Метод «взрыва». Деятельность социального педагога в организации среднего профессионального образования

«Педагогика» А. Макаренко началась с «воспитательного курьеза», а по его собственному определению — с преступления: на предложение пойти нарубить дров для кухни колонист Задоров весело ответил: «Иди сам наруби, много вас тут!». В состоянии гнева и обиды, доведенный до отчаяния и остервенения всеми предшествующими месяцами работы, А. Макаренко «размахнулся и ударил Задорова по щеке. Ударил сильно, он не удержался на ногах и повалился на печку. Я ударил второй раз, схватил его за шиворот, приподнял и ударил третий раз». В состоянии аффекта педагог не мог управлять собой: он стучал кочергой по спинке кровати и орал: «Или всем немедленно отправляться в лес, на работу, или убираться из колонии к чертовой матери!».

Воспитанники разобрали топоры, пилы и отправились в лес. А. Макаренко был в страшном напряжении: Задоров был «большой и сильный юноша», да еще с друзьями, да еще с топорами! К удивлению, все прошло прекрасно: работали до обеда, в перерыве «смущенно закурили» из его запасов махорки. За обедом об утренней истории не вспоминали. А. Макаренко не подавал смущения и уверенно распорядился о дальнейших делах. Задоров сказал «…с самой серьезной рожей: «Мы не такие плохие, Антон Семенович! Все будет хорошо. Мы понимаем». С этого эпизода начинается коренной перелом во взаимоотношениях педагогов с колонистами [34, т. 1, с. 15—16; т. 4, с. 235, 257, 345].

Психоанализ показывает: для этой «братвы» главным в тот период был авторитет силы, которую А. Макаренко продемонстрировал, и заслужил их первоначальное «уважение». Он показал свое превосходство над их лидером, который хоть и был физически сильнее, но момент внезапности, сила гнева и напора ошеломили всех настолько, что привели в состояние замешательства и паники. В дальнейшем этот авторитет силы был подкреплен сноровкой и умелостью, которую продемонстрировал педагог во время работы. Кроме того, они восприняли этот эмоциональный взрыв и возмущение А. Макаренко как справедливое возмездие: за ними ухаживали, их кормили с одного стола с воспитателями; его просьба была связана с их же благополучием и т. д. Педагог проявил мужество: он не дрогнул, когда нужно было выдать топоры и пилы тем, кого он побил и обидел; если бы это произошло, начавшийся процесс принципиальных изменений в их отношениях был бы разрушен, и все пришло бы на «круги своя», если не в полный тупик, так как трус не может пользоваться авторитетом у «пацанов».

А. Макаренко, как С. Шацкий и В. Сорока-Росинский, был уверен: преступниками не рождаются, ими их делают обстоятельства; все они стали беспризорниками и правонарушителями в условиях войны и разрухи. Все они в детстве были детьми с нормальными проблемами. Человеческое начало в них было загнано глубоко внутрь, а сверху все было покрыто метастазами приобретенной животной грубости и жестокости. Однако это едва дышащее человеческое начало, мгновенно откликнулось под яростью эмоционального натиска педагога и точно сработало — откликнулось: память о нормальной прошлой семейной жизни пробудилась. В принципе, они хотели бы вернуться в ту жизнь, куда их звал А. Макаренко, быть людьми, как все, но прошлое накрепко вцепилось в них и никак не отпускало, да и воровская солидарность не позволяла слушаться начальника — «фрайера», тем более еще и работать. Наконец, этот первоначальный успех был закреплен совместной дружной работой. А. Макаренко работал со всеми наравне, отдавал полезные распоряжения, брал на себя потяжелее. Его авторитет лидера был признан и закреплен. Все эти обстоятельства в совокупности и развернули их взаимоотношения с педагогом на 180°.

Его «пацаны» были хорошими философами и психологами: когда они на перекуре потянулись к кисету А. Макаренко, и он «отсыпал махры» всем, они увидели — незлопамятный, добрый, открытый, то есть жить с ним можно. Самое главное, что произошло с подростками в тот момент, — физический труд, которым они длительное время не занимались, который они презирали и считали проклятием (недаром одним из главных требований при избрании «вора в законе» является полное отсутствие у него трудового стажа), — этот труд придал им бодрость и создал хорошее настроение, наконец, он вселил в них надежду в возможность возвращения к «новой жизни»: внутренне они почувствовали: они могут работать, значит, они могут вернуться к нормальной человеческой жизни! [3, с. 15—17].

Педагог сделал из этой ситуации решающий вывод: характер отношений изменяется в процессе коллективных — совместных дел; характер отношений между воспитанниками и педагогами формируется на деловой основе; именно отношения между участниками коллективных дел, а не слова и даже не конкретные результаты, влияют на личность, изменяют их участников, делают их единомышленниками, закладывают основы доверия и дружбы — гуманистически социализируют их. Из этих ребят сложится ядро будущего актива, вырастут самые надежные его помощники и даже друзья.

В этом эпизоде сконцентрировались основные подходы А. Макаренко в построении будущей социально-педагогической системы: требовательность, иногда доведенная до категоричности, равноправие, деловитость и уважительность, незлопамятность. В этом эпизоде предельно ярко сформулирована одна из основных компонент педагогической формулы А. Макаренко — требование, «развернутое, без всяких скидок…». Это, по его убеждению, «должно быть законом правильной педагогики: непреклонное, ясное, прямое, категорическое требование» [34, т. 1, с. 15—16; т. 4, с. 231].

В этом сверхкритическом, экстремальном эпизоде в концентрированном виде выражена новаторская сущность личности А. Макаренко: сколько веков взрослые (родители, педагоги и т. д.) традиционно били (и до сих пор бьют!) детей за непослушание, свято веруя и как бы видя воочию, что это дает быстрый положительный результат. Даже великий Я. Коменский допускал применение физических наказаний за некоторые проступки: богохульство, дерзкое неповиновение взрослым и др. Эта многовековая практика воспитания сформулировала, казалось бы, непогрешимый, фундаментальный педагогический закон: не ударишь — не воспитаешь! А. Макаренко освобождается от этой традиционной, всеми народами признанной, но порочной методы. Однако при этом он берет уникальный механизм воздействия этого метода на личность, облекает его в новую форму, вкладывает иное содержание, определяет новые цели и задачи его применения. В новых исторических условиях на основе диалектического взаимодействия традиций и новаторства им было рождено невиданное ранее в педагогике средство — метод «взрыва», который сопровождался концентрацией такой силы психологического и эмоционального воздействия, что криминальная система ценностей рушилась. Утверждались новые нравственные ценности, которыми руководствовались воспитанники. Педагог предупреждал, что пользоваться этим методом следует очень редко, очень расчетливо и аккуратно, что наказания он определял только он сам [3, с. 17—18].

С. Калабалин вспоминал: «Прежде всего, ребятам было высказано прямое и четкое, не допускающее возражений, требование. Без такого требования дисциплинировать разболтанную толпу детей нельзя… А потом видишь: на твою сторону перешел один, другой, третий образовалось ядро и есть на кого опереться. С этим надо спешить». По его мнению, такой подход — это «тихий», но глубокий по содержанию взрыв. Становление коллектива, «переход от состояния стадности к целеустремленной и разумной жизни начинается почти всегда со взрыва. Он уничтожает скопившиеся старые дурные привычки и очищает место для новой организации. Взрыв — это и требование к ребятам, и уважение к их силе и возможностям». Начальная стадия деятельности воспитателя среди педагогически запущенных ребят «требует взрывчатого заряда большой эмоциональной силы. Нужен творческий поход, риск, хватка и, если хотите, игра. Трафареты, повторения нетерпимы, но сделать выводы из опыта можно» [22, с. 84; 39, с. 262].