Регуляторы взаимодействия человека и среды

Регуляторы взаимодействия — это совокупность разнородных, разноплановых норм и правилу организующих и ограничивающих пространство взаимодействия людей и способов включения человека в социальную среду.

К регуляторам относят, как уже говорилось в 1.2.4, право, мораль, традиции, обычаи, культуру, религию и, что особенно важно, саму профессиональную деятельность социального работника, регулируемую определенными принципами, его компетентность. Каждый из этих регуляторов вносит свой вклад в ограничение разнообразия действий человека и придает им определенную направленность. Регуляторы можно разделить на действующие локально, в какой-то ограниченной сфере общества, и действующие на уровне всего социального пространства, всех сфер жизнедеятельности общества. Примерами локальных регуляторов могут быть различные отрасли права, такие как семейное или трудовое право, корпоративные нормы, а также традиции определенной культуры. Например, организация призрения тех, кто нуждается, в монастырях, является исторической традицией. Локальными регуляторами выступают и национальные «этические» кодексы социального работника, принятые в разных странах. Международный же кодекс социальных работников действует уже на уровне всего пространства социальной работы, охватывая фактически большинство стран мира.

Религиозные и нравственные заповеди — наиболее общие регуляторы, действующие на уровне человечества в целом. Именно они выступают как наиболее общие ограничители деструктивных форм человеческой активности. Основной регулятор поведения каждого человека — это законы его совести, его нравственные императивы, базирующиеся на основных нравственных заповедях. Ограничивая формы активности человека, они одновременно ориентируют его на определенные формы включения в социальную среду. Любые регуляторы могут быть как внешними (право в юридической форме, управленческие решения, особенности окружающей социальноэкологической среды, например, природный ландшафт и т. д.), так и внутренними. Недаром И. Кант говорил, что ничто так не восхищает его, как звездное небо над нами и нравственные законы внутри нас.

Человек — сам создатель и автор своей социальной среды, поскольку постоянно находится с ней в процессе прямых и обратных взаимодействий. Большинство взаимодействий нагружено множеством смыслов, которые могут далеко выходить за пределы конкретного акта взаимодействия. Идентификация и интерпретация этих смыслов создает общее социокультурное пространство, общую сферу взаимодействия. Особую роль взаимодействий и их регуляторов подчеркивает социология интеракционизма. С точки зрения этого подхода общество (среда) создается совместными действиями и взаимодействиями людей или людей и социальных сред.

Без регулирующей роли нравственных законов и права это взаимодействие, однако, носило бы деструктивный характер. Особенно важен для теории социальной работы анализ именно права как определенного регулятора взаимодействия, регулятора взаимоотношений человека с другими людьми и различными типами сред.

2.3.1. Право — средство согласования интересов социальных субъектов, человека и общества, человека и различных типов сред. В наиболее абстрактном виде право отражает социально оправданную свободу поведения, г. е. нормативную, когда человек может делать то, что допустимо каждому и что принимается и поддерживается средой. Правовые институты в конечном счете могут отражать и несовпадение социальных условий (условностей) и природы человека, когда человек вынужден ограничивать свои побуждения определенными социальными рамками, которые приняты обществом. Проблемой может быть не только чрезмерное сужение этих рамок законом, но и неотрегулированное расширение в периоды социальной аномии: например, криминализованное общество считает нормой пренебрежение нормами.

Право как средство согласования интересов различных социальных групп принимает форму писанного права, права в юридическом значении, которое формализовано через закон и поддерживается принудительным аппаратом государства. Интерес к регулирующим возможностям права в России был всегда велик, поскольку российский социум традиционно себя осознает как незаконопослушный, в отличие, например, от немецкого. Однако в российской действительности зачастую законы либо друг другу противоречат, либо не вписываются в общую систему. Право — тоже противоречивое образование: согласование интересов всех социальных групп происходит не всегда, т. е. право в принципе может как упорядочивать, так и дестабилизировать социальное взаимодействие.

Возможно ли построение правового государства, если нет соответствия между законодательными, исполнительными и судебными аспектами правового регулирования, если слаба нравореализация? При социализме право понималось как инструмент жесткого социального нормирования, у государства также подчеркивались контрольные и карательные функции. Рамки нрава должны расширяться, при этом должны быть определены специфические области, нуждающиеся в правовом регулировании. Право не заменит честность и ответственность во взаимодействиях между гражданами.

Сейчас в России происходит быстрая политизация гражданского общества, которое зачастую превращается в огосударствленный или коммерциализированный «третий сектор». Но солидарностиые структуры гражданского общества существуют благодаря традиции и естественному праву, а не стремлению государства регулировать их деятельность. Иначе говоря, право имеет тенденцию работать не как право граждан и их ассоциаций, а как юридизированное государство. По существу право должно ограничивать власть государства над гражданином, делать эту власть опосредованной законом.

Гражданин должен иметь возможность знать закон и подчиняться ему, а не индивидуальному произволу чиновника. Кроме того, у граждан и организаций гражданского общества существуют естественные, неотторжимые права, что пока не получило отражения в современной Конституции России, поскольку по ст. 71 Конституции исключительной компетенцией центральной власти является «регулирование прав и свобод граждан». Таким образом, гражданское общество неправомерно объявлено сферой компетенции государства и ставится под его контроль.

В то же время и само государство, и политический процесс (особенно выборы) недостаточно регламентированы и юридизированы, что является одной из предпосылок произвола и злоупотреблений. История Российского государства, к сожалению, несовместима с идеями верховенства права и свобод граждан. Это сформировало устойчивый менталитет, когда воспроизводится почтение к силе, а не уважение к закону. Право как регулятор пока работает слабо. Мало что изменилось с конца XIX в., когда правовед Б. Кистяковский писал: «Наше общественное сознание никогда не выдвигало идеала правовой личности. Обе стороны этого идеала — личность, дисциплинированная правом и порядком, и личность, наделенная всеми правами и свободно пользующаяся ими, — чужды сознанию нашей интеллигенции»^[1]. Российскому обществу предстоит еще пройти долгий путь становления правовых регуляторов, формирования правосознания. И пенитенциарные системы в России держатся только на наказании и контроле, хотя в развитых странах они давно осваивают воспитательные и реабилитационные задачи.

Не будем описывать такие регуляторы взаимодействий человека и среды, как традиции, обычаи, мораль, — ведь их регулятивная функция достаточно очевидна.

2.3.2. Принципы социальной работы строятся на общечеловеческих универсалиях культуры, таких как гуманизм и справедливость, — средствах согласования интересов человека с другими людьми, человека и общества. В социальной работе гуманизм связан не только с любовью к людям, но и организацией помощи в конкретных формах, основанных на определенном понимании гуманизма. Во многих источниках отмечается, что для российского менталитета характерен «жалостливый» гуманизм в отличие от западного рационального, тяготеющего к норме права, а не морали. Впрочем, разобраться с тем, что такое гуманизм, не просто, так как современные специальные словари данное понятие не определяют^[2].

Разные авторы выделяют в качестве принципов социальной работы такие философские и методологические принципы, как гуманизм, социальные права, ответственность, историческую обусловленность, детерминированность и т. д. При этом недооценивается значение категории «справедливость», хотя все перечисленные принципы в той или иной форме базируются на понятии справедливости. По нашему мнению, идея справедливости формирует рациональное зерно гуманизма. Без такого видимого всем рационального ядра гуманизм не будет выглядеть обоснованным, а в современном технократическом обществе именно традиционная ценность особенно нуждается в рациональном обосновании.

Декларация об этических принципах в социальной работе, принятая Международной федерацией социальных работников, формулирует следующие принципы.

• 1. Самореализация через взаимозависимость.
• 2. Освобождение через солидарность.
• 3. Отказ от дискриминации.
• 4. Демократия и права человека.
• 5. Защита неприкосновенности клиента.
• 6. Участие клиентов и сотрудничество с ними в решении их проблем.
• 7. Самоопределение клиентов.
• 8. Отказ от жестокости.
• 9. Принцип личной ответственности.

Естественно, что национальные этические кодексы и федерации социальных работников могут что-либо добавлять к этому перечню.

Фундаментальным основанием и ценностью социальной работы является гуманизму т. е. человеколюбие, уважение к достоинству каждого человека. Тема «существенности» человека для постижения смысла бытия принизывает философию XX столетия. Именно в ней обнаруживается обеспокоенность мысли относительно человечности (humanities) человека, связанная с мировыми войнами, использованием научно-технического прогресса для изобретения орудий массового уничтожения человека.

Гуманность — определенная форма соотнесенности с миром и другими людьми. Длительная историческая традиция эту соотнесенность определяет как человеколюбие, любовь к себе, другим и миру. Еще в древнегреческой мысли любовь присутствует как движущая и соразмеряющая энергия мироздания (орфики, Эмпедокл, Аристотель). Особое место любовь занимает в философии Платона.

В современной западной философии укоренен взгляд на любовь как путь к истине бытия и саму эту истину. Особый вклад в разработку темы любви как человеколюбия внес Э. Фромм. Он обозначает любовь как деятельное и творческое отношение человека к другому и к самому себе, как продуктивное отношение к миру. Любовь, по Фромму, проявляется в разных ипостасях: солидарности с окружающими нас людьми, в эротических отношениях, в любви матери к ребенку. Она связана с заботой, ответственностью, уважением, пониманием^[3].

В русской философско-религиозной традиции тема любви и человеколюбия занимает едва ли не основное место в силу присущей русской мысли аксиологической направленности. О гуманизме как человеколюбии современный православный мыслитель Антоний Сурожский сказал, что любовь — это не ласкосердие, а серьезное и постоянное отношение к человеку или к Богу^[4]. Современные авторы не усматривают в гуманизме никакого иного смысла, кроме возвращения человеку человечностиу т. е. гуманности. Человечность же человека, согласно великому немецкому философу М. Хайдеггеру, покоится в его сущности.

Именно гуманность лежит в основе различных определений гуманизма как «системы воззрений» или совокупности взглядов. Собственно, обеспокоенность человеческой мысли относительно человечности (humanities) человека и есть гуманизм. Сколько бы версий гуманизма ни существовало, к нему всегда относится, по мнению Хайдеггера, «культивирование человечности», т. е. гуманности.

На практике социальным работникам приходится сталкиваться с разнообразными ситуациями, в которых оттачивается их понимание гуманизма и ответственности по отношению к клиентам, коллегам, собственной профессии, обществу в целом. Применять для руководства в повседневной работе такие, например, гуманистические ценности, как самоопределение или суверенность личности клиента, не только трудно, но подчас и опасно, если клиент не в состоянии адекватно их реализовать.

Большинство затруднений для социального работника обусловлено необходимостью выбора между двумя или более противоречивыми обязательствами. Так, многие национальные этические кодексы и уставы требуют от социальных работников не участвовать в действиях, нарушающих или уменьшающих гражданские или юридические права клиентов. В то же время социальные работники должны соблюдать свои обязательства перед организацией-работодателем или государством. Совершенно реальна ситуация, когда эти два принципа вступают в противоречие друг с другом. Например, учреждения, которым переданы права реализации социальной деятельности, имеют собственные цели и задачи, финансовый интерес или корысть. Эффективный менеджмент в такой организации не совпадает с целями клиентов хотя бы потому, что у каждого клиента — цели свои, частные, а у организации — более общие, ориентированные на общий интерес или согласованные интересы. Недостижение целей организации для ее служащих может быть более важным критерием и проблемой, чем недостижение целей клиентов.

Проблемные области и этические дилеммы не являются общими для разных стран из-за различий в культуре и управлении социальными службами и предоставлением социальных услуг. Каждая национальная ассоциация социальных работников должна поощрять дискуссии с целью выяснения важнейших вопросов и проблем, характерных для данной страны. Остановимся поэтому, имея в виду базовую роль понятия справедливости в системе принципов социальной работы, на рассмотрении этого понятия подробнее.

В социальной справедливости акцентируется распределительный принцип: поровну или в соответствии с вкладом, заслугами или еще чем-нибудь распределяются ресурсы и доходы общества. Нельзя не согласиться, что «никто не знает своего места в обществе и, следовательно, объективной степени необходимого почитания. Что положено мне, а что другому, что могу и что должен дать я, а что — другой — все это неизвестно… многие сложившиеся исторически социальные и экономические преимущества отдельных людей выглядят произвольными…»^[5]

С позиций приоритета социальной справедливости и равенства возможностей государство должно обеспечивать примерно равные стартовые позиции для всех граждан в получении образования, развитии личности, реализации индивидуальных жизненных сценариев. Социальное вмешательство государства сегодня необходимо потому, что для современного общества характерна дифференциация индивидуальных условий жизни, когда, с одной стороны, «биография становится фундаментальным рефлексивным проектом»^[6], с другой — резко возрастает степень социального риска.

Например, при ограничении возможностей включения в блага и ресурсы, обеспечивающие здоровье, когда речь идет не о медицинских, а о социальных следствиях, ограничения доступа, скорее, вредны, например, платная помощь алкоголикам и наркоманам. Не все могут ее получить, а для тех, кто контролирует к ней доступ, эта помощь становится источником обогащения. Поэтому все вопросы доступа желательно регулировать через развитие системы медицинского страхования, а не установлением списка платных услуг. То же самое можно сказать и о всеобщем школьном образовании, в получении которого общество заинтересовано не меньше, чем семьи и сами дети. Пока же в XXI в., который называют «веком образования», Россия вступила с неэффективной системой образования и разрушенной мотивацией по поводу его получения.

Таким образом, под «равенством» можно понимать неограниченный доступ к общественным благам, а «неравенство» связано с какими-либо ограничениями в доступе или переводом (законодательно оформленным) сугубо общественных благ в категорию «исключаемых» благ.

Что же еще можно понимать под равенством и неравенством?

Л. Батански и Л. Твено выделили четыре модели неравенства различной природы^[7]:

• 1) «домашнее» — связанное с разделением обязанностей внутри семьи;
• 2) гражданское — люди равны только тогда, когда «каждый воплощает частицу общей воли»;
• 3) рыночное — индивиды могут быть классифицированы в соответствии с количеством благ, которые они могут приобрести;
• 4) в сфере производства — каждый индивид оценивается по его достижениям (производительности).

Эти авторы считают, что один и тот же человек одновременно может испытывать неравенство разной природы. Достижение социальной справедливости сегодня требует осуществления сложных и тонких мероприятий, чтобы дать возможность каждому человеку на равных участвовать в результатах повышения экономической эффективности.

Дж. Роулз, работы которого широко обсуждались в США в 1970— 1980;с гг. выделил два фундаментальных принципа справедливости^[8]:

• а) свободы, согласно которому любой человек должен иметь равный с другими людьми доступ ко всем свободам;
• б) различия, допускающий социально-экономическое неравенство, если оно идет на пользу наиболее обездоленным или связано с функциями, которые доступны всем.

Это значит, что каждый индивид должен иметь возможность занять любое социальное положение. Этот принцип имеет приоритет над экономической эффективностью, которая должна подчиняться принципу социальной справедливости, поскольку в конечном счете зависит от него. Вместе с тем Дж. Роулз вовсе не отказывался от принципа эффективности: «…если имеют место неравенство доходов и состояний, различия в авторитетах и степени ответственности, которые способствуют улучшению положения для всех по сравнению с ситуацией равенства, то почему бы не допустить неравенства?»^[9] Следовательно, вполне оправдано увеличение разрыва в доходах, например, между двумя индивидуумами, если это улучшит положение обоих.

Д. Смит в своей работе объясняет, почему социальную справедливость не следует отдавать на милость рыночных сил. В ней доказывается, что:

— даже в совершенстве работающая свободная рыночная экономика способна обеспечить лишь зачаточные варианты социальной справедливости, которые трудно обосновать;

неизбежные рыночные несовершенства, которые искажают распределение доходов, в действительности образуются в географическом пространстве и в дальнейшем усложняются благодаря неравномерному региональному развитию;

дополнительные несовершенства могут появиться при быстрых экономических, политических и социальных изменениях;

— морально обоснованные требования социальной справедливости должны быть основаны на общей концепции жизненного благополучия, формулировка которой должна быть центральной характеристикой процесса социальной трансформации^[10].

Даже в условиях совершенной рыночной экономики имеются два очевидных ограничения как для утилитарной, так и для либеральной концепции справедливости. Признание рыночных сил как единственного арбитра в определении ценности ресурсов (включая труд) не оставляет места для других соображений. Хотя отказ от сомнительных требований благосклонно относиться к таким вещам, как священное право и наследственные привилегии, можно приветствовать, отказ признать человеческие нужды, не учитываемые властью рынка, в действительности является забвением морального долга. Следование неограниченному личному (эгоистическому) интересу никоим образом не является единственно возможной формулой человеческой свободы; альтернативой является свобода от нужды или от неспособности рынка удовлетворить основные жизненные потребности некоторых людей. И тот факт, что мало внимания уделяется (если вообще уделяется) тому, каким способом некоторые люди приобрели землю и капитал, в то время как у большинства других есть только рабочая сила, является слабым местом как утилитарной, так и либеральной концепции.

2.3.3. Но помимо гуманизма, справедливости, права существуют и другие регуляторы взаимодействия человека со средой, недооцениваемые теоретиками. В этой роли, в частности, выступает такой специфический для российского социума комплекс из рациональных и иррациональных компонентов, как страх.

В советской социологической литературе тема страха (страхов) или катастрофизма мало разработана. Между тем многие поколения россиян жили под прессом различных страхов. Исследования на стыке социологии и социальной работы показывают, что страх действительно является мощным регулятором поведения людей. В посткоммунистической России публикации о разных страхах, отражающих общую неблагополучную ситуацию в стране, появляются регулярно^[11]. Социальная функция страха связана с процессами включения человека в сообщество или исключения из него. Страх исключения из социума укоренен еще в глубокой древности, поскольку исключение/отлучение/изгнание тогда были почти равносильны смерти. В сегодняшней социальной действительности изучение страхов носит как теоретический, так и довольно прагматический характер. Например, степень страха людей перед разными житейскими проявлениями быстрых социально-экономических перемен — разрухой, грязью, беспорядком — говорит о проявлениях «недостатка страха» в одних отношениях и чрезмерных страхах в других. Например, страх по отношению к «американскому заговору против России» явно больше, чем страх постоянной грязи на лестницах, во дворах и вообще там, где проблема решается собственными силами. Но парадоксально, что решаемая проблема не решается и даже усугубляется уже очень давно. Привычка жить в беспорядке — один из индикаторов «субкультуры бедности», поэтому является значимым сюжетом для социальной работы, где ведется бесконечная дискуссия о том, кто виноват в бедственном положении людей «групп риска»: внешние причины или они сами, если не хотят ничего для себя сделать.

Страх, связанный с внешними причинами, глубоко укоренен в архаических пластах сознания. Вплоть до XX в. люди, в основном, боялись внешних причин — войн, природных катастроф, эпидемий и т. д. Страх человека перед самим собой, перед темными глубинами своего «Я», перед катастрофическими последствиями своей деятельности возник из христианской догмы об испорченности, греховности природы человека. Это новая и характерная для XX столетия тема. Конечно, внешние страхи никуда не исчезли, просто отношение к ним изменилось. В то же время упадок «страха божьего», который поощрялся христианством, привел к более конструктивному изучению человеческих страхов. Страхи были связаны учеными с полученным человеком опытом взаимодействий, вследствие чего страх был истолкован как регулятор адаптивного поведения.

Выяснилось, что внешние страхи могут носить близкий к природным инстинктивный характер, или могут быть социализированными. Страх второго типа, как показано в антропологических работах, это, как правило, страх перед авторитетом: страх детей перед отцом, членов племени перед вождем и, наконец, перед божествами или Богом. Важнейшей особенностью этого страха является то, что он смешан с уважением, послушанием, но не разрушает того, кто его испытывает. «Почтительный страх» — естественное проявление социальной иерархии, не разрушающий самоуважения и достоинства более низкого. Более того, в христианстве культивировались не только страх перед Богом, но и идея богоподобия человека (как воплощения Господа). Нормы обычного, а затем юридического права также закрепляли права и обязанности сильного, властвующего, но отношению к более слабым, и наоборот. В Новое время завершилось оформление власти в лице государства и законов, а нормой поведения стало законопослушание.

В России же длительная историческая идентификация государя с государством и его воли с законами не сформировали этого законопослушного сознания, как было отмечено выше. К тому же уже почти два века насчитывает революционное движение, одной из центральных идей которого было свержение или убийство царя-самодержца. Бесконечные социальные трансформации приводили к разрушению старых социальных норм при запаздывающем формировании новых. Освобождение крестьян в 1861 г., массовые крестьянские миграции начала XX в., популярность нигилизма среди интеллигенции привели к революционному исходу. После 1917 г. процессы трансформаций еще ускорились, отсюда образ «взвихренной Руси»^[12]. Гражданская война, голод, коллективизация, индустриализация и т. д. превратили Россию в страну «перекати-поле», лишили корней и ориентиров в пространстве. Сталинские процессы по делам руководителей страны показывали, что высоких авторитетов нет, а сегодняшнее употребление слова «авторитет» стало амбивалентным и относит его в первую очередь к большим бандитам, а не другим категориям уважаемых людей. Естественно, что отношение к закону и законопослушанию у многих россиян также совершенно нигилистическое.

Массовое сознание в России переполнено разнообразными «страшилками», которые отражают иерархию культурных ценностей и оценку различных рисков. При этом активная реакция на страх может быть как конструктивной, так и разрушительной. Например, страх перед массовым голодом в 1992 г. принудил население расширить хозяйственную деятельность на «шести сотках». Через несколько лет социолог Ф. Бородкин связал развитие садовоогородных товариществ со становлением «третьего сектора» и российской моделью «государства всеобщего благоденствия»^[13]. Очевидно, что «шесть соток» могут быть экономически эффективны лишь при бесплатном проезде, различных льготах и труде пенсионеров. Однако жители городов России продолжают интенсивно заниматься экономически неоправданным, но психологически поддерживающим самообеспечением. А ситуация во многих деревнях и малых городах, наоборот, такова, что люди не хотят предпринимать никаких индивидуальных усилий хотя бы для обеспечения продуктами питания. В газетах мелькают публикации о голодающих жителях сельской местности. Таким образом, один и тот же страх вызывает и чрезмерную мобилизацию (активизацию), и апатию, безучастность и прочие проявления социальной демобилизации, приводящие к еще большей зависимости от внешних обстоятельств.

Любые страхи могут вести как к предупреждению нежелательных событий, так и к воплощению их в реальность. Страх может ложно стимулировать людей для чрезмерных действий, приводящих к растрате человеческих и других ресурсов. Он ведет к экстремизму и росту насилия в обществе, росту ксенофобии и дикого индивидуализма. Все это можно наблюдать в современной России, где тратятся огромные средства, например, на борьбу с терроризмом или торговлей наркотиками. Если бы эти средства вложить в развитие рабочих мест в провинции, где особенно сложная ситуация с занятостью населения, положительный, упорядочивающий социально-экономический эффект был бы, несомненно, выше. А пока государство борется с терроризмом, население «нормализует» собственную жизнь и собственное будущее иногда более успешно, чем общество в целом. Об этом свидетельствуют опросы ВЦИОМ, по данным которого в течение ряда лет люди оценивают личную ситуацию лучше, чем ситуацию в стране в целом.

Такой осторожный оптимизм говорит о том, что паралич страха у многих прошел и люди занялись добровольной самоорганизацией, не впадая в пессимизм и бездействие от бессмысленной активности внешних сил. Люди научились не испытывать страха перед жизнью в отсутствие реальной поддержки государства. Однако не все. В огромной России профессиональные и территориальные различия в жизни являются важным дифференцирующим фактором. Более рациональными и эффективными, оказались, безусловно, жители больших городов, где разнообразие социальной среды выступило мощным поддерживающим активность людей фактором.

Возрастные различия также существенны. Исследования показывают, что наиболее благополучными оказались те группы пенсионеров, которые к началу 1990;х гг. уже были на пенсии. Их уровень жизни, естественно, снизился, но страхи по поводу будущего, связанные с потерей работы незадолго или накануне выхода на пенсию, с низким заработком в момент выхода на пенсию и прочими проблемами реальной экономической ситуации, «пожилых» пенсионеров обошел. Конечно, символические страхи пожилого возраста, связанные с одиночеством, потерей социального статуса или уважения окружающих, актуальны.

Социальным работникам и надо заниматься подобными проблемами, социально-психологической подготовкой людей к старости и новым видам социальной активности, поскольку «старость как время отдыха» превращается в весьма обременительную для самих пожилых людей и для общества проблему. Актуальной задачей для социальной работы является и развитие чувства собственного достоинства и самоуважения у пожилых людей, поскольку в настоящее время они гиперсоциализированы. Переживаемое пожилыми людьми чувство потери уважения окружающих базируется на страхе, что только отношение окружающих определяет его как значимого человека. Если этот страх уменьшается, соответственно растет чувство уверенности в ценностях и возможностях пожилого возраста.

Таким образом, задача теории социальной работы по отношению к таким социальным регуляторам, как различные страхи населения (в первую очередь, социализированные), — исследование возможностей их рационализации и разработка адекватных и конструктивных стратегий реагирования на групповом и индивидуальном уровнях.

2.3.4. Права и обязанности гражданина, их баланс или дисбаланс — еще один блок важнейших регуляторов взаимодействия человека и государства (несмотря на страхи, сопровождающие человека, его компетентность или некомпетентность).

Для обсуждения данной проблемы базовым выступает понятие «социальный контракт» (общественный договор), несформированное у российских граждан в силу исторических условий. Социалистическое государство монопольно распоряжалось ресурсами общества, вследствие чего сложилось представление о том, что отношения «право человека — обязанность государства» неразрывно. Поэтому в сознании граждан обязанности, связанные с реализацией их социальных прав, всецело лежат на государстве. Нужна серьезная научная и воспитательная работа, чтобы сделать отношения граждан и государства более симметричными.

Гражданство — одно из понятий, связывающих нормативное и эмпирическое, что делает его весьма сложным. Современные дискуссии строятся вокруг расширения круга прав, которые связаны с гражданством в государстве и влияют на понимание индивидуальных свобод, расширения интересов меньшинств или гражданства как основы равных прав и свобод в современном обществе. Важный момент — разграничение прав и свобод на права и свободы человека и гражданина. Это разграничение вытекает из признания различий гражданского общества и государства. В гражданском обществе права человека являются условиями его саморазвития и автономии, в которые государство не имеет право вмешиваться. Эти нрава принадлежат всем людям без исключения и получили название «естественных» прав, которые, как правило, определяются негативно, как возможность обходиться без вмешательства государства.

Права граждан регулируют отношения гражданина и государства, где гражданин рассчитывает на содействие государства в их реализации. Все статьи гл. 2 Конституции Российской Федерации «Права и свободы человека и гражданина» проводят различение прав и свобод по этому признаку.

Личные права — право на жизнь, право на свободу и личную неприкосновенность, а также неприкосновенность личной жизни, жилища, свободу совести и т. д. определяют свободу человека от какого-либо вмешательства. Личные нрава часто называют естественными правами.

Политические права связаны с возможностями участия в политической жизни, в то же время выступают средством контроля за властью. Политические права в демократическом государстве — ценность, которую государство должно признавать и гарантировать, поскольку с их помощью граждане легитимируют власть в государстве.

Культурные права обеспечивают участие индивида в культурной жизни, позволяют реализовать культурные потребности человека.

Социальные и экономические права призваны обеспечить человеку достойный уровень жизни, право на труд и его выбор, право на равную оплату за равный труд, право на социальное обеспечение, право на образование и др.

Классификации показывают, что существуют спорные моменты в отнесении определенных прав к каким-либо категориям. Так, право на образование может толковаться и как культурное, и как социальное; право собственности, которое было когда-то основой всех гражданских прав и «конструировало» гражданина, в современном мире, особенно постсоциалистическом, претерпело существенные изменения и может толковаться как социально-экономическое право и т. д. Однако эти права выражают общественную или государственную заботу о гражданине только как дополнение к его самодеятельности и самообеспечению. Как бы юридически обстоятельно не формулировались социальные права, это еще не означает для граждан реальной возможности непосредственной реализации их правопритязаний. Социальные права находятся в зависимости от состояния экономики, и конституционно-правовой механизм их регулирования должен быть гибким и ориентироваться на баланс интересов всех групп населения с учетом приоритетов интересов детей и нетрудоспособных (по здоровью или возрасту).

Даже в такой проработанной системе права, как германская, не все понятия определены. Конституция ФРГ не поясняет, что следует понимать под «социальным государством». В ст. 20 дается определение ФРГ как демократического и социального, построенного на принципах федерализма, государства. В ст. 28 говорится о том, что эго республиканское государство, а принцип социального государства имеет, согласно ст. 79, вечные гарантии со стороны основного Закона. Право наполнить понятие социального государства конкретным содержанием остается за законодательной и исполнительной властью и властями земель. Основными идеями германского социального государства являются условия жизни, не унижающие человеческого достоинства. При этом каждый взрослый гражданин общества обязан обеспечивать себя и содержать свою семью. Здесь действует принцип индивидуальной ответственности, за исключением случаев, когда человек не в состоянии обеспечить свое существование сам.

После Второй мировой войны развитие социальных государств привело к тому, что права умножались и уточнялись. При этом только немногие обязанности продолжали существовать как обязательные, поскольку осуществлялись через неопределенные или неформальные обязательства и ответственность. То, что права разрушают обязанности, отмечают многие авторы. Сохранение баланса необходимо, поскольку неравенство воспроизводится многими социальными механизмами, действующими так, что уменьшаются права и увеличиваются (акцентируются) обязанности низкостатусных или низкодоходных социальных групп, в первую очередь женщин. Иначе говоря, права одних групп растут за счет увеличения обязанностей других. Эти другие, как правило, не являются наиболее богатыми или благополучными членами общества. Особенно много подтверждений такой ситуации находят социологи-феминистки.

Статус гражданства можно определить, используя пять измерений прав и обязанностей. Мы дополнили классификацию Т. Жаноски^[14], чтобы получить сбалансированную конструкцию из пяти прав и пяти обязанностей.

Права

• 1. Юридические права — количество заключенных на 100 тыс. человек. Высокий уровень прав — низкий показатель индекса.
• 2. Политические права — количество принимающих участие в выборах как процент законопослушных граждан.
• 3. Социальные права — социальные трансферты в процентах к валовому внутреннему продукту (ВВП), включая средства, поступающие через систему страхования болезней, старости и т. п.
• 4. Права участия — членство и активное участие в различных ассоциациях, добровольных советах.
• 5. Человеческие права, измеряемые индексом развития человеческого потенциала (ИРЧП), т. е. средняя продолжительность жизни, образование, ВВП на душу населения.

Обязанности

• 1. Уровень подоходного налога (в процентах к ВВП), какую часть ВВП он составляет.
• 2. Уровень отчислений в систему обязательного социального страхования.
• 3. Уровень налоговой дисциплины (легализация доходов, отсутствие уклонения от налогов).
• 4. Социальная закрытость: неравенство доходов, измеренная с помощью децильного коэффициента; вертикальная социальная мобильность.
• 5. Показатель натурализации иммигрантов (процент получающих гражданство или вид на жительство), горизонтальная социальная мобильность.

И права, и обязанности могут расширяться и сужаться, что определяется институтами общества. «Социальное гражданство» является комплексным, исходя из того, что оно строится на различных основаниях и разрушается различными социальными силами. Синтезируя гражданство, гражданское общество и социальные изменения, можно отметить, что легитимация социальных изменений может иметь разные формы. В Швеции — это вера в «человеческий дом» и государство благосостояния; в Англии — чувство «социального контракта»; в США — позитивные ожидания по отношению к непрямым изменениям в «trickle down economics» рынка. Гражданство не только «инструмент закрывания», но и «объект закрывания». Государства либо максимизируют закрытость, либо проводят политику терпимости. Подъем «комыонити» как раз говорит о развитии чувства связности (закрытости).

Подъем «комьюнити» на Западе рассматривается как естественная реакция па атомизацию общества «постмодерн» и говорит о необходимости развития чувства закрытости общностей, которое способствует интеграции членов общности, а, следовательно, и выполнению социальных обязательств. Локализацию ответственности очень важно развивать в России, где люди могут повысить потенциал адаптации, используя местные ресурсы (реализовать права через обязанности не политического, а социального участия).

Таким образом, осознание гражданами их обязанностей, но отношению к самим себе и друг другу выступает важнейшей предпосылкой роста как личного, гак и общественного благополучия и формирует почву для повышения эффективности социальной работы.

• [1] Цит. но: Алексеев С. С. Гражданское право в современную эпоху. М., 1999. С. 9.
• [2] См. словари: Современная западная социология. М., 1990; Современная западнаяфилософия. М., 1990; Словарь-справочник по социальной работе. М., 1997.
• [3] Фромм Э. Человеческая ситуация. М., 1995.
• [4] Антоний Сурожский, митрополит. Таинство любви. СПб., 1999.
• [5] Марков Б. В. Философская антропология. СПб., 1997. С. 236—237.
• [6] Бек У. Семь тезисов о новой социальной свободе: Отрывок из книги «Обществориска» / под ред. В. И. Бакштаиовского // Незримый колледж успешных профессионалов.Вып. 4. Тюмень, 1996. С. 27.
• [7] См.: Смит Д. Региональное развитие и социальная справедливость // Регион. 1994.№ 3. С. 8.
• [8] См.: Роулз Дж. Принцип справедливости / пер. с англ. Новосибирск, 1995. С. 158.
• [9] Роулз Дж. Принцип справедливости. С. 160.
• [10] Смит Д. Региональное развитие и социальная справедливость. С. 5.
• [11] Шляпентох В. Э., Матвеева С. Я. Страхи в России. Новосибирск, 2001.
• [12] Ремизов А. Взвихренная Русь. М., 1994.
• [13] См.: Бородкин Ф. Движение российского социума к «государству благоденствия» //СОЦИС. 1997. № 7.
• [14] Janosky Т. Citizenship and Civil Society: A Framework of Rights and Obligations in Liberal, Traditional, and Social Democratic Regimes. Cambridge, 1998.