Новеллистика: «Превращение». История зарубежной литературы первой половины xx века

Новеллистика — важнейшая часть наследия Кафки. На фоне поистине бескрайнего моря образцов, форм, разновидностей этого жанра рассказы Кафки неповторимы, легко узнаваемы по содержанию. Первый среди его рассказов «Превращение» — сочинение, прочно обретшее статус классического и хрестоматийного, что «томов премногих тяжелей». Рассказ этот, как и многое у Кафки, отчетливо автобиографичен. Он был сочинен в 1912 г. в пору обострения и без того тяжелых отношений в семье, о чем писатель сделал запись в дневнике: «Вы мне все чужие, между нами только родство по крови, но оно ни в чем не проявляется». Подобные обстоятельства дали толчок фантастическому сюжету, который стал обобщением огромной социально-философской значимости.

Способность Кафки говорить об удивительном, невероятном в нарочито спокойной, нейтральной манере, словно речь идет о чем-то обыденном и малосущественном, сказалась в первой фразе, ставшей зачином новеллы: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». Человек стал отвратительной сороконожкой. Все это описано Кафкой с точностью реалистических физиологических подробностей. Его герой Грегор Замза, молодой человек, добропорядочный служащий, коммивояжер, торговец, страдает от своего беспомощного физического состояния с одной стороны, и морально — с другой. Из-за этого казуса он опаздывает на работу и подводит начальство. Реакция же его ближних иная. Это сначала ужас от случившегося, а затем страх по поводу того, что позор может лечь на семью, и, наконец, раздражение и отвращение к их несчастному сыну. Из комнаты Замзы выносится мебель, а сам он забивается под диван, что соответствует новым параметрам его тела. В своем чудовищном одиночестве он не получает ни тепла, ни сострадания, а став ближним обузой, мучается от того, что не может теперь материально помогать семье. Более того, отец запускает в него яблоко, которое застревает в его теле, что подрывает его силы, ослабленные тоской и голоданием. И финалом этой жуткой истории становится восклицание служанки, увидевшей однажды иссохшее, мертвое тело Замзы: «Посмотрите-ка, оно издохло, вот оно лежит совсем-совсем дохлое!».

Не только служанка, но и близкие применяют к сыну местоимение не «он», а «оно». Его высохшее тело выбрасывают вместе с остатками мусора. Так в новелле, ставшей предвестием экзистенциалистских настроений, с пугающей наглядностью выражена глубинная мысль Кафки о тотальном одиночестве человека. Но речь идет, если иметь в виду заголовок новеллы, не только об обесчеловечивании человека, низведенного до животного уровня. На протяжении новеллы Замза отчаянно, беспомощно пытается вернуться в прежнее состояние, стать человеком. В широком плане эта новелла о том, что в бездуховном мире, в котором нарушены нормальные связи между людьми, подобное недостижимо. Впрочем, новелла многоуровневая по смыслу и дает основание для других интерпретаций.

В плане типологии сюжет Кафки вызывает ассоциации с «Золотым ослом» Апулея. Но если у последнего в финале герой Лукий обретает свою человеческую сущность, то конец Грегора Замзы, как это обычно бывает у Кафки, беспросветно печален. Новелла эта столь значима, что по ней в Канаде был снят анимационный фильм, а в США в фильм «Кафка» были включены фрагменты из этой новеллы и романа «Процесс». Новелла «Превращение» была инсценирована, а главную роль в постановке в театре «Сатирикон» исполнял К. Райкин.

«В исправительной колонии». Глубокого, поистине пророческого смысла исполнена и другая хрестоматийная новелла «В исправительной колонии». С присущей ему детальной основательностью описывает Кафка удивительный пыточный аппарат, шедевр техники, изобретенный старым комендантом, добропорядочным изувером, соединившим в себе таланты «инженера, химика, технолога и бог весть чего». Машина, части которой действуют слаженно, не убивает, но причиняет страдания, оказывает воспитательное воздействие. Перед нами страшный феномен власти. Ее репрессивный аппарат по сравнению с эпохой Кафки «прогрессировал». Машину для пыток заменили душегубки. Насилие в эпоху нацизма и сталинизма прикрывалось лицемерным «перевоспитанием». Обитатели «исправительной колонии» у Кафки настолько подавлены, что даже довольны своим полурабским состоянием. В Освенциме на воротах на фоне дымящихся труб крематория можно было прочесть циничный лозунг «Труд делает свободным». На Беломорканале приехавшим туда писателям (как путешественнику в новелле Кафки) демонстрировали «перековку» заключенных. В еще более широком масштабе это осуществлялось в «шарашках» и ГУЛАГе. Наказание считалось неизбежным, а понятие справедливости полностью извращенным. Офицер, занимающийся экзекуциями, заявляет: «Виновность всегда несомненна». Во время массовых репрессий 1930;х гг. брали «по разверстке», число арестованных «планировалось» сверху, равно как и статьи УК, им инкриминируемые…

Тема искусства. Судьба художника, глубоко органичная для Кафки, как и столь близкого ему Гофмана, присутствует в ряде его новелл, в том числе такой, как «Певица Жозефина, или Мышиный народ». Певица Жозефина, «наша дива», обладает великой «властью пения». Она исключительно популярна в народе, хотя ее голос и уподоблен «писку». «Народ заботится о Жозефине, как отец печется о своем ребенке; ребенок протягивает ручки, он то ли просит, то ли требует чего-то». В чем же магия ее влияния? Оказывается, она считает, что она «защищает парод». Писатель так комментирует этот странный феномен: «Ее пение якобы спасает народ от всяких политических и экономических трудностей — вот какая ему присуща власть, а если оно и не устраняет самые трудности, то, по меньшей мере, дает нам силы их сносить». Сопоставляя героиню этого рассказа с современностью, нетрудно заметить, что и здесь Кафка оказался во многом провидцем. У него прослежены некоторые черты пиар-технологии, «раскрутки» «звезд» и роли массового «попсового» ширпотреба в жизни общества.

Трагизмом веет от рассказа «Голодаръ», произведения, во многом исповедального. Некий маэстро, заключенный в железную клетку, являет зрителям свою железную волю. Но он в чем-то и обманывал публику, потому что не было такой пищи, которую он мог бы принимать. И в конце концов он погибает от истощения, а в опустевшую клетку пускают молодую пантеру, которая, хотя и страдает от неволи, но хорошо питается, и это радует публику.

«Искусство голодания», а в сущности способность переносить страдания и удары судьбы, — горький удел художника. Но есть в рассказе автобиографическая и самокритическая нота. Неприемлемая для голодаря пища — это те требования к искусству, которые не мог принять Кафка. И еще одна личная деталь: последний год жизни, когда он дорабатывал новеллу, его болезнь горла стала столь жестокой, что принятие пищи становилось для него мукой.

В письмах Кафки, его беседах, дневниках выказан его проницательный ум, афористические, порой парадоксальные суждения о жизни. Вот некоторые из них: «Поэзия — болезнь, касающаяся литературы. Сбить температуру еще не значит выздороветь. Напротив! Жар очищает и просветляет» (о Бодлере); «Максим Горький видит все и ощущает пером. Эго видно по его заметкам о Толстом. Перо не инструмент, а орган писателя»; «Всякое подлинное искусство — документ, свидетельство. Народ, у которого такие мальчики, как в этой книге, — такой народ нельзя победить» (о книге Неверова «Ташкент — город хлебный»); «Шопенгауэр — мастер языка. Этим определяется его мышление. Его непременно нужно читать ради одного только языка»; «Большинство современных книг — лишь мерцающие отражения сегодняшнего дня. Они лишь быстро гаснут… Следует читать больше старых книг. Классиков. Старое обнаруживает свою сокровеннейшую ценность — долговечность. Лишь бы новое — это сама преходящность. Сегодня оно кажется прекрасным, а завтра предстает во всей своей нелепости. Таков путь литературы»; «Чтобы театр мог воздействовать на жизнь, он должен быть сильнее, интенсивнее повседневной жизни. Таков закон тяготения. При стрельбе нужно целиться выше цели».

Кафку упрекали в том, что он был в стороне от политики, социальной жизни. Но это не вполне справедливо. В оценках многих жизненных явлений он проявлял проницательность. Одно из них не теряет и сегодня своей актуальности: «Чем шире разливается половодье, тем более мелкой и мутной становится вода. Революция испаряется, и остается только ил новой бюрократии. Оковы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги».

Поэтика Кафки: судьба наследия. Кафка — писатель, исключительно своеобразный. Его мир ирреален. И в то же время реален. Он — зеркало мира, действительного, только воссозданного в условном, метафорическом, порой символическом виде. Это всегда надо иметь в виду, читая Кафку и его исследуя. Это определялось и эпохой распада и разлома, в которую он жил, и самой его неординарной личностью, о которой его подруга Милена Есенская писала: «Для него жизнь являлась чем-то совершенно иным, чем для других людей; прежде всего для него деньги, биржа, бюро по обмену валюты, пишущая машинка — вещи абсолютно мистические (и они, действительно, таковы, только мы, другие, не видим этого); они для него — удивительные загадки. Для него окружающий мир в чем-то мистичен, но в то же время картины, созданные им, исполнены обнаженной наглядности и впечатляющей убедительности».

У него реальность перерастает в сновидение, сама действительность — мистична и загадочна. Человек, в нее заброшенный, слаб и одинок. Мрачная фантастика «интегрирована» в жизнь. И Кафка пишет о ней деловито, спокойно, как о само собой разумеющемся. Его приемы — ирония, гротеск, невеселый юмор. Его прямые предтечи в художественном плане — Гофман и Гоголь. Его краски — серые, блеклые. А атмосфера, разлитая в его произведениях, горька, почти безнадежна. Особое сумрачное настроение, навязчивые и повторяющиеся ситуации, внутренне напряженная манера — все это дает основание говорить об особом кафкиаиском стиле. Конечно, мировидение Кафки обнимает ту сферу жизни, где человек отчужден, дегуманизирован. Это стихия его творчества. Здесь он велик и глубок. И вряд ли стоит ему предъявлять упреки в том, что он не запечатлел другую, героическую, ипостась человека, который, употребляя известные слова Фолкнера, «не только выстоит, но победит».

Посмертная слава. Кафка не успел получить признание при жизни. Ему довелось при жизни опубликовать едва ли не шестую часть им написанного. Слава пришла к нему посмертно, тогда, когда стал очевиден весь корпус его творчества, а последующий ход мировой истории показал, сколь прозорлив оказался этот странный писатель. С середины 1920;х гг. началась публикация его произведений, во многом благодаря усилиям Макса Брода, извлекшего пласты текстов из его архива.

Уже в 1925 г. Герман Гессе отзывается о рассказе «Голодарь» как об одном из самых «проникновенных трогательных благоуханных» сочинений писателя, «непостижимого мастера и повелителя в царстве немецкого языка». Стали публиковаться сборники новелл, извлеченных из архива; позднее были обнародованы его дневники и переписка; одна из его возлюбленных, Фелиция Бауэр, после долгого сопротивления продала недорого около 500 писем, отправленных ей Кафкой. Очень существенными оказались воспоминания о Кафке. И среди них свидетельства Милены Есенской, переписка с которой, весьма интересная, также увидела свет.

Его известность возрастает после Второй мировой войны. Во Франции его влияние было исключительно велико. М. Робер, переводчица и исследовательница Кафки, писала: «Влияние „Процесса“ и „Замка“ на литературные произведения происходило почти повсеместно и вызвало если не целое направление, то, по крайней мере, общее желание изменить смысл литературы. Сама жизнь стала „кафкианской“…» Влияние Кафки обнаруживалось в «Постороннем» Камю, в пьесах Сартра, в новом романе. С работами о Кафке выступали А. Камю, Я. Сартр. Видного прозаика Анри Мишо (1899—1984), автора сочинений, исполненных мрачности, передающих атмосферу «тотальной зимы», даже называли «французским Кафкой». В глазах немецкоязычных писателей Кафка стоял в ряду с Камю, Сартром и Хемингуэем. Он был близок поэтессе Нелли Закс (1891 — 1970), лауреату Нобелевской премии (1966), никогда не забывавшей об ужасах холокоста и писавшей о себе: «Страшные переживания, которые впервые привели меня как человека на край смерти и сумасшествия, выучили меня писать… Мои метафоры — это мои раны». Велико его влияние и на англоязычных авторов, особенно модернистской ориентации.

В Советском Союзе Кафка был открыт с большим опозданием в пору «оттепели» 1960;х гг., когда многие художники Запада, подвергавшиеся шельмованию, начали возвращаться к нашему читателю. До того к Кафке, которого мало кто читал, был прицеплен ярлык некоего «певца буржуазного отчаяния». Пионерами в освоении наследия Кафки стали Б. Л. Сучков и Д. В. Затонский. В процессе его изучения преодолевались представления о Кафке как о модернисте, ограниченном эстетико-философскими рамками. Сегодня он осознается как классик, большой художник, запечатлевший трагический опыт эпохи. Вышел его трехтомник (1995), а также множество отдельных изданий, охватывающих все главные аспекты его творческого наследия.