Интерпретация темы безумия в русской литературе первой половины XIX века

Интерпретация темы безумия в русской литературе первой половины XIX века

Тема безумия — одна из сквозных тем в литературе. Она всегда вызывала к себе интерес не только в силу непонятности феномена безумия, но и в силу того, что была постоянным и необходимым фактором литературного процесса, актуализируясь в эпохи «эпистемологического беспокойства» и стимулируя разработку новых литературных форм.

Объектом нашего исследования является тема безумия в русской литературе первой половины XIX века. Выбор данного периода обусловлен переходным характером этого этапа развития русской литературы, что связано со сменой литературных направлений и, соответственно, с ломкой старых систем и представлений и поиском новых. В рассматриваемый период сталкиваются разные подходы к пониманию безумия: литературный, научно-медицинский, бытовой. Мы обратимся к анализу особенностей интерпретации темы безумия в следующих произведениях: «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» А. Погорельского, «Блаженство безумия» Н. А. Полевого, «Русские ночи» В. Ф. Одоевского, «Записки сумасшедшего» Н. В. Гоголя, «Двойник» Ф. М. Достоевского. Выбор произведений обусловлен их показательностью для рассматриваемого периода, а в случае с «Записками сумасшедшего» Гоголя и «Двойника» Достоевского — знаковостью, этапностью для разработки темы безумия. Все произведения представляют собой «реплики» в процессе большого диалога о безумии, развернувшегося в литературе первой половины XIX века.

Проблема безумия является объектом историко-культурологического анализа в фундаментальных работах М. Фуко «История безумия в классическую эпоху» и Д. С. Лихачева «Смех в Древней Руси». Изучению патографического дискурса посвящена монография К. А. Богданова «Врачи, пациенты, читатели: патографические тексты русской культуры XVIII — XIX веков». В рамках аналитической философии над проблемой безумия размышляет В. П. Руднев в работе «Диалог с безумием».

Попытку дать целостную картину осмысления темы безумия в русской литературе представляет собой работа чешского исследователя И. Поспишила «Феномен безумия в русской литературе XIX — XX веков». Развитие темы безумия в русской литературе XIX — XX вв. прослеживает Р. Г. Назиров в статье «Фабула о мудрости безумца в русской литературе». Феномену «петербургского безумия» посвящена статья С. Г. Бочарова с одноименным названием. Литературоведческий и культурологический подходы к изучению проблемы безумия реализуются в статье Н. Г. Федосеенко «Мотив безумия в русской литературе и действительности 1830 — 1840-х годов».

Цель данной статьи — проследить, как изменяется интерпретация темы безумия в литературе первой половины XIX века, и выявить причины происходящих изменений. На наш взгляд, эволюция темы безумия в литературе данного периода обусловлена изменением аспектов ее рассмотрения, вызванным, с одной стороны, процессом десакрализации безумия в результате развития научной психиатрии, с другой стороны — переходом от романтизма к реализму.

Возникновение романтизма с характерным для него культом иррационализма и повышенным интересом к проблеме безумия стало реакцией на плачевные результаты главного «детища» эпохи Просвещения — Великой французской революции 1789 — 1794 гг. Разочарование в идеалах Просвещения породило недоверие к созидательным возможностям разума и вызвало всплеск интереса к разного рода иррациональным явлениям (к гаданиям, спиритизму, магнетизму, оккультизму и т. п.), что часто происходит в переходные, нестабильные эпохи. Изменившиеся представления человека о мире обусловили резкую вспышку интереса к феномену безумия в рассматриваемый нами период.

Актуализации проблемы безумия способствовали и особенности русской общественной жизни: безумцами нередко объявляли неугодных власти людей, как, например, это произошло с П. Я. Чаадаевым, которого Николай I объявил сумасшедшим после выхода в «Телескопе» его «Философического письма» (1836).

Для литературы романтизма тема безумия стала одной из ключевых, знаковых тем. Это объясняется, на наш взгляд, тем, что в романтической концепции бытия безумие занимает важное место, что обусловлено спецификой восприятия романтиками мира, человека, истинного знания.

Основополагающим для романтизма является принцип двоемирия, подразумевающий разделение мира на две сферы: сферу реального и сферу идеального. Сфера реального — это действительный, повседневный мир, который является лишь фикцией, обманом, видимостью бытия. Сфера идеального — это высший мир, единственно настоящий, в котором раскрывается подлинная сущность бытия. Понять и объяснить высший мир с помощью разума невозможно: на первый план в романтической гносеологии выходит чувственное познание, присущее лишь неординарной, талантливой личности, творцу, способному оторваться от повседневной действительности. Будучи тесно связанным с проблемой познания и понимания окружающего мира, безумие в литературе романтизма осмысливается как эпистемологическая проблема и понимается как форма истинного, духовного знания, противопоставляемого ложному бездуховному знанию, постигаемому рациональным путем.

Понимая безумие подобным образом, романтики актуализируют античную и средневековую традицию сакрализации безумия, суть которой выражена в словах Платона: «Бог уделил пророческий дар человеческому умопомрачению», и лишь безумец может быть причастен «истинному пророчеству». Эпоха Просвещения с ее тотальной ориентацией на разум лишила безумие ореола святости, поместив его в круг человеческих пороков и определив как «заблуждение ума». Романтики не только реабилитировали безумие и актуализировали данную тему в литературе, но и привнесли новые оттенки смысла в интерпретацию самого феномена.

В романтической литературе была разработана новая формула безумия. «Романтическое безумие» часто сводилось «к набору поверхностных штампов» с характерным делением на «мужское» и «женское». Героинь потрясения страсти чаще всего приводили к трафаретному концу: горячка, бред, безумие, смерть. Героям доставалось «высокое» безумие: «экстатический бред провидца или творца». В большинстве случаев сумасшествие героя было «метафорой, раскрывающей социальную трагедию несовместимости идеала и действительности», хотя иногда соединялось и с «действительной психической ненормальностью».

Несмотря на условность изображения в литературе романтизма безумие впервые приобрело художественно выразительную функцию, будучи социально мотивированным. Сущность «романтического безумия» — в конфликте между гением и непонимающей его толпой. С одной стороны, безумие — это результат беспредельных мучений человека (от непонимания окружающих, несчастной любви и т. п.), с другой стороны — блаженство, открывающее человеку дорогу в идеальный, духовный мир. Симпатии романтиков всецело на стороне гениального безумца: «смешной и презренный в глазах толпы, безумец на деле стоит неизмеримо выше ее, он мученик идеала и alter ego самого романтического поэта». Безумие привлекает романтиков заложенной в нем возможностью приобщения к высшей форме внутренней свободы.

Вместе с тем, в первой половине XIX века проявилась тенденция к десакрализации безумия, что было связано с развитием отечественной и зарубежной психиатрии, рассматривавшей безумие как душевную болезнь.

Уже в 20-е гг. в России появляются первые переводные и оригинальные работы по психиатрии. Так, в 1829 году в русском переводе выходит книга Ф. Пинеля «Врачебно-философское начертание душевных болезней». Основной мыслью этого сочинения является предположение автора о том, что порой сложно отличить сумасшедшего человека от психически здорового: «Способность судить одна и та же в человеке помешанном и имеющем полный рассудок. Способность сближать идеи по их существенным видимым законам сходства одинакова в том и другом» [Цит. по: 6, c.91].

В 1834 году в России появляется первое оригинальное сочинение по психиатрии — «Душевные болезни, изложенные сообразно началам нынешнего учения психиатрии в общем и частном, теоретическом и практическом содержании» доктора медицины Петра Бутковского. В сочинении условно выделяются две части: историческая и теоретическая. В исторической части приведены примеры душевных заболеваний мифологических и библейских героев (например, Эвридики, которую Орфей излечил от меланхолии). Первыми психиатрами Бутковский называет Сократа, Пифагора и Платона. В теоретической части работы предлагается классификация известных в то время типов безумия. Несмотря на попытку автора дать феномену безумия научно-медицинское объяснение, в работе П. Бутковского заметно ощутим литературный подтекст: сказывается влияние романтической и предшествующих ей традиций разработки проблемы сумасшествия.

Таким образом, историко-культурная ситуация, сложившаяся в России первой половины XIX века, актуализировала проблему безумия, сделав ее объектом не только специального, психиатрического, но и художественного исследования, что отразилось в большом количестве литературных произведений, посвященных безумию как особому культурному феномену.

На повесть А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (1828) заметное влияние оказала переходность литературной эпохи: повесть была создана в период зарождения в русской литературе романтизма и отразила движение писателя, не чуждого идеям Просвещения, от сентиментализма к новой системе мировоззрения.

В повести Погорельского представлено безумие не только в узком смысле слова (как психическое заболевание), но и в широком (как отсутствие нормы/закона в развитии мира и в жизни человека). В «Двойнике» безумие выступает как одна из форм постижения и объяснения мира, отражая, вместе с тем, эпистемологическую ситуацию философской неуверенности автора, его стремление разобраться в сложившейся ситуации и справиться с внутренним кризисом путем изображения раздвоенности своего сознания.

В трех из четырех вставных новелл повести безумие является результатом несчастной любви и душевных переживаний. Изидор, герой новеллы «Изидор и Анюта», сходит с ума от горя, потеряв свою возлюбленную. В «Пагубных последствиях необузданного воображения» безумие Алцеста становится результатом душевного потрясения: прекрасная невеста героя оказывается куклой-автоматом. Полковник из новеллы «Путешествие в дилижансе» сходит с ума от горя и угрызений совести, убив воспитавшую его обезьяну Туту.

Безумие в повести мотивируется по-разному: во-первых, наличием в жизни необъяснимых, непостижимых до конца явлений; во-вторых, сменой ценностных ориентиров в обществе, повлекшей за собой всплеск интереса к иррациональному; в-третьих, формой художественной условности в произведении.

Таким образом, в повести Погорельского тема безумия трактуется в духе романтической традиции: как результат несчастной любви в двух первых случаях и как наказание за совершенное против своей совести преступление — в последнем. При этом, безумие героев Погорельского становится сюжетной развязкой и не изображается как психическое заболевание, а является эвфемизмом. Погорельский проходит мимо медицинских представлений о безумии, опираясь на бытовую традицию понимания сумасшествия как результата несчастной любви и душевных страданий.

В повести Н. А. Полевого «Блаженство безумия» (1833) сумасшествие интерпретируется в русле романтического понимания этой проблемы, о чем свидетельствует название произведения. Присущая повести неоднозначность трактовки темы безумия объясняется положенным в основу произведения принципом двоемирия. Главный герой повести, безумец Антиох одновременно живет в реальном, обыденном мире и в мире идеальном. Отсюда, с точки зрения носителя обыденного сознания, безумие Антиоха — это психическое заболевание, которое надо лечить. В этом случае идеи героя о существовании «до-бытия земного» воспринимаются как бред больного сознания. Однако с позиции человека, приобщенного к высшему миру идей, безумие Антиоха — форма единственно возможного, истинного знания о мире. В этом случае справедливы слова Антиоха о том, что им разгадана «тайна бытия». С этой позиции прав друг Антиоха Леонид, утверждающий, что человек, руководствующийся умом, слеп, а Антиох в своем безумии разрешил «загадку жизни человеческой».

В рассуждениях Леонида о безумии нашел отражение присущий современникам Полевого скептицизм по отношению к способности медицины вылечить душевные болезни: «Лечить можно только то, на что известны лекарства; но целый мир лекарей до сих пор не умеет лечить душевных болезней. Бедные медики заботятся только о теле и производят опыты только над трупами телесными. <�…>; но кто мог когда-нибудь разанатомировать труп души и сказать, чем можно пособить в той или другой душевной болезни? «.

В «Блаженстве безумия» автор пытается изобразить сумасшествие Антиоха и как психическое заболевание. После смерти своей возлюбленной герой действительно впадает в состояние, которое уже и не воспринимается Леонидом иначе как болезнь: «Подле смертного одра ее сидел мой друг — в явном помешательстве…». Доктора, выслушав историю Антиоха, выносят вердикт: «сумасшествие особенного рода» и помещают Антиоха в дом умалишенных. Однако излечению его болезнь не поддается и Антиох умирает спустя год после смерти Адельгейды.

Поскольку в авторском понимании безумие является видом эзотерического знания, в повести Полевого на первый план выдвигается трактовка безумия как высшего блага.

В состав философского романа В. Ф. Одоевского «Русские ночи» (1844) вошли произведения, написанные преимущественно в 30-х гг. для книги «Дом сумасшедших», которая должна была стать «монументальным памятником гениальным безумцам» [8, с. 193]. Но «Дом сумасшедших» так и не был завершен, а написанные новеллы автор включил в роман «Русские ночи», концепция которого существенно изменилась. В «Русских ночах» тема безумия, будучи помещенной автором в контекст важнейших философских проблем, приобрела новое звучание.

Герои романа знакомятся с записками друзей-путешественников, обратившихся в поисках истины к жизни людей «великих, или… сумасшедших», чтобы «в этих людях поискать разрешения тех задач, которые до сих пор укрывались от людей со здравым смыслом». Истории о безумцах предварены рассуждением автора о природе сумасшествия. «Состояние сумасшедшего не имеет ли сходства с состоянием поэта, всякого гения-изобретателя? «- задается вопросом Одоевский, анализируя в подтверждение справедливости своего предположения механизм зарождения новой мысли, когда «все понятия, все чувства» творца «собираются в один фокус». Писатель считает, что «нет ни одного великого человека, который бы в час зарождения в нем нового открытия, когда еще мысли не развернулись и не оправдались осязаемыми последствиями, не казался сумасшедшим». Безумие понимается Одоевским как своеобразный двигатель в развитии человечества.

В «Русских ночах» собраны различные виды безумия, и каждый из них трактуется автором по-своему. Прежде всего, это творческое безумие, которое рассматривается в новеллах «Последний квартет Бетховена», «Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi», «Импровизатор» и «Себастиан Бах».

Безумие Бетховена осмысляется автором в русле традиционной романтической идеи о «высоком безумии» гения, непонятого окружающей его толпой. Архитектор Пиранези — тоже гений, но злой. Он наказан безумием за бессмысленное расточительство таланта. Карой за превращение творческого процесса в механическую работу становится безумие импровизатора Киприяно. В новелле «Себастиан Бах» роль романтического безумца отведена органному мастеру Албрехту. Сам же Бах выглядит странным (но не безумным) в глазах окружающих из-за своей одержимости искусством. Особым видом безумия автор наделяет Магдалину, жену Баха. Магдалина, имеющая итальянские корни, после знакомства с итальянцем Франческо загорается страстью к итальянским песням. Бах называет жену сумасшедшей. Но безумие Магдалины имеет новые черты: оно осложнено «биологическим мотивом „голоса крови“ и идеей инстинктуального чувства как одной из форм самопознания». Интерпретируя тему безумия в таком ключе, Одоевский пытается научно осмыслить проблему сумасшествия, обнаружить его истоки на уровне «бессознательного чувства» [9, с. 199]. М. А. Турьян определяет этот вид безумия как безумие «биологическое».

Проблема социального безумия рассматривается в записках экономиста и в новелле «Город без имени». В центре новелл «Последнее самоубийство» и «Город без имени» — общественные системы, одержимые безумием, в основу организации которых положены нелепые идеи. По мнению В. Ф. Одоевского, социальное безумие указывает на отклонение человечества от истинного пути развития.

«Русские ночи» В. Ф. Одоевского — это своеобразная энциклопедия безумия, в которой автор не только систематизировал представления своих предшественников о проблеме сумасшествия, но и внес существенные изменения в традиционную романтическую трактовку темы безумия. Во-первых, Одоевский переосмыслил проблему творческого безумия, указав на душевную ущербность, односторонность гения. Во-вторых, писатель одним из первых поставил вопрос о социальном безумии. В-третьих, Одоевский изобразил так называемых социальных безумцев, сумасшествие которых стало следствием ненормального устройства окружающего их мира. Кроме того, Одоевский выдвинул идею биологического безумия, пытаясь объяснить феномен безумия с научной точки зрения.

Повесть Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего» (1834) представляет собой качественно новый этап в разработке темы безумия в русской литературе. Еще В. Г. Белинский отметил удивительную точность изображения Гоголем процесса помешательства Поприщина, главного героя «Записок сумасшедшего», назвав повесть «психической историей болезни». Несмотря на это известно, что на вопрос своего врача А. Тарасенкова об использовании при работе над повестью подлинных записок душевнобольных или наблюдений над ними Гоголь ответил отрицательно. Однако писатель не был безразличен к достижениям психиатрии своего времени. Так, например, известен факт его знакомства с печатавшимися в «Северной пчеле» отрывками из «Рассуждений о лечении умалишенных доктора Левенгайна», в которых описывались случаи, когда больные воображали себя Королем, Ангелом, Богом. По мнению А. Белого, «Записки сумасшедшего» были «навеяны разговорами о фактах быта душевнобольных», возможно, связанных со статьями о жизни пациентов петербургского сумасшедшего дома, опубликованными в феврале 1834 г. в «Северной пчеле».

Кроме того, в «Записках сумасшедшего» автор опирался и на бытовые представления о безумии как о результате несчастной любви и несбывшихся надежд. Титулярный советник Поприщин сходит с ума, потерпев фиаско в любви и не добившись успехов в карьере. В таком случае безумие Поприщина представляет собой «компенсаторную мечтательную модификацию реального быта», но модификацию «мнимую, субъективную, болезненную». Сумасшествие Поприщина — это переход из мира реального в мир воображаемый, из объективного — в субъективный.

Использование фактического материала о жизни душевнобольных и знакомство с медицинской литературой обусловило изображение Гоголем сумасшествия Поприщина как «вполне патологического явления», ведущего к распаду личности. Однако, несмотря на онтологизацию и тематизацию безумия, в «Записках сумасшедшего» не снимается проблема его непостижимости.

В «Записках сумасшедшего» Гоголь усиливает социальную мотивировку безумия своего героя. Автор изображает социальное безумие, порожденное ненормальным устройством общества, в котором человек с легкостью превращается в «ноль», в «черепаху» [11, с. 157,163], а степень ценности человеческой личности определяется его статусом в социальной иерархии.

Тесная взаимосвязь прослеживается между интерпретацией Гоголем темы безумия в «Записках сумасшедшего» и романтическим безумием. Первоначально повесть задумывалась как «Записки сумасшедшего музыканта», но затем музыканта заменил чиновник — произошло снижение «высокого» романтического безумия. Вместе с тем, Гоголь дополнил романтическую трактовку безумия, переосмыслив его в социальном аспекте, сделав способом изображения ненормальности общественного устройства николаевской эпохи. Подобно романтическому безумцу, Поприщин тоже обретает свободу — в поступках, мыслях и словах. Так, он объявляет себя королем, освобождаясь тем самым от ненавистной ему должности титулярного советника; он освобождается от унизительного подхалимства, свойственного служащим департамента; наконец, он освобождается от чувства робости перед «ее превосходительством» Софи. Однако освобождение Поприщина далеко не полное. Даже в безумии ценность человеческой личности он соотносит, прежде всего, с ее положением на социально-иерархической лестнице, потому и провозглашает себя королем. Этим безумие Поприщина отличается от романтического. В «Записках сумасшедшего» налицо инверсия романтической модели «исключительный человек, носитель истинного знания — безумец в глазах непонимающей его толпы»: происходит снижение героя, превращающегося из исключительной личности в маленького человека, противопоставленного ненормальному в своей античеловечности обществу. В повести «индивидуальное сумасшествие … оборачивается сумасшествием коллективным — безумием социальных порядков и ненадежностью идеологических конвенций». Тем не менее, в «Записках сумасшедшего» сохраняется присущее романтической традиции понимание безумия как формы истинного знания.

«Петербургская поэма» Ф. М. Достоевского «Двойник» (1846) генетически связана с «Записками сумасшедшего» Гоголя. Главный герой «Двойника» — титулярный советник Яков Петрович Голядкин — сходит с ума, подобно Поприщину, «от амбиции». В «Двойнике» Достоевский с предельной с медицинской точки зрения точностью изобразил постепенное нарастание сумасшествия Голядкина. Это не было случайностью: в повести отразился интерес писателя к научной психиатрии. По свидетельству врача С. Д. Яновского, уже в 40-е гг. Достоевский увлекался чтением специальной медицинской литературы «о болезнях мозга и нервной системы, о болезнях душевных и о развитии черепа по старой, но в то время бывшей в ходу системе Галла».

Вместе с тем, Достоевский социально мотивирует безумие Голядкина, показывая обусловленность расстройства его психики ненормальным устройством общества, в котором происходит обесценивание человеческой личности, унификация, ведущая к всеобщему обезличиванию.

В «Двойнике» Достоевский поэтапно изображает процесс помешательства Голядкина, начиная с изображения незначительных отклонений в психике героя в главе I и заканчивая наступлением полного безумия в конце главы XI. Внимание автора к процессу углубления психической болезни Голядкина указывает на заинтересованность Достоевского проблемой безумия в медицинском аспекте.

Уже в главах I — III наблюдаются некоторые изменения в психическом состоянии Голядкина: герой маниакально зациклен на идее готовящегося против него заговора; в его голове «полнейший разброд и хаос», что обусловливает неспособность Голядкина объясниться с окружающими. На проблемы героя со здоровьем указывает и посещение Голядкиным доктора. Изгнание Голядкина с бала в доме Берендеевых наносит сильнейший удар по психике героя, подготавливая появление его двойника, происки которого приводят в дальнейшем к полному помешательству Голядкина. В главах VI — X происходит постепенное углубление психического расстройства Голядкина: сначала он мучается бессонницей («Всю ночь провел он в каком-то полусне, полубдении…»), затем начинает бредить (объясняет появление двойника «интригой» врагов, колдовством «немки одноглазой» [19, с. 191]). Полное помешательство героя наступает в конце главы XI: он принимает пузырек с лекарством за яд — расширяется круг врагов, среди которых оказывается теперь и Крестьян Иванович, в последней главе увозящий Голядкина в сумасшедший дом.

Интерес писателя к безумию во многом объясняется биографическими факторами. Больной эпилепсией, Достоевский жил в постоянной тревоге за свое психическое здоровье, балансируя на грани между нормой и патологией. Поэтому проблема безумия для него носит, прежде всего, гносеологический характер. Пытаясь познать это явление, писатель изучает литературу по психиатрии и анализирует безумие в своих произведениях, сопереживая его со своими героями. Расценивая безумие как серьезное психическое заболевание, Достоевский вместе с тем осознает зыбкость грани между нормой и патологией, между здоровьем и болезнью. Безумие, по мнению Достоевского, по своей сути непознаваемо.

Таким образом, в русской литературе первой половины XIX века наблюдается переход от условно-метафорического изображения безумия в творчестве романтиков к медицински точному изображению процесса помешательства в повестях Гоголя «Записки сумасшедшего» и Достоевского «Двойник» с усилением социальной мотивировки сумасшествия героев. Интерес Гоголя и Достоевского к проблеме безумия в психиатрическом аспекте обусловлен личной судьбой писателей, которые, как известно, были потенциально больными людьми; происходит онтологизация темы безумия у Гоголя и выдвижение гносеологической проблематики в осмыслении темы у Достоевского. Изменения философских и художественных акцентов в осмыслении темы безумия закономерно отразились в поиске новых форм повествования и появлении нарратива безумия.

Платон. Тимей / Платон // Соч.: в 2 т. — Л., 1960. — Т.2. — С.234 — 245.

Фуко, М. История безумия в классическую эпоху / М. Фуко. — СПб.: Антей, 1998. — 624 с.

Дилакторская О. Г. Фантастическое в «Петербургских повестях» Н. В. Гоголя / О. Г. Дилакторская. — Владивосток: Изд-во Дальневосточн. ун-та, 1986. — 154 с.

Ванслов В. В. Эстетика романтизма / В. В. Ванслов. — М.: Искусство, 1970. — 423с.

Назиров Р. Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе / Р. Г. Назиров // Русская литература 1870 — 1890 годов: сб. статей / Уральск. гос. ун-т; под ред. И. П. Кувшиновой. — Свердловск, 1980. — С.94 — 107.

Федосеенко Н. Г. Мотив безумия в русской литературе и действительности 1830 — 1840-х годов / Н. Г. Федосеенко // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Интерпретация текста: Сюжет и мотив / Е. К. Ромодановская [и др. ]; под ред. Е. К. Ромодановской. — Новосибирск, 2001. — Вып.4. — С.89 — 99.

Полевой Н. А. Блаженство безумия / Н. А. Полевой // Избранные произведения и письма. — Л., 1986. — С.89 — 134.

Турьян М. А. Странная моя судьба. О жизни Владимира Федоровича Одоевского / М. А. Турьян. — М.: Книга, 1991. — 398 с.

Одоевский В. Ф. Русские ночи / В. Ф. Одоевский. — Л., 1975. — 234 с.

Белинский В.Г. О русской повести и повестях г. Гоголя / В. Г. Белинский // Полн. собр. соч.: в 10 т. — М., 1955. — Т.1. — С.138 — 175.

Гоголь, Н. В. Записки сумасшедшего / Н. В. Гоголь // Собр. соч.: в 7 т. — М., 1984. — Т.3. — С.153 — 172.

Золотусский И.П. «Записки сумасшедшего» и «Северная пчела» / И. П. Золотусский // Поэзия прозы / И. П. Золотусский. — М., 1987. — 240 с.

Белый, А. Мастерство Гоголя / А. Белый. — М.: МАЛП, 1996.

Мелетинский Е.М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов / Е. М. Мелетинский // Литературные архетипы и универсалии / Е. М. Мелетинский [и др. ]; под ред.Е. М. Мелетинского. — М., 2001. — С.73 — 149.

Пумпянский Л. В. Гоголь / Л. В. Пумпянский // Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы / Л. В. Пумпянский. — М., 2000. — С.257 — 342.

Богданов К. А. Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVII — XIX вв. / К. А. Богданов. — М.: ОГИ, 2005. — 504 с.

Достоевский Ф. М. Петербургская летопись / Ф. М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. — Т.18. — Л., 1984. — С. 20 — 42.

Яновский С. Д. Воспоминания о Достоевском / С. Д. Яновский // Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников: в 2 т. — М., 1964. — Т.1. — С.153 — 175.

Достоевский Ф. М. Двойник / Ф. М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. — Т.1. — Л., 1972. — С.109 — 229.