Социальные издержки переходного периода и предпринимательство как элемент социальной структуры и фактор формирования новой социальной стратификации россии

Как бы мы ни сетовали на противоречия, ошибки и неумение осуществлять рыночное реформирование, старое медленно уходит, а новое появляется. И Россию, например, образца 2010;2012 годов нельзя сравнивать не только с Россией 1980;х годов, но даже с 90-ми годами. Уже в это время она стала другой страной. И в первую очередь потому, что коренным образом изменились экономическая и политическая основы жизнедеятельности общества. Мы выше не раз подчеркивали и факт понижения жизненного уровня значительной части населения страны как объективное следствие рыночного реформирования экономики страны. Реорганизация, как свидетельствовал в свое время Н. Бухарин по аналогичному поводу, предполагает временную дезорганизацию, поэтому временное падение производительных сил есть закон, имманентный революции, который, по его мнению, доказал «необходимость разбить яйца, чтобы получить яичницу"Но если в первые годы советской власти эта процедура имела вполне осознанный характер (большевики превращали, по их мнению, до сих пор стихийно развивающееся капиталистическое общество в новое, искусственно созданное человеческое общество, в котором известно, какие человеческие потребности и в какой очередности необходимо удовлетворять), то что было делать в этом плане нашим первым реформаторам? Разрабатывать модель превращения сознательного в бессознательное, стихийное?

С позиции сегодняшнего уровня знаний такое выглядит, по крайней мере, мистикой. Хотя и в первом, и во втором случаях российские революционеры и реформаторы имели дело в первую очередь с людьми, обществом, а не с теоретическими абстракциями. Ясно, что любого рода изменения в каких-либо основах существования этого общества выводят его из состояния равновесия. Так было после Октябрьской револю-^[1]

ции, нарушено было равновесие и фактом отказа от социалистической системы хозяйствования в новой России. Как «дитя» научной теории Октябрьская революция сразу же «заявила» о важности теоретического поиска в решении задачи по восстановлению равновесия. «Найти закон этого равновесия, — отмечал Н. Бухарин, — и есть основная проблема теоретической экономии»^[2]. Конечно, поисками аналогичных закономерностей равновесия занимались и до Н. Бухарина. По сути дела, вся мировая история экономической мысли — это постоянный поиск равновесных величин, «снимающих» напряженность сменяющих друг друга противоречий, которые и являются главными движущими силами развития человеческого общества.

Из всех источников развития современной России главным является противоречие между старым по своей сути типом общества и предпринимательством. Однако в условиях постсоветской действительности именно это противоречие и является главной движущей силой развития современного российского общества, а все другие противоречия вытекают из этого главного и являются формами его проявления, отображением его влияния на те или иные сферы человеческой жизни.

Одной из таких форм проявления главного противоречия выступает и противоречие, определяющее социальную динамику общества, центральное место в которой занимают изменения в социальной структуре современной России. Отсюда следует, что любые нарушения в равновесии старой системы общества, прежде всего экономической, с объективной необходимостью влияют и на состояние социальной структуры.

Специфические условия этих нарушений в экономической сфере, являющиеся отправными моментами изменения социальной структуры, требуют специального анализа, поскольку в России они стали существенно отличными от практики переходных процессов в других постсоциалистических странах и в то же время весьма «созвучными» с некоторыми теоретическими представлениями представителей буржуазной экономической науки ^[3].

Первым показателем нарушения равновесия в повой России, самым неопределенным образом касающимся изменений в социальной структуре, становится безработица. Возникновение нового производства, как известно, требует и новых работников. Вполне естественно, что новое производство не нуждается в тех работниках, которые не сумели в процессе проявления этого нового производства изменить свою квалификацию. В России же при глобальной смене старой системы жизнедеятельности общества на новую систему обновление происходит буквально во всех сферах деятельности. Вполне естественно, что безработица, а еще в большей степени — сама ее угроза становятся весьма серьезными факторами изменений в старой социальной структуре общества.

Пока, в условиях вялотекущего процесса рыночного реформирования, уровень безработицы в России растет медленно (табл. 1). Но если сравнивать исходный дореформенный период — 1991 год — даже с не очень успешным в плане практики реформирования России 1996 годом, то уровень безработицы вырос более чем в 40 раз (см. табл. 1, 2).

Таблица 1

Динамика численности безработных и уровня официально зарегистрированной безработицы в России'.

Таблица 2

Уровень безработицы по отдельным странам²

• 1 См.: Адамчук В.В., Ромашов О. В., Сорокина М.Е. Экономика и социология труда: учебник для вузов. — М.: ЮНИТИ, 1999. — С. 58.
• 3 Там же.—С. 59.

Однако, как видим из данных таблицы 2, в этот довольно непростой для нас 1996 год уровень безработицы в России по сравнению с данными таблицы 1 больше только чешского и японского. В подавляющем же большинстве стран, как в недавно трансформировавшихся из социалистических в капиталистические (Польша, Словакия), так и в индустриально развитых, уровень безработицы был значительно выше нашего. Но это страны, где отмеченное выше равновесие уже достигнуто. У нас же был период его разрушения. И то, что серьезного взлета уровня безработицы в новой России не случилось, мы были «обязаны» не проведению или какой-то специфике рыночного реформирования именно в России, а другому показателю нарушения равновесия — инфляции, ибо они тесно связаны между собой обратно пропорциональной зависимостью: с ростом безработицы уменьшается инфляция и, наоборот, уменьшение безработицы влечет за собой увеличение инфляции. В экономической теории эта зависимость называется «кривой Филипса». Она была получена чисто статистическим путем, но ясно, что при максимальном уровне безработицы, темп инфляции бывает самым низким, поскольку уменьшается совокупная платежеспособность населения со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Столь подробный анализ проблем совершенствования национальной системы защиты от безработицы как важнейшее условие формирования новой социальной структуры России связан с тем, что так называемая структурная перестройка экономики до сих пор здесь не произошла.

Ясно, что свершение ее приближается с принятием каждого нового закона, расчищающего поле рыночной экономике. Но ясно и то, что происходить в России она будет, если даже и революционным образом, то вряд ли быстрее, чем сам отход от социализма.

Последнее касается нс только проблем, связанных с процессом формирования рынка труда, ликвидацией и защитой от безработицы, но и с изменением самих старых приоритетов непосредственно в социальной структуре. Далеко не секрет, что до сих пор весьма отчетливо прослеживается акцент на преимуществах социальной структуры СССР по сравнению с капиталистическими странами, на роли рабочего класса, но вовне всегда остается взаимосвязь социальной структуры и развития экономики и общества, а ведь социальная структура всегда была одним из главных регуляторов социальной динамики в целом, в том числе развития экономики. Поскольку именно люди, организованные в разного рода группы, выполняют в системе экономических отношений все те социальные роли, порождаемые экономикой, которых она требует.

Всё это, к сожалению, вряд ли относилось к социальной структуре советского общества, ибо она существовала как бы в двух ипостасях. С одной стороны, идеологически выверенная, отражающая теоретические постулаты нового учения о социализме, которое даже с марксистским учением по многим позициям расходилось. С другой стороны, та действительная социальная структура, которая выполняла свои общественные функции в соответствии с действительной практикой жизни. Оба варианта социальной структуры между тем базировались на фундаменте собственности.

Как известно, отношения собственности помимо того, что они выступают как ведущий элемент производственных отношений, согласно марксистской доктрине являются и базисным фактором деления общества на классы. «Присвоение гой или другой части общественных средств производства и обращение их на частное хозяйство для продажи продукта — ваг основное отличие одного класса современного общества (буржуазии) от пролетариата…»^[4], — утверждал В. И. Ленин. Согласно этому положению все жители России, поменявшие свой ваучер на акции какого-либо предприятия, вне зависимости от своего старого социального положения создали новое социально-классовое образование, реанимировав тем самым класс буржуазии, с которым советское государство безжалостно расправилось во время Октябрьской революции 1917 года и первого десятилетия существования советской власти. Так была разрушена первая «ипостась», официальная, как мы ее назовем, созданная в советской России социальная структура, основными элементами которой являлись рабочий класс, колхозное крестьянство и интеллигенция как межклассовая прослойка. Причем, разрушение это произошло, как ни парадоксально, скорее на уровне теоретическом, чем практическом. Но об этой «подмене» большинство населения России узнало несколько позже, когда пришло время, говоря ленинским языком, «обращать» присвоенную часть общественной собственности на «частное хозяйство», а проще говоря, получать дивиденды.

Однако всё это уже не имело какого-либо значения для необратимого процесса коренных изменений в системе социальной дифференциации, основанной на новых принципах. Эра экономического детерминизма, когда классы являются «продуктом экономических отношений своей эпохи»^[5], казалось бы, закончилась. На смену классической марксистско-ленинской теории социально-классовой структуры в обществе пришла теоретическая модель М. Вебера, предложенная им в 20-е годы и с тех пор присутствовавшая в основе большинства социологических теорий XX века. Макс Вебер предложил трехчленную стратификационную систему, в которой одновременно сочетается деление общества на классы, статусные группы и политические группировки. В сжатом виде основные положения, касающиеся социальной стратификации, были изложены им в статье «Класс, статус и партия»^[6].

М. Вебер, отказавшись от марксистского тезиса о первичности экономических характеристик в социальном делении общества, классы все-таки понимал в марксистском ключе — как производное от отношения к производству и способам доступа к благам, как экономическую характеристику тех или иных групп людей. Но введенные им статусные группы как производное от принципов потребления благ, выраженных в образе жизни и престиже, и партии как независящие от деления общества на классы и статусные группы деление на группы по политическим убеждениям, конечно, напрочь дезавуируют старый марксистский подход к социальной структуре общества.

И опять мы столкнулись с парадоксом: веберовская теория социальной дифференциации, о которой, возможно, знал узкий круг специалистов, «овладела» массами чисто на уровне неосознанной практики. Хотя практические изменения в социальной структуре российского общества происходили, конечно, в результате осуществленных реформ и, прежде всего, благодаря изменениям, которые произошли в самом характере собственности.

Знакомясь с трудностями реформирования социально-экономических процессов в переходный период, не перестаешь удивляться, насколько просто перестроечные процессы происходят в социальной структуре общества. Конечно, агрессивность классовой борьбы еще чувствуется, но чаще всего уже на психологическом уровне и лишь изредка вспыхивают стычки сторонников старого способа производства с правоохранительными органами, а, отнюдь, не между представителями каких-то классов. Да, и то в весьма «непонятных» условиях перехода собственности от одного владельца к другому, о чем работники и менеджмент предприятий даже не знают.

Невольно задумываешься над этими процессами. Что может лежать в основе таких более-менее мирных деформаций в социальной структуре общества, в котором новая структура утверждалась в ожесточенной революционной борьбе несколько лет?

Очевидно, что, во-первых, союз рабочих и крестьян был не таким прочным, как об этом свидетельствовали идеологи советской системы. Во-вторых, вызывает сомнение и устойчивость самой модели социально-классовой структуры социалистического общества. Точнее, ее первый — идеологический — аналог, о чем мы говорили выше. На последнем стоит остановиться подробнее.

Как известно, К. Маркс специально не исследовал социальную систему общества, а лишь обобщил и распространил изученное им устройство капиталистического предприятия на всю классовую структуру, в том числе неизбежные, связанные с ним классовые конфликты. Поскольку основными действующими лицами марксова анализа являлись капиталист и рабочий, постольку все другие группы населения как бы оказались «за бортом» научного анализа ученых марксистского направления. Не случайно, что исследователи проблемы социальной структуры в СССР были так беспомощны. И дело тут не в самих ученых^[7], а в том, что исследование того феномена, который выпадает за рамки марксовой социально-классовой структуры, с позиций марксистской социологической методологии просто невозможно.

Одним из таких феноменов социальной структуры, который не мог быть предметом исследования советской социологической науки, является так называемый средний класс. До сих пор мы не располагаем возможностью воспользоваться какими-либо официальными данными, которые были бы, во-первых, достоверными (например, данными, предоставляемыми на Западе налоговой полицией). И, во-вторых,—более предметными по отношению к характеристике различных слоев и групп населения. Отсюда и та неразработанность методик по проведению социологических исследований, в материалах которых также очень мало необходимой информации.

В силу этих причин сегодня отсутствует единая точка зрения на признаки, по которым из всей социальной палитры можно было бы вычленить средний слой российского общества, разговоры о котором пошли сразу же, когда в обществе возникли идеи необходимости рыночных реформ^[8].

Не пытаясь обозначить в нашем исследовании все признаки, конституирующие средний слой как следствие рыночных реформ в рождении нового элемента социальной структуры, рассмотрим лишь один момент — процесс становления предпринимателей в качестве нового элемента социальной структуры, рождающегося одновременно с процессом осуществления рыночного реформирования.

«Социальные структуры, социальные типы и взгляды, — отмечал И. Шумпетер, — подобно монетам, не стираются быстро. Однажды возникнув, они могут существовать столетиями, а поскольку разные структуры и типы обнаруживают различные способности к выживанию, мы почти всегда обнаруживаем, что фактически существующие группы и реальное национальное поведение более или менее отклоняются от того, каким им следовало быть, если бы мы попытались вывести их из господствующих форм производственного процесса»^[9].

Такого рода «отклонения» обнаруживаются уже у таких марксистов, как Ф. Энгельс и В. И. Ленин. Немарксистская разновидность теории первого связана с гем, что он строил ее на основе разделения труда. В. И. Ленин в своем классическом определении классов^[10] в еще большей степени отошел от марксова подхода к пониманию классов. Собственно, если бы не ленинское развитие марксистской теории классов, то с окончательным кооперированием крестьян в России надо было объявлять победу бесклассового общества^[11] со всеми вытекающими отсюда последствиями (как известно, бесклассовое общество — один из конституирующих признаков коммунизма). То, что предприниматели — часть среднего класса, как следствия реформ, во многом ясно из всего вышесказанного. И тем не менее подкрепим сказанное еще одним свидетельством.

Обращение большевистского правительства к нэпу — это не что иное, как попытка поиска социальных сил, которые могли бы обеспечить стабильность режима новой власти. Исходя из этого, В. И. Ленин в статье «О кооперации» старается показать роль личного материального интереса в процессе восстановления России из разрухи Гражданской войны. Естественно, главная идея статьи состоит в развитии мелкотоварного производства на кооперативных началах. Интересно отмстить, что до этой статьи Ленина (1923 г.) в журнале «Экономист» была опубликована статья Л. Литошенко «Кооперация, социализм и капитализм» (1922 г.), в которой утверждалось: «В конечном счете кооперации может рисоваться как идеал общества с меньшими экономическими неравенствами, чем в настоящее время, и с преобладанием средних доходов, достигших довольно значительной величины. Это — идеал „политики средних классов“ и кооперация есть одно из могущественных ее орудий»^[12]. Вполне возможно, что Ленин с данной статьей был знаком и использовал ее при подготовке своей статьи о кооперации^[13].

Как бы то ни было, взаимоотношение кооперации и средних слоев населения позволило бы в большей степени обеспечить стабильность в обществе. Комитеты бедноты, как в этом можно было убедиться уже в период с октября 1917 до марта 1921 года, благоприятной экономической «погоды» не делали. Однако «диктатура пролетариата» победила и на сей раз. Никаких отклонений от марксизма Сталин не допустил. В России снова была продолжена история классовой борьбы, в результате которой те слои населения, которые могли бы образовать средний класс, официально исчезли. В ходе осуществления этой «классовой борьбы» серьезно страдали и класс кооперированного крестьянства, и интеллигенция, дискриминация которой продолжалась до последних лет существования СССР. «Союз» же рабочих и крестьян в классовой политике советского государства был таким же ущербным для последних, как и в классовой теории Маркса.

И все-таки средний класс^[14] в советской России оставался. Конечно, он не мог существовать вполне легально, как, например, просто так называемые средние слои, куда входила значительная часть интеллигенции, высококвалифицированные рабочие, часть служащих на основании определенных признаков: уровень дохода, образование и т. п. Представители же среднего класса, выражаясь юридическим языком, «преследовались, но закону». Количественный и качественный состав его, несомненно, менялся. Но то, что «теневое» предпринимательство было весьма значительным явлением при советской власти, отрицать невозможно. Даже весьма неадекватное сравнение данных официальной статистики с объемом выполняемых услуг и производством некоторых видов товаров позволяет свидетельствовать о существовании именно среднего класса в советской России. Хотя, по данным Госкомстата РФ, численность занятых в сфере индивидуальной трудовой деятельности (ИТД) в 1989 году составляла менее 200 тыс. человек, а, по данным независимых экспертов, 3 млн человек.

Конечно, многие из занимавшихся ИТД совмещали предпринимательскую деятельность со своей основной работой и были «приписаны» к другому «сословию». Так, например, в Москве в конце 1988 года 40% от общей численности занятых ИТД составляли служащие, 30 — рабочие, 15 — пенсионеры, 15% — прочие^[15].

Объем «теневой» экономики был еще более значительным, и в конце 1989 года он составлял ¼ часть национального дохода страны.

Таким образом, можно свидетельствовать, что, по крайней мере, накануне эволюционного перехода в свое новое качество общественно-экономической жизни Россия уже имела свой собственный «рыночный» средний класс в лице значительной массы участников ИТД, кооперации и предпринимателей «теневой» экономики.

М. Вебер в отмеченной выше статье «Класс, статус и партия» средний класс «располагал» между полярными классами собственников и рабочим классом^[16]. Понятно, что и М. Вебер, и его последователи были более раскрепощены в своих взглядах на действительность, чем, например, советские социологи, малейший уход в сторону от марксистской методологии для которых заканчивался в лучшем случае научным забвением^[17]. Всякая мысль о провозглашении среднего класса, как, впрочем, и просто средних слоев, при советской системе равенства в бедности с необходимостью вскрыла бы довольно противоречивую сущность социальной структуры в обществе развитого социализма. И эта ситуация касалась проблемы обнародования не только данных о предпринимательстве, которое было вне закона, но и вообще каких-либо сведений о наличии средних слоев, из которых неминуемо следовал бы вывод о существовании слоев населения, находящихся по обе стороны «серединной» части граждан.

О том же, что в СССР можно было выделить определенный средний слой в качестве своеобразного «буфера» между богатством и бедностью, свидетельствуют материалы новосибирских социологов^[18] (табл. 3).

Социальный профиль города Новосибирска в 1990 г. (%).

Таблица 3

Если комментировать данные таблицы 3, следуя логике исследователей, то к средним слоям можно отнести представителей только четвертой страты (24%). Это очевидно. Невероятно другое. Семьи, например, руководителей распределились так, что, имея 12%-ную «квоту» в средних слоях, они имеют своих представителей не только в верхних стратах, но и в низших, включая последнюю — 7-ю страту, хотя в количественном плане и небольшую. Имеет своих представителей в верхних стратах и так называемый депривированный слой с низким уровнем имущественной обеспеченности.

Приведем данные известного американского социолога У. Л. Уорнера, которые он приводил в середине 30-х годов прошлого века^[19] (табл. 4).

Таблица 4

Социальный профиль небольшого провинциального города США середины 30-х годов (%).

Если сравнивать данные табл. 3 и 4, то к средним слоям относятся в обоих случаях, например, квалифицированные рабочие и служащие. И, конечно же, в таблице американских данных полная ясность. Нет той противоречивости, которая присуща новосибирским исследователям. Но с позиций нашего анализа важны оба приведенных примера.

Данные Уорнера (история для американских ученых) для нас представляют своеобразный ориентир той социальной структуры, которая возможно будет у нас в период становления системы свободного предпринимательства. (Даже сегодня, по прошествии четверти века новой истории России, прогнозировать сроки появления последнего вряд ли возможно). Данные новосибирских социологов — исходная модель социальной структуры последних лет существования социалистического общества, с которой (а не с «чистого листа») начались преобразования в социальной структуре России в начале 1990;х годов.

«Размытость» представленной структуры может являться предметом многих предположений. Нас же интересуют здесь лишь несколько моментов. Во-первых, сами границы средних слоев. Во-вторых, его революционность, наличие потребности в преобразовании старого общественного уклада.

Первая проблема возникла из-за той специфики получения доходов, которая существовала и в значительной степени сохранилась сегодня. Это система небольшого оклада плюс большие привилегии (разного рода «кремлевки», «пайки», спецобслуживание, низкая цена или бесплатные путевки и т. п.). Данная проблема в большей степени связана не с границами среднего класса, а с любой формой олигархии как режима, при котором власть принадлежит узкой группе лиц. Будут ли это работники аппарата управления, директорский корпус, новое чиновничество, военные, богатые люди и т. п.— это не играет никакой роли. Средний класс для каждой из этих групп выступает опорой стабильности, защищая их от социальных потрясений. Только не от своих конкурентов — новых претендентов на олигархическую власть. И хотя каждый новый из этих претендентов и олигархов у власти надеется на средний класс как на свою социальную опорную базу, этим надеждам не суждено проявиться в странах переходного типа с неокрепшей демократией.

Так, например, решающую роль в становлении новой России сыграли не представители средних слоев населения в целом, а такие его группы, как предприниматели, политические группы, профсоюзные группы, представители свободных профессий. Если бы в России на практике существовала даже такая «расширенная» социальная структура, какую представили новосибирские ученые, вряд ли бьши бы возможны какие-то политические изменения в советской России. Представители буквально всех сгруппированных страт новосибирских ученых характеризуются не уровнем дохода, а крайней зависимостью от отношений с государственной властью, прежде всего как раз в той области, где осуществляются непосредственно изменения в размерах доходов.

Кстати, сегодняшние упования властных структур на формирование и укрепление какого-то абстрактного среднего класса как гаранта стабильности в России, вообще-то, беспредметны. На практике именно эти структуры и «делают» очень много для того, чтобы средний класс не сформировался в России. Вряд ли уместна сегодня в России и та «тарификация» среднего класса на «верхний, средний и нижний слои», как это делал У. Л. Уорнер и как это делали на основе наличия в собственности дач, гаражей, количества комнат в квартире и т. п. социологи в отчете по исследованию, заказанному московским представительством Фонда им. Ф. Эберта^[20]. Думается, что сопоставлять сегодняшнюю социальную структуру России с американской, пусть даже и далеких 1930;х годов, не совсем корректно. Вместе с тем заявления типа: «Неудача с формированием среднего класса свидетельствует о неудаче рыночных реформ в России», — вряд ли отвечают действительности. Но, как ни странно, именно это утверждает известный специалист по переходному периоду в России профессор Р. В. Рывкина. Она же свидетельствует и о «теневом характере деятельности нового правящего класса». Думается, что и данное свидетельство нуждается в некотором уточнении.

«Итак, среди комплекса процессов формирования в России новой социальной стратификации главным является возникновение нового господствующего класса», — провозглашает Р. В. Рывкина. Кто же, по ее мнению, входит в этот «господствующий класс»? Это: члены президентской Администрации; члены Правительства, занимающиеся экономикой (глава Правительства, его заместители и др.); министры и их заместители; руководители комитетов и комиссий Думы и Совета Федерации; руководители и консультанты крупнейших государственных и полугосударственных корпораций; руководители крупнейших государственных и полугосударственных предприятий, крупнейших банков, бирж, торговых домов, инвестиционных фондов, компаний и т. п.

Как видим, состав «господствующего класса» весьма неоднороден, но крайне немногочислен. Можно было бы и персонально его изложить. Но не в этом главное, а в том, что в этом «классе» (как ни говори, а это все-таки определенная социальная общность) просматривается столько противоречий, что, отдели его от общества, «в живых остались бы единицы этой „общности“».

«Теневой характер деятельности нового правящего класса объясняется также обилием установленных запретов на бизнес», — читаем мы дальше во «втором, переработанном» издании книги Р. В. Рывкиной с театральным названием: «Драма перемен». И опять нас не покидают вопросы. Кто же «устанавливает» эти запреты? По всему выходит, что — сам Президент. Больше некому. Все остальные лица, обладающие властными полномочиями, включены в «господствующий класс». Нс будут же они сами себе подножки ставить? А может быть, автор в некоей скрытной форме предупреждает читателя, что, мол, внимание: в нашей чиновничьей среде на самом высоком уровне люди не довольствуются своей заработной платой, а подрабатывают «на стороне»?

Может быть, именно поэтому сегодня на уровне конкретной действительности, а не досужих рассуждений, ни существующие государственные структуры, ни их сотрудники никак нс могут вписаться в рыночную ипостась России, а влачат жалкое существование неких «полукровок». С одной стороны, они в «одном классе» — в качестве «поверженного класса» старой советской бюрократии, а с другой — реформаторы, сторонники рыночного реформирования. И, конечно же, далеко не секрет, что бизнес чиновников — это не только нарушение их «уставной деятельности», но и, как ни странно это звучит, прямое содействие развитию именно рыночных отношений, которые они тормозят по роду своей основной работы. Правда, и бизнес получается как бы теневой, похожий на тог, что был при советской власти. И не в результате ли этого в России сложилась ситуация, что доля «теневой» экономики постоянно растет и, по нашим оценкам, уже перевалила за 50%.

Плохо это? Конечно. Но такова практика конкретной жизни России в переходный период, и ее необходимо воспринимать как данность. А существо этой данности, на наш взгляд, не только в том, что «теневая экономика» — это весьма серьезный фактор нарушения прежде всего финансовой жизни страны, но и специфическая форма конкуренции. Точно в такой же мере, как и форма протекционизма — антипода конкуренции. Так что в любом случае расширение «теневой» экономики выполняет две задачи: способствует развитию рыночных отношений и тормозит этот процесс. Более однозначно можно говорить о «теневой» экономике применительно к процессу развития предпринимательства и новой социальной структуры общества.

И, действительно, из кого в своем большинстве состоит сама человеческая масса теневиков? Из представителей отмеченного выше «господствующего класса»? Или из деклассированных элементов? Нет. В основном это — предприниматели, бизнес которых не может выжить в той ситуации, которую создали чиновники, навязавшие грабительскую систему налогообложения, «окружив» предпринимателя такой «заботой», что он не в силах прокормить всех «озабоченных». Пока еще нет конкретных данных переписи населения по количеству отдельных страт населения. Однако можно с уверенностью утверждать, что количество предпринимателей в России значительно выше той цифры, которую представляют наши статистические органы. И именно предприниматели уже сегодня выступают гарантами стабильности.

0 представителях среднего класса из числа семей среднего достатка — специалистах, служащих, квалифицированных рабочих и т. п.— этого пока сказать нельзя. Они и представители низших страт будут за тех, кто им больше «дает». А сегодняшняя власть, как мы свидетельствовали выше, пока в этом вопросе остается старым «собесовским» органом. Главное же в том, что средний класс, за исключением слоя предпринимателей, не обзавелся еще определенной собственностью. А те права на нее, которые бывшие советские люди приобрели (приватизация квартир, наличие акций предприятия и т. п.), крайне иллюзорны и сегодня уже не играют какой-то экономической роли.

В связи с этим можно согласиться с теми, кто утверждает, что средние классы не гаранты, а индикаторы стабильности. В этом плане накануне любых выборов с помощью экспресс-исследования общественного мнения уже сегодня можно выяснить, на чьей стороне представители средних слоев населения. И по тому, чьими сторонниками они являются, можно судить о стабильности в обществе или о надвигающейся буре. Если они поддерживают «консерваторов» — значит, общество стабильно, если «якобинцев» — мы накануне революции.

Правда, исследователи и сегодня столкнутся с трудностями методологического характера: по каким признакам определить крайние границы самого среднего класса? А эту проблему социологии необходимо решить в первую очередь.

В России издавна существовала традиция считать представителем среднего класса интеллигенцию. Считалось даже, что само слово «интеллигенция» русского происхождения. И первая попытка поколебать марксистскую доктрину социальной структуры социалистического общества связана с тем, что советские социологи в конце 60-х — начале 70-х годов прошлого века пытались выделить в рабочем классе прослойку рабочих-интеллигентов', наделяя се чертами нс только интеллектуального плана, но и признаками среднего класса.^[21]

Такое раздвоение не было случайным, ибо интеллигенция на Руси, несмотря на то что среди нее всегда были яркие личности, ни до революции, ни после нее не представляла целостного социального образования, а выступала конгломератом разных групп, включающим в себя и тех, кто после прихода к власти в 1917 году «отняли у русской культуры свободу выражения, которую она сумела отвоевать при царском режиме. Так интеллигенция обратилась против самой себя и во имя общественной справедливости наступила обществу на горло»^[22].

Новая интеллигенция, воспитанная при советской власти (ядро старой интеллигенции уехало за границу или было уничтожено), до середины 1950;х годов по уровню дохода, несомненно, являлась средним классом, но именно в силу этого и поддерживала существующий режим власти. И только после того, как факт введения обязательного среднего образования, научно-технический застой и другие факторы подорвали прежние привилегированные позиции интеллигенции, в ней началось идеологическое брожение, в результате чего вначале появились группы диссидентов, а впоследствии и политические группы, способствующие разложению социалистического строя «изнутри».

После эйфории первых месяцев существования новой России трудности последствий жестких реформ, финансовый и экономический кризис во многом способствовали тому, что в среде интеллигенции появилось много недовольных Правительством России. После «спокойного» десятилетия (2002;2012 гг.) в условиях санкционного противостояния с Западом аналогичные проблемы возникли снова.

Всё это свидетельствует о том, что говорить о формировании среднего класса как гаранта стабильности нового общества без серьезных достижений в области экономики не имеет никакого практического смысла. Только решительное продолжение реформ и, прежде всего, осуществление качественной перестройки промышленности за счет структурной перестройки и скорейшего подъема ее ведущих отраслей позволит создать материальную базу для осуществления всего спектра реформ, одним из первых результатов чего будет упорядочение социальной структуры новой России, в том числе становление нового среднего класса.

Что касается последнего, то по чисто количественным параметрам его формирования можно ориентироваться на те же США. В этой стране, где сегодня выделяют четыре основных класса: высший, средний, рабочий и низкий, — каждый из которых, за исключением рабочего класса, может разбиваться дополнительно на 1−3 слоя, данные о принадлежно;

сти к какому-то классу не менялись последние 50 лет. Так, например, в 1947 и в 1987 годах к высшему классу относили себя 3 и 4% американцев, соответственно, к среднему — 43 и 47%, к рабочему — 51 и 43%, к низшему — 1 и 5%. В США средний класс «расположился» между очень богатыми (состояние 200 млн долл, и более) и очень бедными (доход менее 6,5 тыс. долл, в год). Обе крайние группы составляют по 5%'. Следовательно, 90% американцев входят в средний класс.

У нас же постреформенная ситуация сложилась совсем в противоположном соотношении. В мае—ноябре 1993 года в нищете, бедности и нужде в России жили 76% респондентов. Если сравнивать количество респондентов с «относительным достатком» (16%) с аналогичной категорией в новосибирском исследовании 1990 года (24%) или «нижним средним» слоем в американском исследовании 1930;х годов (28,12%), то в обоих случаях «средний слой» 1993 года значительно меньше. О каком-то сравнении с ситуацией конца XX века в США вряд ли стоит говорить вообще.

На основе данных рассмотренного мониторинга Л. Ю. Журавлева получила любопытный срез опрошенных одновременно по материальному положению и по профессиональному статусу (табл. 5)^[23][24], который позволяет вычленить представителей среднего класса в России более взвешенно.

Представители разных профессиональных слоев в представленной таблице сгруппированы в шесть групп.

• 1. Руководящие кадры — директора и другие руководители производственной и коммерческой сфер, ответственные работники органов власти.
• 2. Высшая интеллигенция — специалисты с законченным высшим образованием, высокой самооценкой своей квалификации и суммарным доходом от основного и дополнительного занятия не ниже медианного уровня.
• 3. Массовая интеллигенция — специалисты, не вошедшие в группу 2 и помощники специалистов, занятые иолу интеллектуальным трудом.
• 4. Рабочая аристократия — квалифицированные рабочие с образованием не ниже среднего специального и суммарным доходом не ниже медианного уровня.
• 5. Индустриальные рабочие — квалифицированные рабочие промышленности, строительства, транспорта, связи и других несельскохозяйственных отраслей, не вошедшие в группу 4.
• 6. Неквалифицированные работники — рабочие сельского хозяйства, рабочие и служащие неиндустриальных отраслей, труд которых не требует специальных знаний.

В отдельную группу выделены предприниматели.

Информация о доли разных профессионально-должностных групп, находящихся на разных ступенях материальной обеспеченности.

Таблица 5

* Благополучные группы, которые, по мнению автора, по своему профессионально-должностному статусу могут претендовать на принадлежность к среднему классу.

Л.Ю. Журавлева из всего массива данных, показанного в таблице 5, вычленила материально более или менее благополучные группы, которые, по ее мнению, могут претендовать на принадлежность к среднему классу. В сумме эти группы составили 15,04% работников. Из них она вычла 3% богатых. Таким образом, величина среднего класса, по ее подсчетам, составила 12,04% респондентов. Характерно, что, придерживаясь определенных критериев по профессионально-должностному статусу работников, Л. Ю. Журавлева к среднему классу отнесла, например, состоятельных рабочих аристократов и не отнесла сюда представителей этой же группы с относительным достатком, не говоря уже о тех, кто испытывает нужду или «впал» в бедность, хотя именно профессиональный статус высококвалифицированных рабочих позволяет считать их интегрированными в средний класс. То же самое следует сказать и о предпринимателях. По статусу не может быть бедных и богатых предпринимателей, родовой признак у них совсем другой.

Но до сих пор в России разница между богатыми и бедными предпринимателями весьма существенна. При этом нельзя не учитывать и сам содержательный характер российского предпринимательства.

Рыночная история России воссоздается практически на пустом месте. И если в стране и был какой-то рыночный опыт, то он в любом случае имеет в разной степени криминальный оттенок с позиций старого советского менталитета. Глубоких же корней, как в капиталистических странах, нет ни у одного нового элемента современной социальной структуры. Раньше мы чаще всего гордились лишь одним — пролетарским происхождением. Другое дело, например, в США, где 68% руководителей бизнеса — выходцы из семей бизнесменов, 15% — из семей технических и научных специалистов. По данным исследований, 69% управляющих ведущих американских корпораций — выходцы из семей предпринимателей, 18 — из семей инженерно-технических работников и 6% — из среды торговцев, клерков и младшего административно-хозяйственного персонала. У нас же, как мы отмечали выше, даже семейный бизнес пока в зачаточном состоянии. Пока предприниматели как элемент социальной структуры — явление новое. Этот элемент появился уже как результат осуществляемых экономических реформ. Предпринимательство — это наиболее точный на сегодняшний день индикатор становления нового способа производства, в котором аккумулируются все достижения и неудачи формирования новых отношений в России. Так, например, о неудачах в процессе реформирования обычно судят, но ухудшению материального благосостояния широких народных масс. На наш взгляд, это очень ненадежный критерий, поскольку любая перестройка основ существования общества всегда связана, как мы уже говорили, с общим ухудшением социальной обстановки в стране. А вот количество малых предприятий — это реальный, пусть даже еще и нс вполне «качественный», показатель движения вперед или топтания на месте. И в этом плане отметим, что достигнутые успехи в осуществлении реформ более чем в 3 раза меньше того объема достижений, который планировал в духе старых советских традиций.

Достаточно сказать, что, по прогнозам, в 1995 году должно было быть примерно 3 млн. малых предприятий, которые должны были производить ¼ часть валового национального дохода^[25]. В действительности численность предприятий, достигнув в 1994 году порядка 900 тысяч, в следующем 1995 году стала сокращаться. И лишь в 1997 году она начала медленно расти. Показатель вклада в валовой национальный доход был меньше более чем в 2 раза.

Следуя старой логике в выборе критериев общественного развития, при анализе ситуации стремительного роста малых предприятий в кризисный 1993 год многие исследователи (в том числе и мы сами) затруднялись высказать достаточно ясную причину происходящего. Оказалось, что всё это — «непознанные» закономерности.

Исследования западных социологов (Д. Стори и др.) уже давно выявили, что безработные составляют порядка ¼ части тех, кто открывает малые предприятия. И что характерно: эта часть безработных превышает число тех, кто остался в статусе безработного. То же самое происходит и в условиях экономического спада. Ряд исследований (Дж. Бэннок, М. Бинкс, А. Дженингс) выявил тенденцию, характеризующую рост количества новых малых фирм в условиях экономического спада. Она проявилась и в условиях кризиса на рубеже 30-х и в середине 70-х годов^[26].

В действительности всё это, в том числе и применение нами предпринимательства в качестве признака, на основании которого осуществляется оценка уровня реформирования в России, объясняется очень просто. Дело в том, что само появление в старой социальной структуре нового ее элемента не может возникнуть из ничего. Этот новый элемент социальной структуры возникает в ходе весьма противоречивого процесса становления нового способа производства. Сам процесс становления нового способа производства объективно невозможен без предпринимателей — тех хозяйственных субъектов, функцией которых, как отмечал Шумпетер, является как раз осуществление «новых комбинаций, которые выступают как его активный элемент»^[27]. Именно из-за непонимания этой простой истины реформы в нашей стране идут так медленно, а то и вообще «топчутся» на месте.

В наших условиях (и в условиях кризиса в капиталистических странах, когда необходимы новые комбинации для качественного «рывка» производства) возникает новый элемент социальной структуры, который и осуществляет новые комбинации, — как одно из необходимых звеньев нового производства. Проблема же наших руководителей в Правительстве, Верховном Совете и сменившем его Федеральном Собрании в начале 1990;х годов всегда покоилась на мнении, что строительство абсолютно новой России может возглавлять опытный строитель старой России, что старое социалистическое предприятие можно переделать в новое, вручив гражданам ваучер или акции предприятия, создав на нем совет директоров акционерного общества, который возглавит старый директор старого социалистического предприятия.

В период перехода России на новые рельсы экономики наши реформаторы забыли даже старый рефрен идеологов коммунизма: коммунистическое общество требует создания нового человека. Почему же в новое капиталистическое общество можно «пускать всех»?

Как бы то ни было, но сам процесс создания нового способа производства на уровне практики начался с рекрутирования предпринимателей из разных слоев старой социальной структуры, создавая в ней новую страту-основу для будущих класса капиталистов и среднего класса.

Интерес представляют в связи с этим данные Госкомстата России середины 1990;х годов о том, чем занимались, например, руководители малых предприятий до прихода в сферу бизнеса. Значительная часть опрошенных руководителей (45,5%) указали, что до прихода на возглавляемое предприятие они работали в должности руководителя, 22,5% являлись специалистами (с высшим образованием), 7,7% — служащими (без высшего образования), 4,6% были рабочими или колхозниками, по 3,8% респондентов были учащимися и военнослужащими, 2,3% занимались научной деятельностью.

Таким образом, слой предпринимателей пополнялся на первом этапе в основном за счет руководителей всех уровней, а также низкооплачиваемой категории интеллигенции. Более половины опрошенных до прихода на возглавляемые предприятия грудились в сфере материального производства, каждый пятый — в непроизводственной сфере; предпринимательской деятельностью (в старой кооперативной системе, в сфере ИТД) занимались всего 5% респондентов; 47 человек (1,1%) до прихода на предприятие нигде не работали, из которых 10 человек не имели работы более года. ¾ части респондентов из них — в возрасте от 26 до 40 лет.

Отличаются ли по рассмотренным признакам руководители малых предприятий от так называемой бизнес-элиты? Сравним вышеприведенные характеристики с некоторыми чертами социального портрета крупных бизнесменов.

По данным опроса Института социологии РАН накануне нового тысячелетия, среди крупных бизнесменов до 25% имеют ученую степень, 38 — закончили два вуза, от 80 до 95% — получили высшее образование. Среди крупных российских бизнесменов — в основном «технари» (71%), на втором месте — экономисты, финансисты (около 20%), но имеются и гуманитарии (около 10%). Лишь 5% отечественных бизнес-самородков специально учились руководить людьми. Следует отметить то, что сегодняшняя бизнес-элита стареет. Социологи свидетельствуют, что если средний возраст «брежневской» элиты был 56,6 года, а «горбачевской» — 52,2 года, то после 1987 года она, продолжая «молодеть» — до 42,1 года, к 1993 году «состарилась» до 46,5 года, а в последние годы ее возраст «подкрался» к 48,6 годам. И сейчас российская элита не молодеет, так как пополняется бизнесменами, которым за 50 и даже за 60.

Постсоветская бизнес-элита сформировалась из бывших государственных служащих (6%), работников частных коммерческих структур (27%), чиновников министерств и ведомств (20%), директоров предприятий (25%) и других (22%). Политические пристрастия бизнесменов весьма разнообразны. Каждый второй, достигший успеха в бизнесе, считает что «сделал себя сам». А каждый четвертый скромно умалчивает о том, как он добился «жизни такой». (Смеем предположить, что значительная часть вышла из недр правоохранительных органов.).

Сами богатые утверждают, что вперед им позволили вырваться: способность к быстрому принятию неожиданных решений, умение рисковать, умение работать с людьми, интуиция и агрессивность, психологическая устойчивость^[28].

С руководителями малых предприятий дело обстоит проще. Здесь всё ясно и прозрачно. Так, например, на вопрос о способе организации предприятия ¾ опрошенных ответили, что впервые создали свои предприятия как новые структуры, каждый десятый респондент выкупил ранее действующее предприятие или часть его (участок, цех и т. п.), около 4% респондентов руководят предприятиями, взятыми в аренду.

Новые малые предприятия составили 100% обследованных предприятий по отрасли операций с недвижимым имуществом, 89,1 — в здравоохранении, физической культуре и социальном обеспечении; 87,5 — в связи, науке и народном обслуживании, 85 — в судебных и юридических учреждениях, 81,3 — в культуре и искусстве, 79,2% — в общей коммерческой деятельности по обеспечению функционирования рынка.

Наибольшая доля предприятий, созданных путем выкупа ранее действующих, наблюдалась в таких сферах деятельности, как непроизводственные виды бытового обслуживания населения (23,8%), сельское хозяйство (15%), материально-техническое снабжение и сбыт (13,1%), информационно-техническое обслуживание, финансы, кредит, страхование, пенсионное обеспечение (11,8%), торговля и общественное питание (11,4%).

Наиболее частой причиной создания малого предприятия, по мнению респондентов, является желание заниматься предпринимательской деятельностью (24% опрошенных), на втором месте — «возможность реализации собственных идей» (22%). Однако в зависимости от способа создания малого предприятия распределение по важности причин создания предприятия различается. Так, предприниматели, взявшие предприятие в аренду, указывают как основную причину создания предприятия «сокращение штатов» (23% от опрошенных этой категории), немало таких же и среди предпринимателей, выкупивших ранее действующие предприятия (20%). Немаловажную роль у всех респондентов играет такая причина, как желание быть независимыми (12% опрошенных). Менее значимыми причинами для организации бизнеса были слудующие: отсутствуют возможности для служебного роста (2%), не устраивают режим и условия труда (2%), не устраивает содержание работы (4%).

В промышленности наиболее часто называемая причина создания малого предприятия — это возможность реализации собственных идей (22%). Высока доля предпринимателей, создавших малые предприятия из-за сокращения штатов на государственных предприятиях (15%).

В отличие от промышленности в строительстве, на транспорте и в сельском хозяйстве на создание малых предприятий больше повлияла неудовлетворенность оплатой труда на предыдущей работе. В сферах экономики, где можно быстро создать так называемый первоначальный капитал (торговля и общественное питание, посреднические услуги при купле-продаже товаров народного потребления, общая коммерческая деятельность по обеспечению функционирования рынка, финансы, кредитование, страхование), на первом месте при организации малого предприятия было желание заниматься предпринимательством.

Одним из важнейших каналов социальной базы предпринимательства издавна выступал этнический. В самых разных странах, в том числе и в России, значительную массу предпринимателей составили выходцы из других стран. Если для США характерно засилье латиноамериканцев, для Великобритании — выходцев из ее бывших колоний (Индия, Пакистан и др.), для Франции — из Алжира, Туниса, Марокко и т. д., то для постсоветской России характерно обилие выходцев из стран СНГ. Предприниматели китайцы и корейцы традиционно занимались бизнесом и оказанием услуг в дореволюционной России (включая время Гражданской войны). Сегодня, когда массы китайских и корейских предпринимателей в некоторых регионах страны вплотную приблизились в количественном отношении к выходцам из Средней Азии и Кавказа, к ним прибавились вьетнамцы — рудимент уже социалистического способа хозяйствования. Их рыночные ниши всё те же, что и до 1917 года — розничная торговля и сфера услуг. Другие сферы приложения предпринимательских услуг для этих этнических представителей практически закрыты.

Во многом расширила слой предпринимателей ситуация с распадом СССР и последующими за этим реорганизациями во всех сферах экономической и политической жизни. Снятие с государственного, партийного «довольствия», лишение всесоюзного статуса многих общественных организаций (союзы писателей, архитекторов и т. п.), вытолкнуло или создало условия вытеснения со старых рабочих мест значительной части россиян, из которых многие стали предпринимателями. Тот же процесс наблюдался и в производстве, где сокращение его объемов, закрытие предприятий заставляло безработных становиться предпринимателями.

Рассматривая предпринимательство как элемент социальной структуры общества, следует подчеркнуть его внутреннюю подвижность. В подобном состоянии, как отмечает Шумпетер, нельзя находиться длительное время. Предприниматель — это не профессия. Поэтому если и объединять этих хозяйствующих субъектов в отдельную группу, то, значит, осуществлять лишь исследовательскую функцию определенной классификации. Но, несмотря на большую «текучесть кадров», предприниматели как элемент социальной структуры переходного периода страны остаются главной «кузницей кадров» для будущей социальной структуры общества системы свободного предпринимательства.

Вспомним данные таблицы 5, на основании которых было определено количество претендентов на принадлежность к среднему классу (12,04%) и «классу богатых» (3%). А теперь сравним эти данные с ситуацией в малом бизнесе России накануне проведения вышеупомянутого исследования. Половина регистрируемых малых предприятий вообще не приступила к своей деятельности, 30% едва сводили концы с концами, 10% функционировали более или менее сносно и всего 3−4% процветали'.^[29]

Широко распространенная манера поведения жителей США, их характерная жизнерадостность, стремление подчеркнуть, что у них всё отлично, наверняка коренится в предпринимательской среде. Здесь всегда царило и царит явное преувеличение успехов деятельности предприятия, богатства его владельца. И. Шумпетер из этого даже вывел некую закономерность, связанную с тем, что явно завышенная оценка успеха отдельно взятого предпринимателя имеет свою функцию, «поскольку возможность добиться аналогичного успеха стимулирует потенциальных конкурентов гораздо сильнее, чем если бы они ориентировались на реальную величину предпринимательской прибыли, помноженную на вероятность ее получения». Многие предприниматели вообще не имеют никаких шансов на получение материальной выгоды, но фактор обогащения с неодолимой силой заманивает их в «сети» предпринимательского движения, заставляя менять привычный образ жизни, тратить свои накопления на организацию своего дела, которое порой изначально обречено.

«Добавим» к этому еще и те обстоятельства экономических затруднений, увольнений, безработицы, замораживания роста заработной платы и т. п., которые вынуждают идти «куда угодно». Хотя в действительности выбор и здесь небольшой. У этого «куда угодно», как правило, всего два пути, среди которых некриминальный один — предпринимательство.

Конечно, мелкое частное предпринимательство (основная часть новых экономических ячеек) — это не только выход из временного трудного положения для части населения, но и важный способ создания нового общества, его новой социальной структуры, поскольку мелкий частный предпринимательский сектор постоянно подвержен значительной флуктуации. Разлагаясь, этот сектор образует целую гамму новых элементов социальной структуры — от крупных капиталистов до наемных работников.

Многие авторы сегодня активно применяют понятие «бизнес-слой», в рамках которого группируют всех тех россиян, которые в том или ином качестве осуществляют предпринимательскую деятельность. В таблице 6 мы приводим данные по отдельным группам бизнес-слоя, сложившегося на начальном этапе постсоветского общества, по оценкам двух исследователей'.^[30]

Основные составные бизнес-слоя в России, по оценкам исследователей (%).

• 1. Предприниматели — владельцы частных предприятий.
• 2. Самозанятые — лица, занимающиеся ИТД, не использующие наемных работников.
• 3. Полупредприниматели — наемные работники, не выполняющие управленческих функций и совмещающие основную работу с предпринимательской деятельностью.
• 4. Менеджеры-бизнесмены — наемные директора мелких и средних предприятий, совмещающие управленческую работу с ведением собственного дела.
• 5. Менеджеры-совладельцы — хозяйственные руководители мелких и средних предприятий, работающие по найму, но имеющие пакет акций управляемых предприятий.
• 6. Классические менеджеры — хозяйственные руководители, управляющие частными предприятиями по найму.

В целом количество россиян в бизнес-слое не намного отличается у обоих исследователей: 12,04% (у Журавлевой) и 11,5% (у Заславской) от общего числа экономически занятого населения. Но внутри бизнес-слоя разница в количестве отдельных его групп весьма значительна.

Среди других авторов, рассматривавших предпринимателей на том же этапе развития России как часть среднего класса, выделим точку зрения Д. Рубвальтера^[31]. По его оценке наверху социальной пирамиды находится 3−5% очень богатых, даже по западным меркам, людей, как правило, выходцев из финансовых кругов, имеющих тесные связи с разнообразными видами бюрократии. К ним примыкают еще 7−10% просто.

богатых людей, как правило, представителей финансового, торгового капитала и связанного с ними чиновничества.

В средний класс Рубвальтср включает 7−10% населения. Это, по его мнению, топ-менеджеры, управляющие предприятиями, принадлежащим супер и просто богачам, а также верхушка журналистской и интеллектуальной элиты. Это, по его мнению, «верхний средний класс». В «низший средний класс» он включает 10% населения, как-то устроенных в этой жизни, относительно свободных в удовлетворении своих текущих потребностей — предприниматели, «челноки» и т. д. Заметим, что некоторые западные ученые (например, Э. Гидденс и др.) выделяют в среднем классе три слоя: «старый», «высший» и «низший». Чтобы эта «обойма» была заполнена, Д. Рубвальтср выделяет еще одного «союзника» правящей элиты — «динамический средний класс», в который включает слои населения, ориентированные на легальные источники получения доходов, обеспечивающие достойное существование их семей и характеризующиеся достаточным потенциалом образования и трудовой активности. «Динамический средний класс», по мнению автора, это класс в потенции, так как не обладает соответствующими статусными и имущественными компонентами и может реализоваться лишь при проведении продуманной социально-экономической политики. (Думается, что именно этот класс понес самые ощутимые потери в результате кризиса в 1998 году).

Что касается этого кризиса 1998 года то, согласно данным Российского независимого института социальных и национальных проблем, до кризиса среднему классу принадлежало до 25% трудоспособного населения, но почти сразу же после кризиса к его составу они причисляли всего 15−18% россиян (12−15 млн взрослого населения).

Упомянутые суждения о среднем классе России во многом отражают действительность, а также направленность экономических реформ. Но наряду с этим в них есть и доля субъективности. Нам же в большей степени важно выявить закономерности в становлении среднего класса в России, проследить тенденции его развития. А это касается в большей степени экономики, чем политики.

Рассматривая динамику последствий экономической реформы в России, следует предвидеть, что сама технология современного производства (и в промышленности, и в сельском хозяйстве) органично порождает изменения в социальной структуре общества. И если, но Ф. Энгельсу, «промышленная революция создала класс крупных капиталистов-фабрикантов, но вместе с тем также гораздо более мно;

гочисленный класс фабричных рабочих"¹, то структурная перестройка в России, порождая немногочисленный слой крупных собственников, объективно должна создать социальную базу для среднего класса (и наоборот, расширив среду предпринимателей, создать слой крупной буржуазии), так как научно-технический прогресс в первую очередь направлен на ликвидацию ручного труда и расширение сферы труда управленческого, а также труда, требующего высокой квалификации рабочих. В общем, всё происходит вполне в соответствии с марксистским подходом к самому процессу возникновения классов, в соответствии с решающими предпосылками расслоения общества на классы: развитием производительных сил и разделением труда.

Именно этот «камень» в фундаменте положений марксизма «презрели» авторы ваучеризации в нашей стране, сделав упор на ту часть классического ленинского определения общественных классов, где говорится о взаимоотношениях групп людей, которые различаются по их отношению к средствам производства, роли в общественной организации труда, а следовательно, по способу получения дохода.

Да, ваучер теоретически делал каждого российского гражданина, включая грудных детей, собственником определенной доли общественного богатства — всеобъемлющей государственной собственности. Но делить, как оказалось, не всегда удается справедливо. Собственно, и в этом вопросе чувствовались рудименты старого — взять нечто и разделить поровну. Естественно, что сюда сразу же была заложена старая «мина» утопического социализма. Последователи его стремились построить общество всеобщего равенства и благоденствия.

Надо быть объективным: «ход» с ваучером сыграл весьма позитивную роль в переходный период. Лишь немногие не почувствовали себя в душе собственниками. Казалось бы, полная ваучеризация всего населения создала неслыханно широкую социальную базу для возникновения не бизнесменов, а среднего класса. Но этого, как известно, не случилось. Случилось другое. Ваучер, «отыграв» положенную ему роль на рынке ценных бумаг, благополучно «почил в бозе». Повторим, «отыграв» именно ту роль, которая ему предназначалась изначально, — создав собственника, обладающего весьма определенной долей бывшего государственного имущества. Новых владельцев этой собственности вряд ли можно отнести к среднему классу. Они скорее находятся на вершине социальной пирамиды. Но именно эта часть нашего населения (класс эго или просто группа людей — в данном случае это значения не имеет) стала двигателем в становлении истинно рыночных отношений в России, объективно способствуя возникновению среднего класса. Такой класс нужен стране как страховка от реставрации старого государства, в котором собственникам нового плана место было одно — в тюрьме.

Новый крупный бизнес не мог существовать без соответствующей инфраструктуры, обслуживающий персонал которой наряду с предпринимателями, по сути дела, стал тоже одним из пионеров нового среднего класса в России, поскольку и этих людей можно назвать предпринимателями в силу того, что они — участники процесса становления новых форм и структур общественного производства. И хотя этот класс, несмотря на отсутствие некоторых объективных условий, уже успел зародиться еще в недрах СССР как новый класс и уже в новой социальной структуре он появился только в новой России. Субъектами классовых отношений в нем были представители малого и среднего бизнеса и «обслуживающий персонал» бизнеса наших олигархов. Именно из среднего класса или благодаря ему появилась российская бизнес-элита, для большинства которой «членство» в среднем классе, как и участие в малом, затем среднем бизнесе, суть ступеньки восхождения на вершину пирамиды социальной структуры.

Конечно, на социальный Олимп «прорвались» и чиновники, и представители криминального бизнеса. Это объясняется не только исторической практикой формирования буржуазных государств на Западе, но и относительно «молодой» спецификой нашего недавнего прошлого, связанной, в том числе, и с «двойным стандартом» социальной структуры социалистического общества, о котором мы говорили выше. В связи с этим необходимо вновь вернуться к проблеме социалистической собственности — к фундаменту социалистической социальной структуры.

Как известно, до появления в 1977 году брежневской Конституции, в которой официально утверждалось, что общественная собственность — это основа экономической системы СССР^[32], проблемы собственности в предмег изучения официальной экономической науки практически не включались. Конституция 1977 года дала толчок к анализу этой проблемы. Вскоре сложились три основные концепции собственности.

Первая, в которой собственность представлялась как отдельное, самостоятельное производительное отношение, представляющее собой форму присвоения материальных благ, прежде всего средств производства (Я.А. Кронрод, Н. Д. Колесов и др.).

Сторонники второй концепции (Н.А. Цаголов, В. Н. Черковец, А. К. Покрытов и др.) признавали, что главной формой реализации общественной собственности является рост благосостояния трудящихся, увеличение доходов трудовых коллективов, повышение образованности и укрепление здоровья народа, выравнивание экономического и социального развития республик и регионов страны и т. п.

Согласно третьей концепции (В.П. Шкредов) собственность не имела объективного, самостоятельного экономического содержания, являясь лишь юридическим выражением экономических отношений, совокупностью норм права по присвоению средств производства и других материальных объектов, принятых в любом, в том числе и в социалистическом, обществе. Данная концепция, пытавшаяся преодолеть ограниченность первых двух, подверглась наибольшей критике в ходе дискуссии 1970;х годов. В ходе этой дискуссии победила точка зрения, согласно которой собственность — основа производственных отношений, из нее вырастают все элементы их системы^[33].

Так, социалистическая собственность из категории владения и распоряжения, исходя из чего только и можно проследить ее связь с практикой, плавно переместилась в область абстрактных рассуждений о роли разных категорий науки в логическом построении системы производственных отношений. Общенародный характер государственной собственности был превращен в некое туманное образование, неуловимое на практике. А на деле государственная собственность всё больше превращалась в собственность правящей элиты. И первые годы российских реформ 1990;х годов воочию показали справедливость этого утверждения (Ю.А. Ольссвич). Собственность на то она и собственность (от «собь» — свое, имущество, животы, пожитки, богатство^[34]), что предполагает своего конкретного хозяина.

Так что та скрытая, но в отличие от теоретической, реальная социальная структура старого социалистического общества, несомненно, венчалась своей хозяйственно-идеологической элитой, которая и в новых условиях имела все возможности остаться «наверху» социальной лестницы. Другое дело, что «новый порядок» рыночного хозяйствования, конкуренция со временем «расставит» в социальной структуре всё на свои места. И здесь уже нс помогут ни чиновничьи связи, ни даже капитал, накопленный или наворованный на развале советской экономики. Поэтому у многих представителей элиты советского «разлива» «членство» в современной бизнес-элите, как правило, было временным. Конечно, если они не станут истинными предпринимателями.

Постоянным же фактором можно считать ту динамику социальных изменений, которую выявили наши социологи. По их данным, количество «выигравших» от перемен в стране постоянно увеличивалось (декабрь 1999 г. — 10%; декабрь 2002 — 22%; апрель 2008 — 36%. И другая динамика была у «проигравших семей»: в 1999 г. таковых было 74%; в 2002 г. — 57%; в 2008 г. — уже 37%'.

И что не менее важно это то, что на эту динамику вряд ли весьма существенно повлияло само «происхождение» опрошенных. Они могут стать действительно «новыми русскими», но уже конкретно, как новый Морозов, новый Третьяков. Это в социалистическом обществе привыкли оперировать такими понятиями, как «народ», «общность», «класс» (особенно рабочий) и другими, за которыми, естественно, трудно было заметить отдельную личность, отдельную семью, отдельный населенный пункт и т. п. Но в «капиталисты» массами «не ходят». В предприниматели тоже, точно так же, как и в средний класс. Туда люди «просачиваются поодиночке».

Средний класс сегодня в России есть, он включает в себя предпринимателей. Это аксиома. Все другие утверждения требуют доказательств. Говорить утвердительно о том, что средний класс включает в себя врачей, преподавателей высших учебных заведений и др. гоже можно, но пока с одной оговоркой: все они заняты частным бизнесом. Работников государственных больниц, вузов и др. в среднем классе нет, хотя в будущем они там могут и «появиться». Но для этого надо реформировать те структуры, где работают потенциальные представители среднего класса, придать им предпринимательский характер деятельности, изменить саму логику взаимоотношений различных субъектов государства, превратить их в полноправные и самостоятельные субъекты системы свободного предпринимательства.

Но то, что средний класс постоянно растет, обновляется — факт неоспоримый. Как неоспоримо и само поступательное движение новых экономических реформ, которые, несмотря ни на какие пробуксовки процесса реформирования, задают сам алгоритм процессам формирования новой модели социальной структуры России и, прежде всего, ее главной основы — предпринимательства.^[35]

• [1] Цит. по: Коэн С. Бухарин. Политическая биография 1988;1938.— М.: Прогресс, 1988.—С. 121.
• [2] 2 Бухарин Н. И. Экономика переходного периода. Часть I: Общая теория трансформационного процесса.— М., 1920.—С. 129−130.
• [3] См.: ДодуноваГ.Н., ПахалеваН. К, Рохмистров С.II. Уроки реформирования, рынок труда и проблемы занятости молодежи в современной России.— М.:МГУ, 2003. —С. 103−113.
• [4] Ленин В. И. Поли. собр. соч. —Т.1.—С. 44.
• [5] Маркс К, Энгельс Ф. Соч. — 2-е изд. — Т. 20.—С. 26.
• [6] Вебер М. Класс, статус и партия // Социальная стратификация. — М., 1991.—Вып. 1.—С. 36−40.
• [7] В 60-е годы XX века сложилось новое направление — социология социальной структуры (Т.И. Заславская, О. И. Шкаратан, Ю. В. Арутюнян и др.), — которое попыталось выйти за рамки официальной концепции, по, естественно, в силуидеологических причин оно стало лишь попыткой развития стратификационногоподхода к анализу социальных явлений советского общества. Главной же заслугойназванных ученых явилось доказательство того, что реальная социальная структурасоветского общества — явление гораздо более сложное и гораздо более стратифицированное, нежели это было представлено официальной доктриной.
• [8] Наиболее подробно и, на наш взгляд, весьма всесторонне и глубоко «среднийкласс» проанализирован в работе В. И. Добренькова и А. И. Кравченко (ДобренькоеВ.И., Кравченко А. И. Социология: в 3 т.—1.2. Социальная структура и стратификация.—М.: ИНФРА-М, 2000.—С. 160−224.
• [9] Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия. — С. 44.
• [10] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.—Т. 39.—С. 15.
• [11] Выше мы уже говорили, что К. Маркс относил крестьян к мелкой буржуазии.
• [12] Литошенко Л. Кооперация, социализм и капитализм // Вопросы экономики.— 1995.—№ 10. —С. 144.
• [13] В списке литературы, которую Н. К. Крупская брала в кремлевской библиотеке для подготовки больным Лениным этой статьи, указанной работы Литошенко, однако, не было.
• [14] Заметим, что «признание класса означает признание антагонизма, противоположности интересов больших общественных групп. Признание же стратов означаетпризнание определенных различий между людьми по каким-то признакам, различии, которые приводят к слоевому размещению индивидов в обществе при продвижении их снизу вверх» (Радаев В.В., Шкаротан О. И. Социальная стратификация.—М.: Наука, 1995.—С. 39).
• [15] См.: Осипенко О. В. Свое дело: Об индивидуальной трудоввойдеятельности, и нс только о ней. — М.: Политиздат, 1991. — С. 112.
• [16] Большинство немарксистских теоретиков придерживаются примерно такой же точки зрения (Социология. Основы общей теории.—М., 1996. — С. 203).
• [17] Вспомним случай с Ю. А. Левадой в конце 60-х годов XX века.
• [18] См.: Богомолова ПО., Тапилина В. С., Михеева А. Р. Социальная структура: неравенство в материальном благосостоянии. — Новосибирск, 1992.—С. 121−129.
• [19] Цит. по: Герцог Д. Классовое общество без классовых конфликтов // Социальная стратификация.— М., 1992. — Вып. 1.
• [20] Об этом подробнее см.: Добренькое В. И., Кравченко ЛИ. Социолог ия.—Т. 2.—С. 186−207.
• [21] Кстати, сами термины «рабочая интеллигенция» и «крестьянская интеллигенция» в России появились еще в конце XIX века. Болес того, в 1926 году былаопубликована книга Е. С. Кода под названием «Крепостная интеллигенция» (см.:Пайпс Р. Россия при старом режиме.—С. 330).
• [22] 2 Пайпс Р. Россия при старом режиме.—С. 366.
• [23] Сил Добренькое В. И., Кравченко А. И. Указ. соч. — С. 161.
• [24] См.: Журавлева Л. Ю. Средний слой российского общества: социально-экономические основы, источники и проблемы формирования.— М.: Институт экономики РАН, 1996.
• [25] См.: Трейсон Д. К-Ш., О Делл К. Американский менеджмент на пороге XXI века.—М., 1991. —С. 29.
• [26] См.: Радаев В. В. Экономическая социология. — М., 1997.—С. 119−121.
• [27] Шумпетер Й Теория экономического развития. — С. 170.
• [28] См.: Павток Н., Рохмистров С. Россия: четвертый раунд реформирования. —М" 1999, —С. 111−112.
• [29] См.: Социологические исследования.— 1992.—№ 3.—С. 54.
• [30] См.: Журавлева ЛЮ. Средний слой российского общества: социально-экономические основы, источники и проблемы формирования. —1996; Заславская Т. И. Бизнес-слой российского общества: сущность, структура, статус // СОЦИС — 1995.№ 3,—С. 3−12.
• [31] 2 См.: РубвальтерД. Социальная динамика и формирование среднего класса //Власть. — 1996. — № 12. — С. 32−37.
• [32] Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических Республик. [Принята на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР девятогосозыва. 7 октября 1977 г.]. —М., 1977.—С. 8.
• [33] Об этом подробнее см.: История экономических учений (Современный этап):учебник / под общ. ред. А. Г. Худокормова. — М.: ИНФРА-М, 1998. — С. 560−562.
• [34] См.: Даль В. Толковый словарь живого великого русского языка: в 4 т. — М., 1991. — Т. 4. — С. 253.
• [35] Данные исследований «Общественное мнение» и Левада-центра цит. по: То-щенко Ж. Т Фантомы российского общества.—М, 2015. — С. 40.