Эстетика в структуре гносеологии

Принято считать, что в новоевропейской мысли существовало противостояние, противоположность между двумя направлениями — рационализмом (начинающим свое развитие с понятия мыслящего субъекта Декарта) и эмпиризмом, принципы которого формулируются Фрэнсисом Бэконом (1561 — 1626) вместе с новым методом научного познания, отвергающим аристотелевскую дедуктивную логику. Однако противостояние это существует только в рамках самой новоевропейской традиции, т. е. они представляют собой как бы две стороны одной медали. В то же самое время их объединяет общий порыв, у них одна ориентация мысли, резко отличающаяся, например, от античной или средневековой философии.

Так, для Платона и согласных с ним средневековых схоластов, придерживающихся реалистического направления (т.е. утверждающих реальность и предшествующий характер общих понятий по отношению к индивидуальным вещам), очевидно, что именно общее, объединяющее, сверхчувственное, умопостигаемое является подлинным началом и истоком познания. Платон предлагает концепцию знания как припоминания: чтобы иметь возможность опознавать, узнавать вещи, данные нам в чувственном опыте, мы должны прежде всего обладать не просто разумной душой, но разумной душой, уже наделенной знанием идеальных образов, благодаря которым она и может схватывать порядок в чувственном мире. Не обладая такими врожденными образами, мы столкнулись бы лишь с хаосом ощущений, в котором не смогли бы разобраться. Однако поскольку порядок в мире создан по этим прообразам, спроецирован ими, скопирован с них (иначе никакого порядка просто не было бы, ибо материя неспособна к порождению порядка), то именно обладание ими позволяет нашему разуму корректировать работу чувств и воспринимать упорядоченный мир. Словом, в познавательной системе первичным и базовым является понятие; что касается вне-понятийных уровней, то они не являются уровнями познания.

Тем не менее, как только Новое время, следуя антропоцентрической парадигме мысли, переводит внимание на опыт субъекта, сразу же возникает необходимость задуматься над порядком формирования этого опыта без отсылки к каким-либо внешним по отношению к нему инстанциям (дабы, согласно знаменитому правилу средневекового номиналиста Уильяма Оккама, не преумножать сущностей без необходимости). В итоге и появляется утверждение эмпиризма о первичности чувственного опыта, вполне разделяемое также и Кантом, начинающим свою «Критику чистого разума» со слов: «Все наше знание начинается с опыта»^[1].

Все это приводит к мысли о самостоятельной способности материи к порождению порядка и к предположению о том, что именно чувственный уровень является базовым уровнем познания, а понятие лишь замыкает познавательную систему. Из этого следует возможность такой области исследования, как эстетика, но не ее необходимость. Можно обратить внимание, что предмет эстетики — эстетическое суждение, в конечном счете, имеет мало общего с рассуждениями эмпириков о структуре познания. Как происходит перенос акцента на красоту, на эмоциональное переживание? Как они вообще возникают в эмпирической схеме познания? Опять же, лучшее объяснение этому переходу дает Кант.

Единственной работой Канта, в которой исследуются эстетические вопросы и формулируются принципы эстетики, является «Критика способности суждения». Это фундаментальный для науки эстетики труд, поскольку именно способность суждения Кант считает ответственной за возникновение эстетического опыта. Во введении к работе Кант пишет, что данная способность человеческого сознания представляет собой некий мост, соединяющий способность познания и способность желания, — две основные сферы, чьи априорные принципы конструируют мир, который субъект познает во вне себя, и структуру действия, которая позволяет ему свободно стремиться к достижению осознанных целей.

Кант замечает, что исходя из описания трансцендентальных принципов этих сфер, данного в первых двух «Критиках», оказывается невозможным понять, каким образом мы способны совершать действия в мире, т. е. каким образом мы можем обнаруживать применимость предметов внешнего мира вокруг нас (иными словами, природы) для достижения наших целей (исходящих из нашей свободы). Кант пришел к выводу, что первые две «Критики» не дают никакого принципа, который позволил бы обнаруживать в предметах природы целесообразность. Это подвело его к предположению, что имеется еще одна, отдельная априорная способность, которая отвечает за такую возможность, причем она носит сугубо регулятивный характер: не формирует никакой особой системы законодательства по отношению к миру, но регулирует отношения имеющихся двух.

Итак, трансцендентальным принципом способности суждения выступает принцип целесообразности, однако целесообразность эта носит субъективный характер именно в силу того, что способность лишь регулирует отношения двух систем законодательства, но не формирует никаких законов для мира, воспринимаемого субъектом. Она не создает никакого понятия, но способна к тому, чтобы согласовать действие двух порядков имеющихся понятийных структур (порядка природы и порядка свободы). Это очень простая деятельность по согласованию: человек может иметь некую цель (от утоления физических потребностей организма до совершения поступка высшей моральной ценности) и видеть некий предмет окружающего мира, который удивительным образом по своим характеристикам подходит для осуществления этой цели. Например, человек хочет соорудить укрытие от непогоды и обнаруживает пригодность древесины и камней для осуществления этой цели.

В данном случае действует то, что Кант называет «телеологической способностью суждения»^[2] и чему посвящает вторую часть своей работы, а именно: имеется четко определенное понятие о цели, задаваемой свободно, и четко определенное понятие об объекте, познаваемом в природе. Остается только соединить их действие. Однако ясно, что пригодность объекта, например древесины или камней, для строительства, как и вообще мысль об их полезности, является совершенно субъективной и никак не задана объективными характеристиками их существования. Потому Кант говорит, что суждение осуществляется так, как если бы в основании единства эмпирических законов природы стоял некий рассудок (это описано в «Критике чистого разума» для формирования понятийной схемы), но не наш. Модус «как если бы» определяет собой действие всей способности суждения. Именно в этом модусе мир представляется нам слаженным, подходящим для существования, целесообразным и как если бы указывающим на некую рациональную силу в качестве его основания. Не случайно и единственное доказательство бытия Бога, которое предлагает Кант, находит себе место именно в «Критике способности суждения».

Итак, мы видим, что имеем здесь дело не просто с чувственным опытом (который априорные принципы разума упорядочивают в понятийно постижимый мир), а с особой познавательной способностью, обладающей собственным принципом по отношению к этому опыту. Однако чтобы определить ее трансцендентальный принцип, Канту требуется выявить действие этой способности в чистом виде, в отрыве от того, что она в конечном счете призвана регулировать: от понятия об объекте и понятия о цели, с которой он будет использоваться. Именно здесь, при действии независимо от всякого понятия и всякой цели, способность суждения выявляет себя через чувство удовольствия, возникающее при схватывании воображением формы предмета. Чувство удовольствия возникает на основе ощущения целесообразности, однако мы не знаем, для какой цели (целесообразность без цели), и не знаем, что это за форма (допонятийный характер). Это и есть удовольствие от прекрасного, ощущение красоты предмета.

Иными словами, эстетическое удовольствие от красоты есть проявление действия способности суждения в чистом виде. Это удовольствие рождается на основе «свободной игры воображения и рассудка», поскольку воображение схватывает образы, а рассудок представляет собой упорядочивающую по своей природе способность. Когда образы, схватываемые воображением, по «счастливой случайности» содержат в себе какой-то порядок, непредусмотренный действием рассудка, мы испытываем радость от совпадения. Кант утверждает, что это удовольствие лежит в основе всего познания эмпирического мира в целом.

Цитата.

«…Соответствие природы нашей познавательной способности, — пишет Кант, — априорно предпосылается способностью суждения для ее рефлексии о природе по ее эмпирическим законам, тогда как рассудок объективно признает это соответствие случайным; без такой предпосылки мы не имели бы порядка в природе, но эмпирическим законам и, следовательно, не имели бы путеводной нити для того, чтобы с помощью этих законов ставить опыт сообразно всему многообразию природы и для его исследования. Правда, мы больше не испытываем заметного удовольствия от того, что мы постигаем природу и единство ее деления на роды и виды, что только и делает возможными эмпирические понятия, посредством которых мы познаем природу по ее частным законам, но в свое время это удовольствие несомненно существовало; и лишь потому, что без него не был бы возможен даже самый обычный опыт, оно постепенно смешалось с познанием и как таковое уже не замечалось»^[3].

Все это указывает, что, согласно Канту, эстетическая способность суждения имеет базовый характер для действия способности суждения в целом, а способность суждения в целом представляет собой основу любой возможной космологии и всех эмпирических наук, не говоря уже о простой жизненной деятельности человека. Иными словами, то основание единства и упорядоченности мира, которое Платон находил в метафизической сфере идей, Кант находит в действии эстетической способности суждения.

Значимость такой способности, выделенность ее из ряда других спорностей можно проиллюстрировать примером, взятым из весьма далекой от философских рассуждений сферы, причем автор повествования обращает внимание на то, что случай хорошо определяется в терминах именно кантовской способности суждения.

Пример Нейрофизиолог Оливер Сакс написал книгу «Человек, который принял жену за шляпу» (1985), ставшую бестселлером (что связано как с шокирующим характером описываемых случаев, так и с приятным слогом автора). В заглавном эпизоде он ведет речь о пациенте, у которого нарушение действия определенных центров головного мозга привело к утрате какого-то способа восприятия, что проявилось в неспособности пациента узнавать предметы па вид, хотя он прекрасно их видел и мог уверенно определить их форму, физические и геометрические характеристики.

Другими словами, человек мог уверенно сформировать понятие о предмете согласно всей сетке категорий рассудка, но на этом дело и останавливалось. Сакс приводит такие отрывки из их беседы:

По дороге к П. я зашел в цветочный магазин и купил себе в петлицу роскошную красную розу. Теперь я вынул ее и протянул ему. Он взял розу, как берет образцы ботаник или морфолог, а не как человек, которому подают цветок.

• — Примерно шесть дюймов длиной, — прокомментировал он. — Изогнутая красная форма с зеленым линейным придатком.
• — Верно, — сказал я ободряюще, — и как вы думаете, что это?
• — Трудно сказать… — П. выглядел озадаченным. — Тут нет простых симметрий, как у правильных многогранников, хотя, возможно, симметрия этого объекта — более высокого уровня… Это может быть растением или цветком.
• — Может быть? — осведомился я.
• — Может быть, — подтвердил он.
• — А вы понюхайте, — предложил я, и это опять его озадачило, как если бы я попросил его понюхать симметрию высокого уровня. Из вежливости он все же решился последовать моему совету, поднес объект к носу — и словно ожил.
• — Великолепно! — воскликнул он. — Ранняя роза. Божественный аромат!.. — И стал напевать «Die Rose, die Lillie…»

Реальность, подумал я, доступна не только зрению, но и нюху…

Я решил провести еще один, последний эксперимент. Была ранняя весна, погода стояла холодная, и я пришел в пальто и перчатках, скинув их при входе на диван. Взяв одну из перчаток, я показал ее П.

• — Что это?
• — Позвольте взглянуть, — попросил П. и, взяв перчатку, стал изучать ее таким же образом, как раньше геометрические фигуры.

Непрерывная, свернутая на себя поверхность, — заявил он наконец. — И вроде бы тут имеется, — он поколебался, — пять… ну, словом… кармашков.

• — Так, — подтвердил я. — Вы дали описание. А теперь скажите, что же это такое.
• — Что-то вроде мешочка…
• — Правильно, — сказал я, — и что же туда кладут?
• — Кладут все, что влезает! — рассмеялся П. — Есть множество вариантов. Это может быть, например, кошелек для мелочи, для монет пяти разных размеров. Не исключено также…

Я прервал этот бред:

— И что, не узнаете? Л вам не кажется, что туда может поместиться какая-нибудь часть вашего тела?

Лицо его нс озарилось ни малейшей искрой узнавания. Никакой ребенок не смог бы усмотреть и описать «непрерывную, свернутую на себя поверхность», но даже младенец немедленно признал бы в ней знакомый, подходящий к руке предмет. П. же не признал — он не разглядел в перчатке ничего знакомого^[4].

И далее Сакс делает вывод:

…Он не мог вынести когнитивного суждения — интуитивного, личного, исчерпывающего, конкретного суждения, в котором человек выражает свое понимание, свое видение того, как вещь относится к другим вещам и к себе самой. Именно такого видения и нс было у П., хотя все прочие его суждения формировались легко и адекватно.

Здесь следует подчеркнуть, что суждение является одной из самых важных наших способностей — как в философском (кантианском) смысле, так и в смысле эмпирическом и эволюционном. Животные и люди легко обходятся без «абстрактного режима восприятия», но, утратив способность распознавания, обязательно погибнут. Суждение, похоже, является первейшей из высших функций сознания^[5].

Таким образом, мы видим, что именно субъективное суждение, обнаруживающее целесообразность предмета, для которой нет никаких понятийных абстрактных определений, создает для нас живое наполненное пространство, где мы можем чувствовать себя как дома и испытывать радость. Базовым уровнем узнавания является эстетическое удовольствие; оно своими свободными, непреднамеренными соединениями опыта воедино складывает основы нашего жизненного мира.

• [1] Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. С. 32.
• [2] Телеология — философское учение о целях и о высшей конечной цели мира.
• [3] Кант И. Критика способности суждения. М.: Искусство, 1994. С. 56, 58.
• [4] Сакс О. Человек, который принял жену за шляпу, и другие истории из врачебной практики: пер. с англ. СПб.: Science Press, 2006. С. 35—36.
• [5] Сакс О. Указ. соч. С. 42—43.