старые напраадения и создаст новые, на совершенно других основаниях. Сейчас все это очень неопределенно, но, безусловно, «что-то готовится, что-то идет⁴⁴, и при таких условиях необходимо возбуждать мысль, расталкивать, будить, сдвигать с мертвой точки, дразнить неприемлемыми парадоксами, назойливо вскрывать то, что стремятся спрятать от самих себя…» [16]. За год до этого Трубецкой публикует в Софии, куда он эмигрировал в 1920 г. и стал преподавать в Софийском университете, брошюру «Европа и человечество».

Именно она послужила своеобразным первым манифестом евразийства и сигналом к объединению творческой интеллигенции, оказавшейся в эмиграции. Причем надо учитывать, что это были делающие свои первые шаги в науке молодые люди, которые расценивали феномен евразийства как синтез науки и политического движения. Сокращенный вариант этой работы Трубецкого вошел в упомянутый выше сборник «Исход к Востоку». Так «утверждения евразийцев» обрели коллективный характер и положили начало целому движению. Как же этот процесс вызревал? Для этого мы обратимся еще раз к письму Трубецкого Якобсону, но более раннему, от 7 марта 1921 г., в котором он подробно объяснял своему корреспонденту замысел «Европы и человечества», методологическую предзаданность данной работы и наказ своим соратникам и последователям. «Существенное в книге — это отвержение эгоцентризма и „эксцентризма“ (полагание центра вне себя, в данном случае — на западе). И главное требование, вытекающее из этого, единственный возможный выход (точнее: направление к выходу) мною указан: это — революция в сознании, в мировоззрении интеллигенции неромано-германских народов… Сущность революции в сознании состоит в полном преодолении эгоцентризма и эксцентризма, в переходе от абсолютизма к релятивизму. Это есть единственная надежная преграда на пути захватных стремлений романо-германской цивилизации».

Автор с трудом подбирает слова, чтобы выразить свой замысел «революции в сознании»: вот вам «романо-германская цивилизация», от которой надо огородиться, вот вам и условие, при котором надо это осуществить, — полное преодоление эгоцентризма и эксцентризма. А что же ожидать от этой самой «революции в сознании»? И Трубецкой предлагает неожиданный ход: «Я хотел, чтобы моя книга поставила читателя перед пустым местом и заставила его поразмыслить над тем, чем эту пустоту заполнить». Но здесь же он предлагает и свой вариант осуществления той самой «революции в сознании», которая должна привести к утверждению самобытной национальной культуры, что, в свою очередь, обусловливает различие между истинным и ложным национализмом: «Национализм хорош, — поясняет Трубецкой, — когда он вытекает из самобытной культуры и направлен к этой культуре. Он ложен, когда он не вытекает из такой культуры и направлен к тому, чтобы маленький, по существу, неевропейский (нероманогерманский) народ разыгрывал из себя великую державу, в которой все „как у господ“. Он ложен и тогда, когда мешает другим народам быть самими собой и хочет принудить их принять чуждую для них культуру… Истинный национализм предстоит создать». И вот здесь начинается самое интересное, о чем хочет поведать автор читателям и, в первую очередь, своему корреспонденту Роману Якобсону: истинный национализм, который предстоит создать, и есть то самое евразийство. Об этом не говорится прямо, но это подразумевается (вспомним его слова — «направление это носится в воздухе»). Неприятие Трубецким революционных преобразований в России мотивируется довольно слабым аргументом в виде фразы из его предисловия к русскому изданию книги Г. Уэллса «Россия во мгле»: «У нас в России и в Азии народный „большевизм“ есть восстание не бедных против богатых, а презираемых против презирающих». Восставшим народом руководят вожди, интеллигенты, в сознании которых как раз и не произошла та революция, о которой писал выше Трубецкой. По его мнению, вожди русской революции «продолжают пребывать во власти европейских предрассудков, базироваться на эволюционной науке, на учении о прогрессе и на всем порождении романо-германского эгоцентризма. Они социалисты, а социализм и коммунизм — законные дети европейской цивилизации…» [17]. Такова была позиция Трубецкого, который «зажег факел» евразийства, пытаясь представить его как спасительное средство «национального самоопределения» России, но ее история на весь XX в. распорядилась по-своему. Примат культуры над политикой, угверждаемый Трубецким, так и остался не принятым на вооружение.

Особо хотелось бы остановиться на работе Трубецкого «К проблеме русского самопознания», опубликованной в 1927 г. в Париже. Книга представляет собой сборник ранее изданных статей, но внимание стоит обратить на предисловие («От автора»), в котором автор, отталкиваясь от признания понятия личности как одного из самых важных в евразийском учении (в котором личностью является не только отдельный человек, но и народ), выдвигает идею о персонологии как науке о личности. «Для ученых, принимающих участие в евразийском движении, — пишет в предисловии автор, — главным предметом описательного исследования является та многонародная личность, которую в совокупности с ее физическим окружением (территорией) евразийцы называют Евразией». Трубецкой ратует за создание системы наук, подчиненных персонологии, а евразийство как система миросозерцания должна включать еще и систему философских, политических, эстетических и др. идей, которой должна соответствовать и система практических действий [18]. Спустя полвека эта идея ученого воплотилась, во многом благодаря усилиям академика И. Т. Фролова, в создании системы наук о человеке, которая ныне стала одной из ключевых в глобалистике.

К концу 1920;х гг. Трубецкой начинает тяготиться евразийскими занятиями, о чем он пишет в письме Сувчинскому 10 марта 1928 г. Он вполне справедливо считает, что его призвание — наука, а к публицистике и к философствованию (так теперь он стал воспринимать евразийское движение) у него никакого призвания нет. «Главный евразиец», как называли Николая Сергеевича его единомышленники, дошел до отчаяния: «Евразийство для меня тяжелый крест, и притом совершенно без всяких компенсаций… в глубине души я его просто ненавижу, и не могу не ненавидеть. Оно меня сломило, не дало мне стать тем, чем я мог бы и должен бы стать. Бросить его, уйти от него, забыть про него было бы для меня высшим счастьем» [19]. В 1929 г. в знак протеста против просоветской и прокоммунистической направленности газеты «Евразия».

Трубецкой вышел из состава руководящих органов евразийского движения. В то же время он продолжал участвовать в работе теоретических евразийских семинаров, публиковал в различных евразийских сборниках небольшие статьи и заметки, но основное внимание было обращено к языкознанию, теории языка; его труды в этой области получили мировое признание. В 1938 г. после аншлюса Австрии Трубецкой, проживающий в Вене, неоднократно подвергался притеснениям со стороны гестапо. По признанию П. Н. Савицкого, от концлагеря его спас только титул князя. Однако значительная часть его научных рукописей была конфискована во время обыска и впоследствии утрачена. Не перенеся этой потери, Н. С. Трубецкой скончался от инфаркта миокарда.