Воображение в литературе и истории

Большую проблему Коллингвуд видит в том немаловажном факте, что силой воображения обладает не только историк, но и литератор. Коллингвуд осознает, что здесь возникает опасность смешения исторической науки с литературой, потому что и литератор, и историк описывают картину недоступного им мира, используя близкие языковые средства — образный человеческий язык. Однако разница между литературным и историческим воображением состоит, по мнению Коллингвуда, в том, «что картина, рисуемая историком, претендует на истинность»^[1]. А это значит, что эта картина должна соответствовать определенным критерии. Коллингвуд указывает на три отличительных момента исторической картины от ее литературного варианта. Историческая картина:

• 1) локализована во времени и пространстве;
• 2) не противоречит общей исторической картине, потому что «имеется один исторический мир, и все в нем должно находиться в определенном отношении к чему-то другому»;
• 3) находится в особом отношении к тому, что мы называем историческим свидетельством^[2].

Выражаясь современным языком, можно сказать, что научная картина прошлого должна иметь реальные пространственно-временные координаты, быть частью глобальной истории, находить подтверждение в свидетельствах прошлого. Только тогда она может претендовать на научность, что для исторической науки, в отличие от литературы, абсолютно необходимо.

Историк может ввести в исследование элементы, выражаясь словами Рикёра, «квазисобытий», т. е. мыслить их по принципу, «как если бы это действительно произошло». Подобная форма мышления играет важную роль в процессе понимания прошлого, давая возможность историку воспринять его как квазиреальность: «Квази-имевшими место являются квазисобытия и квазиперсонажи вымышленных сюжетов. Причем под прикрытием этой имитации существования вымысел может „прощупывать“ аспекты прожитой темпоральности, чего не может сделать реалистический рассказ»^[3]. Подобный вид гипотетического воображения в истории, который можно назвать функциональным, применяется историком также для того, чтобы удостовериться в гибкости своей концепции прошлого, сравнивая ее с другими — (не-) возможными — вариантами развития прошлых событий.

Однако историк, в отличие от литератора, вводит в исследование нереальные элементы «квазипрошлого», чтобы понять прошлое реальное. То есть фантазия и вымысел являются для него не целью, а средством познания реального прошлого. Он применяет их в качестве познавательных инструментов. Иначе дело обстоит с литературой: последняя имеет право видеть в фантастическом изображении действительности не только средство, но и легитимную цель творчества, что для историка не допустимо.

Конечно, историк может поставить по отношению к определенному прошлому вопрос: «А что, если бы???». Например, а что, если бы из Петрограда 1917 г. были бы выведены все военные части? Разумеется, Временному правительству подобного осуществить не удалось. Но для того историку и дана сила воображения, чтобы допустить нереальную возможность хода прошлых событий, проиграв в уме все варианты его развития. Кстати, такая работа с историческими гипотезами требует от ученого не только фундаментальных знаний прошлого, но и гибкости ума, а также необычайной силы воображения. Работающий с гипотезами историк, исходит из многовариантности исторического развития, он не исключает исторические возможности, но и помнит при этом о том, что речь идет лишь о возможных вариантах развития прошлых событий, которые используются им как инструменты познания прошлого. Без силы воображения историк никогда не смог бы интерпретировать прошлое многовариантно, что, между прочим, совершенно нехарактерно для литературного описания действительности.

В литературном описании изложение событий носит сингулярный характер. Писатель, как правило, не исследует множество вариантов случившегося, а предлагает нам свой вариант взгляда на действительность. Иначе историк. Последний, как уже говорилось, прощупывает все возможные квазиварианты прошлого, выдвигает гипотезы и делает предположения, упоминает не только свое, но и другие мнения, преследуя одну цель — правдиво реконструировать картину прошлой действительности.

Но и писатель, хотя и создает не научный, а литературный образ действительности, преследует тождественную с историком цель, потому что также стремится понять и объяснить мир человека. При этом мысли литератора не менее ценны, чем мысли историка. Ведь литератор, как и историк, творит и создает свой образ действительности, а это значит, описывает ее в границах своих индивидуальных способностей, так что читателю предоставляется исключительная возможность попасть «через творение к творцу», т. е. увидеть в созданном историческом или литературном образе действительности и его конкретного автора.

Ницше нисколько не сомневался в том, что «историю пишет опытный и выдающийся. Кто не пережил чего-то большего и высшего, чем все остальные, тот не сможет видеть в прошлом ни великого, ни высокого»^[4].

Несмотря на то что человек не может охватить прошлое в целом, что исследовательский результат любого историка не может быть окончательным^[5], историк способен мыслить прошлое глобально. А глобально мыслить его он может только потому, что ему a priori дана идея истории, которая, по мнению Коллингвуда, служит «в качестве элемента структуры его сознания»^[6]. Эта идея, и тут мы опять вернемся к Рикёру, может присутствовать у историка как «регулятивная идея* в кантовском смысле» или же как гегелевская идея, в которой «совпадает рациональное и реальное». Если «в первом случае история должна стать всеобщей, всемирной; во втором случае она является всемирной, всеобщей, как становление, порождающее в своем движении самое себя»^[7].

Подводя итоги анализа теории истории Коллингвуда заметим, что его определение «вся история — история мысли» имеет силу аксиомы. Ведь там, где нет человеческой мысли, там нет и не может быть истории. История придает смысл даже тому прошлому, которое действовало бессмысленно и неразумно, оценивает его с нравственной точки зрения, описывая неразумное с разумной позиции. Истории никуда не уйти от человеческой мысли, она неотделима от нее. Сама история есть мысль, только мысль, схваченная во времени, а точнее говоря, она есть время, схваченное человеческой мыслью.

Вопросы и задания

• 1. Объясните фразу Коллингвуда: «Вся история — история мысли».
• 2. На основе анализа главы 5 «Предмет истории» части V «Эпилегомены» работы Коллингвуда «Идея истории» объясните его заключение «Таким образом, можно сказать, что историческое исследование показывает историку возможности его собственного ума»^[8].
• 3. Почему Коллингвуд отвергает метод «клея и ножниц» в истории?
• 4. Дройзен и Коллингвуд сравнивают деятельность историка с творчеством художника. Выделите общие черты в творчестве историка и художника.
• 5. Какие моменты отличают историческую реконструкцию от литературной?
• 6. Какую роль в процессе познания прошлого играют квазисобытия?

• [1] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. С. 234.
• [2] Там же. С. 234—235.
• [3] Рикёр П. Память, история, забвение. М., 2004. С. 369.
• [4] «Also: Geschichte schreibt der Erfahrene und Uberlegene. Wer nicht einiges grojier und hohererlebt hat als alle, wird nichts Grofies und Hohes aus der Vergangenheit zu deuten wissen». Cm.:Nietzsche F. Vom Nutzen und Nachteil der Historic fur das Leben. Unzeitgemafte Betrachtungen. Zweites Stuck // Nietzsche F. Werke in zwei Banden. / hg. von Wolfgang Deninger. Essen, 1997.
• [5] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. С. 236.
• [6] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. С. 237.
• [7] Рикёр П. Память, история, забвение. С. 425.
• [8] URL: http://www.bellabs.ru/Books/History/History-5−103.html (дата обращения:05.11.2017).