Национальный вопрос в революции и Гражданской войне: факты и интерпретации

Национальный вопрос являлся одним из центральных в новых исторических обстоятельствах в начале XX в., когда произошли кардинальные перемены в судьбе Отечества. Не случайно современная отечественная историография отличается повышенным интересом к проблемам истории Российской империи накануне ее краха, в годы революции и Гражданской войны. На практике в жесточайшей военнополитической и социальной борьбе за власть испытывались идейно-теоретические разработки и программные положения политических партий и организаций, общественных и государственных деятелей. Одно из главных мест занимали национальные проблемы, и потому практически все исследователи, изучающие исторический опыт начала XX в., так или иначе обращаются к данной теме.

При этом следует отметить неравномерный характер тематических интересов ученых — проблемы национальной политики в дореволюционной России рассматриваются гораздо меньше, чем в период революции и Гражданской войны. Это закономерно в силу самой значимости данных вопросов в указанные периоды. Однако и в начале XX в., как свидетельствуют научные разработки последних лет, эти вопросы получали развитие не только в программах и доктринах политических партий и организаций, на теоретическом уровне в трудах специалистов, но и в практической политике. При этом основной упор вполне закономерно делается на национально-государственный аспект, который стал воплощением выдвинутого на первое место в национальной политике права наций на самоопределение.

Одной из характерных черт новейшей историографии последних лет стало также возрастание количества и улучшение уровня исследований по региональной тематике. К примеру, А. А. Елаев исследовал процесс развития национального движения бурятского народа в начале XX в. Он указал, что определенный уровень национальной самостоятельности внутри инородческой общины в связи с реализацией «Устава об управлении инородцами» 1822 г., составленного М. М. Сперанским, сохранялся вплоть до начала XX в. Однако с 1901 г. усилилось стремление центральной власти ликвидировать административно обособленные органы самоуправления бурят, навязать им общероссийскую систему управления. Вместе с противоречиями в реализации аграрной реформы в Забайкалье это привело к росту активности родовой знати, направлявшей петиции, прошения, депутации для защиты этнических интересов и обернулось введением в крае в феврале 1904 г. военного положения.

Большое значение Елаев придает решениям съезда бурят в апреле 1917 г. в Чите, который под влиянием центробежных тенденций, разбуженных по всей стране Февральской революцией, разработал «Статут о временных органах по управлению культурно-национальными делами бурят-монголов и тунгусов Забайкальской области и Иркутской губернии». Вместе с созданием так называемого Бурнацкома как центрального автономного органа и местными органами самоуправления — аймаками — это означало существенный сдвиг в политическом развитии и этногосударственном строительстве в Бурятии.

В целом пребывание в составе России способствовало завершению процесса формирования бурятской народности и началу консолидации ее в нацию, что, соответственно, привело к территориальной организации со своим самоуправлением, возникновению в начале XX в. национального движения и формированию национального самосознания и идеи автономии. К февралю 1917 г. движение переросло в автономистское, возникли зачатки автономии в форме аймаков и собственного руководящего центра — Бурнацкома, что послужило предтечей будущей советской автономии (1).

Д. А. Аманжолова в ряде своих работ подробно проанализировала вопросы формирования национальных требований и деятельности по их реализации в дореволюционный период на примере мусульманского движения в России, в том числе через IV Государственную Думу. Приоритетное внимание в ее работах уделено истории казахского автономизма в дореволюционный период, а затем и после Октября 1917 г. Автор считает, что национальные движения мусульман и казахов, в частности, развивались в общем русле демократизации и модернизации всей социальной жизни общества, отвечали насущным требованиям этносов России.

На конкретных примерах Аманжолова показала специфику автономистского движения казахов в 1905—1917 гг., выявила и реконструировала историю формирования движения Алаш, его взаимосвязи с общероссийскими партиями, прежде всего кадетами, роль в условиях поиска общественными силами страны адекватной требованиям времени модели решения национального вопроса после свержения самодержавия. По мнению автора, автономизм российских мусульман, прежде всего на территории современного Казахстана, не был направлен на отделение от империи, а возник в форме культурнического движения, и в начале XX в. оно переросло в политическое. В нем требование национально-территориальной автономии возникло только под давлением общероссийской политической ситуации после краха самодержавия и особенно после Октябрьского переворота большевиков как противовес анархии и диктаторским устремлениям Советской власти (2).

Аманжолова также проанализировала историю сибирского регионализма, выразившегося в движении областников, которое зародилось во второй половине XIX в. и особенно активно заявило о себе с 1905 г. Автор показала, что областничество было формой борьбы за демократизацию национальной сферы и административно-государственного устройства России с учетом ее полиэтничного и поликонфессионального характера, а также специфики развития регионов, в частности, Сибири. По ее мнению, предложения и деятельность сибирских областников по реализации областной автономии с предоставлением культурно-национальной автономии коренным народам региона отвечали требованиям модернизации архаичной системы управления, давали простор для удовлетворения насущных нужд этносов и объективно способствовали социальному прогрессу страны. Выдвинутые в ходе развития областнического движения проекты в рамках Сибирской областной думы и органов национального самоуправления ряда сибирских этносов до 1917 г. не были полностью реализованы, а в годы Гражданской войны апробировались в условиях диктатуры А. В. Колчака в рамках культурно-национальной автономии и других форм управления на местах (3).

В ряде статей Аманжолова также обратила внимание на постановку и разрешение национальных проблем в деятельности дореволюционной Государственной Думы. Прежде всего, здесь говорится о проекте польской автономии, с которым выступало польское коло, а также о дискуссии вокруг автономии Финляндии в 1910 г., которая завершилась практической ликвидацией самоуправления в этом регионе (4).

Наиболее подробно это отмечается в нашей монографии, подготовленной в соавторстве с Д. А. Аманжоловой и С. В. Кулешовым — «Национальный вопрос в Государственных Думах России: опыт законотворчества» (М., 1999). Здесь весьма детально прослеживается история обсуждения во всех созывах дореволюционного парламента вопросов межнациональных отношений и национальной политики, разработки и принятия соответствующих законодательных актов. Обращено особое внимание на роль различных партийных фракций и групп в выработке государственной политики в отношении автономистских и федералистских предложений и инициатив различных структур, прежде всего на примере Польши и Финляндии. По нашему мнению, дореволюционная Дума в силу своего правового статуса, места в системе высших органов власти, а также неспособности составлявших депутатский корпус представителей разных политических партий и движений найти взаимоприемлемый компромисс и наладить конструктивное сотрудничество с исполнительной властью, в большинстве случаев не могла должным образом решать проблемы народов России.

В монографии также дается достаточно подробная характеристика автономистских движений в Сибири, среди мусульман Европейской и Азиатской частей империи, но меньше внимания уделено анализу подобных явлений на примере западных национальных окраин. Наибольший интерес представляет освещение в книге роли Думы в практической ликвидации автономии Финляндии в 1910 г., показ характера и существа позиции различных партий и главы правительства П. А. Столыпина по этому вопросу. Наш вывод состоит в том, что в царской России центральная власть не допускала никакой возможности децентрализации системы управления национальными окраинами, а в начале XX в., наоборот, стремилась к ее унификации, что в конце концов создавало дополнительные причины кризиса империи как целостного организма. Наряду с коллективной монографией «Национальная политика России: история и современность» (М., 1997) этот труд раскрывает замысел авторов создать в целом обобщенную сквозную картину развития национальной политики в России в XX в. (5).

Автор настоящей монографии в одном из своих исследований также достаточно подробно осветил вопрос о том, как российский парламент 3-го созыва (1907—1912) выстраивал взаимоотношения имперского Центра с такими автономиями, как Финляндия и Польша. При активном участии премьер-министра П. А. Столыпина и безоговорочной поддержке правых Государственная Дума в 1910 г., по существу, ликвидировала автономию Финляндии. Это наряду с отказом рассматривать проект польского коло об автономии Польши, а также обсуждение так называемого Кавказского запроса, в ходе которого депутаты от левых социалистических и либеральных фракций поднимали вопрос о расширении местного самоуправления и национальном равноправии, демонстрировало курс государственного руководства на дальнейшую централизацию и унификацию управления.

Именно противостояние правых и левых фракций в парламенте, нежелание сотрудничать между собой в общегосударственных интересах во многом отражало и усиливало социально-политическую нестабильность в обществе. Вместе с тем исполнительная власть, не принимая даже конструктивную критику, предпочитала силовые и административные способы разрешения этнополитических конфликтов в стране, что в свою очередь усиливало центробежные тенденции и популярность политических структур, выступавших за федеративное переустройство государства (6).

Определенный вклад в изучение дореволюционной истории федерализма вносит и статья Т. Ю. Павельевой о польской фракции в Государственной Думе в 1906—1914 гг. Автор считает, что сильной стороной польского коло была деловая обратная связь с активистами движения в Царстве Польском. При этом, проводя тактику «свободных рук» и не заключая постоянных соглашений с другими фракциями, отстаивая сдержанную оппозиционную тактику, польские автономисты во главе с Р. Дмовским стремились добиваться принятия решений, способствовавших усилению самостоятельности края в составе Российской империи. ВIII Думе коло выступало с программой введения самоуправления, аналогичного общероссийскому, уменьшения до общеимперских размеров ставок земельного и городского налогов, восстановления прав польского языка, по крайней мере, в области частного образования и самоуправления, а также участия Царства в ряде культурных мероприятий, финансируемых казной, прежде всего в аграрных реформах.

Вся деятельность Думы и коло, как полагает Павельева, наглядно показали неспособность существующей власти прислушаться даже к наиболее умеренным требованиям, выходящим за пределы традиционных политических установок и, прежде всего, в отношении национальностей. В частности, Дума приняла Закон о выделении Холмщины из состава Царства Польского, что, несомненно, ущемляло интересы поляков. Прямо об автономии польское коло вопрос уже не ставило, как это было прежде (7).

К сожалению, в монографии, посвященной данному периоду, «Россия в начале XX века» (М., 2002) эти исследования в специальном разделе «Межэтнические отношения», написанном Л. С. Гатаговой, оказались выпущенными из виду. К тому же ряд использованных практически дословно материалов нашей работы «Национальный вопрос в Государственных Думах России: опыт законотворчества» почему-то приводится без указаний на нее, а архивные ссылки даны неверно. Имеются и досадные фактические ошибки: к примеру, известный государственный деятель А. В. Кривошеин в 1911 г. не был губернатором Семиреченской области или Туркестана, как пишется на странице 160, а являлся, как известно, Главноуправляющим землеустройством и земледелием (8).

Вообще, взятый автором для анализа срез межэтнической конфликтности «по горизонтали», на необходимость изучения которого обратил внимание в 1997 г. В. П. Булдаков, безусловно, представляет интерес для более полного освещения всего комплекса национальных проблем в России в начале XX столетия и понимания их социокультурной специфики. Однако не вполне правомерно ограничиваться только этим аспектом, а краткое упоминание о «бурном обсуждении проблем», связанных с национальными движениями и межэтническими коллизиями, и о дискуссиях либералов и правых без их основательного освещения или хотя бы отсылки на уже проделанную известными учеными работу по их анализу вряд ли можно считать достаточным. В определенной степени этот пробел восполняется во введении к монографии, написанном руководителем авторского коллектива А. Н. Сахаровым (9).

К тому же нельзя не согласиться с мнением В. А. Тишкова о том, что нельзя прямо искать ответы на современные проблемы в истории (определенное увлечение исторической конфликтологией прослеживается, например, в некоторых работах Д. А. Аманжоловой). Устойчивая отечественная традиция обществоведческого анализа выражается, в частности, как верно пишет ученый, в том, чтобы доказать: чем глубже этот экскурс, тем убедительнее объяснение проблемы. Мощный объяснительный и мобилизационный ресурс истории при этом, конечно, не сбрасывается со счетов, как и сам жанр академического нарратива (10).

Обращают на себя внимание плодотворные идеи и суждения, высказанные В. П. Булдаковым в монографии «Красная смута» (М., 1997). Ученый подчеркивает, что этнопатернализм был базовой чертой российского имперства, он освящался своего рода унией веротерпимого самодержца с народами. При этом национальные движения предлагается изучать с учетом их разнохарактерности, не допуская романтизации, а также имея в виду имперски-этноиерархичную ментальность их лидеров. К тому же верно подмечено, что такие движения в большинстве своем имели охранительно-этноидентификационный характер, на них сильно повлияла «солдатизация» периода Первой мировой войны, местные обстоятельства развития. Важно и то, что Булдаков обратил внимание на многогранность национального вопроса вообще, особенно в связи с воздействием на него войны и армии, дал общую характеристику проблем мусульманского движения и пришел к выводу, что империю развалили не «сепаратисты», а деятели самой центральной власти, а сама революция впоследствии обернулась победой большевиков исторического центра России (11).

Попутно место национальных проблем в политике дореволюционной России освещается и в некоторых других работах применительно к конкретным регионам в трудах биографического плана о национальных деятелях и т. п. Так, А. Ю. Хабутдинов, исследуя работу И. Б. Гаспринского и других мусульманских лидеров начала XX в., в частности, отметил, что уже в январе 1906 г. на Н-м Всероссийском съезде мусульман вызвал дискуссии вопрос об автономии. Как известно, И. Гаспринский и Ю. Акчурин выступили против нее, а съезд в итоге принял решение о желательности введения культурно-национальной автономии для мусульман страны. Кроме того, именно Акчурин в том же 1906 г. добился от думских кадетов согласия на признание необходимости религиозной и культурно-национальной автономии мусульман наряду с другими общекультурными предложениями (12). В целом же дореволюционный период истории национальной политики в России занимает незначительное место в исследованиях российских ученых последнего 15-летия.

Наиболее ощутимый по своему содержанию пласт исследований 90-х гг. XX в. был посвящен истории Гражданской войны в России. В рамках изучения этого сложнейшего периода в прошлом Отечества ученые освещали и некоторые аспекты национальных проблем в политике красных и белых. Так, Н. И. Наумова в кандидатской диссертации «Национальная политика колчаковщины» (Томск, 1991) отмечала как ключевые великодержавный шовинизм и патриотическую идею великой «единой и неделимой России» в идеологии правительства А. В. Колчака. В результате унитарное государственное устройство рассматривалось как символ национальной мощи, высший итог и цель общественного развития, универсальное средство решения социальнополитических проблем. К тому же нация отождествлялась с государством и властью, а политическое самоопределение народов и федерация не принимались, так как, по мнению исследователя, нарушали главную идею колчаковского плана. Это делало невозможным компромисс с национальными деятелями. При этом для белогвардейских политиков значительную сложность составлял вопрос о государственных образованиях народов на подвластной территории. Колчаку, управлявшему Уралом, Западной и Восточной Сибирью, Северным Казахстаном, пришлось столкнуться здесь с трудностью выделения этнической территории, подобно Польше и Финляндии, что, соответственно, делало проблематичным национально-территориальное устройство коренных этносов огромного региона.

Практически впервые был проанализирован курс «белой» власти в отношении коренных народов Урала и Сибири, а также национальных меньшинств, который оценивается негативно. Наумова также заключает, что в целом острота, сложность и масштабность национального вопроса не была осмыслена, а проводившаяся политика силы, русификации и исключения народов из активной политической жизни была неэффективной и обусловливала в конечном счете крах колчаковщины. В главе «Колчаковщина и проблемы национально-государственного устройства народов России» Наумова дала характеристику отношений режима с Прибалтийскими, Закавказскими республиками, Украиной, Польшей и Финляндией, обратив при этом внимание на влияние западных государств на выработку политической позиции правительства Колчака в отношении этих регионов бывшей империи (13).

Более детально исследовал проблему на примере Бурятии упоминавшийся А. А. Елаев. Автор акцентировал внимание на позиции национальных сил в их отношениях с белыми и указывал, что она состояла в лавировании и компромиссах с целью форсирования создания национальной автономии. Это повлияло на сотрудничество с атаманом Семеновым, а также обусловило создание аймачных отрядов «Улан-Цагда» для охраны и защиты национальных земств как органов самоуправления.

Елаев раскрыл своеобразие ситуации в крае к началу 1919 г., когда и Советская власть, и правительство Семенова в 1918 г. признали бурятские органы, что означало достижение автономистами цели, но вместе с тем поставило их перед выбором. Предстояло решить: добиваться ли автономии в Российском государстве при реальном доминировании иноязычного большинства или попытаться создать свое государство с родственными монголоязычными народами. В связи с этим в работе освещается попытка ряда национальных деятелей во главе с Ц. Жамцарано создать федерацию — «Велико-Монгольское государство», объединив Внутреннюю и Внешнюю Монголию, Баргу и земли забайкальских бурят. В феврале 1919 г. на конференции в Чите было принято это решение и даже избрано «Временное даурское правительство» в составе 16 человек. Но проводившаяся в жизнь под влиянием атамана Семенова и японских интервентов идея панмонголизма так и не была реализована, и о дальнейшем развитии событий исследователь не повествует (14).

М. В. Шиловский с включением в контекст своей работы вопросов национальной политики изучил историю сибирского областничества во второй половине XIX—XX вв. и показал, что в рядах движения были как автономисты, так и федералисты, а также те, кто признавал Сибирь единой областью и те, кто стоял за ее разделение. Заслуга автора в подробном анализе решений съездов областников, состоявшихся в 1917 г.

и направленных на реализацию идеи Сибирской автономии, выявлении партийного состава областников. Он пришел к выводу, что их идеи носили мелкобуржуазный контрреволюционный характер, использовались исключительно из тактических соображений на начальном и заключительном этапах Гражданской войны в регионе. Достоинством работы Шиловского, по нашему мнению, является освещение конкретных исторических вопросов развития и деятельности автономистских правительств в Сибири и на Дальнем Востоке, их взаимоотношений с правительством Колчака, а также их позиции по вопросу о государственном устройстве Азиатской России в годы Гражданской войны (15).

В уже упоминавшихся работах Аманжоловой сибирское областничество рассматривается как одна из демократических по сути моделей федеративного строительства в России, учитывавшая возможности создания культурно-национальной и территориальной автономии народов региона в зависимости от степени и уровня их этноидентификации. Эта идея, кстати, прослеживается и в коллективных трудах «Национальная политика России: история и современность» (М., 1997) и «Национальный вопрос в Государственных Думах России: опыт законотворчества» (М., 1999). В монографии Аманжоловой «Казахский автономизм и Россия» (М., 1994) на примере современного Казахстана также детально рассматривается опыт реализации проектов, альтернативных большевистской доктрине национального вопроса и самоопределения народов на базе признания Советской власти и диктатуры пролетариата применительно к Западной Сибири и Казахстану.

По мнению Аманжоловой, национальные лидеры движения Алаш, как и башкирские, туркестанские, а также ряд других не помышляли об отделении от России и видели свою задачу в обеспечении интересов своих этносов путем создания автономий в рамках демократической федерации, опираясь на легитимный орган власти — Всероссийское и национальное Учредительные собрания. Их варианты решения национальных проблем не исключали и культурно-национальной автономии, к тому же повсеместно национальные организации, лавируя между двумя главными противоборствовавшими силами — белыми и красными — действовали достаточно гибко и проявляли готовность к разумному компромиссу. Это позволило, в частности, алашординцам, добиться введения колчаковскими властями демократической системы национального судопроизводства, определенной самостоятельности местных органов самоуправления и т. д. (16).

В упомянутых коллективных монографиях показано также, что правительство Колчака стремилось учесть настроения среди областников и национальных структур, достаточно гибко реагировало на их инициативы и не было однозначно жестко унификаторским в своей внутренней политике в отношении проблем самоуправления коренных этносов региона.

В последнее время появляются новые работы по данной проблеме. Так, О. А. Сотова в кандидатской диссертации «Национальная политика кадетов в составе белогвардейских правительств в период Гражданской войны в России» (М., 2002) прослеживает эволюцию программных положений, тактики и форм национальной политики кадетов во всех основных правительствах белых. К сожалению, автор не учла, что многие вопросы проблемы были довольно подробно рассмотрены в уже упомянутых монографиях «Национальная политика России: история и современность» и «Национальный вопрос в Государственных Думах России: опыт законотворчества». К тому же, автор допускает неточность: в автореферате говорится, что кадеты создали министерство туземных дел в Сибирском правительстве (17), тогда как заслуга его создания и деятельности принадлежит сибирским областникам.

Литература

освещающая историю национальной политики в 1900— 1922 гг. с различных точек зрения, отличается многовекторным подходом, что обусловлено целевыми установками авторов и конкретным предметом их исследования. Так, рассматривая проблемы этнографии народов СССР, В. В. Карлов констатировал в начале 90-х гг., что в работах обществоведов преобладает интерес к конкретной истории революционных событий, социальным, экономическим и политическим преобразованиям в различных национальных регионах страны, а также обобщение опыта решения национального вопроса в ходе начатого в 1917 г. строительства социалистического общества.

Он считал, что в обеспечении гарантий этнического воспроизводства и использовании экономического, социального и культурного потенциала страны для всех народов «на равных» в первую очередь состояло историческое значение форм национальной государственности и автономий в России и СССР. При этом Карлов справедливо подчеркивал, что хотя в действительности национальная политика в СССР существенно отличалась от своей «идеальной модели», при всей ее противоречивости национально-государственные институты сыграли, бесспорно, важную роль в «фиксировании», сохранении и развитии этнокультурных особенностей всех народов России в их длительном историческом взаимодействии (18). Эта позиция была направлена против прямолинейного отрицания всего исторического опыта национальной политики в XX в., характерного для многих публицистических и ряда научных работ сразу после распада СССР.

Примером такого рода могут служить некоторые издания, выходившие в национальных республиках на волне растущих центробежных тенденций и отличающиеся ярко выраженной политической заданностью. Д. Ж. Валеев, в частности, своими трудами является пример конъюнктурного (в связи с политизацией этничности) подхода к достаточно сложным вопросам. Он, к примеру, обвинил лидера башкирского национального движения в 1917—1919 гг. 3. Валидова в ограничении национального самоопределения башкир рамками автономии в границах федеративной России. По его мнению, Валидов не смог всецело подчинить башкирское движение пантюркизму и никогда не был сторонником создания независимого государства башкир. Более радикальная постановка проблемы, утверждал Валеев, предопределила бы соответствующий выбор средств и программные цели. Это, в свою очередь, могло привести башкирский народ к более широкому статусу, «что, несомненно, сыграло бы позитивную роль».

Такой радикализм, мало отвечающий историческим реалиям, да и объективным требованиям, необходимым для обретения суверенитета, не просто ошибочен в научном плане, но и крайне вреден в политическом смысле как для российской государственности вообще, так и для башкирских этнополитических интересов. К тому же в книге Валеева содержится упрощенное суждение, что и Советская власть в начале Гражданской войны, и А. В. Колчак, и А. И. Дутов в ходе ее развития были едины в своем стремлении не предоставлять башкирам национально-территориальной автономии вследствие господства у большевиков и белых имперского мышления. Он показывает, что союз Валидова с белыми был обусловлен отказом большевиков пойти навстречу различным предложениям об автономии. Как считает автор, Валидов выступал за федеративное тюркское государство, а о создании независимого и абсолютно суверенного государства Башкортостан не помышлял, «хотя такая идея могла бы в то время иметь место» (19).

Не менее популистской можно назвать и оценку Валеевым истории национально-государственного строительства башкир в рамках РСФСР. Справедливо подчеркивая искусственный характер Татаро-Башкирской республики 1918 г., он в то же время доказывает, что «волеизъявление народа для В. И. Ленина не имело никакого значения, и по существу политика, проводимая Центром в национальных регионах, была имперско-колонизаторской, она только слегка прикрывалась фиговым листком самоопределения наций». Предоставление башкирам советской автономии расценивается как тактическая и вынужденная мера.

В целом же автономные образования аналогичные Башкирии изначально не могли в условиях советской федерации служить радикальным средством решения национального вопроса, утверждает Валеев. Оказывается, ему препятствовали многовековые традиции имперскототалитарного мышления, выразившегося в жестком и небывалом централизме общественной жизни, устроенном большевиками, что и привело в итоге к распаду СССР. Таким образом, Валеев ставит знак равенства между «колониальной политикой царизма» и «советской имперской политикой», не различая многослойность и неоднозначность как самого исторического процесса, так и политической составляющей в развитии общества на разных этапах. Вполне логично в связи с таким субъективистским, националистическим подходом выглядит требование Валеева создать сегодня федеративную Россию на договорной основе ассоциированных суверенных государств, предоставить союзный статус Башкирии и тезис о том, что «в Башкирии ни один народ, кроме самого башкирского народа, не может решать того, какое он должен иметь национально-государственное устройство, при каком общественном строе ему жить» (20).

Гораздо более продуктивным представляется подход других историков Башкирии, которых Валеев подверг критике в своей книге. Так, уже в 1984 г. и 1987 г. Б. X. Юлдашбаев высказывался против традиционного тезиса советской историографии об изначальной контрреволюционности башкирского движения в 1917—1920 гг. (как, впрочем, и других национальных движений в России), стремился показать всю сложность развития национальных движений в Приуралье и смежных районах в годы революции и Гражданской войны. В более поздних работах он пишет, что начавшееся после февраля 1917 г. движение народов России за самоопределение и автономию прервалось в Октябре 1917 г. И хотя вся советская история подтвердила утопизм искусственно приспособленной к российской действительности марксовой доктрины и модели коммунистического устройства общества, развитие в ряде сфер общественной жизни вопреки несостоятельности эксперимента большевиков шло все-таки по восходящей.

Здесь следует отметить, что в 1988 г. в коллективной работе «Башкирская АССР. Государственно-правовое устройство» (Уфа, 1988) наряду с историей конституционного развития и правового положения Республики указывалось, что опыт ее создания был использован при образовании других советских автономий. Допуская неточности в описании фактов начального этапа строительства БАССР, авторы также остались на старых идеологических позициях, обвинив Валидова в буржуазном национализме и антинародной политике.

Юлдашбаев же убедительно показал, что внутри башкирского национального движения были противники территориальной автономии и Валидова, выступавшие за национально-культурную автономию и поддерживавшие политику Колчака. Вместе с тем и Валидов прошел определенную эволюцию в своих представлениях о национальных интересах и приоритетах башкир, так как на первых порах выступал за общетюркскую автономию народов российского Востока. Автор подчеркивал общебашкирский и демократический характер национализма, его надклассовость, связывая это в том числе и с историческим фактом невозможности этнополитической консолидации и национально-государственного существования народа в тех конкретных условиях (21). Автор также критически оценивает исторический опыт советской автономии башкир. По его мнению, после разгрома инакомыслия в лице Валидова и его сторонников и расширения границ БАССР за счет преимущественно иноязычных по населению районов «сузилось национальное предназначение автономии Башкирской республики, образованной как форма национального самоопределения башкирского народа. Во имя „классового“ (пролетарско-бедняцкого) интернационализма автономная республика подверглась массированной деформации, а национализм малой и ущемленной нации огульно был превращен в негативный ярлык и пугало: демократическое его содержание не признавалось, подчеркивался лишь потенциальный национал-экстремизм».

В то же время парадокс ситуации Юлдашбаев видит в характерном для всей советской системы, в разных республиках, совмещении ущемления национально-правовой самостоятельности башкир с командноадминистративной опекой над ними, с различными сомнительными преимуществами, льготами и скидками для сравнительно малочисленной нации, в том числе повышенным представительством в ЦИКе и Верховном Совете автономии и вообще в сфере руководящих должностей. В итоге, резюмируется в книге, в эпоху сталинизма особенно, да и по настоящее время национальный вопрос не разрешен. Здесь наряду с правильной постановкой большинства рассматриваемых вопросов, проявляется определенная фетишизация идеи государственности как главного или даже единственного рычага в разрешении многообразных проблем национального развития. Общую оценку историографии башкирского национального движения в 1918—1920 гг. дал А. С. Верещагин (22).

В более ранней монографии М. М. Кулыдарипова специально анализируются все аспекты истории становления башкирской советской автономии в 1917—1920 гг. Эта солидная по своему объему и содержанию работа опирается на целый ряд вновь открытых архивных источников и представляет собой попытку взвешенного, объективного исследования противоречивого конкретного опыта решения национального вопроса в России в начале XX в. Автор разводит его ленинское и сталинское понимание, хотя подчеркивает приоритет классового подхода для всей теории и практики большевизма.

Применительно к изучаемой проблеме следует указать, что Кулыпарипов довольно подробно осветил развитие настроений и требований в башкирском национальном движении в 1917 г. Он, как и Юлдашбаев, отмечал эволюцию взглядов Валидова по этому вопросу — от пожеланий о создании туркестанской автономии, носившей определенный пантюркистский налет, до собственно башкирской автономии в составе Российской Федерации. Кулынарипов к тому же обратил внимание на непростые взаимоотношения между башкирскими и татарскими деятелями по вопросу о возможности образования Татаро-Башкирской республики. В книге высказываются соображения по поводу ошибочных или заведомо необъективных версий событий 1917 г., развитие автономизма в Башкирии увязывается с аналогичными процессами в других национальных регионах России, особенно мусульманских (23).

Показательно, что Кулынарипов связывает национальные интересы башкир с центральным для них вопросом о земле. Так, в ноябре 1917 г. состоялось решение о необходимости территориальной автономии, объявление которой откладывалось. Именно тогда, указывалось в решении (фармане № 1), все земельные угодья должны были перейти в распоряжение национальной власти. Кроме того, Кулынарипов по существу делает вывод о вынужденном объявлении автономии национальными лидерами края в связи с возникшей угрозой военного вторжения казачьих или других вооруженных сил, противоборствовавших между собой. Отсюда, как пишет историк, и нейтралитет башкирского правительства — Шуро — по отношению к дутовцам.

В монографии рассматривается и проблема отношения белых к национальному вопросу. Как указывается, А. И. Дутов был заинтересован в нейтрализации башкир в условиях триумфального шествия Советской власти и потому первоначально более или менее лояльно относился к их автономии. Кулыдарипов раскрывает также конкретные действия националистов по организации власти и управления на автономной территории, по созданию национальных воинских частей, земельному вопросу, в культурной и духовной сфере. Весьма полезны и сведения о взаимоотношениях башкирских автономистов с большевиками на местах и в Центре в разные периоды развития гражданской войны. По мнению автора, большевики в начале 1918 г. не принимали их идеи, считая предоставление автономии уступкой буржуазным националистам, а также ссылаясь на низкий уровень развития этноса, не доросшего до государственности. Однако и переход к белым, как показал историк, не дал башкирским деятелям возможности реализовать свои цели. Это было связано, прежде всего, с господством идеи «единой и неделимой России» в политике А. В. Колчака. Главное достоинство этой части работы состоит в освещении деталей взаимоотношений башкирских автономистов с белыми по национальному вопросу, а также перипетий их перехода на сторону красных на платформе признания федерализма и включения Башкирской Советской Республики в состав РСФСР. Как и Аманжолова на примере истории казахского автономизма, Кулыпарипов делает вывод о промежуточном положении националов между основными силами в ходе войны, которые одинаково враждебно и подозрительно относились к ним (24).

Важным аспектом истории национальной политики в связи созданием БАССР является изложенная в монографии версия о попытках татарских деятелей организовать Татаро-Башкирскую советскую республику, опираясь на поддержку Наркомнаца и плохое знание большевистскими лидерами специфики межнациональных отношений и этнокультурных проблем. Она являлась важным политическим шагом в деле претворения в жизнь лозунга о праве наций на самоопределение и вместе с тем противоречила реальным процессам национального развития этносов Среднего Поволжья и Приуралья. Данный сюжет наиболее ярко свидетельствует о том, что контуры национальной политики складывались у правящей партии в процессе борьбы за власть в национальных регионах и сопровождались апробацией самых различных, подчас далеких от реалий моделей и проектов.

На основе трудов своих предшественников и новых архивных данных Кулыпарипов осветил процесс достижения соглашения между автономистами и большевистским руководством об образовании БАССР, деятельность валидовского Башревкома по его реализации и подчеркнул, что в отличие от других советских автономий Башкирская была провозглашена путем двусторонних переговоров и подписания специального Соглашения. Указывая на сложности и противоречия этого процесса, автор в целом позитивно оценивает образование БАССР в марте 1919 г. и заслугу В. И. Ленина в этом деле, несмотря на урезанный характер автономии. Кульшарипов показывает различия в представлениях Центра и националов о существе федерализма и пределах самостоятельности его субъектов, которые выливались в конфликты политического, административного и экономического свойства. Главный источник их автор видит в несовпадении приоритетов в понимании сути и цели государственного устройства — для большевиков это был классовый подход, для автономистов — идея национального возрождения во всем ее многообразии (25).

В итоге именно вокруг реализации национально-территориальной автономии и принципа федерализма, проблемы руководства и управления республикой разгорелась острая борьба между Башревкомом и обкомом РКП (б). Кульшарипов детально осветил суть этих расхождений, которые сводились к разделению полномочий и предметов ведения, говоря современным языком. Дело осложнялось военной обстановкой в регионе, обострением межнациональных отношений, противоречиями в понимании сути проблемы в самом партийносоветском руководстве в Центре и на местах. Автор обратил внимание и на неопределенность конституционно-правового положения автономных республик в составе РСФСР в 1920 г., которую были призваны устранить специальные комиссии ВЦИК.

Анализируя дискуссии по поводу БАССР и действия власти при подготовке соответствующих изменений, а также положения декрета о государственном устройстве БАССР от 19 мая 1920 г., Кульшарипов также делает вывод о показательном характере этих процессов. Они свидетельствовали об идущей бюрократической централизации управления, так как Башкирия фактически лишалась как политических, так и экономических прав, гарантированных Соглашением 1919 г. В связи с этим ликвидация Башревкома была, отмечает он, предрешена. В итоге самоопределение башкир стало весьма условным, а судьба национальных деятелей, стоявших за него, оказалась достаточно трагичной (26).

В заключении книги Кульшарипова констатируется историческое значение опыта 1917—1920 гг., который показал противостояние башкирского движения за самоопределение русскому великодержавному шовинизму и шовинизму татарскому, а затем столкнувшегося с попыткой раскола национального течения на основе идеи классовой борьбы. Отстаивая главное — создание автономии в рамках Российской Федерации — башкирские националы, отмечал Кульшарипов, не смогли отстоять ее действительную самостоятельность, к тому же противники автономии в последующем встретили поддержку центральной Советской власти. Как считает автор, уроки прошлого свидетельствуют об актуальности проблем демократического развития народов в полиэтничной стране, о несостоятельности негативных оценок лидера Башкирской автономии 3. Валидова, а также о несовместимости административнокомандной системы и подлинного самоопределения народов. Включенные в монографию приложения дают возможность документировать конкретно-исторические исследования по истории национальной политики на примере Башкирии.

В то же время следует отметить, что, к сожалению, в последующем Кулыпарипов стал занимать гораздо более радикальную и необъективную позицию, серьезно удалившую его научные изыскания от поиска исторической правды в угоду политической конъюнктуре и под давлением растущего в определенной части интеллигенции национализма. В частности, необоснованным является утверждение автора о геноциде и этноциде большевиков по отношению к башкирам и т. п. (27).

На примере этого же региона, но с учетом специфики всего мусульманского движения в России, рассмотрел интересующие нас проблемы С. М. Исхаков. Он считает, что роль мусульман в событиях 1917—1918 гг. в нашей историографии очень запутана, а порой и сильно извращена, и рассматривает борьбу за национальную государственность на территории Казанской, Уфимской и Оренбургской губерний. Автор дал общую характеристику позиции мусульманских лидеров в дореволюционный период, подчеркнув отсутствие у них сепаратизма и весьма осторожный подход их к вопросу о статусе национальных регионов с учетом динамики социально-политической ситуации в стране (28).

Исхаков затронул вопрос о создании Башкирской автономии и отметил расхождения в переводах знаменитого фирмана № 1, а также высказал предположение, что ее объявление Башкирским центральным советом в ноябре 1917 г. было вызвано, прежде всего, стремлением лидеров опередить своих местных соперников в борьбе за власть. По его мнению, и большевики руководствовались в первую очередь теми же мотивами: именно ими была продиктована тактика большевиков, вынужденных вначале считаться с приверженцами ислама как реальной политической силой и их вооруженными формированиями (осенью 1917 г. до 57 тыс. человек). В том же плане он оценивает смысл обращения СНК РСФСР от 20 ноября 1917 г. «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока». Стремление большевиков перехватить инициативу в борьбе за массы, читаем далее, сочеталось с попытками давления на Миллят меджлиси, открывшегося в Уфе 20 ноября 1917 г., а затем его разгоном Уральским областным военным советом (29).

Автор осветил фактическую канву национальной политики и деятельности мусульманских лидеров Поволжья и Урала. Решение Миллят меджлиси 29 ноября 1917 г. о создании Идель-Уральского штата (республики) в числе российских штатов как тюрко-татарского он рассматривает как отказ от советского федерализма и проявление надежды на легитимное Учредительное собрание. В то же время исследователь показал противоречия между самими мусульманскими деятелями по вопросам государственности и федерализма, роль и место культурнонациональной автономии в программе Миллят меджлиси, который принял не имевший антироссийского характера проект «Национальной автономии мусульман тюрко-татар внутренней России и Сибири», опубликованный 16 января 1918 г.

Исхаков опровергает имеющееся в историографии мнение, будто идеологи татарской торгово-промышленной буржуазии стремились подчинить своему влиянию всех российских мусульман и были ярыми противниками башкирской территориальной автономии. Он также дифференцирует самих башкирских автономистов на «суверенетистов» и «башкиристов» в зависимости от признания или отрицания автономии для татар и башкир совместно или только для башкир.

По мнению Исхакова, к сожалению, не подтвержденному фактами в его работе, основной экономической причиной стремления последних во главе с Валидовым к территориальной автономии была попытка башкир-вотчинников сохранить угодья, которым угрожал советский декрет о земле. Симпатизируя оппонентам башкирского автономизма в лице Миллят меджлиси, Исхаков пишет, что этот орган пытался достичь компромисса и поэтому принял решение о необходимости Федерации в России, но переговоры с валидовцами провалились, и башкирская автономия была провозглашена 20 декабря 1917 г. (30).

Расхождения в среде башкирских деятелей он объясняет влиянием родоплеменных интересов местной элиты и противоречиями между суфийскими орденами-братствами, тогда как местное население не понимало намерений лидеров, а русские воспринимали идею мусульманской автономии как ущемление своих прав. В статье, освещаются факты из истории провозглашения советской Волжско-Уральской или Идель-Уральской республики (ИУСР) как федеративной части советской России, уточняется позиция 3. Валидова в отношении этого образования. В связи с этим указывается, что уже в январе 1918 г., а не в марте 1919 г. он пытался добиться национально-территориальной автономии для башкир в составе советской России через ИдельУральскую Советскую республику. В итоге же, говорится далее, к марту 1918 г. большевики сумели создать противовес Идель-Уральской советской республике путем ареста инициаторов ее создания и объявления Казанской губернии Советской республикой (31).

Кроме того, интересны дополнения Исхакова по поводу провозглашения Татаро-Башкирской советской республики 23 марта 1918 г.

Он считает, что этот маневр большевистского Центра в лице Наркомнаца был направлен на окончательное устранение ИУСР, которая просуществовала один месяц и была ликвидирована как созданная либералами-реформаторами. Новый проект ставил под сомнение и целесообразность автономной Башкирии на юго-востоке этнической территории во главе с Валидовым, но сталинский план не учитывал этнический состав населения и был утопией. Исхаков поддерживает в этом отношении уже высказанные ранее оценки, как и вывод других ученых о стремлении Сталина распространить изобретенную в Наркомнаце модель на другие мусульманские регионы. Подробно об этом писала и Аманжолова в названной выше монографии.

Несмотря на кратковременность существования, культурно-национальная автономия мусульман тюрко-татар внутренней России и Сибири была успешной попыткой воплощения на практике (с учетом российских условий) теории такой автономии. Исхаков также обращает внимание на необходимость при анализе всей проблемы в целом учитывать сильную привязанность тюркских народов России к идее независимости, своеобразие восприятия решений и пропаганды большевиков под влиянием культурного и исторического опыта, а также ислама. Национализм мусульман, считает Исхаков, проявлялся в их стремлении к равноправию с русским народом, а автономизм — в попытке сохранить государство, а не разрушать его в условиях сползания к хаосу (эта позиция также высказывалась ранее другими учеными).

На этой основе Исхаков делает вывод, что объективно действия российских мусульманских лидеров в 1917—1918 гг. были направлены на сохранение огромной державы, не были консервативными и контрреволюционными. Он оправдывает молодых социалистов-мусульман, сменивших к весне 1918 г. либералов и воспринимавших большевистскую агитацию не как коммунистическое учение, а как призыв к созданию национальной власти, которая на практике отвечает интересам всех народов в том или ином мусульманском государстве (32).

Интерпретация Исхакова, дополнительные сведения и источники, вовлеченные им в научный оборот, дают новый ракурс в изучении многогранной и сложной темы. Особенно важно обращение внимания на внутриэтнические и внутримусульманские противоречия в развитии национальных движений, взаимосвязь экономических, социокультурных и политических аспектов национального вопроса. В этом плане полезно обращение к монографии А. Б. Юнусовой «Ислам в Башкортостане» (Уфа, 1999), которая служит хорошим конкретно-историческим дополнением к теме.

Однако, говоря о позиции Исхакова, отметим некоторую очевидную идеализацию роли и значения позиции и деятельности мусульманских лидеров Поволжья и Урала, составивших костяк всероссийских мусульманских организаций, а также определенную односторонность в трактовке тактики большевиков.

Впрочем, и другие исследователи обращают внимание прежде всего на прагматизм большевистской политики. Так, А. Г. Вишневский пишет, что события 1917 г. повлияли на тактику победившей партии, а не на суть самого отношения к национальному вопросу. Федерация стала казаться благом противникам распада империи, и вся последующая деятельность большевиков была направлена на ее восстановление, строилась на сочетании декларируемого федерализма и осуществляемого централизма. И. М. Сампиев же считает, что В. И. Ленин отстаивал фактически в единстве принципы самоопределения и федерализма, что особенно ярко проявилось на VIII съезде партии при принятии II Программы партии в 1919 г. (33).

Еще один интересный пример трактовки национального вопроса в Поволжье и на Урале дают труды татарского ученого И. Р. Тагирова. В 1987 г. в Казани вышла в свет его монография «Дорогой свободы и братства». Труд представляет собой сквозное освещение истории национальной татарской государственности и национального движения с 1552 г. до 1920 г. Применительно к изучаемому периоду автор доказывает, что отношение большевиков к требованиям национальных движений менялось под влиянием политических обстоятельств, допускалось также признание буржуазной федерации в определенных условиях. Основой же концепции социалистической федерации, по его мнению, стали областная автономия и демократический централизм. Таким образом, автор не выходит за рамки сложившейся в советский период трактовки, доказывая, в частности, ошибочность и ненужность проекта культурно-национальной автономии для мусульман и других народов региона, который в июле 1917 г. поддержали Мусульманский социалистический комитет и М. Вахитов. Вместе с тем Тагиров пишет, что именно местные советы с присущей им внутренней автономией практически могли решить вопрос о национально-государственном строительстве, разумеется, советского характера (34).

Рассматривая перипетии борьбы и дискуссий вокруг вопроса о принципах и сущности автономий народов Поволжья и Приуралья, способах удовлетворения социально-экономических и культурных чаяний национальных масс, Тагиров, к примеру, утверждал, что смелость 3. Валидова, выступавшего с требованием территориальной автономии башкир, опиралась на заключенный им незадолго до этого союз с русскими золотопромышленниками и атаманом А. И. Дутовым. Провозглашение Урало-Волжского штата и культурно-национальной автономии мусульман внутренней России автор считает результатом соглашения между контрреволюционными элементами, единственной формой осуществления националистических целей, проявлением стремления татарской буржуазии установить свое господство в регионе.

Следует обратить внимание и на объяснение Тагировым истории с провозглашением Татаро-Башкирской Советской республики. Ее он считает одним из вариантов в борьбе с буржуазными националистами наряду с проектом областного съезда советов о совместной автономии для всех народов Поволжья и Приуралья. Он подчеркивает демократическое содержание Положения ВЦИК о Республике от 22 марта 1918 г., поскольку оно не решало окончательно вопрос о границах и допускало возможность внутренней автономии Башкирии. На деле же такой подход определялся неясностью представлений Центра о способе решения данных вопросов. Тагиров к тому же указывает, что чуваши, марийцы, мордва не намеревались создавать свои республики и с восторгом встретили идею Наркомнаца и ВЦИК, рассчитывая вступить в ТатароБашкирскую автономию. Лишь нигилисты и буржуазные националисты, выхолостив ее суть, привели Республику к исчезновению, считает автор. В работе Тагирова довольно подробно освещена история провозглашения и формирования границ Татарской АССР в 1920—1921 гг., как свидетельство величайших результатов ленинской национальной политики КПСС и невиданного простора для развития и укрепления дружбы народов, возвышения авторитета русского народа (35).

В новой монографии «Очерки истории Татарстана и татарского народа (XX в.)» (Казань, 1999) Тагиров скорректировал свою концепцию в духе развернувшегося в конце 80-х — 90-х гг. в Республике движения за максимальную независимость от федерального Центра — союзного и российского. Он подчеркивает, что большевики шли к власти не под социалистическими лозунгами, а при использовании мощнейших конъюнктурных факторов, связанных с империалистической войной и исчерпанностью имперского развития России, а также резким ухудшением жизни всех слоев общества. Кроме того, само национально-государственное строительство Татарстана, считает историк, обретало трагические формы и было связано с непрерывными человеческими жертвами (36).

Обращаясь к уже освещавшимся в ранних работах фактам истории начала XX в., Тагиров расставляет некоторые новые акценты в интерпретации событий. Так, автор уже не отмечает ошибочности и ненужности культурно-национальной автономии, а констатирует постановку ее на второстепенное место в решениях Миллят медждиса конца 1917 г. — начала 1918 г. Отрицательная оценка выступления башкирского лидера 3. Валидова сопровождается ссылками на его пессимизм по вопросу об устройстве России в виде штатов и татарской территориальной автономии, а также на стремление образовать суверенную Башкирию без русских переселенцев. Не упоминается уже о его зависимости от золотопромышленников.

Тагиров считает, что идея Идель-Уральского штата базировалась на советской основе и могла в случае реализации обеспечить подлинно федеративное демократическое устройство Советского государства. По поводу Татаро-Башкирской автономии автор отмечает: ее инициатором был М. Вахитов, проект был неприемлем для мари, удмуртов, чувашей и других этносов, так как не учитывал их интересы. Вину же за ее провал автор возлагает вновь на национальных нигилистов и часть татарской и башкирской общественности.

В монографии Тагирова также подробно излагается история образования ТАССР в 1920 г. При этом детализируются представления о разных подходах к ее созданию; в духе современных националистических тенденций в Татарстане подчеркивается наличие устойчивой тенденции в ЦК РКП (б) к созданию маломощной Татарской республики без Казани, Уфы и других территорий совместного проживания татар и других народов, а также констатируется известное сужение прав автономии в декрете от 27 мая 1920 г. об ее образовании в сравнении с имевшимися проектами.

Тагиров обратил внимание и на противоречивое развитие событий, связанных с определением границ автономии, описал попытки С. СаидГалиева и особенно М. Султан-Галиева добиться расширения ее прав, историю дискредитации и устранения последнего с политической арены. Отмечая также сложности взаимоотношений русских и татар в Республике в конце 20-х гг., автор негативно оценил темпы и характер политики «коренизации» государственного аппарата и замену арабской графики на латиницу, а затем кириллицу. В целом же он резюмировал: «Как бы трудно ни осуществлялся проект национальной автономии татарского народа», какими бы мизерными ни были права Татарской Республики, он стал той базой, опираясь на которую в последующие годы развивалась борьба за создание суверенной государственности (37).

Проблемы национальной политики в изучаемый период исследовались также на примере других крупных российских регионов. Так, К. К. Хутыз, говоря о Гражданской войне на территории Адыгеи, обратил внимание на сильное влияние жестокостей и насилия со стороны красных и белых на позицию коренного населения по отношению к ним. По его мнению, у отсталых народов автономия как форма государственности часто оказывалась нереальной, и вначале приходилось насаждать принцип национального самоопределения извне методом создания «национальных органов» для определенной территории (38).

Интересный срез проблемы дается в кандидатской диссертации Н. А. Почешхова «Гражданская война в Адыгее: причины эскалации». Автор, в частности, рассмотрел процесс усиления политической конфронтации в Адыгее в связи с попыткой создания казачье-горской государственности. По его мнению, этот вопрос был базовым и отражал процесс неустанного поиска форм государственного устройства с учетом специфики кубанского региона, наличия казачьего и горского населения.

При этом главным и неизменным для объединения государственных образований Юго-Востока России был принцип федерализма. В то же время конкретная расстановка социально-классовых и политических сил сильно влияла на суть и количество проектов решения национального вопроса и государственного устройства, справедливо отмечает Почешхов, а путь их развития пролегал от федерализма к сепаратизму и «самостийности». Именно стремление к реализации национального самоопределения содействовало углублению политических противоречий в ходе Гражданской войны между казачеством Дона, Кубани и Терека, между отдельными группами кубанского казачества, между казачеством и горцами, между Кубанским краевым правительством и командованием Вооруженными Силами Юга России. В целом, заключает автор, наличие разных программ административно-государственного устройства Кубани и России, накладываясь на другие не менее сложные и важные обстоятельства в межнациональных отношениях, политизировало общество, предопределило расширение конфронтационных процессов и создало предпосылки для ускоренного формирования Вооруженных Сил революции и контрреволюции (39).

Т. П. Хлынина также обратилась к истории национальной политики в Кубанской области. Она считает, что предоставление самостоятельности советского типа в регионе во многих случаях формировалось Центром, а национальный вопрос отождествлялся с социально-экономической реформой. К тому же играла свою роль привязанность большевистской модели к ожиданию и подготовке мировой революции. Ее запаздывание, считает Хлынина, корректировалось различными формами федеративной связи, поглощавшей автономии включением в сложные структурные административно-территориальные подразделения.

По мнению Хлыниной, обретение горцами Кубани национальной государственности воплотило в разных оттенках автономизма (аморфного социалистического образования с расплывчатыми правами и четкими обязанностями) гибкое сдерживание национального удовлетворения рамками советской системы, стабильность которой поддерживалась непрерывными преобразованиями на административно-территориальном уровне и иллюзией возможности повышения государственного статуса ее составляющих частей. В итоге декларативный статус автономий постепенно входил в противоречие с практически возросшим статусом. Ожидаемое ролевое поведение автономной области не совпало с ассоциирующимся с ней обликом, что породило длительный конфликт Адыгейской автономной области и Кубано-Черноморской области (40).

Политику белых на Северном Кавказе, в том числе в национальной сфере, затрагивают историки белого движения на Юге России. Так, В. П. Федюк при характеристике истории добровольческого движения указывает, что оно постоянно конфликтовало с казачьими «самостийниками», стоявшими за создание Российской Федерации с признанием членов союза отдельными штатами. В начальный период формирования Добровольческой армии вождями белого движения сепаратистские настроения казачества рассматривались как источник иммунитета против большевизма, но по мере развития военной ситуации о децентрализации в управлении столь сложным в этническом и социальном отношении регионом говорить не приходилось, и возобладала линия на жесткое единоначалие.

Федюк довольно подробно осветил характер конфликтов деникинского правительства с Кубанской Радой по поводу создания Южно — Русского союза с автономией казачьих областей, отметил зависимость позиции обеих сил от военно-политической ситуации. Кроме того, в работе освещено развитие событий в гетманской Украине — отношения Киева с Петроградом по вопросу о самоопределении Украины, с немецким командованием, выявлен условный и весьма призрачный характер самостоятельности Украинской державы Скоропадского, державшейся на присутствии немцев.

Как считает Федюк, проблема национальностей Украины и Северного Кавказа играла немаловажную роль в эволюции и судьбе белого движения. Для антибольшевистских сил всерьез рассчитывать на победу было невозможно до тех пор, пока одни вели борьбу за вольный Дон или независимую Украину, а другие провозглашали лозунг воссоздания «единой и неделимой». Единство во главе с Вооруженными Силами Юга России было достигнуто не за счет компромисса, а за счет подчинения, и противоречия были загнаны внутрь, что привело к острым конфликтам добровольцев с казачеством и национальными государственными образованиями на окраинах России (41). Однако в целом национальная политика белых в столь важном в этнополитическом смысле регионе освещена явно недостаточно, к тому же казачество можно рассматривать лишь как субэтнос, и более целесообразно было бы проанализировать деятельность казачьих структур в области межнациональных отношений на Северном Кавказе, как и правительства Деникина.

Дать анализ последующей политики белых на Юге России по изучаемой проблеме в следующей работе, написанной в соавторстве с А. И. Ушаковым, не позволили свойственные историку увлечение конкретно-историческими деталями и определенная фактографичность. В ней лишь упоминается, что в начале 1920 г. представители казачьих областей вновь вернулись к идее создания союзного государства, а развитие идеи и взаимоотношения Деникина и Врангеля с этими и другими национальными и автономистскими структурами в регионе не прослеживаются (42).

Другой исследователь антибольшевизма В. Ж. Цветков уделил более пристальное внимание интересующим нас проблемам применительно к истории белого движения на Юге России. Впрочем, главным образом пишется о проблемах автономии. Он, в частности, считает, что А. И. Деникин выступал за культурную автономию Украины, что прослеживается в его Обращении «К населению Малороссии», и отвергал любое сотрудничество с правительством УНР. Петлюра был объявлен вне закона, было запрещено преподавание украинского языка в государственных учебных заведениях. При Особом совещании с января 1919 г. действовала Комиссия по национальным делам во главе с профессором А. Д. Билимовичем, которая должна была разработать «областное устройство» с учетом национально-культурных особенностей Юга России.

Что касается Северного Кавказа, то В. Ж. Цветков отметил, что в 1919 г. Кабарда, Осетия, Ингушетия, Чечня и Дагестан были выделены в особые автономные округа. Они должны были управляться «избранными народом правителями», при которых создавались особые Советы из наиболее авторитетных лиц. Они вели дела местного управления и хозяйства, сохранялись шариатские суды и шариатское право. При штабе Главноначальствующего Терско-Дагестанским краем генерала И. Г. Эрдели вводилась должность «советника по горским делам», избираемого на всекавказском горском съезде. В Чечне, Осетии, Дагестане, а также Закаспийской области, вошедшей в состав Терско-Дагестанского края, белые опирались, отмечает В. Цветков, на лояльную знать. К ним относились Чеченский национальный комитет, народный съезд Осетии, Всетуркестанский маслихат в Закаспии и др. Терское казачество сохраняло самостоятельные структуры управления, приравненные в правах с горскими народами. Кроме того, предполагалось провести отчуждение части казачьих земель в пользу горцев, сражавшихся в белых армиях. Однако насильственная мобилизация в ее ряды вызвала восстания в Чечне и Дагестане в сентябре 1919 г. — марте 1920 гг., которые были жестоко подавлены белыми.

П. Н. Врангель, сменивший А. И. Деникина, считает Цветков, не отвергал федерализм как принцип государственного устройства России. В беседе с председателем Национального украинского комитета И. Маркотуном он заявил о готовности «содействовать развитию национальных демократических сил», а в сентябре-октябре 1920 г. правительство Врангеля попыталось заключить союз с представителями бывшего Горского правительства, в том числе с внуком Шамиля, офицером французской службы Саидбеком, на основании признания федерации горских народов (43).

Отмечая эти и другие аналогичные факты, Цветков, однако, не дает им более развернутой оценки. Как поступали лидеры белого движения — в соответствии со своими идейно-политическими доктринами, включавшими развернутое обоснование и программу реализации того или иного способа решения национального вопроса в России? Или же их действия были гораздо больше продиктованы краткосрочными перспективами и проблемами борьбы с Советской властью и большевиками, стремлением создать социальную опору на подвластной территории для успешных военных действий?

Стремление дать обобщенную характеристику антибольшевизма в России, в том числе в определенной мере и его национальной политики, отличает монографию Г. А. Трукана. В ней говорится обо всех наиболее значительных антисоветских и антибольшевистских правительствах и вооруженных структурах, действовавших в годы Гражданской войны, в том числе и о демократической альтернативе большевизму в лице Комуча, и о Русском политическом совещании. Повествование построено на изложении основных фаз развития белого движения как военно-политической силы, противостоявшей большевикам, а также главных черт программ, тактики и организации белых в различных регионах России. При этом, однако, автор не выделяет сколько-нибудь подробно вопрос об отношении антибольшевистских сил к весьма важному национальному вопросу, по существу, не дает характеристику национальной политики антибольшевистских правительств.

Лишь при освещении истории Добровольческой армии и диктатуры генерала А. И. Деникина Трукан пишет о тех важных предложениях, которые выдвинул в декабре 1919 г., после серьезного ухудшения положения белых на Юге России для спасения всего их дела Б. Савинков.

В комплекс этих мер входило, в частности, соглашение с отделившимися народами для обеспечения широкой социальной поддержки белых. Савинков считал необходимым путем взаимных уступок наладить отношения с Польшей, привлечь предоставлением широкой автономии на свою сторону такие страны Балтийского блока, как Латвия и Литва, тогда как Эстонию он считал наиболее непримиримой сторонницей независимости.

Савинков подчеркивал также невозможность дальнейшей политики непримиримости в отношении Украины, где следовало ввести широкое местное самоуправление. Говоря об огромной важности Кавказа и росте в этом регионе настроений за независимость, он также предлагал начать переговоры о пределах и особенностях каждой отдельной автономии, прежде всего с Арменией, затем Азербайджаном. Грузия, считал Савинков, будет больше всего противиться этому, подобно Эстонии (44). Однако эти идеи оказались не востребованными в деникинском окружении и для самого лидера белых на Юге России, что во многом обусловило их поражение. В монографии, к сожалению, не дается анализ политической позиции белых по всему комплексу вопросов национальной политики, столь актуальных тогда в России и к тому же серьезно повлиявших на судьбу белого дела.

Сложную историю развития, формирования и смены органов власти в Крыму в годы Гражданской войны — советских, городских и земских, национальных, движения крымских татар — проследили А. Г. и В. Г. Зарубины. Так, провозглашенная в конце 1917 г. Крымская Народная (Демократическая) Республика крымских татар осталась только в тексте Конституции (45). Этот документ в новом переводе на русский язык опубликовал Исхаков. В предисловии к тексту он вновь подчеркнул необоснованность обвинений мусульманских деятелей, в данном случае крымских татар, в сепаратизме и пантюркизме. Вслед за другими исследователями он также повторил, что главной задачей их было выживание народа в экстремальных условиях, тем более что регионализм и этнорегионализм были характерны тогда и для других частей России (46).

Для В. И. Ленина и руководства большевиков в целом Крым был форпостом сопротивления германским войскам, т. е. и те и другие опирались не на разумное прогнозирование, а на выстраивание тактики после вступления в бой. К тому же само население не ведало о существовании Тавриды, которая сохранялась лишь до конца апреля 1918 г. и была чуждым наростом. Отмечая провозглашение в марте 1918 г. Социалистической Советской Республики Тавриды, историки обращают внимание на расхождения в объяснении причин этого акта между местными работниками и ЦК РКП (б). Первые подчеркивали самоценность Республики, созданной для сохранения нейтралитета в переговорах с Германией и строительства коммунизма на отдельно взятом полуострове.

По мнению А. Г. и В. Г. Зарубиных, безрезультатной была и попытка генерала М. А. Сулькевича в условиях немецкой оккупации создать самостоятельное государство (апрель-ноябрь 1918 г.). А краевое правительство С. С. Крыма не смогло воплотить в жизнь программу культурно-национальной автономии и другие демократические меры из-за противодействия А. И. Деникина и финансово-экономических проблем. Созданная вслед за этим по воле Политбюро ЦК РКП (б) Крымская Социалистическая Советская Республика представляла собой также прагматический ход большевиков. Они стремились противостоять вооруженным силам белых и смягчить обострившийся национальный вопрос, на деле проявили некоторую гибкость в своей политике, однако уже в июне 1919 г. Республика была ликвидирована.

Последующая история диктатуры белого генерала Я. А. Слащева и правления П. Н. Врангеля рассматривается авторами как противоположные политические типы. Врангель, указывают они, первым в истории белого движения попытался уйти от «непредрешенчества» и выступал, в частности, за федеративное устройство России. Однако разложение белого лагеря и тыла и несопоставимость имевшегося у Врангеля потенциала в сравнении с красными изначально ставили под сомнение осуществимость его программы (47). Статья Зарубиных вносит вклад в детальное восстановление конкретно-исторической картины развития различных моделей национальной политики на примере сложного в этнополитическом, стратегическом и социальном отношении региона.

Особенно важной представляется тема национально-культурной автономии в истории России. Интересным и полезным дополнением к ее изучению служит изданный в Томске сборник документов по истории культурно-национальной автономии в России. Он построен на материалах, освещающих события 1917—1920 гг. в Сибири и на Дальнем Востоке, и включает различные, главным образом архивные и частично новые документы, как правило, принимавшиеся на региональных и местных съездах, конференциях, заседаниях органов управления и самоуправления, общественных организаций и политических партий и движений. Автор-составитель И. В. Нам и редактор Э. И. Черняк считают, что Сибирь была своеобразным полигоном культурно-национальной автономии. Они дали общую характеристику ее существа и показали различия в отношении к проблеме между различными партиями. Если кадеты видели в национально-персональной автономии универсальный способ решения национального вопроса, реальную альтернативу этнотерриториальному решению в виде федерации или национально-территориальной автономии, то эсеры, трудовики, меньшевики, многие национальные партии считали ее оптимальным средством решения проблемы национальных меньшинств.

В Сибири и на Дальнем Востоке в годы революции и Гражданской войны реально совмещались национально-территориальная и культурно-национальная автономии, а министерство по национальным делам Дальневосточной республики проводило в жизнь принципы экстерриториальности и персональности. Под влиянием представителей мусульманского движения, сибирских областников и других структур в регионе создавались и действовали национальные советы при Сибирском областном совете и на местах — мусульманские, украинские (громады и рады), литовские, польские, латышские, еврейские (советы, союзы, комитеты и т. п.). Законотворческая деятельность в ДВР опиралась в этом вопросе на самоорганизацию национальных меньшинств, однако в 1922 г. с культурно-национальной автономией было покончено. Утвердилась советская модель государственного строительства (48). Издание составляет хорошую основу для детального исследования истории национальной политики в переломные годы развития России на примере одного из наиболее крупных полиэтничных и поликонфессиональных регионов.

В многочисленных работах по истории революций и гражданской войны характеризуется и анализируется позиция и деятельность разнообразных политических сил по решению национального вопроса на примере событий первого 20-летия XX в. и последующего развития в СССР. Например, С. В. Лоскутов в кандидатской диссертации дал общую характеристику развития народа мари и формирования его государственности на протяжении всего XX в. По его мнению, после свержения самодержавия на территории Марийского края двоевластия не сложилось, так как и комитеты общественной безопасности, и Советы стали совещательными органами при комиссарах Временного правительства, но отчуждение между властью и народом сохранялось и росло, в итоге уже в июле 1917 г. на Первом Всероссийском съезде мари в г. Бирске были приняты решения об изменении административно-территориального устройства с учетом национального состава населения, что означало рождение автономистского движения.

Под влиянием партии большевиков, считает Лоскутов, от осени 1917 г. до весны 1918 г. национальное движение развивалось в сторону радикализации требований, и в феврале 1918 г. на Национальном съезде мари была внесена программа, предусматривавшая создание Комиссариата мари при Казанском губсовете и отдела мари Наркомнаца. Реализация этих положений была важнейшим фактором, полагает автор, в обеспечении «триумфального шествия Советской власти» в Марийском крае (49).

Приоритетное внимание при анализе национальной проблематики в годы революции и Гражданской войны уделяется большевистской партии. В частности, М. Л. Бичуч считает тактическим лозунг самоопределения для большевиков и отмечает, что путь и способы решения национального вопроса понимались ими на местах по-разному: уральские большевики, к примеру, делали акцент не на национальном, а на экономическом принципе построения федерации. Однако в целом последовательно классовый подход, ориентация на мировую революцию, этноцентризм, несмотря на отклонения от него в практике государственного строительства автономий и некоторые конфедералистские идеи В. И. Ленина, заложили основы краха СССР.

Если в 20-е гг., считает Бичуч, власть проводила более или менее осторожную политику сближения народов, то при И. В. Сталине восторжествовали насилие и бюрократизация, а Конституция 1977 г. законсервировала советскую модель, к тому же в республиках в 70-е гг. возникли авторитарно-националистические режимы. Как указано в работе, этническая форма организации в многонациональном государстве, несмотря на свою простоту, конфликтна в смысле задач политической консолидации, и на смену империям (империей, очевидно, автор считает и федеративный СССР) должно приходить содружество народов (50).

Исследователь национально-культурного строительства в РСФСР в 1917—1925 гг. Т. Ю. Красовицкая обратила внимание на социокультурные факторы национальной политики в России после Октябрьской революции. Она подчеркивает важную роль исторических традиций, связывавших многие регионы страны, сосуществования рядом самобытных и автономных в историко-культурном смысле центров, незавершенности этногенеза многих народов при наличии реальной государственности у ряда из них, разнообразия правовых основ и исторических обстоятельств вхождения народов в состав Российской империи.

По мнению Красовицкой, революция обострила исторически присущую России культурную «центробежность» народов, часть из которых (поляки, финны, латыши, эстонцы, украинцы, белорусы, армяне и др.) имели развитую духовную инфраструктуру, высокий уровень национального самосознания и опыт государственной организации. Это привело к несовпадению представлений о направленности цивилизационных процессов тем или другим преобразовательным программам, особенно относительно путей и средств их реализации. Подтверждением этого Красовицкая считает именно отделение и воссоединение государственности близких к европейскому уровню развития Финляндии, Польши, позднее — прибалтийских стран, создание независимых Украины, Армении, Грузии. Она справедливо отмечает, что еще недостаточно изучен сложный вопрос о воспроизведении русским народом декларирования прав народов на свободу, суверенитет и образование самостоятельных государств, что русский этнос и его духовно-культурная сфера вследствие революции были расколоты ориентацией на революционные и религиозные идеи.

Красовицкая кратко осветила конкретные примеры решения национального вопроса на примере ряда народов в составе РСФСР (казахов, бурят, алтайцев и др.) и подчеркнула, что большевистская партия в этом процессе мало учитывала или даже нигилистически относилась к специфике национальных традиций. В начальный период, по ее мнению, советские работники проводили не политику, а политические реагирование на исторические условия и обстоятельства. Стремясь сделать российское сообщество народов воспреемником европейского образца рационального устройства, они не принимали в расчет национальные системы восприятия и осмысления картины мира, а также соответствие своих собственных представлений действительности (51). К сожалению, пока высказанные Красовицкой плодотворные идеи по поводу влияния этноконфессиональных, этнокультурных и этнопсихологических факторов на национальную политику недостаточно развиваются в историографии национального вопроса, особенно на примере РСФСР.

В целом, подводя некоторые общие итоги развития исследований по проблемам национальной политики России начала XX в. за последние 15 лет, следует подчеркнуть, что в этом отношении произошли позитивные изменения. Существенно расширились география исследовательских центров и предметное поле научного анализа. Появилось немало документальных и монографических изданий, в том числе не только в столицах, но и в крупных регионах — Поволжье, Урале, Сибири, Северном Кавказе. При анализе политической истории страны 1900—1917 гг. ученые все больше внимания уделяют не только политическим доктринам, идейно-теоретическим разработкам представителей и лидеров ведущих политических партий по национальным проблемам, но и непосредственной деятельности различных общественных, государственных и других сил и структур в этом направлении. Наибольшее внимание при этом уделяется общественно-политическим партиям и движениям общероссийского и регионального характера.

В то же время гораздо менее активно исследуется такой вопрос: каким образом органы государственной власти и самоуправления в Центре и на местах решали проблемы модернизации системы удовлетворения экономических, социальных, духовных, конфессиональных нужд российских этносов, форм управления и административно-территориальной организации российского геополитического пространства в связи с нараставшими в начале XX в. объективными потребностями демократизации государственности. Лишь на примере Государственной Думы России в последнее время достаточно успешно анализируется этот важный аспект, однако вне поля зрения ученых остаются многие другие — роль и деятельность правительства и Государственного Совета, системы местных органов власти и самоуправления, прежде всего в национальных регионах империи, взаимодействие центральных и местных (региональных) органов и учреждений в обеспечении баланса центробежных и центростремительных тенденций и управляемости полиэтничной и поликонфессиональной державой и т. д.

Ощутимо более успешно и плодотворно развивается процесс изучения национальной политики в годы революции и Гражданской войны. Фактически на примере всех наиболее крупных национальных регионов бывшей Российской империи ученые показывают, каким образом и в каких конкретных формах шло развитие национальных движений, какие «модели» и проекты решения национальных проблем разрабатывались и испытывались на практике в связи с крахом имперской государственности и поисками оптимальной формы государственного устройства новой России.

Общим является вывод историков об отсутствии у большинства народов России сепаратистских настроений и программ и огромной популярности идеи создания Российской демократической федеративной республики, в которой все народы бывших окраин могли бы получить возможности для всестороннего и полноценного национального прогресса, интеграции в общероссийское цивилизационное пространство с наименьшими потерями.

В исследованиях последних лет показаны отличия, имевшиеся в политике основных противоборствовавших в Гражданской войне сил — красных и белых — в области государственной национальной политики. Несмотря на то, что, в конечном счете, большинство национальных движений и народы России перешли на сторону Советской власти и большевиков, наиболее решительно выступавших за самоопределение народов, этот процесс не был простым и легким. Этот вывод присущ дня многих исследований. Выявляются и прослеживаются конкретно-исторические противоречия и содержание процесса признания национальными движениями и организациями советского варианта национальной политики.

Вместе с тем, как следует из трудов по истории антибольшевизма и белого движения в России, антисоветские силы имели достаточно большой потенциал демократического решения национальных проблем, активно и успешно использовали отвергнутую большевиками форму культурно-национальной автономии, именно в духовно-культурной сфере, гораздо более осторожно подходили к вопросу о преемственности в организации системы управления и самоуправления на местах. Однако преобладание шовинистических и особенно монархических настроений в рядах белых в разной степени в разных центрах антибольшевизма предопределило общий крах белого движения в целом.

Продолжение исследований в указанных направлениях должно способствовать более глубокому и точному, объективному и всестороннему анализу всего комплекса важнейших и сложных вопросов истории национальной политики России начала XX столетия, выявлению альтернатив исторического процесса, позитивных и негативных сторон прошлого, актуальных аспектов в современных условиях, когда проблемы обеспечения межнационального согласия и эффективности государственного устройства России должны решаться в соответствии с новыми вызовами XXI столетия.