Условность понятия науки

Различные концепции генезиса науки предложены Дж. Берналом, Р. Блеккетом, Б. М. Гессеном, Дж. Нидамом, Д. Прайсом, Ф. Энгельсом и др. Одни авторы считают, что наука выросла чисто случайно (например, гипотеза А. Эйнштейна — Д. Прайса), вторые отмечают необходимый характер ее возникновения (например, Дж. Нидам). Согласно концепции «онаучивания общества» М. К. Петрова, наука возникает как «соединительная ткань» между развитым в недрах теологии логическим формализмом и материальным производством. Существует ли реальная возможность строго установить, какая из очерченных концепций науки «истинна»?

Выше говорилось, что этимология слова «наука» допускает равносильность обеих концепций. Но многие историки и методологи науки не считаются с этимологическим аргументом, предпочитая более очевидные формы фактической и логической аргументации. Что же следует считать точкой отсчета «подлинной науки»? Момент соединения спекулятивного мышления с экспериментом? Начало методической проверки гипотез о законах природы критерием внешнего чувственного опыта? Выработку умения сводить логическим способом суждения о сущностях и законах к суждениям о явлениях и кажимостях? Или, быть может, наука возникает с появлением массового спроса на профессию ученого и социального заказа на поточную научную продукцию? Если положительно ответить на эти вопросы, то мы всего лишь условно договоримся считать наукой «экспериментально-теоретическую деятельность в ее позднеевропейской массово-профессиональной форме».

Более существенных аргументов обычно не находят, а желание именно так понимать существо науки оправдывают успехами в освоении окружающей среды научно-техническими средствами. Всякая другая теоретическая деятельность, связанная с систематическим выражением ноуменов в понятиях, наукой в собственном смысле почему-то не считается, идет ли речь о впечатляющих достижениях инженеров Древнего Египта или о физике Аристотеля. Правда, при таком узком подходе возникают трудности с причислением к науке гуманитарных дисциплин, предмет которых — человек как часть сотворенной природы. В конце Средневековья понятие науки как универсального знания было незаметно подменено узким понятием естествознания. Методы поискового и проверочного эксперимента применимы далеко не во всех гуманитарных исследованиях. Например, ими почти не пользуются историки и философы.

Чтобы устранить эти трудности, англоязычные науковеды наделили свойством научности только естествознание, называя его science, а гуманитарное знание — humanities — вывели за пределы «истинной» науки. Математику, которая также не вписывалась в сферу эмпирико-тсорстичсского знания, договорились рассматривать как особый общенаучный язык. Тезис о совпадении науки «вообще» с ее уникальным европейским вариантом в свое время подкреплялся верой в близость «европейской научности» и «истинности». Научный разум, толкуемый в духе узкого понятия науки, объявлялся вершиной человеческого мышления. Ему приписывалась исключительная способность познавания истины и покорения природы.

Сегодня выяснилось, что этот разум далеко не разумен, потому что, воплощая свои выводы в глобальной технической практике, он подталкивает человечество к самоуничтожению и экологическому кризису. Разумен ли европейский разум, если он не вызнал как следует истинный характер природы, не предугадал ее мести человеку, нс учел разрушительные последствия закона «действие равно противодействию». Возрастающее сопротивление природы агрессивному естественно-научному разуму все больше сводит на нет громадные затраты общества на поддержание научно-технического прогресса.

Гносеологическая истинность европейской науки выросла в неразрешимую проблему. Вместо термина «истина» к науке сегодня предпочитают прилагать предикат практическая эффективность, а понятие истинного разума заменяют понятием операционального интеллекта (Г. Башляр). П. Фейерабенд в 1975 г. заявил, что ученым остается признать только один критерий прогресса науки — «все сгодится». Расстояние между «научной истинностью» и истиной (в Стагиритовом смысле «соответствия знания действительности») резко увеличилось. В таком случае испаряются основания сводить науку «вообще» к экспериментально-теоретическому естествознанию. Но ведь именно на доводе об эксперименте как самом надежном методе улавливания истины и держалась эта редукция.

Проблема понимания существа науки усугубляется также тем, что нет единой науки, а есть множество разных наук, далеко не всегда стыкующихся друг с другом. В свою очередь, отдельные научные дисциплины способны дифференцироваться на слабо связанные между собой разделы знания. Всегда остро противоречие между индивидуальным характером научного производства и общественным характером признания личных достижений ученых. Идеал унифированной науки выдвигался немецкими романтиками (Г. Новалисом, Ф. Шлегелем), Ф. В. Й. Шеллингом, Венским кружком и др. Однако попытки объединить усилия представителей различных конкретных наук оказались малопродуктивными, поскольку посылки и выводы этих наук часто несовместимы.

Например, знания о физических вещах почти не помогают понять тайну человека («Человек не может быть понятием», — говорил М. М. Бахтин). Сомнительна реальность духовного согласия не только между «естественниками» и «гуманитариями», но даже, например, между специалистами в смежных областях физики. Поэтому так трудно построить устраивающую всех ученых (в том числе из сферы паранауки) единую научную картину мира, которая служила бы общей методологической основой «научного экуменизма».