Сочетание сюжетов. 
Методика преподавания литературы : учебная хрестоматия

Анализируя сюжет, мы брали для начала из материалов Федорченко простейший словесный организм. Но более развитая сказка не удовлетворяется этой простотой, и мы наблюдаем соседство сюжетов, сочетание, комбинацию их. В сущности, анализ композиции сказок 1001 ночи, наших русских собраний Афанасьева или других и сводится, главным образом, к анализу сочетания сюжетов. Причем, конечно, современное сознание не может не назвать некоторые сочетания более искусственными, а некоторые — более тонкими и совершенными.

Так, знаменитая книга о Калиле и Димне дает почти механическое сцепление басен. Басни эти (например, в главе о Льве и Быке) имеют примерно одну тему: хитрость и глупость, но их связь настолько внешняя, что читателя современного нисколько не обманывает. В арабских сказках «1001 ночи» подобных внешних сцеплений такое обильное количество, что, как ни воздерживаемся мы от элемента оценки, всетаки Шкловский это сцепление называет «искусственным способом».

Чтобы показать, какое соединение для нас звучит убедительнее, возьмем для сравнения две сказки, арабскую «Купец и эфрит» и русскую «Диво-дивное».

Купец убил нечаянно, бросив косточку финика, сына эфрита, и осужден смерти. Простившись с родными и придя к месту своей гибели, купец встречает трех шейхов: первый с зачарованной газелью, второй с двумя собаками и третий с мулом. Купец рассказывает шейхам свою историю («Но нет надобности ее повторять»). Является дух («эфрит»), требует смерти купца, но каждый из шейхов просит треть его крови за чудесную историю. И рассказывают: первый — что эта газель — его жена, которая околдовала рабыню и сына шейха, а потом была сама обращена в газель; второй шейх говорит, что эти собаки — его братья, которые его обманывали и преследовали его жену, за что жена и обратила братьев мужа в собак; третий шейх пасет мула — тоже свою жену, которая, издеваясь со своим возлюбленным над мужем, обратила его в собаку, но потом была наказана и стала мулом. Эфрит доволен рассказами, и купец спасен.

Легенды о превращении людей в животных обильно даны в сказках Шехерезады: «История Сади-Нумана», «Джулланара-Русалка», «История носильщика» и др.

Сказка «Купец и эфрит» объединяет три сюжета, заставляя шейхов рассказывать их по одному и тому же поводу. Рассказы очень схожи и однообразны. Кроме однотемности, объединены они завязкой и концом, ибо все три шейха, в итоге, своими рассказами спасли купца.

Русская сказка «Диво-дивное» дает ступенчатое чередование сюжетов: рыбак вытащил рыбу, изжарил, она прыгнула из огня в озеро и заговорила человечьим голосов; изумление рыбака, которого рыба научила найти еще большее диво. Оказывается, у охотника были съедены трое сыновей, а он нашел их потом дома живыми. Но слушайте: «Это что за диво! Вот диво».. и т. д. Следует история наиболее развитая и сложная из трех частей сказки: о том, как жена завела любовника и обратила мужа в кобеля, описывается собачья его жизнь и благополучная развязка. «Спасибо, — сказал старик, — это подлинно диво-дивное!».

Здесь мы тоже имеем постепенное усиление сюжетов; собраны тоже «чудеса», но второе чудо необычайнее первого, а третье чудеснее второго. Это третье чудо то же, что история третьего шейха в арабской сказке, но в нашей та же история производит гораздо большее впечатление, благодаря своему месту. Ее нельзя поставить на первое или второе место, тогда как истории шейхов можно переставлять как угодно. В арабской сказке нет движения от первого рассказа к третьему, рассказы стеснены рамой, историей купца, они однообразны и друг друга повторяют.

Движение в комплексе сюжетов, в их чередовании столь же необходимо, как движение в ядре одного сюжета.

Это движение может идти по закону нарастания: может создаться лестница, ведущая куда-то выше, но может идти и путем антитезы, — от черного к белому, от высокого к низкому, от мужского к женскому, от барского к мужицкому. Антитеза таит в себе не спокойное соседство, а прыжок, и этой ее моторной значимостью пользуются не только в чередовании сюжетов, но и сцен и всяких мелких описательных и повествовательных долей. Описание украинской ночи в «Полтаве», описание Днепра у Гоголя, Дарьяльского ущелья в «Демоне» Лермонтова — все три описания сконструированы по закону антитезы.

В первом случае прекрасная украинская ночь противопоставлена в тишине своей мукам Кочубея и мрачным думам Мазепы; у Гоголя тихий Днепр — бурному, у Лермонтова мрачное ущелье Дарьяла — прекрасным долинам Грузии.

Даже наиболее «тихоходные», описательные куски словесного целого начинают как бы двигаться и, с чем-то соприкасаясь, жить, будучи даны в отношениях противопоставления.

То же и с повествовательными долями, будь то сюжет или отдельный эпизод, какая-то доля романа или поэмы. Возьмем многосложность «Анны Карениной», и мы убедимся, что две основные линии романа, русло Левина и магистраль самой Анны, текут рядом, не сливаясь, но беспрестанно друг от друга отталкиваясь, как противоположные. Они разные, но сравнимые, и это их сближает, взаимно оттеняя.

Весь первый том подготовляет для Левина его женитьбу на Кити, для Анны — ее разрыв с мужем и соединение с Вронским. Для Левина конец I тома — согласие Кити и начало II тома — первые месяцы совместной жизни в Италии.

Скачки, одно из самых памятных для читателя событий в жизни Вронского и Анны, сменяются косьбой Левина; там спорт и смертельная опасность, здесь труд, здоровый и нравственный; там и здесь, и у Вронского, и у Левина, сознание своей силы, здоровое мужское тело, физически подчеркнутое самочувствие.

Рядом идет повышенное настроение Левина, его любовь, опьянение этим чувством, повышенный темп жизни — и Вронский, его отчаяние и попытка окончить самоубийством. Совершившееся самоубийство Анны оттенено другим событием — внутренним духовным преображением Левина: там смерть, здесь жизнь. Про Анну: «И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, — вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла». Про Левина: «При словах мужика о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-божьи, неясные, но значительные мысли толпой как будто вырвались откуда-то из заперти, и все, стремясь к одной цели, закрутились в его голове, ослепляя его своим светом».

Чередуясь с основными героями, второстепенные лица романа вступают им на смену, и, как ни малочисленны события их жизни, они всегда вставлены там, где оттеняют события же в жизни главных героев. Умирает Николай Левин, и тогда же Кити чувствует свою беременность: смерть — и зарождение новой жизни. Детвора Долли рядом с семейными мечтаниями Левина, мечты той же Долли о свободе от детей и о возможности романа, и следом тут же осуществление всего этого у Анны, и какое осуществление: мучительное и греховное. Искренняя молитва Левина в момент родов Кити, его искания бога, и новая, модная религиозность петербургской знати, графини Лидии и пр.

Таким образом, и в маленькой сказке, и в большом романе мы видели, как важно место сцены, сюжетного узла истории, хотя бы и законченной, но подчиненной единому замыслу.

III.