Страх, любовь и вина

Какое бы из этих чувств не проявилось в терапии, всегда нужно подумать о двух других, так как в большинстве случаев эта «триада» неразделима. Страх всегда сопровождает любые отношения близости и привязанности, а поводов для вины в эмоционально окрашенных отношениях всегда более чем достаточно. Снова обратимся к объяснению, заимствованному из детского психоанализа. В раннем детстве ребенок любит своих родителей, каковы бы они ни были, но эта любовь всегда соединена со страхом (например, страхом потерять их любовь^[1] или вообще потерять родителей или страхом наказания за те или иные шалости или проступки). Самостоятельной категорией в отношении этой триады и выраженности ее отдельных компонентов является дистанция. Поясним это дополнительно: когда родители далеко, любовь и тоска по ним всегда больше, а страх наказания меньше, даже за реальные проступки (в смысле: «Когда это еще будет, и будет ли?»). Поэтому избегание чего-либо (в том числе — тех или иных чувств) обычно сочетается с дистанцированием: ведь если родителей нет (рядом), нет и страха наказания (за свои реальные или мнимые прегрешения).

Но эта идея у ребенка может очень легко трансформироваться в следующую: «Если родителей вообще не будет, то и наказания не будет», — что, естественно, тут же провоцирует чувство вины, даже если ребенок не довел это осмысление до «логического вывода» о том, что он вроде бы желает им смерти. Эти три чувства (любви, страха и вины) оказываются «сцепленными» еще на самых ранних стадиях развития и затем сохраняются в этой неразрывной связи на протяжении всей жизни. Поэтому появление в материале пациентов тех или иных составляющих этой триады всегда предполагает поиск двух недостающих.

Кроме того, между тремя этими компонентами существуют определенные прямые и обратные зависимости. Например, чем меньше любви, тем больше страха, но может случаться и наоборот — и любви, и страха столько, что они полностью «затапливают» все остальные чувства пациента. Когда любовь была вообще не получена в достаточном количестве и качестве в том возрасте, когда потребность в ней особенно велика (весь допубертатный период), ее, возможно, никогда не удастся компенсировать (точно так же, как невозможно утолить голод взрослого, предлагая ему бутылочку с материнским молоком), и в этом случае компенсация может происходить только за счет страха или вины. Вероятно, кому-то эти «отвлеченные» рассуждения покажутся слишком туманными, но когда они проецируются на практику, многое становится яснее.

Все сказанное выше относится преимущественно к типичным жизненным ситуациям. Когда человек приходит в терапию, ситуация обычно достаточно скоро (в течение нескольких месяцев) качественно меняется. Хотя пациент и пересматривает свои отношения и психические травмы далекого прошлого, вновь переживает фрустрацию и даже злобу за свою детскую беспомощность и беззащитность, он не перестает любить своих родителей, но его чувства к ним лишаются негативного аффекта и становятся более адекватными, открывая возможность для реального личностного роста.

• [1] Думаю, многим специалистам приходилось встречаться со случаями, когда материпациентов в раннем детстве наказывали их фразами: «Я тебя больше не люблю!» или"Если будешь так делать, я не буду тебя любить!" — Хотя и грех так говорить, но —с точки зрения будущей психопатологии — лучше бы они прибегали к физическиммерам воздействия на ребенка. В принципе такой же (психопатологизирующий) эффектоказывает склонность некоторых родителей ориентировать ребенка только на превосходные и выдающиеся достижение, а в результате ребенок и затем — взрослый считаетсебя не заслуживающим любви всякий раз, когда не соответствует этим невыполнимыможиданиям. Даже такая «безобидная» фраза, адресованная ребенку (идущему в школу):"Мы ждем тебя только с пятерками!" — несет в себе еще один смысл: «Без пятерок тебяздесь вообще не ждут!»