Евреи, антисемиты и психоанализ

Когда говорят о еврействе и антисемитизме в связи с психоанализом, то игнорируют исторические особенности и того, и другого. На прошлое более чем вековой давности переносится кошмар Освенцима и Дахау, да еще с крайним легковерием принимают отдельные замечания Фрейда о том, что психоанализу и ему лично постоянно препятствовали антисемиты. Расовый антисемитизм нацистов, конечно, в той или иной степени опирался на все предшествующие его варианты, но отождествление неприязни древних греков к евреям в Александрии I века до нашей эры, христианского или мусульманского антииудаизма и политики национал-социализма осуществляется, как правило, не по незнанию, а исходя из определенных политических целей. Исследования относительно «причин антисемитизма» (начиная с «Авторитарной личности» Адорно) опираются на такого рода неправомерные отождествления. Отсюда резкие возражения специалистов, которых трудно заподозрить в расовых предрассудках: «Антисемитизм — это популярная категория, сформированная на основе поверхностных уподоблений… Исследовать причины антисемитизма — это значит задавать бессмысленный вопрос. Враждебность, направленная против евреев, может возникнуть в различных типах взаимодействия, и до тех пор, пока они не будут более адекватно классифицированы, не смогут быть ни сформулированы, ни испытаны плодотворные обобщения»^[1]. В действительности ни евреи, ни антисемиты Австро-Венгрии не являлись какими-то группами, которые можно было бы хоть как-то однозначно охарактеризовать. Бытовой антисемитизм какого-нибудь рабочего или ремесленника, голосовавшего за социал-демократов и прекрасно притом знавшего, что харизматический вождь его партии, В. Адлер, является евреем, отличался от антисемитизма социал-христиан, имевшего клерикальную и экономическую окраску, но уж совсем мало напоминал расовый антисемитизм пангерманистов. Позднейшие толкователи творчества Фрейда иной раз пишут о его «бессознательном антисемитизме», причем не только из-за того, что он сделал Моисея египтянином, но и из-за некоторых его высказываний, которые, принадлежи они перу кого-нибудь другого, были бы однозначно расценены как антисемитские.

Роль евреев в австрийской культуре того времени, да и в общественной жизни в целом достаточно известна. Немецкий еврей, Я. Вассерман, в своих мемуарах подчеркивал отличие Австрии конца прошлого века от Германии: «…во всей общественной жизни господствовали евреи. Банки, пресса, театр, литература, социальные функции — все было в руках евреев»^[2]. В Вене в 1840-е годы проживали 2% евреев, в 1869 году — 6%, в 1890 году — 100 тысяч евреев, или 12% населения. К 1910 году их число возросло до 175 тысяч человек, хотя процент снизился, так как в состав Вены вошли рабочие пригороды, заселенные в значительной степени выходцами из Чехии (число чехов в Вене к тому времени достигает 200 тысяч человек)^[3]. Фрейд писал, что он почувствовал антисемитизм своих соучеников в старших классах гимназии, но при этом следует учитывать, что не-евреи уже были в этой гимназии меньшинством. За те восемь лет, которые он посещал гимназию с 1865 по 1873 год, число гимназистов-евреев в ней возросло с 68 до 300, то есть с 44 до 73% учащихся. К тому времени, как Фрейд завершил обучение в университете, евреи составляли 41,4% студентов медицинских факультетов империи, а в 1910 г. около половины (48%) профессоров медицинского факультета в Вене были евреями^[4]. Уже поэтому вряд ли следует всерьез принимать слова Фрейда о том, что получению им звания профессора препятствовала политика министерства, в особенности, если учесть, что тогдашнего министра критиковали прежде всего пангерманисты.

Между различными группами евреев в империи существовали не только различия, но и откровенная враждебность, и именно она заявляет о себе в иных письмах Фрейда. Хотя его родители прибыли из Моравии (а мать происходила из галицийских евреев), он, как и большинство образованных евреев Вены, относился к ним неодобрительно^[5]. Как писал известный австрийский писатель Йозеф Рот: «Чем западнее место рождения еврея, тем больше у него евреев, на которых он может смотреть свысока. Франкфуртский еврей презирает берлинского еврея, берлинский еврей презирает венского еврея, венский еврей презирает варшавского еврея. А еще есть евреи из Галиции, на которых все они смотрят свысока. Как раз отсюда я родом, из самых низших евреев»^[6]. Все ассимилированные евреи больших городов Австро-Венгрии и Германии буквально не терпели Ostjuden, считая их «грубыми и грязными, аморальными и культурно отсталыми — такими они были в глазах своих более вестернизированных собратьев — эта символическая конструкция получила особенно широкое распространение среди немецких и австрийских евреев к концу XIX века»^[7]. Целиком принявшие немецкую культуру и вошедшие в местную финансовую и интеллектуальную элиту евреи с неприязнью смотрели на хлынувших из Галиции «пейсатых», говоривших на смеси идиша с польским, сохранивших правоверие, занятых преимущественно мелкой торговлей, а то и довольно темными аферами.

Принадлежащих к немецкой культуре единоверцев-патрициев эти соплеменники настолько возмущали, что они сопротивлялись распространению гражданских прав на всех евреев. В Австрии, как ранее во Франции и в Пруссии, привилегированное меньшинство «придворных евреев» (в Германии они назывались Schutzjuden) было противником эмансипации. Ротшильды и прочие финансисты великолепно находили общий язык с аристократией и церковными иерархами. Как отмечала X. Арендт, связь данной группы евреев с абсолютным государством, которая сохранялась у этих банкиров и в дальнейшем, способствовала распространению антисемитизма: «Всякий класс в обществе, вступавший в конфликт с государством как таковым, проникался антисемитизмом, поскольку единственной группой, которая, как казалось, представляла государство, были евреи»^[8]. Рост враждебности всех национальностей Австро-Венгрии к монархии неизбежно вел к росту антисемитизма. Попадавшая в зависимость от банковского кредита мелкая и средняя буржуазия сталкивалась, с одной стороны, с евреемфинансистом, а с другой — с конкурентом, таким же мелким торговцем, галицийским евреем.

Но помимо этих двух основных групп существовали и другие: от весьма престижной группы евреев испанского происхождения, входивших в социальную элиту, через трансильванских евреев, игравших видную роль в экономике и культуре Венгрии (выходцем из них был А. Адлер), но не слишком любимых соплеменниками из Австрии, до моравских евреев, занимавших промежуточное социальное положение между «патрициями» и «плебеями». Наконец, велико было число евреев, которые приняли христианство (многие переходили не в католичество, а в протестантизм) и успешно делали карьеру уже в имперской бюрократии и армии, не говоря о всех прочих областях.

Особое место среди евреев конца XIX — начала XX века занимали сионисты, пропаганда которых привлекала прежде всего выходцев из Галиции. Они не пользовались ни малейшей популярностью среди ассимилированных евреев Вены и подвергались резкой критике в контролируемой последними прессе. Любопытно то, что создатель сионизма, Т. Герцль, начинал свою деятельность не просто как либерал, но как немецкий националист. Этот почитатель музыки Вагнера даже к основным идеям сионизма пришел, слушая «Тангейзера». Денди с претензией на аристократизм духа пришел к мысли о необходимости исхода евреев из Европы в «землю обетованную» не только по личным мотивам. Сионизм был с самого начала копией немецкого национализма «почвы и крови»: политика должна быть «народной» (Volkisch), подлинная аристократия духа может произрастать только из живых национальных корней, тогда как ассимиляция ведет к «беспочвенности». Встречались и совсем причудливые сочетания. Л. Гумплович, автор книги «Борьба рас» (Rassenkampf), будучи евреем, был одним из самых страстных польских националистов Австро-Венгрии.

Антисемитизм часто считают порождением реакционных групп «старого порядка», дворянства и церкви, которые натравливали на евреев чернь. Такое случалось и в России, и в Германии, и в Австро-Венгрии. Но в целом и дворянство, и церковная иерархия сторонились антисемитов. В Австро-Венгрии небольшая часть аристократии во главе с князем А. Лихтенштейном способствовала антисемитизму, но значительно большая часть аристократии вступила в «Общество по защите от антисемитизма» (Verein zurAbwehr des Antisemitismus). Кайзер Франц Иосиф публично называл антисемитизм «болезнью» и в связи с этим четырежды отказывался утверждать на посту мэра столицы К. Люгера, побеждавшего на выборах отчасти и из-за антисемитской пропаганды. Пангерманисты называли Франца Иосифа Judenkaiser; известно, что еще большим филосемитом был его наследник Рудольф (покончивший с собой в 1889 году). Вплоть до 90-х годов антисемитизма чуралось «хорошее общество», двор и сам Франц Иосиф. По воспоминаниям А. Шницлера, ровесника Фрейда, антисемитизм 60—80-х годов не был ни респектабельным, ни опасным. Он несколько усилился после биржевого краха 1873 года, но нет ни малейших оснований говорить о том, что он хоть как-то препятствовал Фрейду в его профессиональной деятельности в прошлом веке.

Католической церкви, безусловно, был присущ традиционный антииудаизм, но она никогда не опускалась до проповеди расового антисемитизма. Верхи церкви враждебно относились к социал-христианскому движению Люгера, тогда как в пангерманистах и двор, и католическая церковь видели своих прямых врагов, поскольку пангерманское движение Шенерера отвергало и Габсбургов, и католицизм. Достаточно вспомнить о том, что Шенерер проповедовал Los von Rom¹, а его сторонники переходили либо в протестантизм, либо в самодельное тевтонское неоязычество.

Не были сторонниками антисемитизма и дворяне других наций. В Венгрии существовал негласный союз венгерских помещиков и еврейского капитала, в Галиции евреи были союзниками польской шляхты. Правда, в Венгрии на короткое время антисемитской партии удалось проникнуть в местный парламент, но после успеха 1884 года (17 мест из 157), ее влияние сходит на нет. Польский антисемитизм способствовал погромам 1898 года в Галиции, но польский национализм в целом имел совсем иную — антинемецкую и антирусскую направленность (национально-демократическая партия Р. Дмовского).

Сохранившие немалую силу сословия «старого порядка» менее всего можно считать проповедниками антисемитизма. В отличие от Франции (дело Дрейфуса) и Германии, антисемитизмом не была заражена армия. Она вообще была наднациональна, приносила присягу династии, и в ней могли выдвинуться представители любой из национальностей империи (хотя высшие посты обычно занимали аристократы). Евреи составляли значительную часть офицерского корпуса, правда, чаще всего они были военными медиками.

Одним из парадоксов Австро-Венгрии было то, что патриотами здесь были евреи, тогда как пангерманское движение было антипатриотично, выступая против сохранения не только династии, но и Австро-Венгрии как таковой. Они мечтали о власти германской расы над Европой и всем миром, тогда как еврейские газеты во главе с Neue Freie Presse держались имперского патриотизма, являвшегося для евреев своего рода гражданской религией. «Если император был наднационален, то евреи были поднациональны, представляя собой вездесущую народную субстанцию Империи… В какой бы группе они не функционировали, евреи никогда не стремились к расчленению Империи»^[9]. Более того, евреи были чаще всего прогермански настроены, а еврейская пресса исповедовала немецкий шовинизм. В воспоминаниях К. Каутского можно найти слова о том, что либеральные венские евреи были «националистами с энтузиазмом, переходящим в шовинизм», причем национализм у них был не еврейским, не немецким, но пангерманским. Даже если здесь есть некоторое преувеличение, нужно отметить роль евреев в становлении пангерманского движения, которое в дальнейшем сделалось первым европейским центром расового антисемитизма.

То, что евреи в Австро-Венгрии усваивали прежде всего немецкий язык и немецкую культуру достаточно понятно даже независимо от того, что идиш происходит от немецкого. Ассимиляция протекала чрезвычайно быстро, причем евреи повсеместно, будь то в Праге, или в Будапеште, или в Черновцах, отдавали своих детей в немецкие гимназии. В Вене евреев было около 10%, а в гимназиях училось более 40% представителей этого меньшинства. Затем они поступали в университеты, а после их завершения становились адвокатами, врачами, журналистами и прочими лицами свободных профессий. Если применить к еврейской общине Австро-Венгрии традиционную шкалу социальной стратификации, то к концу XIX века к «высшему» и «высшему среднему» классу принадлежали банкиры (иные из них покупали себе и дворянские титулы) и крупные коммерсанты, к «среднему классу» относилась городская буржуазия и успешно делавшие карьеру лица свободных профессий — исключительно ассимилированные евреи, тогда как к «низшему среднему» и «низшему» классу относилась масса мелких торговцев и ремесленников, чаще всего из галицийских Ostjaden. В Австро-Венгрии практически не было евреев — промышленных рабочих, хотя среди вождей социал-демократии было много евреев. Как и в других европейских странах, единственным классом, которому был совершенно чужд антисемитизм, являлся пролетариат, а наибольшее развитие он получил в тех группах, для которых евреи оказывались конкурентами — среди городской мелкой буржуазии и среди лиц свободных профессий. Среди студентов, то есть будущих адвокатов или медиков, антисемитизм получает распространение уже в 80-е годы прошлого века.

Тем не менее евреи сыграли немалую роль в возникновении пангерманизма. История этого движения начинается в 70-е годы в рамках либеральной партии, к которой принадлежали тогда и Адлер, и Шенерер, и Люгер. Когда главный раввин Вены Йеллинек заявлял, что немецкий либерализм является союзником еврейства, то он не забывал указывать на его противников — славянский федерализм и на рождающееся рабочее движение. К 1910 году славяне составляли 45% населения империи, у них имелась собственная культурная традиция, собственные средний класс и интеллигенция, но всякие, даже самые скромные стремления к федерализации наталкивались на сопротивление прежде всего немецких либералов, за которыми шло еврейство. Либеральные издания цензура не преследовала, зато она постоянно била по чешской прессе штрафами и конфискацией тиражей за появлявшиеся в ней требования для Чехии автономии, сходной с той, которая имелась у Венгрии^[10]. Идеологию либерального венского еврейства Р. Вистрич определял так: «пангерманизм + laissezfaire». Среди основателей шовинистического пангерманского движения было много евреев, а его главным идеологом на протяжении более десяти лет был еврей, Генрих Фридъюнг, являвшийся правой рукой Шенерера. Он покинул движение вместе с группой евреев лишь после того, как шовинизм «пангерманцев» сделался расовым антисемитизмом. Жестокая ирония заключается в том, что в то время немалая часть либерально настроенных евреев поддерживала идею «аншлюса». О своем «давнем периоде увлечения пангерманизмом» однажды писал и Фрейд в «Толковании сновидений» .

Говоря об антисемитизме в Австро-Венгрии, необходимо различать несколько его разновидностей, которые, в свою очередь, объясняются сложными социальными и межнациональными отношениями в империи. Евреи обычно ориентировались на господствующие в данной части Австро-Венгрии нации — немецкую, венгерскую, отчасти польскую. Это давало определенные гарантии безопасности, коммерческой деятельности и экономического процветания, карьеры. К тому же, и культурные стандарты этих наций были чаще всего более высокими, а многие евреи занимались умственным трудом. Как замечает Р. Вистрич, «еврейская идентификация с фактическими „расами господ“ Империи, без сомнения, возбуждала антагонизм со стороны угнетаемых ими национальностей. Австрийские евреи в их глазах выступали как противники в двояком смысле: они были „ассимиляторами“ вместе с господствующей нацией (немцами, венграми, поляками) и капиталистическими союзниками могущественных помещиков, эксплуатировавших славянское крестьянство»^[11]. Поэтому словак видел в еврейском торговце союзника ненавистных мадьяр, украинец в Галиции считал его пособником польских помещиков, а в Чехии прогермански настроенные евреи были не только конкурентами местной буржуазии, но и «агентами пангерманизма». К тому же, по мнению X. Арендт, как и в остальной Восточной Европе, в этих частях империи «деятельность евреев была препятствием на пути нормального капиталистического развития… Интересы евреев воспринимались как нечто ведущее к конфликту с теми слоями населения, из которых в нормальных условиях мог бы развиться средний класс… В течение столетий они выступали как посредники между дворянством и крестьянством, сейчас они образовывали средний класс, но не выполняли его позитивных функций и действительно являлись одним из препятствий на пути индустриализации и капитализации»^[12]. Этот вид антисемитизма — подчиненных и стремящихся к равноправию наций — никогда не становился расовым, да и опасности он большой не представлял.

Значительную опасность для евреев представлял антисемитизм «титульных» наций. Но и здесь следует различать католический «христианский социализм» барона фон Фогельзанга с традиционным антииудаизмом от расового антисемитизма. Того же основателя социалхристианского движения К. Люгера нередко описывают как идейного вдохновителя Гитлера, посещавшего митинги социал-христиан. Этот политик занимает свое место в истории антисемитизма, поскольку одним из первых стал использовать оскорбительные выкрики по поводу «засилия еврейского капитала» как средство мобилизации масс, и Гитлер у него многому научился. И все же в такого рода ретроспективу никак не помещается, например, то, что известный памятник Люгеру на венском Ринге был поставлен после Первой мировой войны социал-демократической администрацией, хотя Люгер еще чаще пугал своих слушателей на митингах «красной угрозой». Этот деятель делал совсем не случайные оговорки типа: «Я люблю венгерских евреев даже меньше, чем самих венгров, но я не враг венским евреям; они не так уж плохи и нам без них не обойтись. Мои венцы слишком любят отдыхать, и только евреи всегда жаждут деятельности»^[13]. С очередного митинга, на котором он разоблачал «мадьярско-еврейский капитал», угнетающий «маленького человека», этот деятель отправлялся на прием или на свадьбу в семейство финансистов-евреев, считавших его желанным гостем. Когда «принципиальные» антисемиты бранили его за это, он отвечал: «Это я определяю, кто еврей» (Wer ein Jude ist, bestimme ich). Bee знали, что этот циничный прагматик пользовался любыми средствами для достижения власти, но, достигнув желаемого поста мэра, он умерил свою демагогию и наладил превосходные отношения и с еврейскими банкирами, и с профсоюзами, и с прессой. Как отмечала X. Арендт, «те десятилетия, когда Люгер правил Веной, были в действительности своего рода золотым веком для евреев»^[14].

К предтечам не только немецкого национал-социализма, но и фашистских партий относится не социал-христианское движение^[15], а совсем другое политическое и идейное течение. Речь идет о Пангерманском союзе Г. Риттера фон Шенерера. «Его основное преимущество заключалось в том, что он мог основывать свою антисемитскую пропаганду на известных фактах: как член австрийского рейхсрата, он боролся за национализацию австрийских железных дорог, основная часть которых благодаря государственной лицензии находилась с 1836 года в руках Ротшильдов, поскольку же ее срок истекал в 1886 году, Шенерер сумел собрать 40 000 подписей против ее возобновления, а также смог сфокусировать интерес общественности на „еврейском вопросе“. Тесная связь между Ротшильдами и финансовыми интересами монархии стала совершенно очевидной, когда правительство попыталось продлить лицензию на условиях, явно невыгодных государству, а также населению. Агитация, которую вел Шенерер по этому вопросу, положила в действительности начало оформленному антисемитскому движению в Австрии»^[16]. Именно в его движении центральной оппозицией стали «арийцы» и «семиты», как два биологических «сорта» людей. Именно Шенерер объявил войну «международному еврейству» и заявил: «Наш антисемитизм направлен не против религий, но против расовых черт евреев, которые не изменились ни в результате подавления их в прошлом, ни в результате нынешних свобод»^[17]. В идеологии этой партии, кроме бешеного юдофобства, обнаруживается прямое отрицание разума, прогресса, универсальной этики, которые сменяются волей к власти, социал-дарвинистской риторикой, направленной даже не столько против евреев, сколько против славян. Эту ненависть как к евреям, так и к славянам унаследовал Гитлер, равно как и саму программу присоединения Австрии к Германии, а затем возобновления древнего Drang nach Osten. Даже Бисмарка Шенерер ненавидел за то, что тот склонялся к миру с Россией^[18].

От многих других националистических идеологов Шенерера отличало то, что затем станет принципиальной позицией всех фашистских движений: отрицание парламентаризма, «вождизм», культ прямого насилия^[19][20][21]. Сам Риттер фон Шенерер прославился именно тем, что вместе со своими молодчиками устроил погром в газете «Neue Wienerer Tageblatt» (избивали рабочих и журналистов, ломали станки). В ту далекую эпоху подобные действия еще считались чистой уголовщиной, и новоявленного вождя посадили в тюрьму, лишили дворянства и на пять лет политических прав^[22]. Его последователями в начальный период были мелкие чиновники, ремесленники, предприниматели, но затем большую их часть переманил Люгер. Остались ультранационалистически настроенные студенты и люмпены, и это движение имело бы все шансы исчезнуть со сцены истории. Тем более, что вождь движения вызвал озлобление правящих кругов антикатолической пропагандой и оскорблениями в адрес Габсбургов, которые, с точки зрения пангерманистов, поддерживались еврейским капиталом и делали уступки славянам, да и вообще мешали единому всегерманскому Рейху.

Однако пангерманское движение необычайно усиливается в самом конце XIX века, когда начались доходящие до кровопролития конфликты между чехами и судетскими немцами.

Введение

двуязычия в судах и администрации в Моравии встретило протест немцев (чехи и так знали немецкий, но немцы не знали чешского). Подстрекаемые сторонниками Шенерера, они перешли к насилию. На последующих выборах немцы Богемии и Моравии голосовали в основном за Пангерманский союз, который получал до 20 мест в парламенте. Это немало навредило затем судетским немцам, оказавшимся после распада империи в Чехословакии. Новые власти, памятуя о недавнем конфликте, зашли слишком далеко в ограничении прав немецкого меньшинства, а многие немцы в 30-е годы перешли под знамена местных нацистов. После Второй мировой войны более двух миллионов судетских немцев были насильственно изгнаны из Чехословакии.

Именно в конце 90-х годов антисемитизм приобретает расистский характер, будучи направленным против всех евреев, независимо от их социальной и религиозной принадлежности. Если он еще не стал действительно массовым, то уже были заложены те семена, которые дали ядовитые всходы после поражения в мировой войне и появления Австрийской республики. К середине 30-х годов число сторонников объединения с «Третьим рейхом» необычайно возросло, а мечту Шенерера осуществил при поддержке большей части населения Австрии ее уроженец Адольф Гитлер.

Таким образом, ни евреи, ни антисемиты в Австро-Венгрии не образовывали каких-то замкнутых групп, неких «сущностей», вроде еврея или антисемита «в себе и для себя». Говорить о роли антисемитизма в истории психоанализа можно лишь потому, что Фрейд и его ближайшее окружение были евреями, непосредственно сталкивавшимися с растущей враждебностью. Но все жалобы Фрейда на притеснения, замалчивания и критику в прессе, имеющие своим истоком антисемитизм, следует воспринимать cum grano salis: в Австро-Венгрии пресса контролировалась евреями и вряд ли следует связывать отрицательные рецензии или «заговор молчания» с тем, что фамилия создателя психоанализа была не «Оберхубер», а Фрейд^[23]. Главный редактор социалдемократической «Arbeiterzeitung», Фридрих Аустерлиц, — кстати, сам еврей — писал в те годы о «Neue Freie Presse», что та автоматически считает невиновным любого еврея, приговоренного австрийским судом^[24]. К. Крауса иной раз зачисляют в «евреи-антисемиты» только потому, что он с негодованием писал не только о продажности прессы, но и об отстаивании ею специфических интересов еврейской буржуазии. Еще менее мог бы Фрейд пожаловаться на власти и австрийскую прессу 20-х годов, когда Веной правили социал-демократы.

В научном мире Австрии, в особенности, среди медиков, число евреев было столь значительно, что о препятствовавшем психоанализу антисемитизме просто не приходится говорить. Основными оппонентами Фрейда из числа медицинского истеблишмента Вены были евреи. Антисемитизм препятствовал распространению психоанализа в Германии, где среди психиатров было немалое число воинственных расистов.

Значительно более сложным является вопрос о влиянии на психоаналитическую теорию еврейской традиции. Пока речь идет о строгих науках, мы обходимся без всяких указаний на национальную принадлежность ученого. Это относится не только к физике или химии: структуралистами могли быть и Трубецкой, и Якобсон, и Леви-Стросс, и Лакан, и Лотман — кто найдет у них влияние той или иной национальной принадлежности, пока речь идет о научных изысканиях? Казалось бы, только невежды и отъявленные расисты могут сегодня писать об «арийской» или «еврейской» науке.

Однако в последние годы появилось немалое число исследований, в которых доказывается производность психоанализа от иудаизма, принадлежность Фрейда, наряду со Спинозой или Марксом, к еврейской традиции. Отчасти это объясняется стремлением вернуть «блудных сыновей» национальной традиции, от которой они отвернулись. Правда, в таком случае Вольтера следовало бы считать католиком, а Бакунина — православным. Подобные утверждения, помимо множества натяжек, особенно забавны тем, что являются воспроизведением (с обратным знаком) давних рассуждений антисемитов о том, что психоанализ является «еврейской наукой».

В качестве примера можно привести книгу М. Атера^[25], в которой Фрейд предстает как верующий иудей, возвращающийся в последней книге «Моисей и монотеизм» к библейским истокам, к «религии отцов», и отвергающий «немецкую науку». Даже в ламаркизме Фрейда автор этой книги находит «мистицизм». Мало того, что противопоставление «еврейской традиции» и «немецкой науки» напоминает сходные по содержанию оппозиции между «арийской» и «еврейской» науками. Как заметил в своей книге «Фрейд, евреи и прочие немцы» П. Гэй, не только антисемиты толковали об «еврейском духе», но и среди евреев имелось немало любителей выдавать научные открытия или художественные достижения отдельных евреев за признаки особо одаренной расы. Будучи одним из лучших биографов Фрейда, он подчеркивает роль именно немецкой культуры и иронически замечает относительно попыток зачислить Фрейда в правоверные иудеи, что сегодня существует настоящая нужда в книге о «глупых евреях» — материалов для нее хватает^[26]. В другой своей книге он категорически отвергает получившие широкое распространение трактовки психоанализа как порождения «еврейской традиции»^[27]. Но если за такого рода интерпретациями все же стоит важная проблема соотношения психоанализа и монотеистической религии, то совсем иные проблемы решают авторы «постмодернистских» исследований на тему еврейского происхождения психоанализа.

Они совсем не обязательно пишутся знатоками иудаизма как религиозной традиции. В качестве примера можно привести книгу С. Л. Джилмена «Фрейд, раса и пол»^[28]. Речь идет не о расе и поле как таковых, но об интериоризированных индивидом культурных стереотипах и чертах. В ней приводится подборка высказываний Фрейда, на основании которых можно сделать вывод, что он был не просто сионистом, но и буквально ненавидел «арийцев» (что, кстати, является явным преувеличением). Но главным открытием автора книги является выведение психоанализа — в духе сегодняшнего постмодернизма — из «тела», а оно характеризуется прежде всего обрезанием, из коего делается множество выводов относительно психоаналитической теории. Открыть психоанализ мог только еврей — таков вывод автора. Правда, обрезание существует у мусульман, а в США во многих протестантских деноминациях. Но дело даже не в этом: если психоанализ имеет отношение лишь к такой «телесности», связанной с определенной традицией, то к представителям всех прочих наций психоанализ не применим и им он совершенно не нужен. Тогда правы антисемиты, говорящие о «еврейской науке», каковую просто навязывают всем прочим еврейские же газеты, находящиеся под контролем еврейских банков. Вряд ли это входило в намерения автора данной книги, но нигилистический релятивизм (прикрываемый стремлением выявить социально-культурные детерминанты) делает науку эпифеноменом восприятия собственной телесности в той или иной традиции — вплоть до восприятия крайней плоти. Если аргументом в пользу психоанализа как науки, которую мог создать только еврей, является для Джилмена то, что женский клитор на венском жаргоне назывался «Jud», то кому нужна такая «наука»?

Действительно, среди венских врачей, примкнувших к Фрейду, преобладали евреи. Но все они были такими же, как и он, утратившими всякую связь с иудаизмом людьми. Психоанализ не был каким бы то ни было возобновлением иудаизма в новых терминах или даже отдаленным его отростком. С момента своего возникновения он замещал у жителя большого города утраченную им религию, традицию, почву, национальную идентичность. К тому же создатель психоанализа и его ближайшее окружение были не какими-то абстрактными «евреями», проживающими в Париже, Петербурге или Нью-Йорке, а образованными в немецких гимназиях и университетах жителями Вены.

Психоанализ возник в Австро-Венгрии и первоначально получил развитие чуть ли не исключительно в германоязычных странах, тогда как в романских странах он долгое время не прививался. Сегодня Париж является «Меккой» психоанализа, а в Аргентине, наверное, психоаналитиков больше, чем во многих европейских странах. Иной была ситуация в начале века, когда психоанализ быстрее всего распространялся в протестантских и немецкоязычных областях Европы, а затем в США. Вряд ли это можно объяснить только уровнем экономического развития, сохранявшимся на юге Европы господством католической церкви, отсутствием того среднего класса, который «поставлял» пациентов и т. д. Объяснения с помощью ссылок на национальный характер, как правило, являются самыми недостоверными, соперничая в этом смысле только с «классовым подходом» к истории. Тем не менее, имеются какие-то черты национальной психологии, без которых трудно обойтись.

Совершенно независимо от вопроса о психоанализе, В. Зомбарт уделил внимание «специфическому таланту немцев к капитализму». «Романские народы создали капитализм, германцы же заимствовали его от них и развили его в более высокие формы, значительно обогнав при этом своих учителей. Чтобы выполнить такую задачу, они должны были, разумеется, проявить такие качества, которыми романские народы не обладали или же обладали в меньшей степени». Зомбарт перечисляет некоторые черты, присущие германцам, например, работоспособность, выдержка, но куда больше значат другие черты, имеющие прямое отношение к психологии. Недостаток чувственно-художественной одаренности восполняется этической склонностью, видением мира под углом зрения цели. В немецком языке даже нет подходящего слова для итальянского piacere или французского plaisir, поскольку немецкие Lust или Vergniigen «отнюдь не выражают того же самого». В свою очередь «французское devoir или итальянское dovere не передают смысл этого острого, проникающего вглубь слова — Pflicht». Долг, чувство долга заявляют о себе в немецкоязычных странах как требование дисциплины, а потому Зомбарт не без иронии говорит о том, что немцы — «прирожденные чиновники», что в этом причина того, что «мы стали лучшими в мире учителями». «Ничто не поражает так южанина, путешествующего по областям скандинавской, и, в особенности, немецкой культуры, как это терпеливое исполнение своих обязанностей во всех слоях населения, это само собою разумеющееся отрабатывание положенного урока, эта дельность во всем, эта скрупулезная добросовестность, которую ничем нельзя отвлечь от ее цели: эта consdenziosita, которою в одинаковой мере преисполнен самый крупный предприниматель, как и последний поденщик, и которая находит свое рельефнейшее, быть может, выражение именно в Германии, в ее чиновничестве».

Другой содействовавшей развитию капитализма особенностью немцев Зомбарт считает «способность быть дробным человеком, талант к специализации, совершенно отсутствующий у южанина. Этот последний, со своей чувственно-художественной и неэтической натурой, имеет тенденцию группировать весь мир вокруг себя, вокруг своей личности, и потому сохранять ее в целостности. Напротив, мы разлагаем индивидуальность на известное число частей, которые приспособляем к объективным целям и подчиняем им». При содействии дисциплины и выдержки это дает «виртуозных частичных людей», примером которых являются методичные немецкие ученые, техники, инженеры, вообще люди, которые способны идеально войти «в большое целое, в мощную организацию, так, чтобы функционировать подобно маленькому колесу в механизме и чтобы из совместной работы получилось громадное усиление действия». Немецкие порядок, дисциплина, организованность давно вошли в пословицу.

К этому Зомбарт добавляет: «Наша хозяйственная жизнь, как она сложилась в XIX столетии, была бы совершенно немыслима без содействия евреев». Он не соглашается с Марксом, видевшем в торгашестве светскую религию еврейства, полагая «особенно важными для роли евреев в современной хозяйственной жизни три стороны их национального характера: преобладание воли, эгоизм и абстрактный склад их ума»^[29]. Зомбарт связывал рационализм капиталистического хозяйства не столько с пуританством, как-то было у Макса Вебера, сколько с еврейской религией (само пуританство многое от нее позаимствовало). Он писал и об особенностях еврейской семейной и сексуальной жизни, которые способствовали развитию капитализма и даже ссылался в этой связи на Фрейда. Речь идет об ограничениях половой жизни у евреев (при строжайших запретах поисков удовольствия на стороне в семье половое общение ограничивается примерно 12 днями в месяц). Зомбарт выводил отсюда канализацию сексуального влечения в область экономической деятельности у евреев и рост рационалистических установок, «привычку жить против натуры»: «Немалая часть специфической способности еврейского народа к капитализму восходит к частичной сексуальной аскезе, к которой были принуждены своей религией евреи мужского пола… Чтобы капитализм мог получить развитие, естественному, следующему влечениям человеку нужно было сначала переломать все кости; он должен был поставить на место первозданной, изначальной жизни особым образом устроенный рациональный душевный механизм, он должен был постепенно перевернуть все жизненные ценности. Homo capitalisticus представляет собой искусственное и искусное образование, являющееся следствием такого переворота»^[30].

Независимо от того, какой была роль еврейского или немецкого национального характера в генезисе европейского капитализма, можно сказать, что приводимые Зомбартом в качестве психологических предпосылок капиталистической экономики черты характера хотя бы отчасти перекликаются с тем, что можно назвать предпосылками психоанализа.

Когда происходит смещение границ между социальными группами, то пропасть может возникнуть и в собственном «Я» индивида, причем так, что личность как бы раскалывается надвое. Не только другой человек, принадлежащий низшему сословию или классу видится как «грязный дикарь», как «Калибан», но и часть собственного «Я» оказывается где-то внизу, как презренная, заслуживающая постоянного контроля, господства, приказа со стороны другой, более высокой инстанции. Выработка социального «Сверх-Я» с отчетливыми чертами господина предполагает, что «Оно» делается то ли врагом, если еще не достигнута победа, то ли рабом, если имеется хотя бы видимость подчинения. Немецкий историк А. Рюстов удачно назвал этот процесс «феодализацией самосознания»^[31]. Дуалистическое видение собственной натуры, где социальный долг и природное влечение становятся враждующими душевными инстанциями, а индивидуальность четко видится поделенной на какие-то специализированные области, вообще характерно для Нового времени. Конечно, любая религия, да и любая культура проводят подобное различение, но в традиционном обществе эта оппозиция «снимается» семейными, общинными и религиозными институтами. Викторианская эпоха довела до предела противопоставление природно «низкого» и «культурного», допустимого в языке и подавляемого, ставшего конвенциональной маской лица и обратной стороны, изнанки. Особенностью Германии было разве что неслыханное превознесение Kultur, особый пафос, с которым произносилось это слово в конце XIX века, настоящая «культурнабожность» (Плесснер). Повсюду происходило разрушение прежней религиозной традиции, патриархальной большой семьи, атомизация индивидов — все это было обратной стороной растущей политической, экономической и духовной свободы.

Венские евреи были той группой, которая вообще жила без традиции, поскольку даже реформированный иудаизм по большей части игнорировался. В условиях, когда Австро-Венгрию разрывали почвеннические национальные движения, не имевшие никакой почвы евреи поддерживали династию и центральную бюрократию, выступали против федерализма и даже культурной автономии населявших страну народов. Сионизм был проектом обретения своей почвы на прародине, сравнявшись в этом смысле с прочими «националами» империи. Ассимилированный еврей оказывался тем самым «человеком без свойств» par excellence. Характерно то, что и Фрейд, и его ближайшие ученики настолько не знали своей собственной религиозной традиции, что отрицали существование еврейского мистицизма; они даже не подозревали о его существовании, хотя бок о бок с ними жили хасиды из Галиции. У Фрейда еврейские религиозные обряды вызывали не просто скуку или неприязнь, но настоящую ненависть (об этом свидетельствует его переписка с невестой) — он видел в них род коллективного невроза навязчивости. Можно сказать, что евреи, и в их числе Фрейд, принимали ценности Просвещения и либерализма, науки и светской культуры. Но при этом они совершенно игнорировали то, что Просвещение имеет в Европе свои корни, в том числе и христианские.

Можно сказать, что Фрейд формировал свое движение из маргиналов, то есть людей, которые находятся на границе между двумя или более группами, но не принимаются ни одной из них как полноправные участники. X. Арендт характеризовала ситуацию образованных евреев как положение «между парией и парвеню». Маргинальный человек испытывает серьезные сомнения в своей личной целостности, неопределенность связей с другими, боязнь быть отвергнутым. Расставшись со своей группой, он не может войти в другие. Степень интеграции личности зависит от интеграции социальной системы, культуры, тогда как Вена того времени дает пример дезинтеграции. Если индивид постоянно сталкивается с противоречивыми сигналами, несовместимыми ролями, то увеличивается риск конфликтов, в том числе и внутренних. Даже у животных возникают эмоциональные расстройства, если стимулы, которые долгое время сопровождались вознаграждением, начинают сопровождаться лишениями и наказаниями. Приспособление к обществу включает в себя согласие с самим собой, но его нет, когда человек живет в путанице ролей и ожиданий со стороны взаимоисключающих референтных групп.

В первобытных и традиционных обществах остракизм был сильнейшим наказанием, поскольку изгой вообще имел мало шансов на выживание. Сегодня маргиналы живут как бы в «междумириях», выпадают из организованных групп и их верований, делаются «подпольными людьми». Нередко они оказываются творческими личностями, поскольку для них область «само собой разумеющегося» много уже, чем у благополучных членов общества. У них обострен критический взгляд на те группы, которые их отталкивают, они видят изнанку социального порядка. Самая озлобленная критика культуры, дух ressentiment, диссидентство оказываются участью маргинала. Р. Парк, который ввел в социологию этот термин, полагал, что маргинальный человек сталкивается с трудностями в межличностном общении, не умеет наслаждаться и уверен в том, что окружающие несправедливо с ним обращаются. Маргинал не обязательно страдает от психических нарушений, но ему свойственны внутренние конфликты, сложные отношения с другими, разрывы в коммуникации, а это способствует депрессиям, неврозам или даже расколу личности.

Психоаналитики первого призыва были маргиналами в этом смысле. Для них курс психоанализа означал преодоление конфликтов и разрывов, а Фрейд и «движение» дали искомое чувство принадлежности к значимой референтной группе, чувство идентичности. Характерен тот религиозный культ Фрейда, который очень рано заявил о себе в психоаналитическом движении. Как писал в своей биографии Фрейда Закс, психоанализ заменил ему буквально все предшествующие убеждения, а Фрейд сделался Отцом.

Всякий житель большого города, независимо от его национальности, обособлен от «почвы» и сделавшейся малопонятной традиции. Принадлежность к национальному меньшинству, да еще игравшему роль «козла отпущения», делала ситуацию психологически еще более острой, иногда нестерпимой, способствовала критичному взгляду на окружающее «двоемыслие» и лицемерие. В этом смысле можно говорить о роли «еврейства» в генезисе психоанализа, но по своему содержанию психоанализ универсален. Вернее, он связан с иудео-христианской монотеистической традицией, как ее отрицание, как замена отношения человека с Отцом небесным на сохранившееся в бессознательном отношение с собственным земным отцом. Обособившийся от всех прочих индивид является главной предпосылкой психоанализа. Не «еврейство» как таковое сыграло значительную роль в генезисе психоаналитического движения, но то, что многие евреи Вены были маргиналами, которые сплотились вокруг Фрейда, чтобы войти вслед за ним в медицинский истеблишмент, минуя закрытые для них пути вверх по уже существующим иерархическим ступеням.

• [1] Шибутани Т. Социальная психология. М.: Прогресс, 1969. С. 503.
• [2] Wassermann J. Mein Weg als Deutscher und Jude, 1922. S. 102, цит. no: Gay P. P. 21.
• [3] Cm.: Kornbichler T. Die Entdeckung des siebten Kontinents. Der biirgerliche RevolutionsSigmund Freud. Zu seinem 50. Todestag. «Fischer». F. a. M., 1989.
• [4] Cm.: Wistrich R. S. The Jews of Vienna in the Age of Franz Joseph. The Littman Libraryof Jewish Civilization. Oxford Univ. Pr., 1990. P. 59.
• [5] На это обращает внимание, например, X. Закс, говоря о том, что для «западныхевреев», к коим он причислял и себя, и Фрейда, «идеалом была полная ассимиляция безкрещения», что они готовы были пожертвовать всем тем, чем жили их предки и сохранившие ортодоксию галицийские соплеменники. См.: Sachs Н. Freud. Meister und Freund.F. a. M., Ullstein, 1982 (1. Aus. 1944), S. 19.
• [6] Цит. no: Wistrich R. P. 656—657.
• [7] Wistrieh R. Р. 51. Работа Р. Вистрича, профессора современной еврейской истории в Еврейском университете Иерусалима, вышла в серии «Литтмановская библиотека еврейской цивилизации» и распространяется ложей «Бнай Брит». Так что ееавтора никак нельзя обвинить в антисемитизме. Крайне резкие характеристики в нейне случайно получают не столько «пангерманисты» и прочие европейские антисемиты, сколько ассимилированные евреи — вероятно, потому, что все симпатии автора принадлежат сионистскому движению.
• [8] Арендт X. Истоки тоталитаризма. М.: Центрком, 1996. С. 63.
• [9] Schorske С. Е. Fin-de-siecle Vienna: Politics and Culture. London, 1979. P. 119.
• [10] Poliak М. Vienne 1900. Une identite blessee. Paris, Gallimard/Julliard, 1984. P. 58—62.
• [11] Wistrich R. S. The Jews of Vienna in the Age of Franz Joseph. The Littman Library ofJewish Civilization. Oxford Univ. Pr., 1990. P. 208.
• [12] Арендт X. Истоки тоталитаризма. M.: Центрком, 1996. С. 68.
• [13] См.: JaniKA. and Toulmin S. Wittgenstein’s Vienna. N. Y., 1973. P. 54—55.
• [14] Арендт X. Истоки тоталитаризма. M.: Центр ком, 1996. С. 88. Придя к вожделенному посту мэра этот деятель очень много сделал для обустройства Вены и для того"маленького человека", которого он так часто поминал на митингах: снабжение столицы газом и водой, строительство мостов, госпиталей, приютов, школ, создание каналов, парков и т. д.
• [15] Для известного сорта «левых» всякий национализм в Европе тут же получает ярлык"шовинизма" и «антисемитизма». Понятно, что на националистических движениях Германии и Австрии лежит некоторая ответственность за то, что реализовалось в этих странах в 30—40-е годы нашего века. Социал-христианам Австрии и юга Германии, являвшимся предшественниками нынешних христианских демократов, особенно не повезло, поскольку Люгер действительно кричал на митингах о «засилии еврейского капитала», а Гитлер его слушал. Но из этого без всякого чутья к исторической реальности делаютсячрезвычайно далекие выводы. Примером может служить получившая громкую известность книга В. Фариаса «Хайдеггер и нацизм» (Farias V. Heidegger et nazisme. Paris, 1987), в которой, помимо всего прочего, национал-социализм прямо выводится из социал-хри-стианства, хотя последнее, тесно связанное с католической церковью, было немедленноликвидировано пришедшими к власти нацистами.
• [16] Арендт X. Истоки тоталитаризма. М.: Центрком, 1996. С. 87.
• [17] Цит. по: Wistrich R. S. The Jews of Vienna in the Age of Franz Joseph. The LittmanLibrary of Jewish Civilization. Oxford Univ. Pr., 1990. P. 205.
• [18] Стоит заметить, что неприязнь и даже ненависть к России были «достоянием"не только пангерманистов, видевших в „панславизме“ своего исконного противника. Евреи Австро-Венгрии относились к России ничуть не лучше, ссылаясь, впрочем, на притеснения соплеменников, на „реакционность“ монархии и т. д. Это относится и к семейству Фрейда — достаточно посмотреть на письма его сына Мартина, писавшего отцуо том, что он отправляется добровольцем на восточный фронт, поскольку это будет лучшим средством для выражения его „отвращения к России“. См.: Gay Р. Freud. A Life forOur Time. P. 352.
• [19] Генеалогия фашистских движений довольно запутанна. Пангерманский союзв Австро-Венгрии и Action francaise являются, видимо, первыми политическими орга
• [20] низациями фашистского типа, которые станут образцами для итальянских и немецкихпоследователей. Кажется, в отечественной литературе нет ни одного исследования
• [21] идейных истоках фашизма, а полемика публицистов и политиков сводится к аргументу „сам ты фашист“. То, что Action francaise Ш. Морраса было образцом для Муссолини, достаточно хорошо известно (см., например: Nolte Е. Der Faschismus in seinerEpoche. Munchen, 1963). Австрийские корни нацистской идеологии и в особенностиMein Kampf Гитлера (который сам на эти корни указывает) тоже нередко упоминаютсяв различных исследованиях.
• [22] Осудили за насилие, но не за изнасилование, как-то можно прочитать в книгеН. Гудрика-Кларка „Оккультные корни нацизма“, выпущенной без указания года АО"Евразия» (с. 19). Впрочем, скорее всего, речь идет об элементарной ошибке переводчика, каковых вообще множество в этой книге. Так, перечисляя славянские народы, населявшие Австрию, переводчик, наряду с чехами, поляками, украинцами, сербохорватами, ставит в один ряд «славян» (словно все прочие таковыми не являются) —разумеется, он просто не слышал о существовании словенцев (Slovene). Тем не менеекнига заслуживает внимания, поскольку в ней дается краткий обзор идей Г. фон Листа, Й. Ланца фон Либенфельса и многочисленных оккультистских кружков Австро-Венгрии, которые были прямо или косвенно связаны с пангерманизмом и оказали немалое влияние на нацистскую доктрину.
• [23] Как заметил Фрейд в одном из писем, зовись он Оберхубер (типичная австрийскаяи южнонемецкая фамилия), то психоанализ не встретил бы таких трудностей.
• [24] Он писал даже так: «Ничто так не продвинуло антисемитизм в Вене, как тот факт, что венская пресса была собственностью евреев». Цит. по: Wistrich R. S. The Jews ofVienna in the Age of Franz Joseph. The Liftman Library of Jewish Civilization. Oxford Univ. Pr" 1990. P. 508.
• [25] Ater М. The Man Freud and Monotheism. Jerusalem, 1992.
• [26] Gay P. Freud, Jews and other Germans. Masters and Victims of Modernist Culture. N. Y., Oxford Univ. Pr., 1978. P. 90.
• [27] Cm.: Gay P. A Godless Jew. Freud, Atheism and the Making of Psychoanalysis. NewHaven and London, Jale Univ. Pr., 1987. См. также: Grubrich-Simitis J. Freuds Moses-Studieals Tagtraum. Ein biographisches Essay. F. a. M., 1994.
• [28] Gilman S. L. Freud, Race and Gender. Princeton Univ. Pr., Princeton, 1993.
• [29] Зомбарт В. Народное хозяйство в Германии в XIX и в начале XX века. М., 1924.С. 62—69.
• [30] Sombart W. Die Juden und das Wirtschaftsleben, Duncker & Humboldt, Manchen undLeipzig, 1913. S. 280—281. Разумеется, к рассуждениям Зомбарта можно (и даже нужно) относиться скептически. И не из-за его позднейшего сотрудничества с нацистами —во время написания указанных работ он был от этого весьма далек, а расовый антисемитизм он отвергал и при Гитлере, тогда как книга «Евреи и экономическая жизнь"вообще свидетельствует о некоем „филосемитизме“. Но практически одновременно онопубликовал две работы, Luxus und Kapitalismus, Krieg und Kapitalismus, — где капитализм выводится из совершенно иных источников. См. также его работу „Буржуа“, которая переводилась на русский язык. Кроме того, всем рассуждениям об особом талантеевреев в денежных операциях и „духе капитализма“ можно противопоставить огромное число иного сорта рассуждений, где из Ветхого завета выводится социализм — ониничуть не менее обоснованны. Кажется, единственные оставшиеся и неплохо функционирующие социалистические по духу хозяйства — это киббуцы в Израиле.
• [31] Rostoiv A. Ortbestimmung der Gegenwart. Eine universalgeschichtliche Kulturkritik,"Eugen Rentsch». Stuttgart; Zurich, Bd. I, 1950. S. 143.