Аввакум Петров (1620-1682)
Повесть о Савве Грудцыне", написанная в 70-х годах XVII в., рассказывает о спасении грешника покаянием и молитвой. Основными средствами изображения являются книжно-славянские слова из житийной литературы в сочетании с единицами русского национального языка. Однако «Повесть…» наглядно демонстрирует тот факт, что традиции книжно-славянского типа русского языка утрачиваются, им на смену приходят… Читать ещё >
Аввакум Петров (1620-1682) (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Аввакум назвал «Житие…» «книгой живота вечного». Будучи по своим убеждениям демократом, Аввакум обращается в «Житии…» к народу, к духовным детям — бедным и несостоятельным, нерадивым и усердным, грешным и духовным, с которым’и надо говорить просто и понятно. Выбрав в качестве языкового средства общения русское просторечие («вяканье» или «ворчанье»), он объясняет читателю свою любовь к русскому языку: …Не по- Фрагмент иконы (конец XVII в.) зазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красишь, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хотеть. Сосланный в Печору, Аввакум пишет царю Алексею Михайловичу:
Ведаю разум твой; умеешь многи языки говорить, да что в том прибыли? Воздохни-тко по-старому… добренько и рцы по русскому языку. А керелеисон-от оставь: так елленя говорят; плюнь на них! Ты ведь, Михайлыч, русак, а не грек. Говори своим природным языком: не уничижай ево и в церкви, и в дому, и в пословицах. Любит пас Бог не меньше греков, предал нам и грамоту нашим языком. Чего же нам еще хощется лучше тово?
Некоторые единицы русской речи, ранее использовавшиеся в народно-литературном типе литературно-письменного языка и в деловом языке Москвы, начинают противопоставляться единицам литературного языка как диалектные, севернорусские по своему происхождению. В лексике это диалектизмы (уметы — ‘грязь, отбросы*, беть— ‘поперечная скрепа барок', залавок— ‘уступ в русле реки', грустко— ‘грустно, тяжко', томной— ‘уставший, утомленный*, одгшрятка— ‘верхняя однобортная одежда'), лексикализованные явления (робенок, робятишек, робят). В фонетике — ёканье (резанский, деветь, затеели, логиедь), чоканье (чепь). В морфологии — формы действительных причастий настоящего времени, образованные посредством русских по происхождению суффиксов -уч-/-юч-, —ач-/-яч- (бредучи, едучи, плачючи, бегаючи, перебив аючися). Среди словообразовательных средств особое место занимают суффиксы субъективной оценки -ишк-, —ушк-, —ц-, -ец-, -к-, -ик-, -оньк-/-еньк- (дворишко, царишкоу кафтанишко, Якимушко, мясца, овсеца, мучки, рыбку, пудика, многонько, черненькая), приставка роз-/рос- (розсветало, ростянули), а также сложные слова (овчеобразныйу новолюбцы, похотолюбец, бритобратец). Отмечается окончаниеу в форме родительного падежа существительных мужского рода (запасу; прежде его приезду; там снегу не живет), окончаниеой у прилагательных в форме мужского рода единственного числа именительного падежа (русской, природной, доброй, милой); наличие постпозитивных частицто, -тя, -тс, -ту, -от, -су и др. (уио- ди-те, бес-от, Федора-то, я-су). В синтаксисе встречается оборот «именительный дополнения» (творитьмолитва; держать вера).
Аввакум использует единицы живой речи и в качестве изобразительно-выразительных средств. Он «украшает» и оживляет свою речь пословицами, поговорками, присловьями [Отольются медведю коровьи слези. Не умеет трех свиней накормить; Из моря напился, а крошкою подавился; Кому охота венчатца, не по што ходить в Перейду, а то дома Вавилон]. Метафоры используются как средство характеристики предмета, лица, явления […Яко зима хощет быти, сердце озябло, и ноги задрожали; В муках он [царь] сидит]. Эпитеты носят оценочный характер [Река мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие, — огонь да встряска, — люди голодные…]. Сравнения используются в стилистически сниженных контекстах […Один он Струм в церкве вертится, что бес; Что собачка в соломке лежу; …Как бабы бывают добры, так и все о Христе бывает добро]. Народные выражения объективно передают русское восприятие мира […Вскочш в церковь, ухватил Антона на крылосе за бороду; …Привезли сани ко двору моему, ломилися в ызбу, хотя меня взять и в воду свести; Жена моя на палубы из воды робят кое-как вытаскала, простоволоса ходя; Баба ея Ксенья мучила зиму ту всю, — лаяла да укоряла, Приволокся к материруки и ноги ознобил; Кобыла жеребенка родит, а голодные втай и жеребенка и место скверное кобылье съедят].
Аввакум был знаком с русским народным творчеством и владел поэтическим слогом [Минув годов четырнадцеть вдругорядь солнцу затмение быстц… Солнце померче, луна подтекала от запада же, гнев божий являя; О, горе стало! Горы высоким, дебри непроходимым, утес каменной, яко стена стоит; Вот хорошо: каков муж, такова и жена, оба бражники, а у детей и давно добра печева спрашивать, волочатся ни сыты, ни голодны…]. Лирические вкрапления в повествование носят адресный характер. Например:
Я пришел, — на меня, бедная, пеняет, говоря: «Долго ли муки сея, протопоп, будет!» Ия говорю: «Марковна, до самым смерти!» Она же, вздохня, отвещала: «Добро, Петрович, ино егце побредем».
Используя языковые средства для обличения своих противников, Аввакум часто прибегает к грубому просторечию [Перво бы Никона, собаку, рассекли начетверо; …Егда я с кобелями теми грызся, яко кончая собака с борзыми; Бедной, бедной, безумной царишко! Что ты над собою сделал? Ну сквозь землю пропадай; А то все кобель борзой Никои; А ты кто такой? Вспомяни о себе, Яковлевич [архиепископ Рязанский], ведь ты попенок! А в карету сядет на подушки, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу на площаде…], к отрицательно окрашенной лексике в оценке деятельности тех, кто не разделяет его взглядов […Начальник в ино время на мя рассвирепел, — прибежал ко мне в дом, бив меня, и у руки отгрыз персты, яко пес, зубами; Егда же приехал [Никон], с нами яко лис, челом да здорово; Егда поставили патриархом, так друзей не стал и в Крестовую пускать! А се и яд отрыгнул], к словам и выражениям, которые заключают в себе отеческую заботу о своих духовных, провинившихся в чем-либо чадах:
Помнишь ли Феодора?.. Он не больно перед вами виноват был, — обо всем мне пред смертию покойник писал: стала-де ты скупа быть, не стала милостыни творить и им-де на дорогу ничево не дала, и с Москвы от твоей изгони съехал… Печево старова поминать: меня не слушала… а после пеняешь мне. Да што на тебя и дивить! У бабы волосы долги, а ум короток.
Тон Аввакума резко меняется, когда духовные дети совершают неблаговидные поступки. Вот он пишет боярыне Феодосии Морозовой:
…И ты, будто патриарх, указываешь мне, как вас, детей духовных, управлять ко царству небесному! О, увы, горе! Бедная, бедная моя духовная власть! Уже мне баба указывает, как мне пасти христово стадо! Сама вся в грязи, а иных очищает; сама слепа, а зрячим путь указывает! Образумься! Ведь ты не ведаешь, что клусишь [‘валяешь дурака'].
Протопоп Аввакум в совершенстве владел и книжной речью, стилем «плетение словес» житийной литературы. Используя в своей речи старославянские и церковно-славянские по происхождению слова, Аввакум в любом контексте, как правило, сохранял их высокую стилистическую окрашенность. Например:
О, светила великия, солнца и луна руския земли, Феодосия и Евдокея, и чада ваша, яко звезды сияющыя пред Господем Богом! О, две зари, освещающие весь мир на поднебе спей! Воистину красота есте церкви и сияние присносущныя славы Господни по благодати! Вы забрала церковная и стражи дома Господня, возбраняете волком вход во святая. Вы, два пастыря, пасете овчее стадо Христово на пажетех духовных, ограждающе всех молитвами своими от волков губящих.
Ср. в бытовом контексте: В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы, — перие красное, — вороны черные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречеты, и курята индейские, и бабы [‘пеликаны'], и лебеди, и иные дикие, — многое множество… а взять нельзя! На те горы выбивал меня Пашков, со зверьми, и со змиями, и со птицами витать. И аз ему малое писанейце написал…: «Человече! Убойся Бога, селящего на херувимех, и призирающего в безны, его же трепещут небесныя силы и вся тварь со человеки, един ты презираешь и неудобство показуешь».
Однако «плетение словес» Аввакум стремится упростить, опираясь на нормы формирующегося единого русского литературного языка. Поэтому он соединяет в одной фразе формы старые и новые [Егда еще был в попех… А егда в попах был..], книжные и просторечные [ Он меня лает, а я ему рекл Он же рыкнул, яко дивий зверь, и ударил меня по щоке; Сам не прав, да на Бога же пиняет], церковно-славянские и просторечные единицы [А та птичка одушевлена, Божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую ис котла тут же клевала, или рыбки прилунится, и рыбку клевала, а нам против того по два яичка на день давала. Слава Богу, вся строившему благая!].
Нарочито снижая приподнятый стиль «плетение словес» просторечными единицами, Аввакум впервые в истории русского литературного языка начинает осознанно использовать единицы живой речи как стилистически маркированные. С этого времени просторечие становится неотъемлемой частью языка художественной литературы.
Язык «Жития…» протопопа Аввакума наглядно демонстрирует, что в истории русского литературного языка кончилась эпоха двух типов литературно-письменного языка и наступила новая эпоха функционирования единого литературного языка, в рамках которого будут противопоставляться уже не типы языка, а книжные и разговорные стили.
Автограф протопопа Аввакума.
2. Становление функциональных стилей отмечается с началом противопоставления литературного языка формам живого русского языка. Именно в литературном языке существует системная организация языковых средств русского языка для обслуживания определенного содержания. Памятники деловой письменности XVIII в. (эпистолярные материалы, сказки-допросы, челобитные) наглядно свидетельствуют о формировании делового стиля, обслуживаемого системой языковых средств национального русского языка. Таким образом, «в основу формирования нового литературного языка был положен деловой канцелярский диалект, главным образом диалект Посольского приказа. Этот диалект считался лучшим выражением делового языка»[1].
Всякая деловая бумага оформлялась по своим правилам. Например, сказка-допрос содержала следующие сведения: имя, отчество, фамилию или прозвание рабочего, его возраст, семейное положение, имя отца и матери, их социальное положение, место рождения родителей и самого рабочего; если нет родителей, указывалось, кем рабочий воспитан и с кем живет (в наемном углу или своим домом), чем кормился до прихода на фабрику, как попал туда, кем работает, был ли «в подозрениях», объявлен ли в перепись. Перечень сведений завершался подписью самого рабочего или, по его просьбе, другого лица. Язык деловой бумаги лаконичен и прост.
В лексике формируются группы слов, называющих профессии, орудия производства, социальную градацию людей и т. д. Таковы, например, названия профессий рабочих суконной фабрики: ткач, прядильщик, шпульник, картовщик, шерстоснимателъ, парсовщик, парсовый ученик, шкробольщик, суконщик, суровых сукон подмастерье и др.
В фонетике утверждается московская норма произношения как гласных, так и согласных: аканье (о п[г]жаре, с[а]лдата, к[г]рабельных, ник[г]ков[а], к[г]лежские, к[а]нторы); переход [и] в [ы] (с [ы]скрою, от [ы]збы, с [ы]ными, из [ы]нжереи— ‘из оранжереи'); звук [г] взрывной постепенно вытесняет звук [г] фрикативный, о чем свидетельствуют написания с буквой г перед гласным (в город, выгорела, не могъ), в начале слова (генваря, государь, господин), в окончании форм мужского рода единственного числа родительного падежа прилагательных и причастий (показанного, означенного).
В морфологии наблюдается вариантность падежных форм существительных (люди и рукавицы, словами, людьми и с вареги, по щекам и людемъ, стаканов и копеек), прилагательных (природной, дворовой, суконной и красной; писанного и нижаишаго). Отмечается однообразие личных форм глагола, семантическая и формальная противопоставленность глаголов совершенного и несовершенного видов (долг — отдалъ, 64, жал — сбежалъ, писать — записать, иге — спгс), образование форм деепричастий (пригиед, выломавъ, разобравъ).
В синтаксисе используются не только сочинительные конструкции с союзами а, но, да, но и подчинительные конструкции с союзами птяо, чтобы, который […Отца своего не помнит, а слышал он от мачихи своей… что отца ево звали Никифором; опасаюсь, чтоб он… надо мною не учинил; …Снесли три колпачка серебреных, ис которых пьютъ вотку].
Системно организованную структуру делового стиля как разновидности русского литературного языка демонстрирует текст произведения Григория Котошихина. В отличие от языка челобитных, сказок-допросов, писем, язык сочинения «О России в царствование Алексея Михайловича-* (1667) представляет собой литературно обработанную речь, которой передается деловое содержание различного характера: повествуется о событиях времен царя Алексея Михайловича, о царях и царицах, о царских чиновниках, о послах, о дарах, о приказах, о воеводах и воинских сборах, о торговых людях и крестьянах, о торговле, о жизни бояр и иных чинов и т. д.
Сочинение Котошихина написано деловым языком, стоящим на более высокой ступени развития, нежели язык челобитных, допросных актов. В нем можно выделить основные принципы отбора языковых средств для отражения делового содержания:
- 1) повествование ведется общерусским языком, в котором письменные и устные средства выражения органически переплетаются, создавая информационное и стилистическое единство [Как приспеет родитися царевичю, и тогда царица бывает в мылне, а с нею бабка и иные немногие жены, а как родится, и в то время царю учинитися ведомо, и посылают по духовника, чтоб дал родилнице, и младенцу, и бабке, и иные при том будучим женам молитву и нарек тому новорожденному младенцу имя…];
- 2) книжные и разговорно-просторечные языковые элементы уравновешивают друг друга, почти не используются единицы высокого стиля и грубо-просторечные с отрицательной оценочностью [А как будет время, что им ехать к венчанию, и дружки у отца и у матери невестиной спрашиваютца, чтоб они новобрачного и новобрачную благословили ехать к венчанию: и они благословляют их словом, и на отпуске отец и мать жениха и невесту благословляют образами, а потом, взяв дочь свою за руку, отдают жениху в руки];
- 3) используя те или иные языковые единицы, автор получает возможность изменять литературный жанр — переходить от делового к публицистическому, от публицистического — к лирическому [ Сестры ж царские или тщери царевны имеяй свои особые ж покои разные и живуще, яко пустынницы, мало зряху людей и их люди; но всегда в молитве и в посте пребываху и лица свои слезами омываху, понеже удоволство имеяй царственное, не имеяй бо себе удоволства такова, как от всемогущаго Бога ведомо человеком совокуплятися и плод творити];
- 4) новые формы слов вводятся очень осторожно: они, как правило, демонстрируют изменения в грамматической категории или грамматическом значении […А после обеда благословляют власти царевича образами… — глагол многократного действия благословлять составляет оппозицию по виду глаголу благословить на семантическом и формальном уровне; форма власти использована с новым значением — ‘высокие должностные лица'; категория одушевленности существительного мужского рода в форме единственного числа винительного падежа выражена окончаниема; существительное мужского рода образ в форме множественного числа творительного падежа имеет новое окончание -ами];
- 5) синтаксис письменной речи ориентирован на синтаксис разговорной речи: используются простые синтаксические конструкции [А в концех посылаются стряпчие, дьяки, жильцы, подьячие и начальные люди], односоставные предложения [К турецкому салтану посылаются послы таковы ж, что и к датцкому королю, И от того теми титлами не пишется к ним, бусурманским государем; А за боярское бесчестье отсылают к бояром на двор…], эмоционально окрашенные предложения [Благоразумный читателю! Не удивляйся сему: истинная есть тому правда, что во всем свете нигде такова на девки обманете, а нет, яко в Московском государстве], частицы разговорного характера [И того ж дни к послом посылают с столом столника прежнего ж, или иного такого ж, и они бывают у послов и подливают против прежнего], бессоюзные сложные предложения с сочинением и подчинением с союзами а, но, да, или, что, чтоб, какой, который, как, однако и др. [ Той же Борис Годунов послал во град Углеч многих людей, и по дорогам поставил заставы под смертною казнию, чтоб никто о том убиении подлинные ведомости не сказал, но чтоб сказывали все по его приказу, как об нем сказал царю] и др.;
- 6) единицы собственно делового языка включены в контекст книжной, литературно обработанной речи [А вшод послы в палату, начнут по наказу своего говорити речь, и царя поздравляют, и правят поклон; и царь в то время встанет, и шапку сымет, и спрашивает послов о королевском здоровье сам, стоя].
Деловой язык сам по себе «в своей специфической служебной функции не имел достаточных внутренних ресурсов для своего дальнейшего развития и обогащения, и только сближение с собственно литературным языком, с одной стороны, и с разговорным языком — с другой, обеспечивало его заметную роль и влияние в различных разновидностях литературы, в том числе и литературы художественной»1.
Становление художественного стиля связано с появлением новых жанров литературы, которые требовали или иных средств выражения и изображения, или переосмысления условий использования традиционных языковых единиц для передачи нового содержания. К литературе такого рода относятся: «Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о Фроле Скобееве», «Праздник кабацких ярыжек», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Шемякиной суде» и др.
«Повесть о Горе-Злочастии, как Горе довело молотца во иноческий чин» относится к жанру поучительной литературы. Повесть написана во второй половине XVII в. в купеческой среде. Бытовой сюжет, изложенный стилем, близким к устному народному творчеству, сопровождается нравоучениями и указаниями, как надо поступать молодому человеку в той или иной жизненной ситуации. Язык «Повести…» сходен с книжно-славянским типом литературно-письменного языка великорусской народности. Однако это язык художественной литературы, отражающий становление русского национального языка, поэтому книжно-славянские языковые единицы старой житийной литературы используются в «Повести…» как стилистическое средство передачи поучительного содержания.
Горшков А. И. Теория и история русского литературного языка. С. 161.
Жанр поучения «обслуживают» разные единицы русского национального языка: книжные [ Человеческое сердце несмысленно и неуимчиво], церковнои старославянские по происхождению [Изволением Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа Вседержителя, от начала века человеческого…; Не прельщайся, чадо, на злато, сребро, не збирай богатства неправого, а зла не думай на отца и матерь…], разговорно-просторечные […От сна молодец пробуждаетца, в те поры молодец озираетца… чиры [‘башмаки'], чулочки — все поспимано, рубашка и портки — все слуплено, и вся собина [‘имущество'] у его ограблена… он накинут гункою [‘рубище'] кабацкою, в ногах у него лежат лапотки-отопочки…]; поэтическими, связанными с русским фольклором [И вставал молодец на белы ноги, учал молодец наряжатися: обувал он лапотки, надевал он гунку кабацкую, покрывал он свое тело белое; стоя молодец закручинился…], передающими деловое содержание [ …Все имение и взоры у мене изменили ся, отечество мое потерялося; …Не взели у него перевозного; наживал молодец пятьдесят Рублев; …Где седят дети гостиные; или место тебе не по отчине твоей ?].
Стиль «Повести…» формируют как стилистически нейтральные языковые единицы [молодец был в то время се мал и глуп, не в полном разуме и несовершен разумом], так и высокой стилистической окрашенности [Еще, чадо, не давай очам воли, не прелщайся, чадо, на добрых красных жен], сниженной стилистической окрашенности [упился он без памяти; с того свету сюды не вытепут [‘не вытолкают']; лицо унывливо]; поэтической речи [А что ты ecu, доброй молодец, ты поди на свою сторону, к любимым честным своим родителем, ко отцу своему и к матери любимой…; …Быть тебе, травонка, посеченой, лежать тебе, травонка, посеченой, и буйны ветры быть тебе развеяной] и др.
«Повесть о Савве Грудцыне», написанная в 70-х годах XVII в., рассказывает о спасении грешника покаянием и молитвой. Основными средствами изображения являются книжно-славянские слова из житийной литературы в сочетании с единицами русского национального языка. Однако «Повесть…» наглядно демонстрирует тот факт, что традиции книжно-славянского типа русского языка утрачиваются, им на смену приходят новые формы выражения художественного содержания, главным героем которого является частное лицо в повседневной обстановке. Жизнь главного героя «Повести…» изображается от юных лет и до смерти, действие происходит в Поволжье, на Урале, в Москве, в Смоленске. Стремление автора объективно показать действительность выражается во введении в текст имен исторических личностей (царь Михаил Федорович, стольник Тимофей Воронцов, сотник Яков Шилов, Гришка Отрепьев), а также названий рек (Днепр, Ока), городов (Астрахань, Орел, Соль Камская, Шуя, Казань, Великий Устюг, Смоленск) и улиц (Устретенка, Ветошный ряд).
Употребление старои церковно-славянских по происхождению языковых единиц создает архаико-стилевой тип повествования. Это выражается в нарушении традиций использования единиц книжно-славянского типа литературного языка: в «Повести…» они сочетаются с единицами просторечными [Боярин же начат всякими нелепыми словесы поносити его и глаголя…; Обаче глаголю ти: нимало зде медли, но иди в дом родителей твоих и тамо в благоденствии с родители своими пребывай; И абие поляк той яростно напустив на Савву и уязви его копием в левое стегно], с элементами делового языка [Аз убо, елико имам зде товаров и богатство отца моего и с прибытками, все отдаю тебе; Царь же… глаголя предстоящим пред ним сигклитом, да егда бывает повседневное изменение караулов, повелевает посылати в дом сотника оного…].
Синтаксические построения в «Повести…» выражают менталитет русского человека того времени: зафиксированы новые выражения (куплю творяше; пути касается; от великого уныния и скорби прогулятися; обитаю ради конския покупки; на конной площади; ласканием приветствоваше его; нерадостный случай; ходити на учение; третий поединщик, российское воинство; свальным боем битися; неотступно притужати; ово о степу бия; домашний и спабдевающии его воины), новые устойчивые словосочетания (скаредное дело сотворити; сердцем тужити; в пагубу впасти; уловлен лестию женското, изнурил в пиянстве и блуде; изнурил богатство; от сна возб нув', в трудех пребывая; поживе лета доволна), сравнительные обороты (яко скот пребывая; яко лютая змия восстенав; яко ехидна злая; яко лютая лвица; яко смола черны), конструкции оценочного содержания (супостат дьявол; о проклятой жене; зелною яростию распаяйся; от адския пропасти; преславное чудо, честные кресты), словосочетания, включающие в свою структуру сложные словообразовательные единицы (рукописаниемало некое; богоотметное писание; юноши темнообразнии; новообранных солдат; повседневную пищу) и т. д.
Наиболее ярко отражает становление художественного стиля «Повесть о Фрбле Скобёеве», написанная в конце XVII или начале XVIII в. Лишенная религиозного осмысления жизни, характерного для средневекового искусства и литературы, она передает новое, светское содержание. В «Повести…» изображаются проделки молодого человека, легкого, беспечного, ни во что не верящего, живущего своими интересами. Из ряда подобных жанровых произведений «Повесть…» выделяется живостью изображения и занимательностью сюжета.
Язык «Повести…» представляет собой смешение генетически разнородных единиц: книжных и разговорных [И та сестра ево веема о том сокрушалась, понеже что ежели признает ево, то конечно бить великои беде брату моему, понеже тот столник Нардин Нащокин веема великой милости при царе находится; однакож не прислушала воли брата своего, принесла ему девичеи убор], русских по происхождению и заимствованных [И приехал Фрол Скобеев к себе на фатеру, и того кучера поил веема пьяна. А сам, убрався в лакейское платье, и сел на козлы, и поехал ко столнику…], канцеляризмов и поэтических слов, связанных с фольклором [Видишь ты, мои друг, какое здравье! Таков ти родителскои гнев: видишь, они заочно бранят и кленут, и от того она при смерти лежит. Донеси их милости, хотя б они заочно бранят, благословение ей дали], церковно-славянских и просторечных [Ну, мои друг, уже быть так, что владеть дочерью нашею плуту такому, уже так Бог судил] и т. д.
Отличительной чертой «Повести…» является описание правил галантного обхождения, входившего тогда в моду. Так называемый галантный стиль основывался на использовании особых синтаксических конструкций, неизвестных языку светской литературы предшествующего периода. Ключевым в такой конструкции могло быть отвлеченное слово [Милостивой государь… отпусти виновного яка раба, которой возымел пред вами дерзновениеF], заимствованное слово [Уже Фрол Скобеев живет роскочно и ездит везде по знатным персонам], поэтическое слово или оборот [И о том столник и з женою веема соболезновали плакали горко], восточнославянское по происхождению слово с особой стилистической окрашенностью [Господин Скобеев, не по заслугам моим ко мне милость казать изволишь, для того что моей услуги к вам никакой не находится], старославянское по происхождению слово [Фрол Скобеев… взял себе намерение возыметь любовь с тою Аннушкой].
Синтаксис галантного стиля характеризуют: особые виды управления, когда при непереходном глаголе стоит существительное в форме винительного падежа [Фрол Скобеев… подарил тое мамку двумя рублями', Аннушка подарила Фрола Скобеева денгами 300рублев], возвратный глагол управляет существительным в форме творительного падежа [И стали все девицы веселитца разними играми], непереходный глагол управляет местоимением в форме винительного падежа [столник Ловчиков… стал ево разговаривать] .
Галантный стиль предполагает использование диалога […Столник Нардин… спросил сестры своей: «Сестрица, что я не вижу Аннушки?» И сестра ему ответствовала: «Полно, братец, издиватся! Что мне делать, когда я бесчастиа моим прошением, к себе просила ея прислать ко мне; знатно, что ты мне не изволишь верить, а мне время таково, нет чтобы послать по нея"] и синтаксических конструкций разговорного характера [Ну, мамушка, уж быть так, того мне не возвратите, То мне сие не во что; …Ежели что зделается по намерению моему, то и тебя не оставлю].
В сатирических произведениях XVII в. («Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Шемякином суде», «Калязинская челобитная», «Праздник кабацких ярыжек») наблюдается сближение литературного языка и делового языка начального этапа формирования русского национального языка. Более того, деловой язык способствовал развитию художественного стиля, потому что языковые единицы старых типов литературного языка, в том числе делового, в сатирических произведениях стали функционально значимы. С середины XVII в. «эволюция русского литературного языка решительно вступает на путь сближения с московской приказно-деловой и живой разговорной речью образованных слоев русского общества, ломая систему славяно-русского типа языка»[2]. Этим объясняется тот факт, что сатирические произведения XVII в. по тематике, сюжету, композиции были близки к деловым бумагам: тот же рассказ о произволе, несправедливости, имущественном неравенстве; та же сюжетная линия — обличение социальной несправедливости; та же композиция — изложение судебного иска, суд, вынесение приговора. Главное отличие их от деловой бумаги в том, что единицы делового языка используются в новой для них функции — художественной. В сочетании с единицами книжными, просторечными, заимствованными деловые конструкции выступали как средство сатиры, иронии, насмешки. Они помогали передавать малозначительный, иногда глупый сюжет, с помощью которого обличались несправедливость, пристрастность, продажность судейских чиновников и лицемерие церковных служителей.
«Повесть о Ерше Ершовиче», написанная в первой половине XVII в., представляет собой пародию на судебные порядки в России. «Повесть…» составлена по типу деловой бумаги: указаны время и место действия [Лета 7105 (1569) декабря в день было в болтом озере Ростовском…]у истцы и ответчик [ Челом били Ростовского озера жильцы, Лещ да Головльу на Ерша на щетину по челобитной, характер иска […Ерш щетина, ябеднику лихой человеку пришел из вотчины своейу из Волги из Ветлужскаго поместья… к нам в Ростовское озеро з женою своею и з детишками своими, приволокся в зимнюю пору на ивовых санишках и загрязнился и зачернился… и впросилсяу нас ночевать на одну ночь… И тот воришько Ершь обжился в наших вотчинах… расплодился с племянем своим, а нас, крестили ваших, перебили и переграбили, и из вотчины вот выбили, и озером завладели насилъством… Смилуйтеся, господа, дайте нам на его суд и управу], воспроизводятся допрос ответчика и его ответное слово [ Человек я доброй, знают меня на Москве князи и бояря и дети боярские, и головы стрелецкие, и дьяки и подьячие и гости торговые, и земские люди, и весь мир во многих людях и городех, и едят меня в ухе с перцемь и шавфраномь, и с уксусомь, и во всяких узорочиях, а поставляють меня перед собою честно на блюдах, и М7югие люди с похмеля мною оправливаютца], описан допрос свидетелей [И судии спрашивали Сельди даЛодуга и Сига: «Скажите, что ведаете промеж Леща да Ерша, чье изстарины то Ростовское озеро было?"], приведен приговор [И судии в правду спрашивали и приговорили Лещу с товарищем правую грамоту дать. И выдали Лещу с товарищи Ерша щетину головою], перечислены судьи [А суд судили: боярин и воевода Осетр Хвалынского моря да Сом з болшимусом, да Щукатрепетуха, да тут же в суде судили рыба Нелма да Лосось, да пристав был Окунь, да Язев брат, а палач бил Ерша кнутом за его вину-рыба Кострашь…] и судебные исполнители [И судной список писал вину Ершову подъячей, а печатал грамоту дьяк Рак Глазунов, печатал левою клешнею, а печать подписал Стерлетъ с носом, а подъячей у записки в печатной полате — Севрюга Кубенская, а тюремной сторож — Жук Дудин].
Единицы делового языка в совокупности с книжными и просторечными позволяют воспроизвести в «Повести…» ход судебного заседания, персонажами которого вместо людей являются рыбы — этим создается сатирический эффект:
И судии спрашивали и приговорили Окуню приставу съездити по те третие, на коих слалися в послу шесте о на общую правду, и поставити их перед судиями. И пристав Окунь поехал по правду и взял с собою понятых Мня. И Мель ему отказал: «Что ты, братец, меня хощешь взять, а я тебе не пригожуся в понятые — брюхо у меня велико, ходити я не могу, а се у меня глаза малы, далеко не вижу, а се у меня губы толсты, перед добрыми людми говорить не умею».
Характерная особенность стиля «Повести…» — использование единиц живой речи в качестве оценочного средства [Жалоба, господа, нам на Ерша на Ершова сына, на щетинника на ябедника, на вора на разбойника, на обманщика, на лихую, на раковые глаза, на вострые щетины, па худово недоброво человека], в качестве градуированного признака […Л тот Ерш щетина… поклепщик бедо, обманщик, воришько, воришько-ябедник], в сравнительном обороте […И тогда яз был здвоя тобя и толще и шире, и щоки мои были до перед няго пера, а глава моя была что пивной котел, а очи — что пивные чаши, а нос мой был карабля заморского, был что лодейный парус]. Фольклорные языковые единицы придают повествованию поэтичность (лихой человек, голодною смертиш, худым человеком', доброй человек, путь дальней, далече; с голоду поморил; свету не дали и др.), а просторечные — достоверность (И яз ему, вору, поверил и от него б… с… назат воротился; А Сом воевода, у ставя свою непригожую рожу…', …А иных людей пересморкал).
В «Повести о Шемякином суде»" излагается фольклорная история о бедном и богатом братьях. Язык «Повести…» интересен тем, что книжно-славянские по происхождению единицы используются для изображения повседневной жизни земледельца, которого пытаются обмануть сильные мира сего: богатый брат, священник, судья. Разрыв между бытовым по своей сути содержанием и книжными формами его выражения создает комический эффект [Иубоги приведе к брату своему лошадь без хвоста. И виде брат его, что у лошади ево хвоста нет, нача брата своего поносити, что лошадь у него отпрося, испортил, и не взяв лошади, поиде на него бити челом во град к Шемяке судии]. Комический эффект создается также сочетанием в одном контексте книжных и просторечных языковых элементов [Поидеубогой от богатого, взя свои дровни, привяла за хвост лошади, поеде в лес и привозе ко двору своему, и зобы выставить подворотню, и ударив лошадь кнутом; лошедь же изо всей мочи бросися чрез подворотню с возом и оторва у себя хвост], языковых единиц книжных и «деловых» [И пригиед человек и сказал судье. Судья же, слыша от человека своего, и рече: «Благодарю и хвалю Бога моего, что я по нем судил, ак бы я не по нем судил, и он бы меня ушиб"], а также просторечных и официально-деловых [Выслушав же Шемяка челобитную, глаголя убогому: «Отвещай». Убогий же не веды, что глаголати, выусял из шапки тот заверчены камень, показа судии и поклонися. Судия же начаялся, что ему от дела убоги посулил, глаголя брату ево: «Коли он лошади твоей оторвал хвост, и ты у него лошади своей не замай до тех мест, у лошеди выростет хвост, а как выростет хвост, в то время у него и лошадь свою возми"].
Возможность соединения единиц генетически и стилистически разнородных знаменует новую эпоху в использовании языковых средств, когда новое содержание определяет функциональный статус той или иной языковой единицы в рамках контекста [ Убогий же нача с полатей смотрети, что поп з братом его ест, и урвася с полатей на зыпку и удави попова сына до смерти. Поп также поеде з братом в город бити челом па убогова о смерти сына своего].
В сатирических произведениях «Калязинская челобитная» и «Праздник кабацких ярыжек» осуждаются недостойные церковные нравы и порядки. Церковно-славянские языковые единицы в сочетании с просторечием используются для обличения пороков церковных деятелей [Да он же, архимарит, приказал старцу У ару в полночь з дубиною по кельям ходить, в двери колотить, нашу братью будить, велит часто к церкве ходить. А мы, богомольцы твои, в то время круг ведра с пивом без порток в кельях сидим, около ведра ходя, правило говорим, не успеть нам, богомольцам твоим, келейного правила исправить, из ведра пива испорознить, не то что к церкве часто ходить и в книги говорить («Калязинская челобитная»)], пьянства [Слава отцу Иванцу и сыну Селиванцу. Всяк, иже к тебе [кабаку] прикоснется, и не изыдет, не имея похвалы во устах своих глаголаше: вчера был пьян, денег было в мошне много, утро встал, хватился за мошну, ничего не сыскал («Праздник кабацких ярыжек»)], для пародийного изображения церковной службы [На молей вечерни поблаговестим в малые чарки, та же позвоним в полведришки пивишка, та же стихиры в меншей заклад в перстни, и в ногавицы и в рукавицы, и в штаны и в портки… («Праздник кабацких ярыжек»)], для стилизации молитвенного песнопения [Ныне отпущаеши с печи мене, раба своего, еще на кабак по вино и по мед и по пиво по глаголу вашему с миром, — яко видеста очи мои тамо пьющих и пьяных… («Праздник кабацких ярыжек») ].
Изобразительно-выразительные особенности сатирических произведений свидетельствуют о том, что в русской художественной литературе второй половины XVII — начала XVIII в. начинает формироваться русская по происхождению и содержанию система тропов и фигур. Это: сравнения [а ты, что бес, скочил; яко ворона по полатям летает, яко пес, голодом мрешь],
устойчивые выражения пословично-поговорочного характера [ под лесом видят, а под носом не слышат], антитеза [Днесь пьян бывает и богат вельми, а как проспитца — перекусить нечего, с сорому чужую сторону спознавает!], образность [ Отецкой сын суровой распотешил ecu, с ярыжными сознался и на полатях в саже повалялся, взявши пошел, и под окны пошел, У нас, богомольцев твоих, от слез очи мятутся, а за плечами кожи вертятся…], градация [пьяницы царьствия божия не наследят, без воды па суше тонет, был со всем, а стал ни с чем…], оценочность [И он, архимарищ родом ростовец, а нравом поморец, умом колмогорец, на хлеб на соль каргополец, нас, богомольцев твоих, ни в чем не слушает., мало с нами пьет да долго нас бьет…] ит. д.
Таким образом, характеристика литературного языка начального этапа формирования русской нации и русского национального языка свидетельствует о том, что разные типы одного литературного языка себя уже изжили и начинается новая эпоха в развитии литературного языка, когда его старые и новые формы постепенно становятся функционально значимыми. «Какое имеет значение и как должно быть истолковано изобилие парных обозначений одного и того же признака, одного понятия? Это явление… характеризует тот переходный этап, когда отход от старого литературного языка и становление нового литературного языка обязывали писателя сочетать новые элементы с традиционными, оттенять и пояснять новые обозначения старыми»[3].