Психологические основы активной эволюции человека

Феноменология трансфера в начале активной эволюции человека

«Взрыв» экзистенционального переосмысления парадоксального явления недостаточности как потенциально позитивной стороны жизнедеятельности ближайших предков человека происходит в форме диалектического снятия непосредственных связей материальных элементов производительного труда опосредствующими их отношениями. В предчеловеческой истории доминируют непосредственные связи по линии: актор-орудие-объект труда-орудие-актор. Эти связи, как неудовлетворительные и недостаточные в чрезвычайных обстоятельствах, снимаются тем, что на их место становится целостная структура индивидуальности актора.

Сторонняя характеристика индивидуальной недостаточности, неявно ранее присутствовавшая в каждом элементе этой целостности, становится структурообразующим признаком всех связей актора. Структура индивидуальной (не) достаточности в целом предстает как общее и существенное отношение всех ее элементов, вместе с тем еще неведомое актору, до тех пор, пока оно не транслируется в групповом взаимодействии.

Отношение, как таковое, впервые устанавливается актором в качестве потенциального самоотношения, пока еще неотделимого от структуры связей труда. Это будущее индивидуальное самоотношение существует в форме зыбкой, «мерцающей» структуры (не) достаточности, как связи связей, как общего эмоционально окрашенного впечатления, поневоле испытываемого актором.

Аффективное, (не) удовлетворенное и (не) удовлетворительное состояние актора, в отсутствие полноценного гностического начала, не является осознанным. Но как незавершенное действие, как действие, потенциально удовлетворяемое и жизненно необходимое, оно настоятельно требует продолжения и воспроизведения не только в индивидуальном, но и в групповом познавательном опыте, в совместном труде группы особей предков человека. В этом совместном, пока еще протосоциальном и протосубъектном труде, самоотношения особей, отвлеченные от их индивидуальности, становятся групповыми, социальными феноменами отношений. Важнейший существенный признак этих отношений — их (не) удовлетворительность, — безусловно становится моментом группового познавательного опыта, то есть группового, социального знания, как со-знания. Снятие, замещение связей отношениями, как переход от связей самоотношений акторов к социальным их отношениям по существу метатрансферально, как полноценное явление разнонаправленного смыслового переноса.

Потенциалом трансфера обладает уже первичный процесс поверхностного, то есть далеко неоптимального диалектического снятия, когда в результате неудовлетворительных, неадекватных и несущественных действий актор принуждается к простейшему, генерализованному их обобщению в элементарном осмыслении собственной неудовлетворительности. Но это состояние неудовлетворительности уже и диалектично, и трансферально, так как структура или образ всей ситуации в целом уже не отождествляется с неудовлетворительностью каждого из ее компонентов, в числе которых находится и сам актор.

От актора как элемента структуры к актору, как ее доминанте-в этом переходе возникает ситуация, требующая осмысления, начиная с первой операции структурно необходимого сравнения и далее, включая все последующие операции аналитико-синтетического мышления. Одновременно с осмыслением накапливается потенциал мысленного переноса, то есть потенциал трансфера.

Актор, «удвоенный» как объект и как впервые возникший протосубъект этой проблемной ситуации нуждается в непрерывном связном существовании. Внутреннее единство и сообщение объективной и субъективной сторон целостной структуры актора актуализирует потенциал рефлексивного трансфера. Приобретая прото-субъектное качество, актор вынуждается к трансферу в форме элементарного переноса как способа сообщения и соотнесения не только связей элементов структуры, но и отношений между ними и к ним. Благодаря трансферу актор становится способен со-относитъ элементы ситуации, и прежде всего — относитъ-ся, выражать, пусть в непосредственных действиях, свои отношения, привнося их в ситуацию труда, в дополнение к ее материально репрезентированным связям.

Вынужденно, непроизвольно становясь субъектом проблемной ситуации труда, актор разрешает ее трансферальным образом, то есть путем снятия и переноса ее непосредственного смысла к смыслу опосредствованному. Структурные отношения неудовлетворительного способа непосредственных действий актора трансформируются в отношения опосредствующие, открывающие новые возможности смены самого этого способа-иными способами. Трансферальное снятие структуры труда, образованной способами совершения действий, выражается в ее замещении структурой способов осмысления этих действий.

Непроизвольные и непосредственные действия актора снимаются опосредствующими гностическими действиями. Элементарный трансфер, обеспечивающий связное функционирование структуры замещается метатрансфером, смыслообразующим, открывающим новые смысловые ее отношения. Элементарная цивилизованность труда как противоестественность и противопоставленность природе, в которой происходит естественное удовлетворение потребностей актора, предполагает замещение и преобразование ее, — культурой, оптимизирующей положение субъекта в природе.

Оптимальное снятие одной структуры труда другой и замещение одного способа действий другим уже предполагает, что неадекватные и несущественные признаки понимания ситуации уступают признакам существенным. С постижением и углублением смысла ситуации ее понимание становится все более адекватным. Так орудие труда, применяемое не привычным, а новым, другим способом, или, возможно, иное, какое угодно орудие, уже становится не только материальной, но и идеальной конструкцией, оно уже не только вещь, не только овеществленная функция, но и знак, от нее относительно отвлеченный.

Более того, ранее бывшее строго функциональным, а ставшее не более чем одним из возможных средств труда, такое функционально освобожденное орудие является именно смысловой конструкцией с изменяющимся значением, отвлеченным от физических его характеристик. В силу этих освобождающих идеальных условий применения орудия, оно становится и знаком и средством материализованного, воочию наблюдаемого созидательного метатрансфера.

Орудие, как и актор, помимо непосредственных их связей, включаются в развивающуюся систему отношений. Аналогично, в эту систему включается и объект труда в его не только материальном, непосредственном состоянии, но и в смысле идеальном и, вследствие этого, переносном или трансфералъном. В объекте труда вычленяется его предмет, как идеальная его сторона, как сторона, буквально взывающая к поиску иного способа действий, адекватного этому предмету.

Оптимизируясь, снятие осуществляется в форме или в процессе трансфера, как подвижного отношения, движения смыслов, поиска иных способов и/или преобразования уже имеющихся. Таким образом, в пределах конкретной проблемной ситуации, непосредственная логическая связь ее компонентов, снимается опосредствующими ее отношениями, образующими весьма сложную и противоречиво развивающуюся структуру, логика которой надситуативна, определяясь потребностями и отношениями актора.

Но возникшая система отношений, как таковая, то есть как идеальное образование, в принципе не может иметь линейного характера непосредственных связей, — это подвижная, объемная структура, в которой количество степеней свободы движения смыслов многократно возрастает и может стать неограниченным, если система станет открытой благодаря тому, что трансфер, иницируемый потребностями актора, станет осуществляться при сопоставлении одних проблемных ситуаций труда и культуры со многими другими (см. схему 2). Конечно, мера со-освобожденности и со-ответственности поведения формирующегося субъекта в таких ситуациях пока еще этими же проблемными ситуациями и ограничивается, поскольку примитивное, наспех изготовленное или под руку случайно попавшее квазиорудие еще слишком далеко от его идеала, как в прямом, так и в переносном смысле этого высокого понятия.

Схема 2. Гештальт-трансферальный проект развития социокультурной активности Слово как идеальное орудие отношений актора, как идеальная сторона физического орудия, до сих пор пребывавшего в качестве овеществленной связи в системе жизнедеятельности, еще только возникает в генерализованном мыследействии, в нерасчлененных еще умственных и физических движениях. Но еще один решительный шаг, хотя и в самой элементарной его форме, на долгом пути сапиентации оказывается уже совершенным.

Подобным же образом, в плане популяционном, в начале всей человеческой истории, со-гласие и со-трудничество индивидов несет двойной переносный или трансферальный, трансцендентальный смысл компенсаторной социальности. Эта социальность, будучи культурно обусловленной, формируется как совокупное отображение отношений к отношениям, так что последние вместо связей сотрудничества приобретают статус отношений сотрудничества.

Трансферальные отношения, как таковые, возникают отнюдь не по порядку их усложнения, а как бы «задним числом» и «сверху вниз», подобно тому, как установление отношений вообще осуществляется именно в теоретическом мышлении, в отвлеченном мышлении о мышлении. Неоднократно возникающая, например, в ситуации вожачества вертикаль связей может стимулировать понимание отдельными особями горизонтальных, недостаточных и компенсирумых смыслов их связей, в совмещенном характере этих связей как отношений и отношений к отношениям.

Субординация координации производит структуру связей, в которой становится возможным эффект возникновения их системы на культурной основе их общего смысла: системный эффект осознания впервые возникает как смысловой «взрыв», все освещающий и «назад», и «вперед», во всех возможных направлениях, как все и всех объединяющий, то есть как всеобъединяющий, как прототип целостной социализации человека на уровне его первичной индивидуальности.

Первоначально этот «взрыв"-прежде всего эмоционально-волевой, чувственный, всеми особями остро воспринимаемый, непроизвольно запоминающийся и образующий, как способ совместного их переживания, элементарное событие будущей их культуры. Этой культуры в идеальном ее качестве пока еще нет, поскольку отвлеченными понятиями, как средствами мышления о мышлении, средствами полноценной рефлексии гоминиды еще не обладают. Вместе с тем феномен трансфера в социокультурной характеристике естественного разделения труда является необходимым прообразом рефлексии, качественно отличающим ближайших предков человека от животных.

Совершенно бесспорно, что феномены трансфера, как «взрывы» осмысления действительности в эволюции человека могут быть зафиксированы непосредственным образом лишь в индивидуальной истории современного человека. При этом они могут быть объективно установлены экспертным образом, по шкале их возможности-невозможности с оценкой степени выраженности. Далее возможна обработка этих экспертных оценок специальными средствами факторного анализа, результаты применения которого в практике современных социологических и психологических исследований с неизбежностью свидетельствуют в пользу проявления макрои микрофакторов культуры респондентов в любом из планов или признаков их повседневного бытия.

При этом необходимо иметь в виду, что сама процедура факторного анализа по существу является интерпретационной, концептуально позиционируемой, а поэтому она может быть применена не только при количественном расчете корреляций признаков, но и в рамках качественного, философско-антропологического подхода. Порядок установления факторов определяется принципом последовательного логического поиска общего смысла множества признаков изучаемого явления.

Качественными и количественными средствами факторного анализа может быть также установлена системность так называемого «социального наследования», выражаемая не столько формами непосредственного общения индивидов, сколько объективным движением некоторого «оптимума» взаимозависимости признаков по линии становления активности индивидуумов в процессе социокультурной их адаптации.

Согласно современным антропогенетическим исследованиям, в качестве системообразующих признаков эволюционно значимых коммуникативных и «трудовых» адаптаций антропоидов могут, например, рассматриваться: асимметрия потребления природных ресурсов; высокая или пониженная степень сохранения «застывшей», предковой формы стадной организации; динамика морфологической организации; специфика сочетания элементов поведения; изменения в особенностях общения и орудийной деятельности (включая закрепление за функциональными орудиями труда статуса вожаческих «орудий», как орудий-средств разрешения проблемных ситуаций и конфликтов) и многие другие признаки.

В составе оптимума системообразующих признаков значение тех из них, что представляют филогенетически более ранние адаптации, может оказаться и стабилизирующим, и, в других условиях, не настолько консервативным, чтобы препятствовать сапиентации антропоидов. Вместе с тем, например, «успешное осуществление вожаческой функции на фоне высокого уровня орудийной, оснащенности других членов стада должно привести к повышению поглощающей роли группы и, в дальнейшем, к значительной степени „деиндивидуализации“ входящих в ее состав особей» [309, с. 165].

Сужение пространства индивидуального опыта и снижение роли особей во внутрипопуляционных отношениях препятствует накоплению поведенческих и психологических навыков по использованию предметов в качестве орудий: «Утрата способности к совершенствованию орудийного арсенала в сочетании с возросшими требованиями, предъявляемыми условиями стадной жизни (звуковая сигнализация, орудийность), способствовали выработке адаптаций, связанных с увеличением размеров тела и возрастанием роли предковых форм инстинктивного поведения» [309, с. 165].

Таким образом, движение оптимума системных признаков по линии сапиентациии можно представить как изменяющееся в зависимости от глубины снятия предковых признаков вновь приобретаемыми возможностями. При пониженной степени снятия, возможности движения оптимума соотношения биологического и социального следует определить как индифферентные эволюционным изменениям, определяемым по параметру культуры.

Так, при всех ранее достигнутых эволюционных преимуществах в планах орудийности и способности вырабатывать сложные формы общения относительно высокоразвитые антропоиды образовали тем не менее тупиковые ветви эволюции. Для этих антропоидов, вероятно, механизм трансфера не приобрел решающего значения, поскольку им не был жизненно необходимым поиск новых возможностей автономизации, тех самых, которые имеют отвлеченное и отсроченное значение, то есть значение социокультурное и, что важно, — базисное. Несвоевременная или отсроченная аккультурация в ходе антропогенеза обнаруживается чаще всего лишь post faktum, то есть уже как необратимое явление, в формах «утраты укорененности в биосфере», «тупиковых ветвей», «уклонений» и «внезапного исчезновения». Таким образом, «уклоняющиеся», антисапиентные варианты формирования оптимума системных признаков, которым характеризуются питекантропы, синантропы и неандертальцы, оказываются, в конечном счете, как бы неожиданно потерявшими устойчивость в эволюционных процессах, поскольку представляют, по истечении некоторого критического периода времени, относительно низкую степень снятия биологического социальным.

Столь же неустойчиво, то есть заведомо проблематично в социокультурной перспективе и состояние тех «оптимумов», что возникают благодаря чрезмерной глубине снятия биологического социальным. В этом случае социальный статус и трансферальный культурный потенциал отдельных особей в группах относительно превышены, вследствие чего становятся возможными дезинтеграционные процессы внутри этих групп и целых популяций, буквально «растворяемых» среди других видов, отличающихся оптимальной глубиной эволюционных преобразований.

Таким образом, при замещении фактора естественного отбора социально-трудовыми факторами, при неоднозначном их отношении к базису метатрансферальной культуры, возникают различные эффекты подвижек в глубине снятия одних возможностей эволюции другими, что и приводит к различного рода следствиям, выражающимся, например, как в продолжении процесса сапиентации гоминид, так и в том, например, что неандертальцы оказались в конечном счете вне этого процесса. Их замещение кроманьонцами было, по-видимому, обусловлено исключительностью феномена трансфера в кон^: сервативной палеолитической культуре труда и сохранностью естественного его разделения, сопровождаемого повышенной агрессивностью отдельных особей.

В терминологии начала XX века, определяющей консервативность естественности как «инстинкт», а доминанту сапиентации как «поведение разумного типа», известный русский ученый В. А. Вагнер предполагал, что естественный отбор и социальное наследование возникли практически одновременно, как формы, снимающие собой рефлекторную деятельность. Но в дальнейшей их «сопряженной» и «параллельной» эволюции либо инстинкт (особенно у насекомых) вытесняет разумное поведение, либо разумность, совершенствуясь, лишает инстинкты и любые другие автоматизмы их абсолютного машинообразного значения в поведении гоминид [49, т. 1, с. 8].

Идеи В. А. Вагнера могут быть продолжены в том смысле, что «инстинкт» и «разумность» представляют, соответственно, реактивное и активное начала понгидно-гоминидного комплекса признаков. На этом основании становится возможным утверждать, что макрофактор культуры, — в качестве активного метатрансферального начала сапиентации, — должен был проявиться и проявился, в частности, в доминировании кроманьонцев по отношению к неандертальцам.

Активно-реактивной природой трансферального культурного базиса становления активности человека заведомо отрицаются такие ее концепции, в которых «биологическое» и «социальное» понимаются как некоторые «вещи», в качестве квазисубстанциональных, автономно развивающихся реалий, по отношению к которым эволюция человека принимает страдательный характер.

Внутреннее единство культуры и труда, фиксируемое сплавом идеальной и материальной конструкции орудия и механизмом трансфера, противостоит тем абстрактным концепциям, в которых явочным порядком утверждается приоритетность «культурных артефактов» в эволюции человека. Идеальные и материальные явления культуры не могут выступать как совершенно независимые от конкретики смыслообразующего содержания активной трудовой деятельности человека в его эволюции. Точно также не может быть лишена социокультурных оснований и теория антропогенеза, если она устремлена к поиску существа человеческой истории и предыстории, несводимых к «истории цивилизаций» в ее популярном изложении.

С этой точки зрения пока что совершенно абсурдны поражающие своим культурным и научным провинциализмом биокибернетические модели обратных связей в структуре процессов антропогенеза. Воинствующий провинциализм возобладал в проектах клонирования человека и в исследованиях его генома. В массе печатных псевдонаучных изданий и в их электронных версиях, распространяемых по всему миру средствами электронной техники, на место антропогенеза подставляются самые невероятные, «сенсационные» истории прошлого и, особенно, — будущего, ожидающего человечества. Однако, методологией экологического прогнозирования показано, что прошлое и будущее человечества определяется прежде всего дальнейшим проникновением науки в существо постоянно эволюционирующих взаимоотношений человека и природы. Причем, например, дальнейшее развитие биологических наук становится все более необходимым в той самой, все возрастающей мере, в которой социальными процессами преобразуется и вместе с тем оберегается течение процессов биологических [188].

Круговоротом понятий, подменяющим действительную эволюцию человека предстает, в частности, теория Л. Н. Гумилева [89]. Так называемая пассионарность, или жизненная энергия этносов, извне, чудесным образом, то прибывая, то убывая, непосредственно определяет развитие этих этносов при независимом, параллельном действии законов природы и общества. Даже пренебрегая внутренней противоречивостью этой теории, для нее не находится объективного исторического оправдания, поскольку сама история человечества в изложении автора приобретает мифический характер. Стадии становления, расцвета и упадка этносов не обнаруживают внутренней связи и не отвечают диалектической логике последовательного снятия реальных, легитимных в научной их обоснованности, закономерных этапов развития социокультурной активности, опосредующей процессы воспроизводства населения тех или иных регионов планеты.

Формально занимательная, но по существу крайне поверхностная, эта теория второй половины XX века представляет эманацию в область науки обыденного сознания, особенно часто спекулирующего именно на нерешенных еще проблемах, в пространстве которых, говоря словами Ф. Энгельса, «здравый рассудок» сравнительно легко находит самые невероятные приключения. Поэтому не только эволюция понятий, но и эволюция самих законов эволюции, по мнению В. И. Стрельченко, должна быть исследована в тех проблемных ситуациях научного поиска, где культура уже выступает как мегафактор развития всей популяции человечества: «…особенности снятия биологических закономерностей на различных стадиях социально-исторического процесса могут быть правильно поняты лишь как результат развития самих этих законов…» [309, с. 174].

Отображая в своем идеальном содержании объективные закономерности истории и предыстории человека, факторы культуры труда и гештальт-трансферальные механизмы развития активности обнаруживаются в прерывно-непрерывном движении различных форм снятия биологического социальным и, таким образом, включаются в постоянно расширяющуюся смысловую общность коэволюционного понимания оснований антропогенеза [188, с. 9].