Развитие системы и системность развития. 
Вопросы истории и теории (1982)

История формирования общей теории систем и методологии системного исследования еще не написана, возможно, потому, что она далека от завершения. Хотя существуют уже серьезные исследования становления системного подхода¹, мы знаем пока лишь ход событий, последовательность выдвижения идей и принципов, но до сих пор не знаем тех внутренних закономерностей, которые стоят за всеми этими фактами, не представляем себе (во всяком случае, достаточно отчетливо) логику развития системного мышления в науке XX в. Не претендуя на то, чтобы собственную интерпретацию этой логики считать единственно возможной, мы надеемся все же, что некоторые важные закономерности процесса становления системной «парадигмы» в современной научной мысли она отражает.

Первым выразителем принципа системности был, несомненно, структурализм. Не касаясь сейчас всего круга вопросов, связанного с этим явлением в истории науки (оно изучено у нас достаточно основательно и подвергнуто серьезной и разносторонней критике), отметим только одну сторону дела: выделяя и абсолютизируя значение структур объектов познания, структурализм тем самым исходил из предпосылки закономерной внутренней организованности этих объектов, т. е. из признания их определенными системами. Само понятие системы могло звучать в теоретических выкладках структуралистов, а могло и не формулироваться ими, если качество системности отождествлялось со структурностью, но во всех случаях выявление структурной упорядоченности, организованности изучаемого объекта оказывалось его описанием (или моделированием) как сравнительно простой системы^[1][2].

Показательно, что в ходе развития методологического осознании системного подхода его именовали обычно системно-структурным — так явственно ощущалась связь системных и структурных представлений, и лишь в дальнейшем возникла серьезная теоретическая проблема категориального различения понятий «система» и «структура».

Поскольку под структурой понимался (отвлекаемся от всех дефиниционных тонкостей) «инвариантный аспект системы» (Н. Ф. Овчинников), постольку структурализм должен был противопоставить синхронический аспект исследования диахроническому и пренебречь последним как несущественным для понимания структурной природы изучаемых систем. Вместе с тем структурализм отвлекался и от функционального аспекта их изучения, полагая функцию чем-то производным от структуры. Понятно, что при таких установках данная методология могла вить себя особенно успешно на изучении некоторых систем, характер которых позволял абстрагироваться и от их функционирования, и от их развития.

Идеальным объектом такого рода оказался язык, и потому-то первые шаги структурализма были сделаны в сфере лингвистики. Им были достигнуты наиболее значительные успехи¹. Чтобы представить язык как «чистую структуру», Ф. де Соссюру нужно было только разделить язык и речь, которая есть его функциональное бытие, и отвлечься от реальной истории языка. В дальнейшем достижения структуралистской интерпретации системного подхода использовались в выросшей на почве лингвистики семиотике (понятие «структурно-семиотический» стало таким же распространенным, как и понятие «системноструктурный»^[3][4][5]) и в тех науках, в которых можно было представить изучаемые системы вне функционирования и развития. Идеальной моделью для таких наук была математика, которую Бурбаки точно определил как науку о структурах^[6].

Недостаточность структурного представления систем (мы назвали бы его структуралистской редукцией системного подхода) стала весьма отчетливо сказываться при обращении науки к тем системам, которые по самой своей природе являются функциональными: речь идет о системах биологических и социальных. Это привело к тому, что стало складываться новое направление системного мышления, сделавшее свои первые шаги в тектологии А. А. Богданова и достигшее зрелости в системах Л. фон Берталанфи и его школы, в функционализме американских социологов, в теории функциональной системы П. К. Анохина. Последний прямо разъяснил, что он отвлекается от всех тех случаев, когда понятие «система» употребляется в самом широком смысле, «для обозначения чего-либо упорядоченного», ибо его «интересуют по преимуществу системы, обладающие способностью экстренной самоорганизации… натуральные функциональные системы организма»¹. Поскольку функционирование системы требует саморегуляции, а принципы их способов самоуправления едины (как выяснилось, в самых различных функциональных системах — и биологических, и технических, и социокультурных), постольку родившаяся в XX в. новая наука — кибернетика — стала разрабатывать обобщенные представления о законах их функционирования. Таким образом, смысл понятия «система» расширился, включив в себя наряду со структурными и функциональные ее характеристики^[7][8].

Обобщая устремления научной мысли XX в., Л. А. Петрушенко писал: «Современные системные, кибернетические и информационные исследования свидетельствуют о переходе к изучению не только объектов как таковых, но прежде всего и главным образом тех их связей и отношений, которые определяют их поведение в некоей среде. В этом смысле можно сказать, что одна и та же тенденция в развитии науки (научного мышления) породила кибернетику, теорию информации и теорию систем, причем в последней эта тенденция проявилась в наиболее явной форме»^[9].

Так, системное мышление стало сопрягать структуру и функции изучаемых систем, ибо было установлено, что структура не является неким «в себе и для себя бытием», а порождается функциями системы и, в свою очередь, влияет на ее функционирование. «Основную задачу функционального подхода можно сформулировать следующим образом: исходя из функции как некоторого заданного поведения того или иного материального образования… дать прогнозы о его структуре»^[10]. Эти представления закрепились в ставшем широко употребительным понятии «структурно-функциональный анализ»^[11]. Третий шаг на пути эволюции системного подхода был сделан, когда с его помощью стали изучать такие динамические системы, в природе которых лежит не только функционирование, но и развитие. К их числу относятся, в первую очередь, общество, человек, культура. В самом деле, если при решении многих познавательных задач биологические и технические науки вправе пренебрегать историческим аспектом исследования, то изучение биосоциальных и социокультурных объектов, которые существуют лишь в исторической динамике, в развитии, в эволюционно-революционном ритме движения, не позволяет этого делать. Понятно поэтому, что основное сопротивление структурализму оказывали представители исторических наук, поначалу считавшие структурный, а вместе с ним и системный подходы вообще неприменимыми в данной области знания.

Постепенно и у самих структуралистов начался пересмотр исходного противопоставления структуры и процессуальное™. Весьма показательна в этом отношении эволюция взглядов Ж. Пиаже. Уточняя свое же определение структуры, в котором она трактовалась просто как связь элементов в системе, он писал в 1968 г., что «структура характеризуется тремя качествами — целостностью, способностью к преобразованиям и саморегуляцией»¹. К аналогичным выводам пришли К. Леви-Стросс, А. Греймас и многие другие западные ученые.

Осознание неправомерности противопоставления синхронического аспекта исследования систем диахроническому привело, в конечном счете, к тому, что в математическом (!) обосновании общей теории систем появилось понятие динамической системы, необходимость в котором, как пояснили авторы, возникает постольку, поскольку ученым приходится исследовать, «как система развивается во времени»^[12][13][14].

Глубоко закономерно, что в том же направлении двигалась мысль советских ученых. Это выразилось в распространении категории структуры на процессы развития, что привело к образованию таких понятий, как «хроноструктура» (Я. Ф. Аскин; Н. К. Серов), «интенсивная структура» (В. И. Свидерский), «динамическая структура» (С. А. Клишина), «структура развития» (Б. А. Грушин), «генетическая структура» (В. С. Добряков, В. С. Тюхтин), «диахроническая структура» (Л. И. Анцыферова); в результате все более широкий круг ученых — А. Н. Аверьянов, Л. И. Анцыферова, В. Г. Афанасьев, Б. А. Грувин, М. С. Каган, В. П. Кузьмин, А. М. Миклин, В. Н. Сагатовский, И. Т. Фролов — стали.

включать исторический аспект в методологию системного исследования. Стремление преодолеть антитезу «синхрония — диахрония» реализовывалось на двух уровнях: на первом оно выражалось в признании изменчивости системы и организующей ее структцры¹; на втором, более высоком, оно приводило к признанию системности самого процесса развития^[15][16]. Действительно, исторические изменения системы могут носить более или менее случайный характер, не затрагивая глубинных принципов ее бытия, но они могут быть и внутренне детерминированными, закономерными для данной системы. Ясно, что только во втором случае мы имеем дело с развитием.

Не касаясь сейчас многих особенностей процесса развития, связанных с возникновением нового, с переходом количества и качество и т. д., ограничимся существенным для наших целей признанием внутренней организованности развития, наличия в нем определенной хроноструктуры, определенного ритма и алгоритма, т. е. закона смены следующих друг за другом качественно различных состояний, каждое из которых не просто сменяет другое, но внутренне связано с предыдущим и с последующим, является звеном в общем закономерно разворачивающемся процессе.

Эта его внутренняя организованность может осуществляться по-разному. Один ее тип — трехфазная эволюционная структура («зарождение — расцвет — умирание») характерна для развития всех живых организмических систем. Аналогичен алгоритм развития некоторых социокультурных образований — тех или иных общественных формаций, художественных стилей, философских школ. Однако вряд ли можно считать этот тип развития единственным: так, в ряде случаев система не умирает, не разрушается, а преображается, превращаясь в другую систему. Например, феодализм в Англии относительно мирно и постепенно перерастал в капитализм. Процесс развития может быть также расчленен не на три фазы, а на две (восхождение — нисхождение), на четыре (возникновение — становление — расцвет — распад)^[17], на пять (число общественно-экономических формаций в истории цивилизации) и т. д.

Означает ли это полную произвольность структурного членения процесса развития? Думается, вернее другое предположение — структурное членение хода развития системы неизбежно зависит от его особенностей и от того, какие именно закономерности этого многопланового процесса кладутся в основу периодизации. Так, социально-исторический процесс, рассмотренный под одним углом зрения, предстает как пятиступенчатое формационное движение, рассмотренный под иными углами зрения — как трехчленное движение «доклассовый первобытнообщинный строй — классово-антагонистический — бесклассовый коммунистический» или же «докапиталистические формации — капитализм — социализм, перерастающий в коммунизм»¹; в опытах периодизации истории культуры многие исследователи приходят к признанию четырехфазного ее членения при наличии переходных периодов между основными этапами^[18][19]. Чрезвычайно интересной и важной для понимания внутренней организованности развития является обнаруженная В. Н. Шевченко закономерность раздвоения процесса перехода от одной социально-исторической формации к другой^[20]. Ограничимся приведенными примерами, поскольку сказанное уже позволяет сформулировать следующие общие выводы.

• 1. Наличие структурной упорядоченности в процессе развития, какой бы конкретный характер она ни имела, а также существование определенной структуры в функционировании заставляют нас вывести понятие структуры за пределы традиционного представления о ней как о типе синхронических «инвариантных аспектов системы» и признать структуру способом связи элементов системы безотносительно к тому, располагаются ли эти связи синхронически или диахронически, характеризуют ли они строение предмета, реальный способ его функционирования или ход его развития. Мы считаем поэтому неточным употреблявшееся нами прежде^[21] (как и большинством других ученых) при характеристике строения предметного бытия изучаемого объекта определение «структурный анализ» и предлагаем именовать этот аспект исследования системы изучением ее архитектоники. Данное понятие хорошо подчеркивает предметно-пространственный, а также квазипространственный, т. е. мыслимый по аналогии с пространственным, тип структуры.
• 2. Структура процессов развития (как бы мы ее ни называли — «динамической», «эволюционной», «генетической» или же «хроноструктурой») проявляется во множестве различных конкретных алгоритмических и ритмических типов, изучение и классификация которых — еще не решенная, но крайне важная задача общей теории систем.
• 3. Наличие той или иной структуры, внутренней упорядоченности процесса, принципа его закономерного саморазвертывания говорит о том, что развитие имеет системный характер, т. е. что следует говорить не только о развитии системы, но и о развитии как системе, т. е. о системности самого развития.

Отвлекаясь от тех многочисленных дискуссий, которые связаны с поисками оптимального определения системы, мы ограничимся указанием на существование во всех предлагавшихся дефинициях двух компонентов — организованности элементов множества, которое образует систему, а в системах функциональных — функции, которая сплачивает данные элементы в единое целое и обусловливает характер их взаимодействия (П. К. Анохин). Если же с этой точки зрения подойти к анализу развития, то обнаружится, что данный процесс в полной мере отвечает и принципу внутренней организованности его элементов, и принципу их действенной взаимосвязи, обеспечивающей общую направленность процесса. Однако элементы, части, подсистемы процесса развития не соположены в реальном или воображаемом пространстве, а расположены во времени как следующие одно за другим состояния системы. В последнем случае мы имеем дело с особым классом систем — процессуальными (историческими, эволюционными) системами.

Правомерность их квалификации как систем основана на изоморфизме пространственных и временных структур. Нам уже приходилось касаться этого малоизученного вопроса¹ и ссылаться на исследования Л. М. Веккера, осветившего психологический аспект проблемы^[22][23]. Добавим и подчеркнем, что как бы ни были значительны различия между временем и пространством, они не затрагивают способа их познания человеком, которое требует расчленения и структурного представления того и другого, а значит, и наложения на них единых структурных матриц. Так, невзирая на необходимость течения времени, на его однонаправленный, векторный характер, мы применяем к нему, как и к пространственным структурам, категорию симметрии. В самом деле, протекание события, если оно имеет завершенный характер, может обладать равными по длительности и противоположными по интенсивности восходящей и нисходящей ветвями — таковы многие биологические, социальные, культурные процессы. Трехфазная структура драматического развития сюжета в пьесе А. Островского (завязка — кульминация — развязка) не менее симметрична, чем трехчленная пространственная структура здания Адмиралтейства А. Захарова или скульптурной группы «Октябрь» А. Матвеева. Показательно, что формулой «абба», которой литературоведы символически обозначают кольцевое строение рифмовки в строфе, можно обозначить и пространственную композицию «Афинской школы» Рафаэля — ведь для симметричной структуры в принципе безразлично, одновременно или последовательно сцеплены составляющие ее элементы. Это значит, что принцип структурности как таковой инвариантен по отношению к характеру бытия системы — пространственному, временному или пространственно-временному.

С этой точки зрения, становится понятным, почему одна и та же категория ритма может использоваться для описания соотношения пространственных и временных единиц, представляя познанию единый «модуль» пространственных и временных отношений: мы называем ритмическим чередование вершин в созерцаемой нами горной гряде и чередование волн в движении морского прибоя; тем же единым понятием мы характеризуем зримый облик многоколонного портика архитектурного сооружения и слышимый порядок смены ударных и безударных слогов в звучании стиха.

Разумеется, между организованными множествами пространственной и временной природы существуют не только близость, но и различия, что требует от научного языка фиксации того и другого, самого диалектического единства общего и особенного. Можно условиться, что «системными» мы будем называть только отношения синхронического характера, но тогда инвариантные черты предметных и процессуальных систем придется ковать каким-то другим, найденным в языке или изобретенным, термином. Можно, однако, счесть не менее, если не более, целесообразным обозначение понятиями «система», «системность», «системообразующие отношения» общих для пространственной и временной форм бытия принципов образования внутренне упорядоченных целостностей, а особенности тех и других, равно как пространственно-временных (функциональных) и пространственно-временных (чисто идеальных), целостных образований рассматривать как модификации этих единых системных принципов. В этом случае мы получаем такую общую типологию систем: предметные системы; процессуальные (или исторические) системы; функциональные системы; абстрактные (или идеальные) системы. Принятие того или иного способа категориальных обозначений зависит, по-видимому, от характера познавательной задачи, от избираемого нами «интервала абстракции» (Ф. В. Лазарев): если нас главным образом интересуют частные закономерности той или иной сферы бытия, то на исследовательском языке мы будем подчеркивать отличие данного типа системных объектов от всех других, т. е. особое внимание уделять рассмотрению их уникальности; если же мы выбираем более широкий масштаб исследования, то в центре внимания окажутся единые для бытия законы самоорганизации, частные же особенности различных его сфер будут трактоваться и категориально фиксироваться как вариации по отношению к данному инварианту.

Именно такой масштаб исследования задает общая теория систем. Действительный масштаб обобщавшихся закономерностей в процессе ее исторического становления осознавался лишь постепенно — вначале в пределах синхронических отношений, затем в отношениях функциональных, и только на нынешнем, высшем, этапе развития системное мышление оказывается способным как бы отойти на еще более отдаленную дистанцию по отношению к изучаемым законам организации, включив в поле своего зрения все многообразие систем, в том числе и систем процессуальной, историко-эволюционной природы. А это значит, что лишь теперь теория систем становится действительно всеобщей, всеохватывающей, истинно философской теорией, поэтому должны исчезнуть последние сомнения в том, что системный подход является имманентно диалектическим. Ибо если саморазвитие есть системный процесс и если историзм есть одна из координат системного исследования, когда оно обращается к изучению развивающихся системных объектов, то системный подход предстает как конкретное проявление диалектического метода в наиболее сложных познавательных ситуациях.

Если непременным атрибутом системы является ее целостность¹, диалектически сопрягающаяся с внутренней расчлененностью и выражающаяся в иерархической организованности, то и о системном процессе, т. е. о развитии как системе, мы имеем право говорить лишь в том случае, когда данный процесс имеет целостный, завершенный характер. Различие между законченными и длящимися, завершенными и незавершенными действиями столь существенно, что человеческое сознание издавна ощущает необходимость его фиксировать, выработав для этого различные глагольные формы, например лексические в русском языке («делал» и «сделал»), грамматические во французском, немецком, английском (образование различных прошедших времен от одного и того же глагола). В таких формах отражается различие между законченными и незаконченными процессами, между теми, которые обладают целостностью, и теми, которые этим свойством не обладают.

Здесь обнаруживается необходимость экстраполяции значения понятия «целостность» с предметов, материальных и идеальных, на процессы. Эту мысль высказал К. X. Уоддингтон, вполне логично заключив, что такая постановка вопроса ведет к признанию «целенаправленности биологического процесса», т. е. к его телеологическому рассмотрению^[24][25]. Правда, во избежание недоразумений и обвинений в финализме К. X. Уоддингтон предложил пользоваться в этом случае понятием «квазителеологический» или введенным С. Питтендроем термином «телеологический»^[26]. И действительно, следует признать, что телеологический подход заключает в себе весомое рациональное зерно, которое обнаруживается именно тогда, когда мы начинаем рассматривать процесс как целое и обнаруживаем при этом внутренние закономерности его протекания — принципы самодвижения системы, алгоритм ее саморазвития, что и позволяет говорить о целенаправленности процесса, о внутренней необходимости порождения одного его состояния другим. Конечная фаза процесса оказывается поэтому детерминированной всем ходом развития так же, как «задана» рождением и развитием организма его смерть. Разумеется, нелепо делать отсюда фаталистические выводы, отрицать роль личности в истории, возможность многообразных вариаций процесса развития и, в этом смысле, — непредсказуемость будущего. И все же в определенных границах будущее предсказуемо; потому и возможно научное предвидение, прогнозирование, проектирование, «опережающее отражение» (П. К. Анохин), моделирование «потребного будущего» (Н. А. Бернштейн) — ведь грядущее состояние системы закономерно вырастает из настоящего, «запрограммировано» настоящим точно так же, как настоящее закономерно выросло из прошлого, а прошлое — из позапрошлого…

Это значит, что при рассмотрении процесса как целого, развития как системы диалектическое понимание соотношения закономерности и случайности, инвариантного и вариативного, директивных субъективных факторов, необходимости и свободы выявляет меру разумности телеологического угла зрения на развитие, включая его как органический компонент в методологическую программу системного исследования. Такая постановка вопроса проясняет способы решения методологических проблем, связанных с изучением завершенных (целостных) и незавершенных процессов.

Видимо, мы вправе считать системными только первые. Во всяком случае, лишь имея представление обо всем ходе развития изучаемого объекта, от его возникновения до его разрушения или преобразования, можно утверждать, что перед нами системный процесс, а не простой ряд изменений системы под влиянием каких-то внешних или случайных внутренних факторов. Поэтому если при изучении развития системы исходным методологическим принципом является генетический подход, эмпирико-индуктивный эволюционизм, направляющий движение познающей мысли, так сказать, от анатомии обезьяны к анатомии человека (мы перефразировали известное положение К. Маркса), то изучение развития как системы требует обратного методологического подхода — «от анатомии человека к анатомии обезьяны», ибо секрет целостности процесса заключен именно в высшей фазе его развития и только ее правильное понимание может осветить как фазу становления, так и фазу распада данной целостности! Отсюда становится ясной связь между развитием системы и развитием как системой. Прежде всего можно утверждать, что второе есть следствие первого, ибо вся целостность процесса развития складывается из следующих одно за другим изменений данной системы. Однако это лишь онтологический аспект проблемы. Гносеологический же ее аспект состоит в том, что только исходя из понимания всего процесса развития как целостной исторической системы можно преодолеть чисто эмпирическую, фактографическую описательность, столь характерную для плоского, позитивистского эволюционизма, и подняться до осмысления диалектики необходимости и случайности в ходе развития системы — ведь необходимое, закономерное в данном процессе порождается именно внутренней логикой его развития, которая есть не что иное, как структура этого развития, придающая ему качество системности.

Правомерно ли все же заключать, что незавершенные процессы несистемны и что их можно изучать только генетическим эмпирически-описательным способом? Нет, разумеется, так как подобные процессы могут иметь и системный, и несистемный характер. Серьезнейшая задача исследователя — установить, является ли рассматриваемый им конкретный процесс простым изменением наличных состояний системы под влиянием каких-то факторов или же это незавершенная, исторически открытая система, находящаяся в начальной (либо в центральной) фазе своего развития. Установить это — значит раскрыть закон развития данной системы, значит спроецировать на еще не осуществившееся будущее действие этого закона, известное нам по прошлому и настоящему, значит, в конечном счете, представить себе данный процесс в его целостности. Целостность выступает здесь, однако, не как реальное бытие системы, а как ее идеальная модель, включающая предвосхищение, научное прогнозирование необходимого будущего, завершающего данный процесс. Трудно найти лучший пример решения подобной задачи, чем открытие К. Марксом и Ф. Энгельсом законов развития человеческого общества как исторической системы, включающей грядущую — коммунистическую — стадию.

Отсюда становится ясным не только теоретическое, но и практическое значение обосновываемого нами понимания развития как типа системности, ибо необходимость прогнозирования самых различных процессов, протекающих в нашем обществе во имя оптимизации управления ими, связана со способностью отличать процессы-системы, даже если они находятся еще в зачаточном состоянии, и несистемные процессы, дальнейший ход изменения которых нельзя предвидеть и управление которым основано на совершенно иных принципах.

• [1] Берталанфи Л. фон. 1) Общая теория системы: Критический обзор.— В кн.:Исследования по обшей теории систем. — М., 1969; 2) История и статус общей теории систем. — В кн.: Системные исследования. Ежегодник. — М, 1973. Блауберг И. В., Юдин Э. Г. Системный подход и принцип деятельности: Методологические проблемысовременной науки. — М., 1978.
• [2] И. В. Блауберг и Э. Г. Юдин рассматривают структурализм и системный подходкак близкие друг другу, но самостоятельные методологические ориентации наукиXX в. (см.: Блауберг И. В., Юдин Э. Г. Становление и сущность системного подхода. —С. 13,49). Это объясняется тем, что они слишком узко понимают системный подход, мыже употребляем это понятие в более широком смысле, объединяя им позиции и Л. фонБерталанфи, и Ф. де Соссюра, и К. Леви-Стросса, и все иные позиции, которые нашиисследователи определяли как «методологические направления, ориентированные О
• [3] О на изучение системноструктурных объектов» (там же. — С. 49). Возможно, тут следовало бы говорить, во избежание недоразумений, о системном мышлении или о системной парадигме. Мы употребляем все эти понятия как равнозначные по существу.
• [4] «Структурализм в своей реальной истории начинается не с музыковедения и кристаллографии, а с лингвистики» (Грецкий М. Н. Французский структурализм. — М., 1971. — С. 10). К. Леви-Стросс сравнивал значение возникновения структурализмав лингвистике для развития науки в целом с тем, что в свое время было сделано Ньютоном (см.: Звегинцев В. А. Структурализм в готике. — В кн.: Системный анализ и научноезнание. — М., 1978. — С. 172—173).
• [5] Показательно, что Ю. М. Лотман назвал свой первый опыт создания поэтики «Лекциями по структуральной поэтике» (см.: Труды по знаковым системам. — Тарту, 1964, вып. 1).
• [6] Бурбаки Н. Очерки по истории математики. — М., 1963. — С. 251.
• [7] Анохин П. К. Принципиальные вопросы обшей теории функциональных систем. —В кн.: Принципы системной организации функций. — М., 1973. — С. 101.
• [8] Обзоры различных определений системы и опыты их классификации осуществлены в работах Ст. Вира. В. Н. Садовского, А. И. Уемова, В. В. Дружинина и Д. С. Кон-торова и ряде других.
• [9] Петрушенко Л. А. Единство системности, организованности и самодвижения: О влиянии философии на формирование понятий теории систем. — М., 1975. — С. 33
• [10] ОлицкийА. А. Функциональный и генетический методы как средство исследованиябиологических структур. — В кн.: Проблемы методологии системного исследования. —М., 1970. — С. 248 (ср. также обоснование данной позиции в работах П. К. Анохина).
• [11] Говоря об основных направлениях изучения системно-структурных объектов, И. В. Блауберг и Э. Г. Юдин ставили рядом со структурализмом и системным подходом О
• [12] О «структурно-функциональный анализ в социологии» (см.: Блауберг И. В., Юдин Э. Г. Становление и сущность системного подхода. — С. 49—52). Между тем методологические принципы Т. Парсонса, Р. Мертоиа и их единомышленников весьма отчетливопоказывают, что структурно-функциональный анализ лежит внутри, а не вне системной «парадигмы» в науке XX в. (см.: Структурно-функциональный анализ в современнойсоциологии. — Информ. бюллетень. — М., 1968. вып. I, № 6).
• [13] Piaget J. Le structuralisme. Paris, 1968. — P. 6—7.
• [14] Месарович M., Такахара Я. Общая теория систем: Математические основы. — М., 1978. — С. 32.
• [15] Наиболее полное обоснование такого решения проблемы дано в кн.: Аверьянов А. Н. Система: философская категория и реальность. — М., 1976.
• [16] Автор этих строк прошел путь от первого уровня (см.: Каган М. С. О системном подходе к системному подходу // Философские науки. 1973.), ко второму (см.:Каган М. С. Системность и историзм // Философские науки. — М., 1977). Идеи, изложенные в последней статье, мы и хотели бы и сейчас дополнить и развить.
• [17] См., напр.: Мелюхин С. Т. Материя в ее единстве, бесконечности и развитии. — М., 1966. — С. 257; Аверьянов А. Н. Система… — С. 85 и сл.
• [18] См. об этом подробнее в кн.: Принцип историзма в познании социальных явлений. — М., 1972.
• [19] Журавлев В. В. Проблемы духовной жизни общества. — Ростов н/Д.; Титаренко А. И. Структуры нравственного сознания: Опыт историко-философского исследования. — М., 1974; Каган М. С. 1) К изучению диалектики бытия общественногосознания. — В кн.: Проблемы диалектики. — Л., 1975. Вып. 5; 2) Принципы построения историко-культурной типологии. — Известия Кавказского научного центра высшейшколы. — Общественные науки, № 3.
• [20] Шевченко В. Н. 1) К характеристике диалектики общественного бытия. — Философские науки, 1978. № 2, 4; 2). К характеристике диалектики перехода от феодализмак капитализму. — Там же, 1979. № 2.
• [21] См.: Каган М. С. О системном подходе к системному подходу: человеческая деятельность: Опыт системного исследования. — М., 1974. — С. 22—23.
• [22] Каган М. С. О способах представления структур социальных объектов. — В кн.:Проблемы методологии науки и научного творчества. —Л., 1977.
• [23] Беккер Л. М. Психические процессы. — Л., 1974. Т. 1. — С. 103, 56.
• [24] О соотношении данных понятий см.: Блауберг И. В. Целостность и системность. —В кн.: Системные исследования: Ежегодник. — М., 1977.
• [25] Уоддингтон К. X. Основные биологические концепции. — В кн.: На пути теоретической биологии: I. Пролегомены. — М., 1970. — С. 23.
• [26] Там же. — В этом пункте позиция выдающегося американского биолога поддержана Н. Т. Абрамовой (см.: Абрамова Н. Т. Целостность и управление. — М., 1974. —С. 42.). Обсуждение проблемы «телеологического подхода в биологии» см. также в статье: Месарович М. Теория систем и биология: теория систем и биология; точка зрениятеоретика. — В кн.: Системные исследования: Ежегодник. — М., 1970. — С. 143—149.