Политические идей европейского консерватизма

Наибольшее значение для развития политической теории представляет переоценка учения Руссо и конституционалистских экспериментов в революционной Франции, осуществленная представителями основных направлений политической идеологии конца XVIII — первой половины XIX вв. — консерватизма, либерализма и социализма. Все эти сложившиеся в Западной Европе и имевшие различную, иногда ярко выраженную национальную окраску, направления в определенном смысле могут рассматриваться как идеологическое следствие промышленного переворота, охватившего в XIX в. весь континент. В рамках каждого из них развивались многообразные течения, что нередко делает трудными попытки выработать общие адекватные определения самим ключевым понятиям, давшим наименование всем этим течениям.

Консерватизм становится важнейшим интегральным элементом европейской политической мысли в первой половине XIX в. Но философское обоснование он получил в 1790 г. в памфлете английского политического философа Эдмунда Берка (1729−1797) «Размышления о революции во Франции». В ней были сформулированы основные аргументы, направленные против абстрактного рационализма, разрушающего общественную мораль и традиции и открывающего путь к катастрофе^[1].

Являясь восторженным поклонником английской системы, стремясь обезопасить и сохранить традиционные свободы англичан, Берк довольно односторонне рассматривал политические перемены во Франции как результат безумия и эгоистических амбиций. Существующие в Англии и в других странах политические системы являются для него плодом многовековой эволюции и бесчисленных экспериментов. Люди живут в мире, где настоящее всегда обусловлено прошлым, которое обладает собственным независимым существованием в традиции. Иногда надо жертвовать архаикой и умеренно обновлять систему, чтобы сохранять ее общий характер. Человеческие дела могут развиваться только постепенно и упорядочение, внезапные же изменения могут только расстроить и разрушить традиционный порядок. Поэтому политик должен соблюдать крайнюю осторожность, основывая свой реформизм на внимательном изучении прошлого. Он является лишь временным стражем постоянного богатства, растрачивать которое в игре с неопределенным исходом недопустимо и преступно.

Общественные связи держатся прежде всего инстинктами и предрассудками. Берк нередко демонстрирует неверие в силу разума, показывая, каким образом предрассудки, будучи результатом собственного наследия и опыта человека, притягивают его к прошлому. Поэтому разум, являясь ценностью сам по себе, должен быть направлен не на уничтожение предрассудка, но действовать с ним заодно в соответствующем направлении.

Абстрактные принципы могут разрушить государство и привести к общественному хаосу. Они проистекают из индивидуальных желаний и предполагают сомнительную возможность создать общество на основе чистого интеллекта в абстрактном, лишенном временных и пространственных характеристик мире.

На самом деле люди являются сложными созданиями, живущими в мире, где господствуют частные обстоятельства, определяемые географией и историей.

Государство — не машина, а организм, который не существует отдельно от своих членов. Каждый его член является составной частью организма и стадией в его непрерывном развитии.

С этих позиций Берк резко критикует опыт французской революции, означавшей для него разрыв с прошлым. Переворот, утверждает он, осуществлялся во имя свободы, но на самом деле был направлен против нее. Он принес беспорядок и беззастенчивость, разрушив все, из чего свобода могла бы произрасти. Революционеры желали создать систему, отвечающую их принципам, но теоретическая природа этих принципов, основанная на пренебрежении человеческой индивидуальностью, в соединении с неистовой жаждой власти, может привести только к системе, основанной на терроре, а не на принципах порядка.

Единственным выходом для революции является диктатура, приносящая свободу в жертву. В интересах безопасности механическое устройство заменило бы органическую жизнь, которая полностью разрушается.

Эти аргументы, составившие основу консервативной политической философии, повторялись во Франции Бональдом де Местром и Шатобрианом, в Англии — Кольриджем и Соуси, в Германии — Галлером, Савиньи и Гегелем. Идеи Берка питали и новую консервативную волну в Западной Европе и США во второй половине XX в., сливаясь с либерализмом — другим влиятельнейшим направлением европейской политической мысли.

Произведенный работами теоретиков «исторической школы права» переворот был, как и либеральный консерватизм Берка, постреволюционным и антиреволюционным феноменом, возникшим в начале XIX в. в университетах Германии.

В трудах основателей школы (Г. Гуго из Геттингенского университета и К. Ф. Савиньи — соперника Гегеля в Берлинском университете) была дана исчерпывающая критика различных рационалистических теорий права, ориентированных на философские идеи Просвещения^[2].

Выдвигая положение о том, что основания юриспруденции должны быть «позитивными» и «историческими», а не рационалистическими и «метафизическими», Гуго ориентировался как на критику Кантом «старой философии» (в том числе и по проблеме естественного права), так и на методологию Юма, отвергавшего метафизические устремления естественно-правовой теории в пользу обычая, «всеобщего мнения», являющихся более предпочтительной позицией «во всех вопросах, связанных с моралью, а равным образом и с критикой». Таким образом, революционному идеализму теоретиков естественного права с верой в безграничные возможности человека изменять существующие отношения на основе разума была противопоставлена консервативная по своей направленности «юридическая антропология» немецкой юридической школы, представители которой пытались с новых эвристических позиций рассмотреть старую философскую дилемму природы и истории, включавшую в себя отношения между инстинктом и цивилизацией, разумом и практическими суждениями.

Система Гуго, названная им «философией позитивного права», внешне была направлена на примирение традиционной в европейской мысли противоположности между вещами «божественными» и «человеческими», природой и законом. Этот «позитивный», или «реалистический», подход к проблеме права возник, по Гуго, в древнегреческой теории происхождения законодательства, разработанной софистами, но также и Платоном в его учении о свойствах и целях законов, которое в дальнейшем было объектом пристального внимания римских юристов и правовой мысли средних веков. Из мыслителей нового времени на формирование исторической школы права наибольшее влияние оказали Воден и Монтескье, которых уже в XIX в. рассматривали как основателей исторической юриспруденции, а в дальнейшем и социологии права.

В эту линию эволюции не вписывались такие «противники позитивного права» (Gegner des positives Rechts) как философыпросветители (die Aufklarer), «физиократы и экономисты», а также «коммунисты» — Руссо, Дидро, Мабли и многие другие.

С позиций современного ему опыта и новой критической философии Гуго предпринял попытку разработать новую «энциклопедию права» путем постановки и решения трех фундаментальных вопросов: что такое законность (Rechtens) (догматический аспект), находится ли она в согласии с разумом (философская и рациональная основа права в ее отношении к проблеме условности естественного права), как она возникает и чем становится (проблема исторической эволюции права).

«Юридическая антропология» Гуго была, следовательно, своеобразным «дознанием» (Vorkenntniss), т. е. предпосылочной основой для исторической и философской интерпретации разнообразных правовых систем, предвосхищая в этом плане философскую герменевтику сознания, разработанную Гадамером и Хайдеггером.

Эта традиция критики рационалистических философских и правовых теорий была продолжена в гораздо более широком масштабе К. Савиньи, начиная с его знаменитого манифеста «О призвании нашего времени к законодательству и правоведению» (1814), который сразу превратил его автора в главу исторической школы.

Непосредственным поводом для создания этого манифеста было опубликование гейдельбергским профессором А. Ф. Тибо работы «О необходимости всеобщего кодекса гражданского права для Германии», в котором развивались идеи патриарха гейдельбергской школы естественного права С. Пуффендорфа. Признавая частично основной постулат исторической школы о праве как выражении «народного духа» (Volksgeist), Тибо доказывал, что современное гражданское право выходит за пределы старых германских традиций, обусловленных не только местом и временем, но и многочисленными искажениями, ответственность за которые несет не народ, а целые поколения немецких юристов. Право должно быть исправлено от искажений и восполнено в рамках единого германского кодекса. Без этой предпосылки все призывы Савиньи и его последователей из «так называемой исторической школы права» (sogenannte historische Rechtsschule) к возрождению выглядят необоснованными и беспочвенными.

Возражая Тибо, Савиньи отвергал не всегда безосновательный, на наш взгляд, упрек в ретроградстве, сводящийся, как правило, к принципиальному положению исторической школы о бессознательном развитии права, отрицающем свободное творчество человеческой личности в его создании. По мнению Савиньи, некритическое смешение составителями наполеоновского кодекса (1804) его главных оснований — природного права, римского права, обычаев и прецедентов, «обычного права» и «общих принципов» — привело к созданию совершенно произвольной конструкции, которая, будучи перенесенной на германскую почву, разъедала ее, «как рак», способствуя реализации имперских планов Наполеона. Савиньи отрицал, что он находится под «властью прошлого», настаивая на творческом восприятии немецкой правовой традиции (usus modernus Pandectarum) и «современного римского права».

В этом смысле целям национального возрождения, с точки зрения Савиньи, более отвечал прусский кодекс 1792 г., вобравший в себя местные традиции и обычаи немецкого народа. Именно в этом смысле право выражает народный дух, который имеет мало общего с философским его толкованием у Гердера и Гегеля.

Консерватизм Савиньи был, таким образом, довольно просвещенным. Представление о нем, как о консерваторе иррационального толка, возникло во многом под влиянием резкой критики его идей другим видным представителем исторического направления в юриспруденции — Р. Йерингом.

Восходящая к И. Канту традиция разработки концепции права и политики находится в теснейшей связи с проблемами философских оснований этики. Известная аксиома великого немецкого философа — «рациональная природа существует как цель в себе» неотделима от трактовки природы человека.

Апелляция к рациональной человеческой природе хорошо выражена в кантовском категорическом императиве: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».

Из этого требования следует, что государство для того, чтобы приблизиться к этой моральной аксиоме, должно быть государством, состоящим из свободно действующих индивидов. Согласно Канту, право и определяемые правом обязанности регулируют только внешние отношения между людьми без какого бы то ни было отношения к содержанию практических действий. Основным вопросом права Кант считает вопрос о том, в какой степени личный произвол одного человека может быть согласован со свободой других лиц. Если внешняя свобода, или независимость от воли других, является прирожденным правом человека, государство, где люди находятся под охраной закона, практически тождественно свободе.

Веление практического разума состоит в том, что каждый живущий в обществе человек должен повиноваться правовому порядку, определяющему право каждого общим для всех законом. В этом учении Кант особенно близок к идеям Руссо о суверенных правах народа.

Кант отклоняет, как бессодержательное, определение свободы, по которому свобода есть право делать все, что угодно, если при этом не нарушается чужое право. Согласно Канту, гражданская свобода есть право лица повиноваться только тем законам, на которые само же это лицо изъявило согласие. Понятая в этом смысле свобода должна быть неотчуждаемой принадлежностью каждого гражданина государства.

Столь же неотчуждаемой принадлежностью гражданина является равенство, которое, по Канту, есть право признавать в качестве высшего над собой только того, кого мы в свою очередь можем обязать ко всему тому, к чему он сам нас обязывает.

Разумеется, в современном философу государстве его концепция свободы и равенства явно расходилась с реальностью. Устанавливая понятия об активном и пассивном гражданстве, Кант допускает фактическое неравенство, утверждая, будто все лица, подчиненные по своему имущественному, семейному и социальному положению другим, не должны иметь право подачи голоса и участия в решении государственных вопросов.

И все же они формально сохраняют за собой свободу и равенство, так как они имеют право требовать, чтобы распространяемые на них и устанавливаемые без их участия законы не противоречили их неотчуждаемым правам. У Руссо Кант почерпнул также идею о разделении властей, предлагая в отличие от него в качестве наилучшего общественного устройства форму представительной парламентской республики.

Политическая и правовая философия Г. В. Ф. Гегеля возникла как одно из направлений немецкого романтического движения. В гегелевском его варианте, развиваемом в работе «Философия права», народ идентифицируется с государством и личностью правителя, соприкасаясь тем самым с тенденцией к национальному суверенитету, которая была выдвинута французскими революционерами.

В гегелевской политической философии мы встречаем идентификацию народного духа с государственным принципом. В соответствии со знаменитой гегелевской триадой: тезис-антитезиссинтез, тезис означает закон, как внешнюю реализацию права. Право контролирует гражданское (буржуазное) общество — сферу производства и торговли. Такое объединение экономических интересов в рамках государства знаменует низшую и грубую форму проявления государственности.

Антитезис — это нравственность как внутренняя реализация права, устанавливающая систему правил, которая регулирует мораль внутри индивида. Напряженность и различия между внешним законом и индивидуальной совестью требует их синтеза и примирения. Он возникает в концепции социальной этики, объединяющей юридические, правовые и нравственные принципы в рамках полностью развитого государства.

Именно в своей развитой форме государство может быть отождествлено с народом как носителем вечного сознания. Народный дух, выступая в форме государства, в дальнейшем сливается с более специфической государственной формой — прусской монархией, отождествляясь тем самым с духом прусского королевского дома. Король возвышается над игрой буржуазных интересов, поскольку он находится вне сферы экономических связей. Он как бы фокусирует единство нации.

В целом гегельянство является, может быть, самой разработанной версией концепции «государства-общества». Но в его рамках возникает идея «буржуазного общества» как системы взаимных скрещивающихся интересов, стимулирующих развитие права.

На наш взгляд, европейский консерватизм конца XVIII — начала XIX в. является своеобразным соединительным звеном между античным и средневековым консерватизмом и консерватизмом XX столетия.

Как отмечает профессор В. С. Нерсесянц, к наиболее характерным чертам послереволюционного европейского консерватизма следует отнести всевозможные сомнения в полезности радикальных социальных политических перемен с их сопоставлениями с достоинствами и выгодами многовекового обычая, ценностей эволюционизма, порядка и морали. В процессе такой критики фундаментальные идеи либерализма ставились под сомнение противоположными и соперничающими с ними по смыслу и значимости понятиями и терминами традиционализма.

• [1] См.: Берс Э. Размышления о революции во Франции. М.: Юристъ, 1993.
• [2] См.: История политических и правовых учений. М.: Норма, 2007.С. 412−427.